BTS – I Need You (Piano)
Плач усмирит тёмный кобальт, Время застынет у гроба. Ты обещал перед богом, Что вы уснете в нём оба... «Я люблю тебя, Сонхва…» – слова с дрожью проникают в сознание. Ты чувствуешь сухие и одновременно влажные губы на твоей почти парализованной руке. Она не может пошевелиться, а ты не можешь ничего сказать в ответ. Пак едва приоткрывает веки. Фокус плывёт, внутри живота образуется нестерпимая саднящая болевая судорога, от которой лицо перекашивает в момент. Ким замечает лёгкое шевеление бровями, поднимает свои воспалённые глаза на омегу и не может среагировать спокойно, подскакивая на больничном стуле рядом с койкой, и продолжает шептать в надежде, что тот его услышит. Осмотр врачей проходит за закрытой палатой, Хонджуна просят немедленно выйти, вводят препарат, наблюдая ответную реакцию пациента. Альфа ничего не успевает увидеть... В пустом и тихом коридоре по стенам оседает тусклая и беспросветная надежда. Об неё спотыкаются, еле волоча за собой ноги. Ким пребывает в прострации, на его плече покоится дрожащая, но крепкая рука. Джун не знает, сколько времени заняли его поиски с Юнхо, но об одном ему известно точно: Чонхо более зла на него не держит. Иначе бы Чхве не явился сюда. – Он жив, Джун. Главное, что он жив... – Нужно сообщить Юнхо, что состояние Сонхва пока без изменений. Он на первом этаже. Не спал двое суток. – Я спущусь к нему, а ты жди здесь. – Спасибо, Хо... Бета оставляет наедине с собой жалкое подобие альфы. Пальцы перебирают в руках смятую куртку, пока Ким откидывается на шершавую стену позади, растекаясь по сидению почти в лежачем положении. Он неописуемо устал. В его ореховых радужках тлеет оставшийся запал кармина, концентрат бензола растворился в палате за доли минут. Ему не хватить даже одной, чтобы окутать его собой. Ему не хватит отдать себя, чтобы омеге стало легче. Ему не хватит... Когда доктора выходят из частной палаты, Хонджун соскакивает с места. Его просят не беспокоить Пака хотя бы пару часов, но альфа не желает их слушать, влетая в палату под неодобрительные взгляды персонала. Сонхва почти не моргает. Он прикован к постели, он едва поднимает свою грудную клетку. Но разъярённые кобальтовые глаза на миг ослабляют защиту и Джун чувствует, как его ноги подкашиваются, чтобы упасть прямо на пороге. «Я люблю тебя, Сонхва…» В голове ватный шум. Отголоски приятных и тонких звуков полнятся в ней, не давая оторвать воспалённых и красных глаз от единственно важной цели в его жизни. Эта цель прямо перед ним, перекладывает бледные и худые, исколотые капельницей руки на живот и начинает истошно вопить о том, что его вовсе не должно здесь быть. Кима отрезвляет словесной пощёчиной, но не стряхивает ни на шаг обратно. Первые слёзы стекают по картонному лицу, и альфа не помнит, как ему удаётся перебороть искреннее желание убежать отсюда, чтобы не видеть это явное отвращение на осунувшемся больном лице Пака к нему. Хонджун глупо надеется, что эта двухслойная маска из пыли исчезнет со временем и перестанет являться ему в страшных снах. Прошло около пятидесяти семи часов. Ему пора возвращаться к себе... – Это не я спас тебя, Хва... Не вини за это. – Но я вижу именно тебя, Хонджун, – Сонхва режет без ножа, его лихорадочно трясёт. Липкие пряди спадают на лоб и закрывают половину лица. Кажется, именно сейчас это даже к лучшему. – Юнхо тоже здесь. Он ожидает результатов твоего состоя... – ...Ты ему сказал?! Ты, да?! – Я вернусь, когда ты будешь готов. Тебе нужно отдохнуть, Сонхва, – альфа старается прирасти ногами к скользкому полу, но оборачиваясь в дверях, не решается сознаться, насколько он боялся больше никогда его не услышать. Любые слова, вылетающие так озлобленно и рьяно из омеги, являлись желанными. Обрастающий слухом Ким мог заново задыхаться этим внушением, его облепляла аметистовая вонь и удушающе затравливала лёгкие. Остальное казалось до скрежета паковских зубов неважным. Его искалеченная натура вырывалась из него ошмётками. Раненый зверь показывал затупленные клыки. Он более не опасен. Альфа это прекрасно понимал. – Не смей больше сюда являться, Ким! Слышишь!? Я ненавижу тебя! – Я может это и заслужил...но вот Юнхо нет, – Хонджун смотрит прямо в бездонные кобальтовые омуты, когда произносит имя старшего Чона. И к его огромному облегчению Сонхва искривляет в болевой мимике. Лучшего друга не так просто выкинуть за дверь. Его невозможно вытравить из сердца. И Ким тоже об этом знает, бесшумно выходя из белой палаты. За Кимом остаётся последнее слово. Пак не решается на него ответить, почти задыхаясь от накативших его неизведанных чувств. В нём расползается невероятная эмоциональная пустота. Она обволакивает, не передавливая с тугим нажимом, защищая остатки крошечной аметистовой пыли от неминуемого срыва. В закрытой палате доносятся приглушённые всхлипы. Даже острому слуху их почти не достичь. На измятой больничной койке покоится одинокая свернувшаяся фигура. Дрожащие пальцы с усилием сжимают впалый живот, нашёптывая неумелые и самые искренние слова прощения. Впервые чья-то отнятая жизнь не обесценивается мастером, а возводится на пьедестал великого мученика, переданного на покой святым. Его ждёт бездонное кобальтовое море. Его успокоют пенные волны, обрамляющие солёную пристань. Его встретит самый яркий и ослепительный луч маяка. Его сохранят бережные руки... Осунувшегося Кима спустя полчаса находит Чонхо. Тот совершенно не реагирует на лучшего друга, протянутый горячий стакан с кофе остаётся нетронутым. Чхве напрягается всем телом, а после присаживается рядом. В его глазах немая и крепкая поддержка, в них невозможно заглянуть без боли. Хонджун не хочет чувствовать эту слабость, которую прокачивают в него через бесконечные попытки достучаться. Его здесь ничего не держит. И это трудно воспринимать, как оглашенную правду без добавления сахара. – Ты как, Джун? – голос беты звучит контрастно его жестам. Натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. Возможно, он наступит скорее, чем Ким успеет это ощутить. Но пока что теплая и сухая ладонь накрывает его руку, вжимает в ослабленные пальцы стакан с кофе, заставляя прислушаться к его совету. – Выпей хотя бы глоток. – Я получше, чем Юнхо, – эти слова неправильно проецируются, они искалечено промазывают по общей картине, но не отражают действительный масштаб трагедии. Чонхо слабо вздрагивает, когда Ким пристально начинает рассматривать его лицо, продолжая монолог. – Он так и не заходил к нему, Хо... Стоит в конце коридора у его палаты, а затем отходит и плачет, – альфа делает два нервных глотка кофе, обжигается горьким послевкусием и добавляет еле слышно, – и так два дня... – Он не может себя простить, Чонхо. Но он не виноват, – в последнее вложено слишком многое. Альфа напрягается после высказанного. Ему невероятно сложно вымещать злость на тех, кого он даже не знает. Громоотводом не доведётся выступить никому из перечисленных ранее лиц, но Хонджун уверен, что старший Чон непременно доберётся до истины. Он готов пожертвовать всем ради него. Разве обратный эффект столь безрассуден и глуп? – На его руках почти умер лучший друг его брата, Джун. Если говорить о вине, то Юнхо слишком воспримчив к тому, чтобы считать себя в ней главным соучастником. – Он порывается разобраться с этим Ю ДжиХуном. Минки всё ещё пытается его вразумить, – тяжёлый и приглушенный выдох, уставшие мышцы дают послабление. Кима утаскивает вниз по стене, ноги широко расставлены, руки едва удерживают пустой стаканчик. – Я пока не вмешиваюсь, Хо. – Его друг здесь бессилен, – бета понимал, чего стоило начать этот разговор. Новости отфильтрованы, слухи урезаны, а истинные причины состояния главного претендента на наследие уже не столь актуальны по прошествии почти трех дней. Во всем этом были замешаны хорошие и крепкие связи. Многие это понимали, особенно те, кто интересовался ветвями главных семей. – Ты знаешь, кто такой господин Ю? – Не особо. – Фамилия Сона – это всего лишь пыль под его ногами. Если придётся вмешиваться Юнхо, то этот безрассудный и отчаянный поступок ни к чему хорошему их обоих не приведёт. Минки об этом должен знать, – Ким улавливает плохо скрываемое беспокойство своего друга, хмурит брови и старается переварить поступательную информацию без поспешных выводов. Его сердце за той стеной, оно колотится аритмично, оно плохо справляется для того, кто обещал больше никогда не попадаться ему на глаза. Но оно всё ещё бьётся. – Мне искренне жаль, Джун. – Юнхо должен отступить. Я сам поговорю с Минки-сонбэ...***
– Что говорят врачи, Джун? – Чхве притягивает к себе еле стоящего на ногах Кима, вдыхает его слабый шлейф, подмечая осевшую по плечам скорбь. Ему слишком рано возвращаться в университет. Но все ранее высказанные аргументы были ничтожно утоптаны под влажным утренним асфальтом задней парковки. Сегодня здесь особенно тихо. Здесь не хватает лёгкого запаха сигаретного дыма, примешанного до боли знакомым ярким кумарином. Но Юнхо пока не готов прийти сюда. Не так скоро после... – Заверяют, что здоровью более ничего не угрожает, но повреждение внутренних органов было серьёзным, там...ещё идёт восстановление… – Я понял, Джун, не объясняй. – Нужно дождаться начала цикла течки. Когда она нормализуется, то Сонхва пойдёт на поправку, – Ким едва тушуется после высказанного. Естественный и самый обыденный процесс, доведённый до отчаянных мер спасения. Всех подробностей узнать не удалось по причине врачебной этики. Но трудно воспринимать искалеченное тело Пака, как форму болезни и путей её решения. Альфа был готов перегрызть горло абсолютно каждому, кто ещё хоть раз посмел бы его коснуться. И Хонджун верил, что на этот раз его зверь был предельно с ним честен. Его страх породил его внутреннюю силу. За остальное Ким был абсолютно спокоен. – Когда она наступит – постарайся быть рядом с ним, – Хонджун удивлённо поднимает свои глаза на серьёзный и ровный взгляд беты. Чонхо выдерживает его, мягко хлопает по плечу и даёт вниманию Кима рассеяться между проходящими впереди них студентами. – Как сам Сонхва? – Он сказал, что не хочет ни с кем разбираться, но если придётся вмешаться, то надавит своими показаниями и медицинским заключением. – Вполне обдуманно. – Я вижу, что ему тяжело. Он впервые заплакал при мне, Хо... А я не смог удержаться от признания, что по-прежнему его люблю. Я видел, как он был растерян. Сонхва не принимает моих чувств. Он всё ещё считает, что не заслуживает того, чтобы его любили. – Тебе хочется доказать ему обратное, Джун? – Я останусь с ним, насколько смогу, Хо. Если это будет невзаимным, я уйду. Иногда по вечерам он меня гонит, но я вижу, что он делает это в отчаянии. – Сонхва трудно признать, что ты ему нужен. Он не умеет это показывать. Возможно, когда-то их связь с Юнхо была в той же стадии отрицания... – Пока всё остаётся без изменений... – крепкие объятия Чхве нехотя прерываются, наступает густо звенящая тишина, которую Ким не выдерживает первым. – Когда-нибудь Юнхо простит меня за это, Хо? – сказанное с забитой и тихой надеждой отрешённым и невероятно болезненным голосом. Они проходят несколько метров вперёд, огибая экономический корпус на задней парковке. Бета не спешит с ответом, который так важно дать его лучшему другу, потерянно осматривающемуся по сторонам. Эти стены стали для него чужими. Яркая студенческая жизнь замерла на пороге его взросления. И альфа замер на том же месте. Ким резко останавливается, заставляя бету замедлить шаг. Тот оборачивается к нему с тяжёлым выражением начитаемого лица. – Я не могу этого знать, Джун. Юнхо всё ещё не оправился, хотя прошло уже два месяца. Вам обоим предстоит сделать выбор: разойтись по разным углам или оставить прошлое позади. – Юнхо не оставит Сонхва. – Ты тоже. – Он не говорил со мной с тех пор. Подпускает к себе только Ёсана. Я боюсь, что уже его потерял. – Тебе нужно дать ему время, Джун. Он придёт сам, когда будет готов. – Я на это очень надеюсь, Чонхо...***
Юнхо не соприкасался почти ни с кем, не вёл открытого и полноценного диалога и всего пару раз за эти дни смог уснуть, сидя в тускло освещённом больничном коридоре. Отблеск былого героя красных линий утопал в необяснимой роковой пучине, она исполосовала его до костей, примяла до самого основания бетонных залежей. Взгляд яркого люменсцента потух. Кажется, его более не удастся оживить. Его лучшего друга больше не удастся... Его обнимали дрожащие руки Кана. Старший Чон искренне старался сфокусироваться на этом, тактильно запятнать свою отрешенность от происходящего тёплыми и мягкими поглаживаниями. Ему паршиво это удавалось. Ёсан внимально осматривал его, ничего не говоря, а затем мягко прикасался к опухшим и остекленевшим глазам своими пальцами. Эту боль не забрать никому. Она останется с ним. Она будет красным флагом напоминать о том, как ты жалел все эти месяцы, что не решался дать вам обоим шанс. Хён, прости... На его застывшем полотном лице предательски скопились слёзы, ноги едва ощущали под собой твёрдую поверхность глянцевого пола, когда Юнхо входил к нему палату. – Хён... И в ответ его осаждало гнетущее и выдержанное в отместку молчание. Обычно альфа уходил сразу же. Самое долгое пребывание у приоткрытой двери палаты Пака насчитывало семь секунд. А после старшего Чона снова сгибало пополам и опрокидывало обратно вон из неё к приевшейся в своём родном неудобстве больничной стене... Так продолжалась его бесконечность. Так протекала его двухнедельная кома. – Хён... Сонхва мгновенно вздрагивает от особенной интонации простого обращения. Его глаза леденеют, а рот искривляется в болевой гримасе. Каждая клетка тела простреливается знакомым запахом клементина. Его почти не слышно. Он едва заполняет их громкую и невероятно тяжёлую тишину. Он отрезвляет омегу, но не даёт тому сил, чтобы произнести хоть что-нибудь столь же откровенное в ответ. Дели пополам выдохи, кроши пальцами белый налёт инея. Пак оброс стеклом со всех сторон этой больничной клетки, и если придётся его касаться, то не трать попусту время. Разбей её. – Хён…прости… Альфа медленно приближается к его койке. Руки опущены вдоль напряжённого тела, а глаза мечутся между пройденным расстоянием на полу от порога до центра. Обоим нестерпимо хочется вытиснуть из зажатых судорогами мышц как можно больше движения. Но им обоим сейчас кажется, что стекла начнут вот-вот звенеть, если ускорить это хрупкое время. – Хён, скажи что-нибудь... Пака внезапно разрывает эмоциональной болью терпения. По щекам копится влага, его лицо багровеет, скрываясь в побелевших от напряжения кулаках. Омега остервенело растирает руками глаза, заходясь в новом приступе плохо контролируемой истерики. Старший Чон потерянно и так глупо жмётся у его кровати всего пару коротких мгновений, прежде чем захлебнуться в родном тепле исхудавшего тела, провести дрожащей ладонью по сгорбленной взмокшей спине, перенять концентрат кумарина в свой застоявшийся шлейф, окутать обоих смирением, что этот короткий и комканный акт на близость так просто между ними не исчезнет. Юнхо больше его не отпустит. Он обещает ему это в перерывах на короткие затравленные хрипами в горле извинения. – Зачем ты просишь прощения, Юн…хо? Ты ни в чём... – Я виноват...хён. Я так виноват! Я не смог тебя защитить, когда ты во мне нуждался! Не смог быть рядом, потому что выбрал не тебя... – тонкость всаживаемого под ребро лезвия почти с удовольствием пробуждает болевую реакцию на это. Пак по-детски вжимается в пропахшее усталостью тело альфы, он перебирает по каждому напряжённому нерву в его груди, когда решается замерить их одновременное дыхание в этой проклятой палате. Сейчас Время их не побеспокоит. У него нет на это права. Омега вырвет каждую дополнительную секунду из своих лет жизни, чтобы ещё раз вот так просто и невероятно болезненно обнять лучшего друга напоследок. Теперь у него есть это время. Теперь оно даровано ему без ограничений... – Ты впервые поступил тогда правильно... Я горжусь тобой. – Что ты..? – Не смотри так. Я могу отрицать сейчас многие вещи, но... Ты плачешь из-за меня, Юнхо... – яркие синие омуты притягивали красный люминисцент. Кровавые искры усмирял кобальтовый плен. Они сияли ради него. Пак был готов увидеть ответные слёзы своего первого и единственного друга, но не был готов их принять. – А я этого даже не заслужил. Из меня не вышло хорошего друга. Прости... – Хён... Хён, прекрати. Это не так. – Это так! Я чёрт возьми всё у тебя забрал! Я отнял того, кого ты полюбил... Я отнял Джуна, я пытался настроить Сона против себя, чтобы тебе пришлось выбирать... Я последняя мразь, Юнхо. И ты многого не знал, пока верил мне. – Джун выбрал тебя сам, хён… А я не смог смириться. Это прошло… – мягкие руки успокаивающе водили по мокрому лицу. Об острые скулы Пака можно было резать пальцы. Он невероятно истощён. Он раздавлен собственной тяжестью вины, разочарований и сожаления. В нём скопилось и перемешалось всё. В нём всё погибло. – Всё прошло… – Мне так тебя не хватало… Передавливай горечью и размазывай солью по еле зажившим ранам. Сонхва с удивлением в собственном голосе слышит скулящие ноты. Он ослабел. Истосковавшийся зверь лез на защитные шипы, вспарывая живот до крови. Ему хотелось испытывать эту боль. Ему хотелось наказывать себя и одновременно просить помощи. Ему так хотелось, чтобы Юнхо остался с ним, как можно дольше. Ему хотелось... – Мне тоже, хён, – альфа перестаёт касаться его лица, снова прижимая к себе омегу, как можно теснее. Никогда прежде Сонхва не позволял себе так близко и так долго наслаждаться близостью чужого тела, чувствовать уязвимость и непреодолимую тягу к саморазрушению. Быть поверженным, чтобы быть честным. – Внутри меня что-то глубоко выдрали. Так паршиво мне ещё никогда не было, Юнхо. – Почему ты не рассказал мне раньше?.. Я больше тебя не оставлю, слышишь? Ты не просто мой лучший друг, Сонхва. Ты – мой хён… И ты мне по-прежнему дорог. – Только не пожалей об этом. Спутанные светлые волосы покоятся на белой подушке. В звенящей стеклом тишине неумолимо отсчитываются секунды. Один стул напротив его больничной постели, два прибора слежения за показателями жизнеобеспечения, ровно три дня, после которых Юнхо всё-таки смог зайти сюда без желания удавиться на месте. Низкий голос подвёл, когда хриплое "хён" срикошетило по стенам в поисках прямого ответа. Но оно все так же игнорировалось адресатом. Оно не могло стать причиной его пробуждения. Оно слишком долго не произносилось этому покоящемуся в коме телу. Оно, кажется, уже обесценилось... Приёмные часы оканчиваются в семь, это через пятнадцать минут. В коридоре пронизывающе тихо, свет из него проникает жёлтой полосой в приоткрытую щель палаты Пака. Альфа продолжает побито и невероятно тоскливо смотреть на обездвиженного худого омегу. Пальцы напряжённо сжимаются, глаза увлажняюще подрагивают в такт заходящейся в сухих надрывах груди. Юнхо остаётся до самого конца посещения, пока медсестра вежливо не просит его покинуть помещение. Старший Чон потеряно озирается, вставая с места и каждый раз не успевает заметить, как пролетает застывшее время в этих однотонных и мёртвых стенах. Он всегда напоследок добавляет, что обязательно придёт завтра. И всегда отчаянно ждёт, что Сонхва ему, наконец, ответит...