Он стоял за большим деревом, и у него был такой страшный вид, такие злые глаза и такая зубастая пасть, что у Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа по спинкам пробежал холодок и тонкие хвостики мелко-мелко задрожали. Бедные поросята не могли даже пошевельнуться от страха. Волк приготовился к прыжку, щелкнул зубами, моргнул правым глазом, но поросята вдруг опомнились и, визжа на весь лес, бросились наутек.
Как оказалось, это была девочка лет восьми — только приблизившись к ней, Лютик расслышал, что она щебетала. Вцепившись присевшему рядом с ней Геральту в рукав, девчушка с растрепанными на ветру белесыми волосами всхлипывала и бормотала: — Дяденька ведьмак… дяденька ведьмак… Они все… все они… — Что случилось? Объясни толком и не хнычь, — несерьезно пригрозил тот и аккуратно погладил ее по спине. Она посмотрела на него своими огромными серыми глазками, мокрыми от слез, и пролепетала: — Звери… И вдруг заплакала еще сильней. Йеннифэр недоумевающе переглянулась с Дрей, неловко ожидая, пока девочка продолжит говорить, но та лишь громко ревела, закрывая личико крохотными ладошками. Геральт, растерявшись от детской истерики, попытался снова, слабо улыбаясь и наклоняясь чуть ближе, убирая в сторону маленькие ручонки, чтобы установить зрительный контакт. «А он умеет общаться с детьми…» — с умилением и даже какой-то гордостью подумал Лютик. — Как тебя зовут? — ласково спросил ведьмак. Девочка на секунду затихла, всхлипывая и дергая плечиками, и скромно ответила: — Ал… Аленона… — Приятно познакомиться, Аленона. Я Геральт, — тот продолжал спокойно улыбаться. «Так. Их что, таким приемам в школах учат? Или откуда в нем внезапно воспитатель проснулся?» — мысленно удивлялся Лютик. Малышка между тем вытерла красный носик, забавно шмыгнув, и посмотрела на Геральта, вздрагивая от всхлипов. — Так что случилось? Расскажи как можно подробнее, хорошо? Я помогу тебе. — Пообещай… А то вдруг ты испугаешься и убежишь… или не поверишь мне, — попросила Аленона, виновато разглядывая землю под босыми ножками. Не только Геральта умилила эта наивная детская фраза — остальные широко заулыбались, разглядывая маленькую незнакомку. — Обещаю. Слово ведьмака, — тот поднял ладонь, одновременно складывая пальцы и принимая торжественный вид. Это удовлетворило Аленону, и она, прекратив плакать так же резко, как начала, заспотыкалась через слово, смотря на Геральта доверчивыми широкими от ужаса глазенками. — Я, значит…. Я… в лес ходила сегодня… за грибами. Меня мамка послала… И… вот, — Аленона сглотнула от напряжения. — Прихожу домой, иду через… дворики. А там одни животные. И все на меня… кидаются. — Животные? — эхом повторил ведьмак, ничего не понимая. — Не перебивай! — вдруг обиделась малютка. — Да… животинка. Ну… петушки, кошечки… коровки. И на них человеческая одежда. А когда я побежала братика искать, смотрю — вместо него козленочек… Ну, прям на том же местечке, где я его… оставляла. Из лужицы пил. Ее речь становилась все ровнее и увереннее, однако рассказ от этого смысла не приобретал. Лютик вопросительно поднял брови, Сладкоежка что-то прошептал нагнувшемуся к нему Аллиоту. «Заклятье», — пробормотала Йеннифэр, напряженно разглядывая деревянные домики. Девочка продолжала, голос ее снова задрожал, а личико скривилось от искренних переживаний: — Никого из людей нет… Токмо я да тетушка Марва. Она-то меня к вам и послала, потому как сама старенькая, ей ходить тяжело. Куда ж моя мамочка делась? И папочка?.. — Говоришь, животные на тебя кидались? — задумчиво уточнил Геральт. — Да… У них глаза бешеные, — испуганно прошептала Аленона, но больше ничего не добавила. — Они сами домашние или дикие? — Не знаю… Все вместе. Замолчала, в надежде и ожидании косясь на ведьмака. Тот, видимо, поняв, что ничего другого от нее не добьешься и лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, с тяжелым вздохом кивнул ей, убирая широкую ладонь с маленького плечика. — Ладно. Пойдем, посмотрим, что там за животные такие. Аленона радостно хлопнула в ладоши и потянула за собой вставшего в полный рост Геральта. Смотрелось это весьма забавно, учитывая то, что ему приходилось наклоняться, чтобы она свободно тянула его за серый рукав рубашки, торчащий из-под кожаной куртки. Пошли пешком, ведя лошадей за уздечки. От такой картины у Лютика в душе что-то переворачивалось, и он, не отрываясь, счастливо наблюдал за смутившимся ведьмаком, который без согласия получил временную роль отца-защитника. Аленона его, правда, очень скоро отпустила и с интересом оглянулась на других незнакомцев, пятясь спиной в сторону деревни. Конечно же, заинтересованный детский взгляд остановился на лютне, которая моталась на спине быстро шагающего трубадура. Видимо, полностью доверившись таинственной братии, девочка бесцеремонно ткнула пальцем в музыкальный инструмент и прямо спросила: — Что это? Лютик, чувствуя, что его звездный час настал, важно поднял голову и объяснил с такой интонацией, словно ему задали какой-то невероятно сложный вопрос: — Лютня. На ней часто играют барды. — А что такое барды? — Не что, а кто, — поправил ее Лютик, автоматически переключаясь на свою прошлую профессию преподавателя в университете. — Это музыканты, певцы или поэты, которые исполняют свои произведения, используя народные инструменты. В моем случае, лютню. Аллиот усмехнулся: — А ты свое красноречие только с детьми используешь или как? Йеннифэр и Сладкоежка попытались спрятать ехидные улыбки, но у них ничего не вышло. Лютик, окрыленный внезапной славой, резко оглох ко всем комментариям завистников. — Так ты бард?! — в голосе Аленоны прозвучало настоящее восхищение, и она, оставив бредущего впереди Геральта, резко подбежала к новому объекту своего интереса. — Да, — тот гордо кивнул. Ахнув, девочка с завидным усердием начала засыпать его вопросами: — И ты поешь? А что ты поешь? И где? А поче… — Я пою баллады, то есть стихотворные рассказы, которые повествуют о легендах или исторических событиях. Я еще и странствующий бард, поэтому… — Странст… вующий? — Хожу по свету. Путешествую. На этот раз не смог удержаться Сладкоежка, негромко усмехнувшийся в рыжую бороду: — Ты ей сейчас целый словарный запас собрал. Будешь брать плату за обучение, а? Лютик, прищурившись, окинул его таким недовольным взглядом, что краснолюду стало еще смешнее, и он отвернулся, пряча широкий оскал. — Сыграй, сыграй, сыграй! — вдруг потребовала прыгающая вокруг Аленона, и барду пришлось повиноваться (пришлось — очень сильное слово для того, с какой охотой он вытащил из-за спины лютню). Провел рукой по струнам, состроил загадочное выражение лица и запел, красиво вытягивая ноты. Выбор пал на детский смешной стишок про кузнечика, который хотел подружиться с улиткой. Девочка звонко засмеялась уже со второй строчки, Геральт обернулся и посмотрел сначала на нее, затем на Лютика — кошачьи глаза излучали теплоту. Песенка была очень короткой, и в конце на фразе «с травинки — скок» бард высоко подпрыгнул, скорчив смешную рожицу. Аленона, очаровательно хихикая, счастливо захлопала в ладоши, личико ее светилось настоящим восторгом. Лютик театрально поклонился, вызывая у Йеннифэр очередную добрую улыбку. — ЕЩЕ, ЕЩЕ! — ликующе закричала девчушка и неожиданно серьезно заявила: — Я стану бардом. Это очень легко и весело. — Поверь мне, я думал так же… — вздохнул Лютик. Между тем они уже приблизились к тесно стоящим друг к другу домикам, на соломенных крышах которых переплетались золотые нити-лучи высоко стоящего солнца. Геральт шел первым, пристально вглядываясь в дворы, пока не решаясь доставать меча: он не хотел пугать Аленону, особенно на случай, если опасность была несерьезной. Та вдруг замолчала, испуганно косясь на родные изгороди, и боязливо поджала пухлые губки. Потом посмотрела на Лютика, привлекая его внимание, и неуверенно перевела взгляд на его руку. Бард намек понял и, улыбаясь, протянул ей ладонь, она крепко ухватилась за нее худенькими пальчиками. — Где Марва? — глухо спросил ведьмак. — Тетушка Марва вон в том домике… — Аленона ткнула куда-то наискосок. — С серым забором? — Нет… — Где на горшке нарисован цветок? — Да нет же… Во-о-о-н, ставни открыты. Геральт кивнул и, оставив Плотву, осторожно пошел мимо первого дома; змеиные глаза рыскали туда-сюда в поисках хоть какого-нибудь живого существа. Ведьмака ждал успех. Не только он сам, но и остальные (тоже бросив лошадей), послушно напряженно следуя за ним, столкнулись с необычной картиной: во дворах, за заборчиками и по проселочной дороге бродили самые разные звери. Аленона их не обманула — тут и прыгали зайцы, и тревожно посвистывал соловей, и жадно хрюкали свиньи вместе с кудахтающими наседками. Деревня буквально кишела животными от маленьких ласок до огромных пятнистых кабанов. Конечно, опешили все: ведьмак замер на секунду в нерешительности, потом все-таки направился к дому Марвы, вступая на территорию зверинца. Не успел он сделать и трех шагов, как десятки глаз мгновенно устремились в его сторону, в них читалась как невероятная тупость, так и безумная озлобленность. Первым среагировал гигантский хряк, который, угрожающе заворчав, понесся прямо на ведьмака, яростно раздувая ноздри. Йеннифэр успела предупредить, крикнув вставшему в боевую позу Геральту: — Не смей убивать! Это человек. Тот буквально в последний момент увернулся от атаки, ловко отпрыгнув в сторону и убрав руку от рукоятки меча. Кабан, разумеется, заинтересовался не только им — противно взвизгнув, он с бешеной скоростью кинулся к его спутникам. За ним, как за предводителем, последовали вытянувшие шею гуси, индюки, взмахивающие темными крыльями, енотовидные собаки, выдры и даже… лось. — МАМОЧКА! — протяжно вскрикнула Аленона. — Назад! — Йеннифэр заслонила часто моргающего Лютика с его маленькой подружкой и резко выставила две ладони вперед, сгибая пальцы и направляя поток воздушной энергии прямо в разъяренного хряка. Тот замер в движении, как чудная статуя, от чучела его отличали лишь узкие глазенки, вертящиеся в разные стороны. Теперь пришел в себя и Аллиот: легкий звон в ушах, распростертые руки, выгнутые в запястьях — и зверей, оказавшихся слишком близко к невинным путникам, как детские игрушки, разбросало в разные стороны. Несмотря на то что животные в сущности были людьми, чародей даже не пытался заботиться об их целости и сохранности. Лютик попятился назад, утягивая за собой Аленону, и та, смотря на все происходящее раскрытыми от непонимания глазками, часто хлопала пушистыми ресницами, не в силах оторвать взгляд от побоища. Геральт тоже не сидел на месте, искусно орудуя ведьмачьими знаками. Здоровый пес, громко клацнув желтыми клыками, откатился в сторону и жалобно заскулил — его парализовало мощным зарядом Аарда. Дрей и Сладкоежка с сомнением посматривали на поблескивающее оружие; использовать его против людей было нельзя, но очень уж хотелось принять участие в этом балагане. Животных становилось все больше, теперь появились и вороны, и голуби, и ястребы, пикирующие на головы вертящихся в разные стороны противников. Они вылезали отовсюду, как будто кто-то невидимый подбрасывал все новое зверье, не давая ни секунды покоя. — БЕГИТЕ, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ! — не выдержал Геральт, адресовав короткий взгляд неловко топчущейся на месте компании. Дважды повторять не пришлось: Сладкоежка первый бросился к нужному домику, низко пригнув голову, вслед за ним — Лютик с Аленоной, и замыкающей в цепочке оказалась Дрей. На нее сзади накинулся икающий осел, но Йеннифэр успела обездвижить его, прежде чем тяжелый лоб достиг своей цели. В доме их уже ждали: дверь гостеприимно приоткрылась, и все четверо кубарем влетели внутрь, часто дыша от слишком быстрого бега. Геральт, выпустив еще два мощных заряда, сделал кувырок и тремя широкими шагами пересек расстояние, отделявшее его от дома. Однако внутрь не зашел — встал на небольшом крылечке, пристально следя за Йеннифэр с Аллиотом. Нужно было понять, стоило ли прикрывать им спину. Помощь явно не требовалась: несмотря на безумие и свою многочисленность, животные все еще оставались… животными. Борьба с ними была короткой и довольно легкой, поэтому чародеи вскоре по одному забежали в дом. Руки их чуть тряслись от остаточных вспышек энергии. Геральт захлопнул ветхую дверцу, неуверенный, что она сможет остановить полчища зверей, кинувшихся за ними следом. Однако, как ни странно, никакого лая, визга или хрюканья не последовало — убедившись, что незваные гости исчезли с их территории, бывшие люди мигом успокоились и вернулись к насущным обязанностям. И черт его знает, что можно было ими назвать. В доме путников после всего этого гвалта оглушила спокойная тишина. Домишко был небогатым, стареньким, в некоторых местах прогнило дерево, виднелись щели и, кажется, мышьи норы. Но, несмотря на бедность, просторная комнатка с низкими потолками выглядела довольно уютно: маленькая каменная печка с котелком, рядом с ней на стене полка с деревянной посудой, корзинами, в углу — самовар. На кровати, которую скорее можно было назвать лежанкой из-за ее узкого размера, покоились красивые вышивные платьица; их перебирала крохотная старушонка с распущенными седыми волосами. Какую-то одежду она перекладывала в огромный кованый сундук, какую-то — в глубокую корзину. Аленона, уже отпустив руку Лютика, резво подбежала к старушке и встала около нее, гордо выпрямив спину. Остальные держались рядом, сомневаясь в том, что им можно, а чего нельзя делать в чужой избе. Геральт заговорил первым, подойдя к хозяйке ближе: — Вы, видимо, Марва? Та, не поднимая взгляда, кивнула, потом вдруг тяжело вздохнула, показывая на окно: — Видали, чего там творится? Это вот с утреца уж, кажется, началось-то, — вдруг она обернулась и пристально оглядела Геральта, щурясь от близорукости: — Кого эт ты привела, Аленона? Неужто ведьмака? — Его самого, — тот скрестил руки на груди. — Еще барда! И… колдунов! И… гнома! — стреляла названиями девочка, довольная своим героическим поступком. — Не гнома, а краснолюда, — оскалился Сладкоежка, который терпеть не мог, когда его путали с меньшим народом. Лютик был уверен в том, что сейчас Марва сделает какое-нибудь замечание на тему чародеев и ведьмака в ее доме, и оказался прав. Та, растерянно заморгав, презрительно подняла голову, но отвернулась, бормоча недовольно: — Нам бы кого попроще, но и вам спасибо… — больше ничего не добавила, видимо, не желая обидеть добровольцев. Ее старые руки аккуратно приглаживали белую ткань, ведя по красным узорам и необычной вышивке. Прежде чем кто-либо успел вклиниться в беседу, Марва снова заговорила, обращаясь теперь только к Геральту, но не сталкиваясь с ним глазами: — Помогите уж, милсдарь ведьмак. Скажите, заклятье эт какое-то? Порча ли? Что за напасть? Ведь это наши, деревенские, и превратились в таких… козлят, петухов. Кидаются на нас, из дома носа не высунешь. — Вы уверены, что это именно ваши, «деревенские»? — На каких-то вон, верхняя одежда все еще за собой тянется… — Ведьмак не специалист по чарам. Зато я — вполне, — зазвучал нежный голос Йеннифэр. — Действительно, это мощное заклятье, которое очень непросто снять. Превратить человека в животное довольно легко, потребуется масло, яд, либо магия. Зато обратный процесс займет время, особенно если заклятье необычное. Тут, к тому же, применили внушение — не пускать внутрь деревни. — И не выпускать… — быстро добавил Аллиот и задумчиво пожал плечами. — Нужно понять одно: аномалия это или магия. Если второе, возвращение в прежнюю форму возможно, а если первое… вряд ли что-то можно сделать. — И как определить, аномалия это или магия? — полюбопытствовал Лютик. — Не узнаешь, пока не проведешь обратный ритуал. Кстати говоря, вопрос. Что это за необычный знак у вас над дверью? — Аллиот указал на него, заставляя других повернуть головы. Над дверным проемом, высоко на стене, действительно виднелся необычный рисунок: маленький зигзаг в овале, от него в разные стороны расходились синие лучики. Лютик не заметил бы его, если бы Аллиот не оказался настолько внимательным. Марве достаточно было кинуть один незаинтересованный взгляд, прежде чем важно ответить: — Так это оберег. Символ того, что великая Цонтра защищает мой дом. — Цонтра? — не отставал чародей. — Да. Мы ее очень любим и почитаем. Она хранит нашу деревню испокон веков. — Понятно, местная богиня… Сладкоежка выступил вперед, приближаясь к старушке и вставая рядом с Геральтом, и повысил голос: — Эй, бабуль, уж извини за откровение, но как так получилось, что вся деревня — зверинец, а вы с мелкой людьми остались? Та аккуратно переложила в корзину последнюю рубаху с поднятым воротником, примяла рукой. И откровенно мотнула седой головой: — Не ведаю. Потом тяжело опустилась на кровать и подняла мутноватый взгляд, обводя им обступивших ее путников. Пробормотала еле слышно: — Ведь уже… началось. — Началось? Что началось? — уточнил взбодрившийся Сладкоежка. — А вот что. Аленона, и ты лытки свои покажь. Старушка медленно оголила вялое плечико: вместо человеческой розовой кожи его покрывали гладкие темные перья, издалека напоминающие совиные. Аленона тоже со стеснением приподняла плотную ткань платьица, демонстрируя ноги с жесткой серой шерстью, которая уходила до самого живота. Лютик в изумлении вытаращил глаза, разглядывая начинающееся перевоплощение. Марва покачала головой, расстроенно поджав губы: — Это все очень быстро происходит… Вон, братец ее, — она кивнула на сникшую Аленону, — бедняжка, в козленочка превратился. Мы его тама, в сенях, держим. Колдун что-то про ритуал балакал. Можете его взять… — Аленона сказала, что уходила утром по грибы, — Геральт, будто не смущенный увиденным, переступил с ноги на ногу, пронзил Марву внимательным взглядом. — Вы были дома? — Не, отлучалась… Я токма сегодня утрецом-то и вернулась на телеге. Вон, товара полно, — старушка жестом указала на узорчатые платья. Ведьмак уточнил: — А все остальные? Кто-то еще «отлучался»? — Да кто евой знает… Разве сейчас-то скажешь? — грустно усмехнулась Марва. Аленона, решив, что она слишком мало принимала участие в такой интересной беседе, привычно дернула Геральта за рукав, привлекая его внимание. Когда кошачьи глаза устремились на худенькое личико, она охотно затараторила: — Мы в лес по одному мало ходим… Так что сегодня только я из деревни уходила, да и… Матвеон вчера еще. Но его пары дней не будет. На ярмарку поехал. А мамка сказала, что на какую-то попойку… — Лес близко находится? — Да тут рядом, вон тама, — девочка показала в сторону остальной деревни. — Как же тебя отпустили одну по грибы? — подняла брови Йеннифэр. — Она…она мне доверяет. И вообще… я часто хожу сама… — залепетала девчушка, и Лютик ясно увидел, как по лицу ее проходит стыд. По детям всегда легко распознать ложь — их сразу начинает грызть совесть. Чародейка тоже заметила вину в бездонных глазах, но не стала давить и вести допросы. Почему дети могут убегать без спроса в опасные места? Либо ссорятся с родными, либо хотят показаться самостоятельными, бунтуют против родительской опеки. — Как давно ты вернулась? — не сворачивал с темы ведьмак. — Совсем недавненько. Ну, может… несколько минут прошло. Меньше получасика. Он снова обратился к старшей в доме: — Кто, по-вашему, мог наложить заклятье на деревню? У вас были недоброжелатели? — Не было никогда таких. Всегда жили мирно, дружно… Думать думаю, никто на ум не приходит! — Возможно, кто-то не из местных? — Никогда мы ни с кем не ссорились… Нет, нет. Не то нащупываете. Геральт отвернулся, предположил задумчиво, разговаривая то ли с молчавшей Дрей, то ли сам с собой: — Что если вытащить кого-нибудь за пределы деревни? Вдруг чары привязаны к определенному месту… Эльфийка, видимо, неверно поняв обращение, вдруг отошла в сторону и поманила ведьмака к себе, лицо ее казалось очень недовольным. Лютик, делая вид, что внимательно рассматривает простенькие настенные украшения, из любопытства напряг слух, чтобы уловить суть тихого перешептывания. Но Геральт и Дрей говорили так непонятно, что Лютик с трудом услышал две фразы: «Не наши проблемы» и «Помощь». В принципе, из них вполне можно было сложить дальнейшую картину: эльфийка была против и настаивала на том, что нужно двигаться дальше (логично, ведь по «графику» они, оказывается, опаздывали аж на четыре дня, и артефакт набирал все большую мощь). Геральт же предлагал сделать хотя бы одну попытку, чтобы затем уйти с чистой совестью. Его тоже можно было понять — долгие годы «ведьмачества» давали свои плоды. К тому же, было бы плохо с моральной точки зрения бросать невинных людей на произвол судьбы. Кажется, сошлись они на втором варианте, потому как Дрей раздраженно цокнула языком, но отпустила Геральта, провожая его укоряющим взглядом. Тот прошел мимо резко заскучавшего Лютика, бросил что-то Сладкоежке, пятью шагами достиг двери и нерешительно толкнул ее вперед. — Эй! Ты куда? — бард, как преданный щенок, бросился за ним, не в силах преодолеть любопытство. Геральт остановился, холодно объяснил: — Обходить теорию. — Я с тобой, — гордо объявил Лютик, на самом деле, не очень готовый выйти на улицу к бесящимся животным. — Нет. Сиди здесь. — Почему это?! Думаешь, я буду мешать? — обиделся он. — Да. — Ну, даже если и буду… Ты не в праве запрещать мне что-то делать! Ведьмак обернулся, встретился с ним пронизывающим насквозь взглядом, вдруг резко одернул: — Я не хочу, чтобы ты во что-нибудь влип, понятно? Держись подальше от опасности, вы с ней не лучшие подружки, — затем сделал жест стоящему сзади Сладкоежке, и тот потряс взявшимся из ниоткуда мешком, загадочно ухмыляясь. Потом краснолюд потеснил оскорбленного Лютика, и оба выскочили за дверь, за окном тут же раздался привычный шум-гам вместе с воинственным кличем Сладкоежки. Спустя несколько секунд, немного подумав, на улицу вышла и мрачно настроенная Дрей. Бард с ехидством подумал о том, что этим двум воякам будет невероятно сложно не зарезать кого-нибудь по пути, так как их руки автоматически тянулись за оружием при любой, даже малейшей опасности. Чуть не последовав своему желанию поступить Геральту назло, Лютик вовремя остановился и вернулся к Марве с Аленоной, решив, что пора немного отдохнуть от слишком быстро развивающихся событий. Он не заметил, как заячья шерсть на теле девочки спустилась дальше по коленным чашечкам. Зато заметил, как глаза Марвы приобрели удивительную желтизну; лишь зрачки пока что оставались человеческими. Это его весьма напугало, и Лютик решил проведать чародеев, исчезнувших в сенях. Аленона рванулась было за ним, но ее остановил властный голос старушки, просящий (требующий) помочь с домашними обязанностями. Война войной, обед по расписанию. В задней части дома было совсем темно: сюда еле-еле проникал солнечный свет. По углам теснились бочки, кладки, тюки, мешки, корзинки — в общем, все хозяйство Марвы вместе с простейшими орудиями труда. Йеннифэр положила что-то в ступку и тщательно толкла, в то время как Аллиот листал маленькую записную книжечку, с усердием прикусывая нижнюю губу. В темноте кто-то жалобно блеял, и Лютик завертел головой, пытаясь отыскать источник звука. Им, разумеется, оказался обещанный козленок, лежавший на огромном мешке, где виднелось несколько крохотных дырочек. Детеныш практически не шевелился, лишь тихо мычал, не в силах открыть рта — видимо, чародеи временно наложили чары, чтобы тот не мешал важному процессу. «Была бы у Геральта такая возможность, он бы и меня… заморозил», — с неудовольствием отметил Лютик и склонился над Йеннифэр, чувствуя терпкий запах какой-то горькой травы. — Что это? — бойко спросил он. — «Зелье». — Это понятно. Я про другое. — Запомнишь рецепт? — Йеннифэр явно не была настроена на разговор, и бард решил переключить внимание на чародея. Тот, кажется, был невероятно увлечен чтением — синие глаза летели по строчкам, надеясь найти что-то непонятное. Когда мелодичный тенор зазвучал прямо над ухом, Аллиот раздраженно выдохнул, теряясь в прыгающих названиях. — Что ищешь? — Рецепт, — терпеливо. — Чего? — Нужно сделать сок Синей травы, — еще терпеливее. Лютик хмыкнул: — Ого, я думал, вы все наизусть знаете. Чародеи же. — Память иногда подводит, — совсем терпеливо. — Извини за грубость, но ты не мог бы чем-нибудь заняться? — С удовольствием! Главный вопрос — чем именно? — бард был задет за живое, ведь он в этой компании и в данной ситуации мог помочь разве что… ничем. Однако его чувства никого не волновали и не должны были волновать. Аллиот раздраженно пожал плечами, и на этом беседа с крахом провалилась, оставив Лютика в полном недоумении и скуке. Он гордо поднял нос и вышел из сеней обратно к Марве с Аленоной, чтобы хоть как-то отвлечься от своей беспомощности. В конце концов, можно было что-нибудь им сыграть: девочка явно осталась в восторге от его невинной песенки, и ее легко было порадовать. Вернувшись, бард столкнулся с давно забытой умиротворенной картиной: старушка приступила к шитью, в воздухе мелькали толстые бордовые нити; девочка же занималась более подвижным делом — крутила по комнатке метелкой, избавляясь от пыли и мусора. Они обе одновременно уставились на Лютика, и он немного вальяжно уселся на единственный стул, который заскрипел так яростно, словно пытался скинуть надоевшего ему гостя. — Сыграешь нам что-нибудь еще? — скромно попросила Аленона, наивно улыбаясь. Ну, наконец-то. Теперь и ему нашлось занятие по душе — бард уселся поудобнее, положив ногу на ногу, и крепко взял лютню в руки, настраиваясь на музыку. Спросил важно: — Что сыграть? Прежде чем девчушка успела открыть рот, Марва нагло перебила ее: — Ты ж странник, вот и поведай нам о дальних краях. Стара я слишком, чтобы туда попасть. Хоть так их увижу. — Понял, — Лютик театрально прочистил горло и красиво затянул песню про свои вечные приключения. Она обычно нравилась слушателям: стихи были складными, повествование ровным, а нежно подобранные эпитеты прекрасно описывали покрытые сухой пылью дороги, палящее солнце над горами, освежающий запах травы после грибного дождя и холодящий мороз в заснеженное утро. Бард не забывал и про собственные переживания: упоминал как разочарование людской жестокостью, так и трепещущее восхищение от вечернего костра. В песне не было сложных моментов, поэтому Лютик сильно не напрягал голосовые связки. Несмотря на это, голос его звучал уверенно и проникновенно; Аленона и Марва замерли, как под чарами, наблюдая за каждым движением трубадура. Когда прозвучал последний, оптимистичный аккорд, некоторое время стояла задумчивая тишина. Затем старушка мечтательно кивнула и отвернулась к крохотному окошку, не говоря ни слова. Аленона, почувствовав, что именно она должна что-то сделать, поинтересовалась с нескрываемым восхищением: — А сколько ты уже путешествуешь? — У-у-у… Так долго, что потерял счет, но примерно несколько лет, — охотно заговорил Лютик. — Я тоже хочу попасть в те страны, о которых ты пел! Если я стану бардом, смогу путешествовать? — Ты можешь путешествовать в любом случае, — улыбнулся он. — Уверена, что захочешь покинуть родной дом? Аленона задумалась всего на секунду и уверенно объявила: — Да! Мне тут не очень нравится… Я все времечко убегаю… Мамка ругается, а я продолжаю убегать! Да и потом, всегда можно вернуться, разве нет? — Конечно. Ты, значит, путешественница? Что ж, когда станешь взрослой, присоединяйся ко мне. Я буду рад такой чудесной спутнице! — Лютик вежливо склонил голову. — Так я уже взрослая! — возмутилась девчушка, заметно покраснев. — Я готова хоть завтра отправиться в путь! Бард попытался сдержать смех: — Завтра? А почему не сегодня? — Сегодня надо мамку предупредить, — ответила она скромно и вдруг погрустнела, пряча взгляд: — Она же станет обратно… мамой? Она с надеждой заглянула в растерянное лицо Лютика. Он не мог дать ей точного и правдивого ответа на волнующий вопрос, потому что сам не знал, справятся ли чародеи с неизвестным заклятьем. — Давай еще годик-два подождем, и тогда точно, — мягко убедил он, затем, вдруг вспомнив что-то важное, встрепенулся: — Ты вот сказала, что в лес вы по одному не ходите, помнишь? — Не помню, — честно сказала Аленона. — Ну неважно… Хотел бы узнать, почему? Боитесь чего-то? Вместо девочки ему внезапно ответила притихшая Марва, слюнявя следующую нить, более светлого красного оттенка: — Да не боимся, а… не любим. Лес у нас недобрый, ужасть просто. — Что не так с лесами в этой округе?! — праведно возмутился Лютик и фыркнул под нос: — Скоро я возненавижу деревья… Старушка удивленно взглянула на него, не понимая такого странного комментария. Бард вздохнул, отмахнулся, не стал ничего пояснять. Слишком долгой бы вышла история. Вместо этого спросил: — А почему недобрый? — Ох, как бы тебе объяснить, милок… Тяжко там находиться. Леший, говорят, взбеленился, не добро, а зло несет. — Лешие же обычно стеснительные ребятки?.. — Мы к нашему в гости ходим нечасто. Не буди лихо… — Ясненько, — Лютик, засидевшись на одном месте, вскочил на ноги и начал прохаживаться по комнате, со скукой осматривая ничем не примечательные углы, стены и потолки. Марва беседу заканчивать не собиралась, все-таки она была женщиной пожилой, а поболтать удавалось не всегда. — Я смотрю, все они не из этих мест, — старушка повела глазами сначала на окно, потом на сени. — А вот ты где-то близко живешь. — Неужели мой прекрасный Керакский акцент еще не до конца выветрился? — Ась? — Ничего, ничего… — Куда путь держите? — невозмутимо поинтересовалась она, Аленона с нетерпением поставила метелку, но ей тут же указали на котел. Девочка тяжело вздохнула, но повиновалась — пошла наливать туда воду. Лютик, опешив от прямого (хотя и простого) вопроса, не нашелся, что ответить. Их священная миссия все еще оставалась тайной, и для особо любознательных нужно было выдумывать правдоподобные отговорки. Он остановился, крутанулся на месте, проговорил с безразличием: — Едем за особо важными послами в качестве стражи. Это первое, что пришло ему в голову; официальный ответ улетучился из памяти, как будто его там и не было. Марве потребовались детали: — Какими послами? Откудома? И зачем страже барды? — Э-э-э… Ну как же, — Лютик яростно искал всевозможные варианты, потом прочистил горло и произнес: — Не могу разглашать, совершенно секретная информация. — Ура! Шпионы! — радостно воскликнула Аленона. Видимо, слово «шпионы» так часто звучало в сплетнях заскучавшей деревушки, что даже дети, не знающие элементарных определений, выучили его на зубок. Кажется, Лютик только что родил на свет новый слух. Он повернулся к ней, хотел было оправдаться, но рот его как открылся, так и закрылся в смятении. На голове девочки появились… заячьи уши. Длинные, вытянутые, смешно торчащие в разные стороны. Они были покрыты такой же жесткой серой шерстью, как и живот с ногами (теперь почти до ступней). Лютик не понимал — он же отвернулся буквально на пару секунд, и за это кратчайшее время у бедной Аленоны успели вырасти заячьи уши… Свои, человеческие, исчезли — они глубоко впали в скулы. Марва издала протяжное «ах-х-х», выронила клубок нитей, оторопело разглядывая вытянувшуюся в лице девчушку. Та догадалась, что смотрят куда-то поверх головы, медленно, со страхом в глазах, дотронулась до новых ушей и тут же вскрикнула, отдергивая дрожащие пальцы. Слезы ужаса подступили без опозданий, и Аленона громко заревела, подбежала к старушке и прижалась к ней в поисках защиты. Марва тоже изменилась — зрачки стали круглыми, широкими, как у совы, а на старом лице прямо на глазах у озадаченного Лютика проявилось бежевое оперение… Бард попятился назад, нащупывая руками дверь в сени, пообещал сквозь зубы: — Сейчас, я… сейчас… И испуганно влетел к чародеям, спотыкаясь на ходу. Залепетал, как ребенок: — Там… там… все плохо… Йеннифэр недоуменно взглянула на него, Аллиот уточнил хладнокровно: — Насколько плохо? — У Аленоны заячьи уши, а у… Марвы… лицо начало… походить на совиное. Сильно… походить. — Это еще не плохо, — он нарисовал в воздухе какой-то знак, потеряв интерес к тяжело дышащему Лютику. — Долго вам еще?! — бард искренне переживал за состояние новых знакомых. — Мы стараемся поскорее, — Йеннифэр прошептала что-то в маленькую плошечку, в которой лежала непонятная густая масса. — Что-то не похоже… — Послушай, Лютик, — голос ее стал жестким, — у нас нет половины нужных ингредиентов. Все мои травы с эликсирами благополучно сгинули в лесу. Даже с ними нам понадобилось бы несколько минут. К тому же, мы понятия не имеем, кто наложил заклятье — если бы знали, не потребовалась бы вся эта чертовщина. Что ты от нас требуешь? Мы делаем все возможное. Если хочешь ускорить процесс — просто не мешай нам. Аллиот ничего не добавил, внимательно следя за знаком, который живым огоньком переместился в тарелку к Йеннифэр; бурая масса на секунду вспыхнула и погасла, приобретая более светлые тона. Бард почувствовал укол вины, неловко шаркнул ножкой и, набравшись смелости, вернулся к несчастным жительницам этой проклятой деревни. Те все еще сидели на кровати: Аленона тихо плакала, заячьи уши нервно дергались от ласковых прикосновений Марвы. — Ну? — старушка подняла голову и с надеждой уставилась на барда. — Узнал чаво? — Нужно… еще немного времени, — он неуверенно подошел к ним, замер неподалеку. — Сколько времени? Ты видишь, как мы… Ох. Чувствует сердце, не успеют… — в желтых глазах пеленой прошло тоскливое смирение. Услышав такой неутешительный диагноз, Аленона еще сильнее спрятала голову в объятьях старушки, тельце затряслось от страха. Лютик прочистил горло, подумал немного и вдруг выдал: — Знаете историю «Вводи лошадь»? Ответом ему послужило молчание. Он аккуратно присел на край кровати и бодро заговорил, стараясь звучать как можно легкомысленнее: — Женился, значит, возчик по имени Рова, построили они домик с молодой женой, красавицей Беатой. И он говорит ей: «Я работы не боюсь, буду целый день пахать. А как только домой буду возвращаться, встану у ворот и крикну: «Эй, вводи лошадь!». И ты скорее выбегай. Беата ему: «Еще чего, не буду с лошадью возиться!» Рова вылупил на нее глаза: «Так с ней обязательно, говорит, возиться надо. Накормить, напоить… А как только крикну «Вводи лошадь», ты и…». Беата руки в бока: «Не буду я никакую лошадь вводить. Не притронусь к ней, не так меня растили и обучали». Аленона с сомнением приподняла голову, одно из ушей дернулось, словно напрягая слух. Марва тоже заинтересовалась — деревенские обожали сказки. Лютик, между тем, продолжал, постепенно набираясь уверенности: — «Да ты не волнуйся, я тебя всему обучу. Введешь ты во двор лошадь…» Он тонко, почти визгливо воскликнул: — «Не буду я никого вводить!» Перешел на бас, состроив грозное лицо, упер руки в бока: — «То есть как это ты не введешь, если я тебе крикну «Вводи лошадь»?! — опять писклявое сопрано: — «Ты скажешь, а я ни с места!» Аленона уже отстранилась от старушки и, затаив дыхание, наблюдала за кривляющимся бардом, неуверенно улыбаясь. — «Не серди меня, Беата, лучше вводи лошадь.» Жена ему: «Не введу!» Он ей: «Вводи! Вводи сейчас же!» Они как начали кричать одновременно: «Вводи! Не введу! Вводи! Не введу!» Шум подняли, ужас… На него и сбежались соседи. Спрашивают, чего случилось, а Рова жалуется: «Жена не слушает меня… Я ей говорю: «Введи лошадь», а она мне: «Не буду». Сосед один говорит: «Не стыдно вам из-за такого пустяка ссориться? Давайте я введу вашу лошадь. Где она?» Лютик сделал загадочную паузу и пробасил голосом Ровы, как будто замявшись: — «Да видите ли, лошади у нас пока нет. Я ее только собираюсь купить»… Девочка весело засмеялась, заплаканные глаза наполнились лукавством. Лицо старушки тоже расплылось в доброй улыбке. Настроение у них заметно поднялось, и Лютик с гордостью отметил, что свою задачу он выполнил. Чтобы окончательно подбодрить их, бард показал на заячьи уши и уверенно похвалил: — Тебе, между прочим, так очень идет. — Врешь же… — Не вру! Как будто сказочная героиня. Аленона зарделась, заулыбалась от комплимента, в глазах появилось облегчение. Лютик тоже не выдержал, улыбнулся во все тридцать два зуба. И вдруг почувствовал что-то странное — по телу словно прошла неприятная дрожь. Зуд остановился в районе кисти, и бард с неудовольствием посмотрел на руку, раскрыв рот от изумления. Небольшой участок кожи прямо на его глазах покрылся гладким черным оперением…***
Поросенок визжал и извивался на земле так, будто его резали живьем. Складывалось ощущение, что он вот-вот избавится от веревок, затянутых в плотные узлы. Три пары угрюмых глаз внимательно смотрели на него, пытаясь разгадать тайну вселенной. Первым не выдержал Сладкоежка, показывая на животину толстым пальцем: — Ничего не вышло! Как пятачком был, так и остался. — Может быть, нужно больше времени? — задумчиво проговорила Дрей, и краснолюд уставился на нее с искренним раздражением в глазах. — Куда уж больше?! Был бы Геральт прав, эта свинюха давно превратилась в какого-нибудь полного пацаненка. — Это всего лишь теория, я никогда не утверждал, что она должна сработать, — тихо проскрипел ведьмак и почесал бровь большим пальцем. — Нужно подождать еще. Сладкоежка воздел руки к небу, затем протянул к ведьмаку с умоляющим выражением лица: — Мы отъехали хрен знает куда на кудыкину гору! Если бы, как ее окрестили, аномалия была привязана только к одному месту, проблем бы никаких не возникло… — Ладно, что ТЫ предлагаешь? — Геральт сложил руки на груди, вопросительно подняв брови. — Предлагаю вернуться и не тратить время — вот я что я предлагаю. Ну, кто-то один туточки останется, последит за этим хреном. Если нужно, — он тут же сделал защитный жест, — только не меня, я больше и секунды здесь не проторчу. Дрей пожала плечами и, немного сомневаясь, кивнула: — Честно говоря, не представляю, чем мы поможем им там, в деревне, но идея неплохая. — Ну, да! — ехидно прищурил глаз Сладкоежка. — Лучше ж тут отсиживать задницы и пялиться на этого… Заткнись ты уже, елы-палы… Чем пытаться что-нибудь делать. Уверен, работенка у нас найдется, если колдуны к этому времени чего-нибудь сварганили. — Учтите: максимум через два часа мы уходим отсюда, — пригрозила Дрей. — Но если… Она резко выплюнула: — Это приказ! И пронзила удивленного крансолюда настолько горящим, строгим взглядом, что тот лишь злобно отвернулся, ворча нечто несусветное себе под нос. Геральт ничего не сказал, лишь уточнил безэмоционально: — Кто остается? Сладкоежка и Дрей одновременно переглянулись. Затем неуверенно посмотрели на ведьмака: по сути, идея-то была его, значит, пусть и работает сторожевым псом, однако оба прекрасно понимали, что толку от Геральта будет больше в деревне. Судя по его холодному взгляду, спрашивать мнение было бесполезно: в этом вопросе ему попросту было наплевать. Эльфийка решила принять удар на себя. Самым лучшим вариантом оставался краснолюд, но она сомневалась в том, что тот не бросит все и не убежит из-за страшной нетерпеливости (даже суетливости) и убежденности в собственной правоте. Так же, как и гномы, этот народец отличался тем еще нравом. Караульными или стражей становились единицы и ценились на вес золота. А как же, стали девиантами национального характера… — Я останусь. Жду ровно полчаса и возвращаюсь к вам, — спокойно объявила Дрей и показательно устремила взгляд на бесящегося поросенка. Краснолюд послал ей в спину воздушный поцелуй, радуясь тому, что его не заставили мучиться с воспитанием зверюги, затем весело направился к стоящим неподалеку лошадям. За ним молча последовал Геральт, который, наверняка, тоже испытал облегчение, ведь эльфийка спасла его от скуки. Они не сделали и семи шагов, как были окликнуты ошарашенной Дрей, чей голос дрогнул от непонимания и тысячи невысказанных вопросов: — Эм… Геральт? Что у тебя… Ведьмак обернулся к ней с недоумевающим выражением лица. Сладкоежка, тоже остановившись и повторив движение за Геральтом, в этот же миг понял, почему эльфийка выглядела такой растерянной. Она имела на это полное право, ведь у ведьмака чуть пониже спины неухоженной метелкой торчал… серый волчий хвост. Краснолюд вылупил на него свои карие глазенки, челюсть его чуть не упала на грудь, а язык смешно заворочался, пытаясь подобрать хоть одно нормальное слово, потому как на ум лезли только сильные ругательства. — Что?! — ведьмак заметил, что Сладкоежка тоже находится, мягко говоря, в шоковом состоянии, и раздраженно повернулся к нему, не понимая причины столь напряженной тишины. — Э-э-э-э-х-х-х-э… — протянул краснолюд в ответ и, вдруг оправившись от удивления, объяснил с рутинной скукой: — У тебя волчий хвост. Геральт явно хотел переспросить, уточнить и поинтересоваться, но мужественно пересилил себя; вместо этого просто посмотрел через плечо и увидел наконец свой новый аксессуар. Желтые глаза вспыхнули сначала недоумением, затем неожиданным смирением, и воздух потрясло хладнокровное слово, чудесно отражающее мысли всех троих: — Бл…ть. — У тебя, кстати говоря, тоже… хм-м-м… изменения на лице. В буквальном смысле, хм, хм… — Сладкоежка показал на Дрей, ему отчего-то стало невероятно смешно. Эльфийка резко вытянулась, часто моргая и чуть не сложив руки по швам, затем спросила что-то одними губами, осторожно дотрагиваясь до нежной кожи. И тут же отдернула руку. Изящные пальцы почувствовали на щеках мягкую пушистую шерсть. Ее было совсем немного, она еле-еле покрывала крохотный участок кожи, но Дрей тревожно ощущала, как та словно пробивается сквозь кожу, заполняя каждую пору. — Ты тоже хорош, — неожиданно заявил Сладкоежке ведьмак, уже пришедший в себя после необычного открытия. — Где?! Я?! — смех, который рвался наружу пару секунд назад, умер в зародыше, и краснолюд начал с завидным усердием ощупывать каждый сантиметр своего лица. Не зря: от подбородка, откуда начиналась его прекрасная рыжая борода, до пухлых губ лицо тоже покрывала шерсть, на ощупь жесткая и негустая. — Вот же ж… — он нервно улыбнулся, чувствуя, как волнами уходит кровь от лица. — Теперь проверять твою теорию, думаю, бесполезно? — первой в работу включилась Дрей, взгляд ее был адресован Геральту. — Получается, это какая-то инфекция? — он задумчиво посмотрел на Плотву, как будто обращаясь именно к ней. — Не знаю. Надо спросить у Йеннифэр, они с Аллиотом наверняка что-то выяснили. — Тогда нахрена мы тут трепимся?! — взревел Сладкоежка и первым вскочил в седло, все же поджидая остальных. Дрей хотела было тоже пойти к лошади, но замерла, услышав слабое поросячье повизгивание. Вернулась, схватила сопротивляющегося поросенка, потащила за собой, уворачиваясь от ляганий и пытаясь не оглохнуть от усиливающихся жалобных криков. Геральт, елозя в седле и раздражаясь от мешающего ему жить хвоста, ударил по бокам Плотву и пустил ее галопом, вслед за ним — ворчащий краснолюд, и последней — эльфийка, на всякий случай запихнувшая поросенка в мешок головой вниз. Позже в деревне она с презрением выкинула его на улицу, как ненужный мусор.***
Раздался скрип открывающейся двери, и в дом ввалились все трое под аккомпанемент злого ворчания сходящих с ума животных. Лютик сразу кинулся к новоприбывшим и, прыгая с места в карьер, возбужденно затараторил, маша пораженной рукой: — КАКОГО ЧЕРТА СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ?! Вы посмотрите, на мне гребаные перья! Я что, тоже превращаюсь в одну из тех пташек?! Почему только у ме… а. Э… — он не договорил, уставившись на изменившихся товарищей. Как ни странно, больше всех пострадал Геральт — у него появились серые волчьи уши, жесткая шерсть едва заметно выглядывала из-за кожаного воротника. С Дрей и Сладкоежкой все было лучше: изменения немного коснулись щек и скул. У барда черные перья «сожрали» розовую кожу ровно от кисти до локтя, ни дюймом больше. В первую очередь он побежал к чародеям, с изумлением обнаружив, что те в порядке. По крайней мере, Лютикова паника дала им двойную мотивацию на ускорение в своих действиях. — Еперный театр… — прошептал Сладкоежка, столкнувшись взглядом с Марвой, а точнее с ее новой версией. Не каждый день увидишь человеческое тело и совиную голову, нескладно прилепленные друг к другу. Словно чья-то неаккуратная детская рука сшила необычную куклу себе на потеху. К тому же, у старушки начали расти крылья — оперение пошло по рукам, пряча под собой дряхлую кожу. У Аленоны оставалось пока еще свое лицо, хотя и с длинными заячьими ушами. Выглядела девочка измученно, сидела на кровати, упорно смотря в окно. — Они что-нибудь выяснили? — Геральт прошел мимо Лютика, направляясь к сеням. — Не знаю! Копаются уже битый час! — возмутился тот, стараясь не обращать внимания на пушистый серый хвост. Бард поспешил за ним так же, как и Дрей со Сладкоежкой, у которых он тоже поинтересовался: — А вы что-нибудь откопали? — Ничего, — решила не вдаваться в подробности эльфийка, скрываясь за дверью. Зато краснолюд с отчаянием замотал рыжей бородой: — Откопали только то, что становимся зверюгами… Схватили поросенка по дороге, оттащили на несколько… да хрен знает сколько верст от деревни, а он как хрюкал, так и продолжил хрюкать. В сенях было еще душнее, чем раньше. Йеннифэр задумчиво рассматривала козленка, которого Аллиот оттащил обратно на мешок с зерном. В воздухе пахло гарью, терпкими травами и пряностями. Чародейка взглянула на «гостей» с отчетливой тревогой в глазах, и Лютик сразу же понял, что дело плохо. Собственно, она решила не тянуть с объявлением результатов, начала еще с порога, и голос ее зазвучал мрачно: — В общем, ничего не вышло. А стало быть, это однозначно не проклятье и избавиться от чар будет в пять раз сложнее. Есть и хорошая новость: аномалии мы не обнаружили, поэтому шанс все-таки появился. Аллиот отряхнул руки, вздыхая: — И снова плохая новость: пока мы не узнаем, что это, ничего сделать не сможем. — Какие еще варианты остались? — поинтересовалась Дрей. Казалось, что ее оптимизм (или рационализм?) неубиваем. — Порча, колдовство, инфекция, мутация. — Порча и проклятье — не одно и то же? — часто заморгал Лютик. Вновь ответил чародей, голос его стал напоминать тот, заумный, который обычно звучит на нудных лекциях в высших учебных заведениях: — Нет. Проклятье осуществляется с помощью ритуала, обычно на заказ, и делают его люди. Порча же исходит от сверхъестественных существ. Проблема в том, что она, обыкновенно, много вреда не наносит, то есть к нашему случаю не подходит. Ни один монстр не способен наслать порчу на целую деревню, к тому же, с такими «дополнениями». — Мутацию, кстати говоря, можно вычеркнуть из списка, — быстро добавила Йеннифэр и, столкнувшись с немыми вопросами в некоторых глазах, терпеливо пояснила: — Если бы это была она, с нами ничего не произошло бы. — С нами, а не с вами, — поправил ее Лютик, но тут чародейка с разочарованной улыбкой показала ему черные перья, которые она тщательно прятала под вздутыми белыми рукавами. Аллиот не показал, а скромно подтвердил: — У меня — рыжая шерсть. Но как бы я вам ни доверял, интимные места просто так показывать не собираюсь. — А что, можно за деньги? — невесело пошутил Лютик. — Лично тебе достаточно попросить… Ведьмак, который молнией перевел взгляд с барда на чародея, резко вступил в разговор, грозно повышая голос, словно пытаясь кого-то перекричать: — Йен, как определить инфекцию? Та вздохнула: — Это самое сложное из списка. Такого рода инфекции встречаются раз в несколько тысяч лет. Сначала нужно определить первого заболевшего, взять у него немного крови, в ней найти недостающих или, наоборот, часто встречающихся микробов, затем из них создать элексир-противоядие… — Я лично таким никогда не занимался. В Академии Бан Ард мы лишь изучали некоторые такие случаи по старым книжонкам. И то при данных обстоятельствах маги объединяют усилия с лекарями. Мы, чародеи, лишь вторая сила, — возразил Аллиот, водя рукой по плечу. — Что насчет колдовства? — с надеждой уточнила Дрей. Йеннифэр с сомнением поджала губы: — Вполне возможно. Есть два «но». Во-первых, из-за количества пострадавших чародей должен быть одним из сильнейших магов в Неверлэнде. Во-вторых, его нужно будет отыскать. Геральт, может, тебе что-нибудь подсказало твое волшебное ведьмачье чутье? Ведьмак заговорил раньше, чем чародейка закончила вопрос: — Все место окутано магическим следом, но он никуда не ведет. Просто круг, похожий на ловушку. — Тогда это точно связано с магией. Опять же, найти колдуна невозможно и из-за его силы, и из-за количества свидетелей. Наступила напряженная тишина. Сладкоежка, доселе вертевший головой из стороны в сторону и непонимающе молчавший, вдруг прочистил горло: — Значит, неутешительный итог: это либо инфекция, которую колдуны не смогут пресечь, либо колдовство, виновник которого навсегда ускакал на трех ногах. Что там еще? Порча? Аллиот согласно пожал плечами: — Можно поспрашивать, конечно, про сверхъестественных существ. Но это вряд ли они — слишком уж могущественная магия… Лютик посмотрел на Геральта и вдруг заметил, что серая шерсть поднялась выше шеи. Он менялся с бешеной скоростью, намного быстрее, чем любой из них. Медленнее всех, судя по всему, превращалась Йеннифэр. Разбираться в причинах не хотелось, главное было исправить ситуацию, прежде чем стало бы слишком поздно. В голове буквально тикали маленькие часики, намекающие на скоротечность времени. Самым отвратительным в этой истории было то, что даже чародеи не имели понятия о дальнейших действиях. Именно в тот момент, когда эта неутешительная мысль закралась в сознание Лютику, Дрей вдруг прервала очередную затянувшуюся паузу, голос ее стал жестким и серьезным: — Предлагаю такой план: Геральт и Йеннифэр пытаются найти след возможно существующего колду… — Я же сказал, что его нет, — угрюмо перебил ее ведьмак. — Ты же не осматривал всю территорию, — бесстрастно возразила она. — Пройдитесь по деревне, может быть, учуешь что-нибудь. Геральт пробормотал, хмыкнув: — «Учуешь»… Я еще не стал волком. — Вот именно. Еще. Нужно поторопиться. Сладкоежка, пойдешь с ними, бешенство у животных никуда не делось. Лютик, ты самый общительный из нас, — Дрей проигнорировала обиженный взгляд Сладкоежки, — поэтому именно ты поговоришь с Марвой и Аленоной, попробуй выяснить что-нибудь про местных жителей и про того, кто мог наложить проклятье. Да, они не знают наверняка, но вдруг все-таки имеются предположения? — Понял! — бард пока оставался на месте. Аллиот поспешно заговорил, не давая эльфийке закончить с раздачей указов: — Я проверю теорию с инфекцией. Но для этого мне понадобится парочка вещей… Дрей, уж извини, но тебе нужно будет временно поработать моим ассистентом. — Конечно. Сама хотела предложить, — довольно кивнула она. Когда все, за исключением чародея, вышли в главную комнату, Лютик издал нервный смешок, виновато обращаясь к Геральту: — Интересно, мы в любых животных превращаемся или в каких-то определенных? Потому что я разочаруюсь в магии, если не стану петухом. Желтые глаза пронзили его буквально на секунду, потеплели, по лицу пробежались добрые морщинки. — Что ж, по крайней мере, ты не осел и не свинья, как Сладкоежка. — Вообще-то кабан! — задохнулся от возмущения услышавший это краснолюд и вышел на штурм улиц, грозно прикрикнув на бросившегося на него барана. Лютик почувствовал долю облегчения, когда ведьмак заговорил с ним прежним тоном — настроение у него все еще казалось угрюмым из-за неизвестных дум, но, по крайней мере, он больше не злился на чем-то провинившегося барда. Он широко улыбнулся Геральту, поддерживая возвращающееся к ним дружелюбие, но тот уже отвернулся, исчезая за плохо покрашенной дверью. Марва и Аленона совсем затихли, то ли молясь, то ли смиряясь с положением вещей. Лютик с сомнением подошел к ним, чувствуя невероятную ответственность за судьбу своей «миссии». У него было очень мало времени — старушка полностью покрылась оперением, и человеческое начало в ней выдавали лишь ноги, размер тела и мудрость в глазах; Аленона же оставалась почти такой же, шерсть медленно подбиралась к глазам, а внизу — к ступням. Обе одновременно устало посмотрели на барда. Тот неловко кашлянул и спросил как можно искреннее: — Послушайте, мы делаем все, что в наших силах, но… нам нужна помощь. Может быть, вы хоть примерно знаете, кто мог бы невзлюбить вашу деревню? Захотел как-нибудь… э-э-э… отомстить, например? — Не ведаю, милок, — вздохнула Марва и вдруг сморщилась от боли, хватаясь за голову и стеная. Лютик склонился к ней с участием: — Вы в порядке, бабуль? — Голова раскалывается которую минуту… Насчет вопроса твоего помочь никак не могу. У нас народ покойный, на рожон не лезет. Не знаю уж, кому надобно было так нас проучить. — Может, какой-нибудь монстр к вам повадился ходить? Бард сам не заметил, как перешел на этот странный деревенский говор после продолжительной беседы со старушкой. С кем поведешься… — Никто не ходил, у нас ведьмаков даже никогда здесь не бывало… — защелкал совиный клюв. Лютик, который поймал крохотный лучик надежды еще несколько секунд назад, с сожалением понял, что он ничего нового не узнает. Чисто из вежливости он обратился к поникшей Аленоне, которая с дрожью рассматривала собственное тело и пыталась от безысходности не сорваться на плач. — В лесу что-нибудь необычное видела, когда там была? Всхлипнув, та завертела головой. — Да спасет нас милость Цонтры… — зашептала огромная сова, грустно поглядела на символ над дверным проемом, пальцем нарисовала перед собой зигзаг в воздухе. Он видел, как в ее глазах отражается помутнение рассудка и как быстро заклятье пожирает оставшиеся человеческие конечности. Если в начале превращение шло медленно, то под конец Марва буквально за пару жалких минут стала этим гигантским жутковатым подобием совы. Бард уже привык к ее внешнему виду, однако боялся, что безумие вот-вот перевернет ее сознание. Это уже происходило: старушка сжимала голову темными крыльями, перья взлетали и плавно падали вниз, а она шипела, видимо, страдая от невероятно сильной головной боли. Аленона испуганно косилась на Марву, но послушно оставалась на месте, смирно ожидая такой же участи. Лютик старался не думать о том, что его черные перышки доползли уже до предплечья. Он вдруг понял: нужно вывести ее на крыльцо, на улицу, как бы жестоко это ни звучало. Марва должна была обратиться с минуты на минуту, а это означало звериное сумасшествие. Лютик протянул к ней руку и попросил мягко, сердце его забилось от того, как быстро тикали часики: — Пойдемте. Вы же знаете, что сейчас будет. Все будет в порядке, обещаю, просто надо переждать. — Да ты что… пытаешься… выставить меня из моего же дома?! — выдохнула она с удивленной злобой и подняла на него все еще более-менее разумный взгляд. — Нет, я не… — он смутился. — Просто не хочу, чтобы кто-то пострадал. Совиные глаза расстроенно вспыхнули. Кивок головой. Руки подхватили слабо стоящую на ногах старушку, гладкие перышки, красиво переливавшиеся серыми и темно-коричневыми тонами, приятно защекотали пальцы. Они не успели сделать и двух шагов, как Аленона вдруг вскочила, вцепилась в кафтан Лютика и умоляюще заголосила: — Не надо, пожалуйста, не надо! Я боюсь! Не нужно ее уводить, прошу тебя! — Все будет в порядке… — как ненормальный, повторял бард, словно оглохнув от колотящегося в горле сердца. Они шли так. Чертовски. Медленно. — НЕ НУЖНО, ОНА ЕЩЕ НЕ СТАЛА, КАК ОНИ! ПОЖАЛУЙСТА! — продолжала вопить девчушка, оттягивая его за рукав. Теперь и ноги ее расширились, распухли, на них появились огромные желтые когти — поношенные ботинки лопнули, черная ткань разлетелась, как пух… Лютик, закусив губу от напряжения, поскорее распахнул дверь и, буквально наблюдая, как от Марвы остается лишь доброе имя, аккуратно подтолкнул ее на крыльцо. Она посмотрела на него. Грустно, вопросительно, обиженно. Затем каждая из эмоций потонула в темноте пустоты, зрачки расширились до огромных блюдец, в них появилось нечто звериное. Наконец, сова обрела свой истинный размер — как по волшебству уменьшилась до полуметра и, тяжело ударив крыльями, взлетела, хрипло закричав. Лютик резко захлопнул дверь, прежде чем та пикировала на него, выпучив глаза и распушив хвост. Он слышал, как та растерянно ухнула и полетела прочь с крыльца. Аленона, несколько секунд пораженно разглядывавшая замершего барда, вдруг отвернулась и молча вернулась на опустевшую кровать. Села, послушно сложила руки на коленях, будто ожидая невидимого палача. Лицо ее казалось мрачно спокойным. «По крайней мере, вы не умираете», — подумал было Лютик, но не решился сказать это вслух. Именно в этот момент на крыльце вновь раздался шум, и бард очень вовремя отошел в сторону — несчастную дверь чуть не вышиб Сладкоежка, который неистово размахивал руками, в его взгляде таился ненормальный азарт. Одежда на нем трещала по швам, видимо, под напором лезущей шерсти. Лютик банально не успел ничего спросить, тот затрещал сам, не забывая отборнейшие матерные выражения: — Мы ща… такое нашли, Лютик, мать его! Ты не представляешь, че они в этой деревне творят! Геральт, короче говоря, наплевал на слова Дрей и пошел дома обыскивать, мол, вдруг чего-то интересное попадется… И попалось, еп… попалось, чтобы его черт забрал! — он вдруг увидел тихую Аленону и неловко кашлянул в кулак: — Пардоньте за выражения. По-настоящему заинтригованный бард поднял брови, в то время как Сладкоежка продолжил вываливать на него впечатления: — Так вот, в первом же, значит, хм, доме находим целую толстенную книгу с какими-то чудными надписями… И там описываются всякие жуткие ритуалы. Но я не из-за этого тут распинаюсь. Пока Йеннифэр с Геральтом домик осматривали, я заглянул чисто из интереса в пристройку… Ну, что-то вроде сарайчика. И там… У-у-у… — возбужденно загудел он, пытаясь подобрать слова. Сделав десять неопределенных жестов подряд, краснолюд с горечью плюнул и развел руками: — Не умею я в ваши красочные описания. Сейчас сам все увидишь, я туда и Аллиота подгоню. А прежде чем это сделать… — он затоптал ногами, приближаясь к странно разглядывающей его девочке, склонился над ней: — Слуш, ты не знаешь, кто это у вас там животных так недолюбливает? — Ась? — Фигась. Если в обыкновенном жилом доме, ничего не скрывая, деревенщина занимается такими вещами… — Я… не понимаю… — она обиженно скривилась, в глазах ее читалось искреннее недоумение. — Сладкоежка, прекрати! — Лютик сам ничего не понимал, а судя по лицу девочки, краснолюд наводил на нее только страх. — Можешь нормально объяснить, что происходит?! Я в твоем рассказе вообще логики не вижу… Тот переключил внимание на барда и тяжело вздохнул, беззвучно шевеля губами. Затем отошел в сторону и поманил его к себе.***
— Мне стоит говорить, что это ненормально? — Я и сам догадался. Вонь стояла просто ужасная. В воздухе жужжала, казалось, сотня мух, кружа над остатками оленя, который лежал кверху брюхом на удлиненном столике (чем-то напоминающем операционный); центр его груди был насквозь проткнут огромным штыком с круглым наконечником. В таком маленьком сарайчике, где по-бытовому висели лопаты и мотыги, удивительно было наблюдать столь жестокую кровавую картину. Один глаз у зверя полностью отсутствовал, второй был широко распахнут, в нем под веками с густыми ресницами уже ползали крохотные посмертные мушки. В каких-то местах кожа у оленя была содрана, засохшая кровь липла к виднеющемуся сырому мясу. Йеннифэр не выдержала, задохнувшись от невыносимого запаха гниющей плоти. Отвернулась, уткнулась в ловко выхваченный серый платок. Геральт, с сожалением поджав губы, приблизился к трупу и с медицинским интересом осмотрел выкорчеванные, запутанные в клубок кишки. Сердце тоже не осталось на законном месте — оно жалким куском мяса висело на том самом утолщенном наконечнике. Волчьи уши невольно дернулись, взгляд желтых глаз скользнул вниз, рассматривая не такое уж и хитрое сооружение. Наконечник поднимался при помощи рычажка, крепко прибитого к левому краю стола. Грубые пальцы аккуратно провели по дереву, смазанному какой-то липковатой жидкостью. Видимо, чтобы не гнило. Ведьмак отмахнулся от надоедливых мух. После увиденного в прошлый раз эта сцена жертвоприношения не вызывала ничего, кроме жалости к несчастному, ни в чем неповинному зверю. В предыдущем, ничем не примечательном сарайчике тушки зайцев хаотично лежали в чем-то вроде саркофага (или гроба), и Геральт после небольшого исследования пришел к выводу, что тех засунули туда, чтобы сжечь заживо. Воздух поступал через маленькие дырочки, тем самым раздувая ненасытное пламя. Они думали, что чей-то извращенный ум воплощал в реальность свои сумасшедшие фантазии и в этот раз просто забыл подчистить за собой грязь из-за нагрянувшей беды. Теперь же постепенно осознавали: творили бесчинства здесь свободно, не прячась в тени, а значит, издевательства над животными считались нормой. В книге, написанной на неизвестном Геральту языке (скорее всего, местное наречие), по всем страницам расходились чудаковатые символы-зигзаги, и через каждые десять глав появлялись цветные жуткие изображения. На них необычной красоты дева с черными как смоль глазами и синими волнистыми волосами милостиво опускала голову, как будто склоняясь к дарам обычных смертных. К ней выстраивались ряды из людей, несущих или ведущих за собой разного рода зверюг — кроликов, медведей, свиней, лошадей, волков… Всех не перечислишь. Каждое из животных имело только один глаз и было лишено какой-нибудь конечности. Цонтра (так же звали богиню?) в ответ посылала правой рукой теплые лучи солнца, таинственно улыбалась, сидя на золотом троне. Другие картинки были еще менее приятными: красочно показывались страшные ритуалы и жертвоприношения, к каждому явно прописывались необходимые инструкции. Видимо, хозяин этого дома последовал им, выбрав жертвой прекрасного бархатного оленя с переломанными рогами. — Это просто ужасно… — Йеннифэр смогла на секунду отнять платок от лица и поморщилась, разглядывая благородное животное. — Но пока мы не осмотрим, как минимум, еще один дом, я не успокоюсь. — Настолько веришь в их невинность? — Настолько не хочу верить в их виновность. Геральт кивнул. Хотя они успели познакомиться только с двумя жительницами этой, как оказалось, непростой деревушки, обе произвели на него впечатление нерасторопных, обыкновенных деревенских, которые искренне не понимали, за что им такая кара. Иронично. Неужели они действительно считали, что их не настигнет карма? Или жертвоприношения считались чем-то обычным? Нужно было вернуться в дом и хорошенько поговорить с Марвой. В голове прозвучало грустно: «Надеюсь, девочку не успели посвятить в эти мерзкие традиции». У них было мало времени. По крайней мере, для ведьмака песочные часы шли быстрее других. Чистая серая шерсть прорастала все дальше, захватывая как руки, так и ноги. Пришлось снять с себя куртку — если превратится, то хотя бы она не пострадает. Почему-то тот факт, что она была выбрана Лютиком, прибавлял ей бóльшую ценность. Геральт поглядывал на Йеннифэр, отмечая изменения и в ее стройном теле: черные перья дошли до плеч, перебрались на грудь и шею. Раньше бы он волновался, переживал, наверняка, спросил бы пару-тройку раз, все ли нормально и как ощущения. Получил бы в ответ беззлобную шутку, улыбнулся. Она бы подошла вплотную, ласково заглянула в глаза, а он бы открыто любовался звездочками в фиалках. Нежный, трепетный, легкий поцелуй на губах, затем продолжение — страсть, бушующая жадность, ненасытность. Как всегда у них и происходило: быстро, возбужденно, горячо. Им не терпелось обрести друг друга, переплетая пальцы и оставляя засосы в самых нежных местах… Теперь же… Теперь все было по-другому. В какой момент между ними стеной встала отчужденность, вспугнула бабочек в животе. Геральт больше не чувствовал связи с Йеннифэр, она все еще была ему дорога, но далеко не так, как раньше. Веревки, связывающие их дрожащие тела и заставляющие вальсировать на дороге жизни, вдруг спали, и они медленно уходили в разные стороны, продолжая с надеждой оглядываться на чужие тени. Почему? Он не знал ответа, но видел такие же вопросы в фиолетовых глазах, которые когда-то, совсем недавно, были родными. — Пойдем, сейчас главное — снять заклятье, — словно прочитав его горькие мысли, позвала Йеннифэр и поспешила к двери, прочь из сарая. Геральт еще раз обернулся на мертвого искалеченного оленя. Опустил голову. И двинулся следом. — Так ты не будешь осматривать другие дома? — Как раз хотела тебя об этом попросить. — Меня? Дверь легко захлопнулась, оставляя страшную картину где-то позади. Теперь она казалась нереалистичным кошмаром. Чародейка наклонилась, убирая платок, черные волосы волнами упали на ее бледное лицо. — Да. Я пойду к Лютику, он кого угодно способен разболтать. Может, и про жертвоприношения уже узнал. — Узнал. Скорее всего, от Сладкоежки, — ведьмак усмехнулся. — Может, от него, а может, и нет, — она улыбнулась и тут же стала серьезной: — Так ты выполнишь мою просьбу? Зайди в следующий же дом. Я должна быть уверена, что вся деревня — сплошная секта. — Зачем? — Чары наложил кто-то, кому больно было видеть такие издевательства над животными. Связь событий: деревенские приносят в жертву какой-то несуществующей богине несчастных зверюшек, и их самих, по иронии судьбы, обращают в братьев наших меньших. Смекаешь? — Йеннифэр постучала пальцем по виску. И перед тем, как оставить Геральта в одиночестве, неожиданно мягко проговорила: — Кстати… когда это все закончится, нам нужно кое-что обсудить. Ты понял, о чем я. Он понял.***
Аллиот отрицательно покачал головой, синие глаза сощурились в напряжении: — Сам без понятия, зачем я это затеял. Но думаю, что не инфекция. — Ты можешь быть в этом уверен? — Дрей вопросительно подняла брови, затем обернулась на неловко мнущегося у двери Лютика. Чародей равнодушно бросил тряпку с красными пятнами крови и честно ответил: — Нет. Поэтому умываю руки. — Слышь, ты охренел что ли? — ощетинился Сладкоежка. — Если у тебя с башкой проблемы начались, давай сделаю милость, объясню. Мы скоро завиляем хвостиками или запоем сизыми горлицами, а единственные, кто хоть что-то может сделать — это ты и Йеннифэр. Хули, простите за не Всеобщий, ты вообще брался за проверку инфекции, если ни хрена не соображаешь? Аллиот закатил глаза с таким безразличием, что Лютик даже слабо улыбнулся, поражаясь его спокойствию. Когда краснолюд хотел было вновь предъявить вполне обоснованную претензию, чародей перебил его, тон его зазвучал холодно: — Для начала, я не обещал, что у меня получится. Врачебная магия — не по моей специальности, поэтому я буквально на ваших глазах, уважаемые зрители, проводил тест на свои же способности. Вдобавок, я уже высказал предположение, и, по-моему, вероятность инфекции мала. Сейчас дождемся Йеннифэр, выслушаете все то же самое из, видимо, более авторитетных уст. Сладкоежка открыл и закрыл рот, пытаясь придумать что-нибудь очень оскорбительное и мотивирующее к действию. Не придумал. Замолчал и, обиженно насупившись, скрестил руки на груди, отходя к Лютику. Зато чародей и не думал заканчивать речь: — И вообще, с чего мы проверяем их на болезнь, если нам только что рассказали о жертвоприношении? Если этим занимается вся деревня, у них могли появиться недоброжелатели. Лютик опустил глаза в пол, пробормотал: — Ты-то как сектант в курсе… — Нет. Это обычная логика. Он почувствовал себя беззащитным перед синими глазами. Дрей и Сладкоежка непонимающе смотрели то на одного, то на другого. Аллиот, между тем, ровно продолжил, складывая ладони домиком: — Деревня не заброшенная, не пустая, ничего не скрывает. Видимо, для местных жертвоприношение — это часть традиции. А так как к таким великолепным сценам бытия имеется свободный доступ, неудивительно, что какой-нибудь борец за справедливость решил отомстить за страдания животных. — Да какой борец за справедливость, я бы им самолично бошки поотрывал! — не выдержал Сладкоежка. — Ща охота выйти и какую-нибудь особенно наглую котяру выкинуть пинком под зад в колодец! Он взглянул на кошачьи уши Дрей и поднял руки в защитном жесте: — Ничего личного. — Лютик, где Марва и Аленона? — Йеннифэр влетела в комнату, от скорости потеряв парочку своих пока слабо держащихся перышек. Бард вздохнул, чувствуя зуд в коленях — значит, перья, которые теперь были как черными, так и желтыми, появились и там. — Они обе обратились… — Лютик не знал, что чувствовать по этому поводу. Он расстроился, когда старушка превратилась в сову, в нем по-человечески проснулась жалость, но теперь, услышав сбивчивый рассказ Сладкоежки… Как можно сочувствовать людям, которые не сочувствуют беззащитным существам? Аленона вроде бы действительно понятия не имела о том, что творится в их деревне и кому поклоняются эти нелюди, проводя ужасные ритуалы, даже пытки. Но даже этот факт не помог — у Лютика девочка вызвала на какой-то миг отторжение и антипатию. Возможно, потому что она тоже являлась жительницей этого странного поселения. В любом случае, когда с крыльца спрыгнул крохотный зайчонок, забавно шмыгая черным носиком, бард проводил его в окно тяжелым, мрачным взглядом. — Черт, — выругалась чародейка. — Ты что-нибудь новое узнал? — Нет… — Чудесно. Просто чудесно. Аллиот, предчувствуя вопрос надежды и в свою сторону, только покачал головой, при этом не произнеся ни слова. Сладкоежка кашлянул в кулак: — А где Геральт? Вы сами-то чего выяснили? — Геральт пошел осматривать еще один дом. И да, думаю, что это все-таки порча. Уж не знаю, насколько сильным должно быть существо… — Марва упоминала Лешего, может, он смог наложить колдовство? — задумчиво произнес Лютик, прислонившись к теплой деревянной стене. — Подожди, что? Когда она упоминала Лешего? — не поняла Йеннифэр. Четыре пары глаз одновременно уставились на барда, заставив его неуютно заерзать. Он неловко пожал плечами, словно вспоминая: — Ну… Марва мне сказала, что лес у них странный какой-то. Что-то про Лешего начала молоть… Чудить, мол, начал и все в этом духе. Йеннифэр долго пронизывала его неожиданно оживившимся взглядом и наконец резко повысила голос, отведя глаза со страдающим выражением лица: — Почему ты раньше этого не говорил?! — А что, надо было? Да я, честно говоря, забыл как-то про это… — у Лютика в груди что-то перевернулось. — К тому же, вы сказали, что настолько сильную порчу никто не сможет… Он не договорил. Чародейка прервала его начинающуюся оправдательную тираду поднятой рукой. — Говорили. Но возможно, мы ошибаемся — все-таки по всему миру появляются аномалии. У Лешего могла появиться невероятная сила. Взгляд ее, вновь адресованный затихшему барду, ожесточился: — Ты все равно мог рассказать нам. Это какая-никакая информация, пригодилась бы, — еле слышно пробормотала. — Болтаешь без умолку, а пользы от тебя никакой, Лютик. Наступила напряженная пауза, и абсолютно каждому из присутствующих стало как-то неловко. Йеннифэр явно не собиралась говорить это вслух, и слова нечаянно сорвались с ее острого язычка. Бард побледнел, брови его дернулись — он почувствовал себя настоящим идиотом. Йеннифэр сразу же пожалела о сказанном, фиолетовые глаза вспыхнули растерянностью, а рот чуть приоткрылся, оголяя идеальные белоснежные зубы… но она не успела извиниться. — Так ты думаешь, это Леший? — вступил в разговор Аллиот, причем так мягко, что напряжение тут же сошло на нет. Йеннифэр, радуясь тому, что можно вернуться в профессиональное русло, поскорее отвернулась к чародею: — Скорее всего, да. По логике, все сходится: мучения животных разгневали местного Лешего, который каким-то чудом узнал о том, что тут творится. Опустим этот пункт, предположим, что они занимались своим необычным хобби еще и в лесу… — …а из-за появления сверхспособностей, если можно так выразиться, он смог превратить их всех в животных, — продолжил рассуждение Аллиот. — Да. Поэтому впускать в деревню никого нельзя. Благородно с его стороны. — Не понял. Так, а мы-то хренли страдаем?! — непонимающе заморгал Сладкоежка. — Не знаю, — честно призналась Йеннифэр. — Может, Геральт был прав, и чары «привязаны» к определенному месту. Тогда единственный способ избавиться от них — это убить самого Лешего. Затем подвела неутешительный итог, обводя всех пристальным взглядом: — Я не знаю, правда ли то, что мы только что надумали или нет… У нас нет других вариантов. Либо убиваем Лешего и возвращаемся в прежнюю форму, либо же окончательно превращаемся в животных. Кто знает, навсегда ли это или лишь на пару дней. — Проверять как-то не хочется, — неожиданно подала голос Дрей. — Согласна, другого выхода я не вижу. Все остальные закивали, в том числе и Лютик, который виновато-нервно дернул уголком губ. — Для начала нужно найти Геральта. Мы как, пойдем его хороводом искать или я один за ним сгоняю? — поинтересовался Сладкоежка. Шерсть подобралась к его лбу. — Мы все равно уходим отсюда, так что пойдем «хороводом», — хладнокровно решил Аллиот за чародейку. — Тогда не стоим на месте, топаем! Они дружно вышли из сеней и спешно направились прочь из дома. Лютик двинулся последним, перед этим осторожно оставив в сенях лютню. В дверях его зачем-то дождался чародей, вежливо пропустил вперед и заявил с очаровательной улыбкой: — Буду охранять твою спину. Его рыжий лисий хвост, болтающийся сзади, как ненужная веревка, слегка пошевелился, искренне позабавив барда. — Лис, значит? — он хмыкнул, поднимая брови. — Что ж, я не удивлен. Все никак не могу понять, кто же я. — Судя по окрасу, иволга. Странно. Я бы сказал, что ты, скорее, собака, а если из птичьих, то соловей. — Соловей — как-то скучно. К тому же, он серый, а я — яркая личность, — невесело отшутился Лютик и вышел на крыльцо. Он все еще чувствовал себя неловко из-за слов Йеннифэр, которые по-настоящему задели его самолюбие. Действительно, как именно он мог пригодиться в этой солянке из чародеев, воинов и ведьмаков? Никак. Бард умел только тренькать на лютне и петь глупые песенки. Если раньше его это ни капли не смущало, то теперь осознание собственной беспомощности тяжелым грузом легло на сердце, а в ушах громким эхом звенело «болтаешь без умолку, а пользы от тебя никакой». Лютик не разозлился и точно уж не обиделся на чародейку. Ему просто не нравился горький вкус правды. Йеннифэр уверенно шагала впереди, по дороге одним взмахом руки создавая невидимые стены и электромагнитные поля — рычащие, хрюкающие и крякающие звери отлетали в сторону или зависали в воздухе, провожая путников своими злыми глазенками. Когда они оказались у маленького, ничем не примечательного домика с соломенной крышей и Йеннифэр подошла открыть дверь, та распахнулась сама по себе. В темном проеме показалась широкоплечая фигура, и Лютик часто заморгал, в смятении разглядывая изменившегося почти до неузнаваемости Геральта. Ведьмак выглядел плохо. Совсем плохо. Он тяжело оперся о дверной косяк, опустив голову и слабо дыша. Серая шерсть почти полностью захватила его тело, нетронутыми оставались лишь ноги, кисти и верхняя часть головы — белых волос заметно стало меньше, и выглядело это, мягко говоря, жутковато. Желтые глаза слегка поменяли форму, теперь походя на волчьи, человеческие уши окончательно исчезли, а нос как-то странно скривился. Чародейка замерла там же, где стояла, оторопев от увиденного; другие в отряде тоже приоткрыли рты, не зная, как правильно будет прокомментировать ситуацию. Геральт же сделал шаг навстречу, зажмурившись, схватился за голову и медленно присел на пороге дома. Лютик первый быстро направился к нему, чувствуя нарастающую в груди тревогу, Аллиот молча последовал за ним, брезгливо откидывая в сторону забравшуюся на одежду белку, которая норовила выцарапать ему глаза. Последними подбежали Дрей и Сладкоежка, заслоняя головы от стаи атакующих сверху птиц. — Геральт?! Ты… — Лютик озабоченно оглядывал его, без дедукции понимая, что тот с ними никуда пойти не сможет. — Вы… что-нибудь… выяснили? — с трудом проговорил ведьмак, сморщившись от головной боли. Йеннифэр кивнула, мягко ответив: — Думаем, это Леший. Нужно его убить, чтобы снять порчу. Расскажу подробнее, когда все это закончится, — потом проследовала взглядом в дом. — Там тоже? Геральт кивнул. — Мы не можем оставить его в таком виде! — не сдержавшись, запаниковал Лютик. — Давайте я останусь с ним, прослежу, чтобы все было в порядке… Я не хочу бросать Геральта вот так просто! — Никто его не бросает, — отрезала Йеннифэр. — Он… прав. Мне нужно, чтобы кто-то… проследил за моими… действиями…. — Что? — Вы не заметили, что тут… все… травоядные? Если я сейчас обращусь, боюсь представить, что… — шерсть на их глазах дошла до грубых пальцев. Лютик попытался успокоить и себя, и его одновременно, но слова не звучали убедительно: — Так они друг друга не трогают, вряд ли ты внезапно на них бросишься… Главное, чтобы ты сам был в порядке. Волчьи глаза уставились на него с противоречивыми эмоциями, прежде чем Геральт с усилием покачал головой: — Кто-то должен остаться здесь и убедиться, что я не нанесу… вреда, — потом, словно предчувствуя выбор окружающих, резко оскалился. — Только не Лютик. Он беззащитен. — Давай я за тобой послежу, — внезапно предложил Сладкоежка, с сомнением закатил собственные рукава, разглядывая жесткую шерсть: — По крайней мере, у меня выглядит не так хреново. Ведьмак посмотрел на него с благодарностью и осторожно приподнялся, видимо, страдая еще и от головокружения. Лютик с жалостью поджал губы, хотел что-то сказать, но передумал, не подобрав ничего толкового. Зато сам Геральт, вдруг вспомнив, адресовал ему долгий, внимательный взгляд: — Ты идешь с ними? — Да, — Лютик не очень понимал внезапно появившуюся тревогу на дне желтых глаз. — Не стоит… Леший — опасное существо. — Так… Мне и в лес нельзя, и с тобой нельзя? Опасность поджидает везде, или ты забыл? — еще больше удивился бард. Геральт до этого никогда не дрожал над его безопасностью. Если Лютик попадал в суп — вытаскивал его оттуда, если лез на рожон — только вздыхал и закатывал глаза. Теперь же он уже второй раз подряд волновался о каких-то мелочах. Что творилось в его непостижимой голове? — Отсидись в доме. Так будет… лучше. — Геральт, ты же знаешь, что я себе не прощу, если не увижу все собственными глазами. Хорошие истории просто так не пишутся, знаешь ли, — попытался свести все в шутку Лютик, но не увидел ответной улыбки или хотя бы намека на усмешку. Вместо этого ведьмак вдруг тихо пробормотал сквозь зубы: — Будь осторожен. Затем, не оборачиваясь, скрылся в доме, за ним протопал краснолюд, который как-то странно посмотрел на барда, ничего не говоря вслух. Йеннифэр, скривив губы, отвернулась и пошла прочь с крыльца. Им нужно было найти Лешего, и как можно скорее: превращение набирало обороты, у каждого из них с разной скоростью. Лютик ощущал начинающееся головокружение — пока что слабое и неназойливое, но уже мешающее сосредоточиться на путающихся мыслях. Лесок находился в противоположной стороне от главной дороги. Они решили идти пешком, без лошадей, так как боялись обратиться в любую секунду и потом в который раз потерять своих четвероногих подруг. Шли спешно, почти не говорили, раздражаясь от постоянной тревоги, стучащейся в грудную клетку. Бард все косился на Аллиота, то решаясь, то не решаясь заговорить с ним на тему секты, потому как ему искренне было интересно узнать мнение человека, собственноручно занимавшегося жертвоприношением. Судя по его равнодушию, чародей отнесся к факту мучений животных очень спокойно. Принял это как должное, не испытывая ни одной негативной эмоции по отношению к деревенским сектантам. Лютику не терпелось обсудить с ним его «впечатления», но он не был уверен, что сейчас Аллиот будет в полной мере откровенен с ним. Все-таки первой задачей было избавиться от чар. Дрей выглядела понуро, так же, как и Йеннифэр — они обе погрузились в собственные думы, не собираясь делиться ими с окружающими. В голове Лютика крутились миллионы мыслей, потому что пищи для размышлений было более чем достаточно. События последних дней были слишком насыщенными, и бард понятия не имел, на чем стоит сосредоточиться в первую очередь. Тут были и вопросы о том, что именно произошло в ночь попойки, и рассуждения, почему ведьмак обращался быстрее всех, и недоумение, вызванное жертвоприношениями. Как ни странно, особенно последнее не давало ему покоя, ведь в Неверлэнде никогда еще Лютик не сталкивался с таким количеством язычников-сектантов, помешанных на определенном местном божке или богине. С чем это было связано? Со слухами о конце света? И именно поэтому люди резко ударились в собственную религию, не боясь наказания? Или просто наивность не позволяла барду распознать их раньше? Вопросов было намного больше, чем ответов. — Думаю, нужно разделиться, — Дрей остановилась, не успели они сделать и двух шагов по засыпанной сгнившими листьями тропинке. — Может, не стоит? — Лютик еще не отошел от прошлого приключения с лесом, как ему предлагали новое. — Ты пойдешь с Аллиотом, я — с Йеннифэр. Так мы быстрее найдем Лешего. Йеннифэр согласно кивнула: — Его не так-то просто найти. Лучше действительно разойтись по двое. Аллиот пожал плечами, таким образом, видимо, выражая согласие, затем хлопнул Лютика по плечу и резво двинулся наискосок вправо. Тот послушно засеменил следом, стараясь не паниковать от вида собственных рук, которые все больше напоминали желто-черные крылья. Йеннифэр же с Дрей направились в противоположную сторону, чародейка внимательно осматривала деревья и следы на дороге, сразу же начала усердно прислушиваться к посторонним звукам. Со спины казалось, что, в отличие от нее, Аллиот без разбору идет вперед, но потом нагнавший его Лютик понял — чародей направлял чуть сверкающую ладонь вниз, лицо его было сосредоточенным. Он, видимо, искал магические следы, чтобы по ним добраться до прячущегося где-то в лесу виновника их бед. Если первое время Лютик слышал неподалеку хрустящие под ногами ветки или бормотание женских голосов, вскоре звуки затихли и совсем пропали. Йеннифэр с Дрей оказались слишком далеко, и бард почувствовал себя неуютно, даже одиноко. Забавно. Раньше он спокойно ходил по лесу в одиночку, наслаждался и вдохновлялся природой, из любопытства изучал незнакомые тропы (хотя в лесах Лютик старался бывать пореже, предпочитал шумные города или, по крайней мере, поселения). А теперь по всему телу неприятной волной перекатывалось напряжение, заставляя оборачиваться на каждый шорох или шелест. Вдруг они все еще спят в той проклятой чаще? Сейчас откроет глаза, и вуаля — знакомый черный мох, сумрак, беловолосый измученный спутник рядом… У Лютика прочно отпечатался страх нереальности, который автоматически включился, как только они оказались среди высоких густых деревьев. — Ты какой-то молчаливый. О чем задумался? — бархатный голос Аллиота будто вытащил его на поверхность. Лютик криво улыбнулся, поравнялся с чародеем. — Да так… Все подряд в голову лезет. — Если переживаешь по поводу слов Йеннифэр, то знай, это чушь. Она была на нервах, ничего большего. Забыл упомянуть Лешего, и забыл. Я удивлен, что ты вообще обратил внимание на ее слова про лес. — Я и не переживаю. Просто… немного обидно, что столько времени потратили впустую. Довели Геральта до такого состояния, — Лютик был удивлен внезапной поддержке со стороны Аллиота. Тот пожал плечами, поправляя вечно спадающую с плеч накидку: — Ну, во-первых, никто его из нас не доводил, это сработали чары. Во-вторых, мы потратили время с пользой. Узнали про те же жертвоприношения. — Я как раз хотел спросить тебя про них… Почему ты остановился? — Кажется, Леший запутал следы. Я же только что… — Аллиот раздраженно отошел назад и провел рукой над землей, присаживаясь на корточки. Затем прошептал заклинание, синие глаза вспыхнули огоньком. Он поднялся с колен, отряхнулся, лисьи уши довольно вздрогнули. — Сюда. Лешего найти довольно сложно, тут нам бы очень хорошо помог Геральт как специалист по всякой нечисти, — объяснил чародей и пошел прямо. — Почему сложно? — Он не любит, когда его беспокоят, поэтому усердно прячется и запутывает следы, чтобы те же ведьмаки никогда в жизни его не нашли. Зверей, птиц натравляет, отпугивает. Не задумывался, почему сумерки в лесу так быстро наступают? Чтобы люди, которые испокон веков недолюбливают темноту, ушли с его территории. Ты Лешего-то самого видел? Лютик, наслаждающийся приятным ровным голосом Аллиота, хмыкнул: — Видел. Когда сказки в детстве рассказывали, я его представлял дедком-боровиком. Думал, что он крохотный и прячется под грибами. Потом узнал, какой он на самом деле, разочаровался страшно. Костлявое, деревянное нечто с рогами разрушило мое детство… Мы один раз с Геральтом наткнулись на Лешего, так этот гад ползучий попытался нам шею свернуть! — Да уж, его не назовешь гостеприимным, — усмехнулся Аллиот, и свет из-под его ладони стал ярче. — Вот-вот! Я только понять не могу: если Леший — хозяин леса, он должен любить всех живых существ, разве нет? А он только на животных и птицах помешан, людей вообще не дух не переносит. — Я его прекрасно понимаю, — они одновременно улыбнулись. — Так что ты хотел спросить про жертвоприношения? — А. Ну… — Лютик замялся, взъерошив волосы на затылке. — Просто… Как ты к этому всему относишься? — Я как-то по-особенному должен воспринимать факт жертвоприношения? — отстраненно спросил тот. — Нет, но… да. — Хах. Что ж, честно говоря, мне плевать, — Аллиот задумчиво поджал губы. — Это их дело, пусть занимаются, чем хотят. Заметив едва скрываемое разочарование в глазах Лютика, он решил оправдать свою позицию: — Начнем с того, что я не в праве критиковать чужую религию. Если не забыл, у меня свои представления о богах, и вряд ли бы я оценил попытку вмешаться в мое мировоззрение. Это их традиции, какими бы жестокими они ни были. К тому же, это для вас ритуалы выглядят бесчеловечно и неоправданно кроваво, а им, особенно если религия прививалась с детства, они кажутся нормальными, даже необходимыми. Ну и еще… Да, сам я не ем мясо, люблю животных и не одобряю насилия в их сторону, но понимаю, что далеко не все придерживаются моей точки зрения. Если для них животные — это всего лишь способ общаться с местной богиней, да будет так. Не понимаю одного: почему все вокруг так помрачнели, когда узнали о жертвоприношениях. Словно никогда такого в мире не происходило… Конечно, не отрицаю того, что я просто очерствел, и во мне говорит мой образ жизни. Все-таки после человеческих жертвоприношений страдания животных выглядят не так уж и страшно. Его слова звучали разумно, а доводы выстраивались в логическую цепочку. Лютик на секунду подумал, что в чем-то Аллиот его, пожалуй, убедил. Он вздохнул, подобрав какую-то сухую ветку, и завертел ей в руках. — Для меня убийства животных — это что-то непростительное, как, впрочем, любые другие убийства, — неспешно произнёс он. — Пацифист? — Думаю, да. Я считаю, что насилия всегда можно и нужно избегать, поэтому даже в крайних ситуациях стараюсь защищаться или убегать, а не нападать. — Даже если на тебя бросятся двадцать пять огромных голодных медведей? — Если на меня бросятся двадцать пять огромных голодных медведей, я притворюсь мертвым. — Боже… Геральт был прав, у тебя действительно нет чувства самосохранения, — восхищенно пробормотал Аллиот. Они помолчали. Лютик начал перебрасывать ветку из одной руки в другую, играясь с ней от нечего делать: — В общем, я правда не понимаю этих кровавых ритуалов. Животные — беззащитные наивные существа, они — часть природы, часть жизни, а люди так бессовестно… — он зло прикусил нижнюю губу. — Да и к тому же, что это у них, извините, пожалуйста, за богиня такая, которая требует расчленение зверей? Аллиот ничего не ответил на этот риторический вопрос и задумчиво отвел взгляд, видимо, анализируя высказанное Лютиком мнение. По его лицу было непонятно, к какому выводу он пришел (если вообще пришел). Бард между тем, аккуратно свернув с темы деревенских страстей, задал давно интересующий его вопрос: — Кстати говоря, как ты вообще начал заниматься этим всем? Ну, в плане веселая жизнь в заброшенной деревне, подкаты к незнакомцам, плен, насилие, кровища, богини? Бла-бла-бла. — Ты действительно хочешь знать? — чародей поднял брови, замер, снова потеряв след. — Ты шутишь что ли, человек-загадка? Я умираю от любопытства. К тому же, после пережитого в том амбаре ты должен мне, как минимум, двести метров новых нервов и подробного рассказа о своей жизни. Аллиот закатил глаза, взгляд его стал тяжелее, мутнее. Он не любил говорить об этом, но уже выучил, что Лютик, если чего хочет, так просто не отлипает.***
— …знала Кацпера и совершенно не ожидала от него такой алчности. — Мы наивно полагаем, что ученые не обычные смертные, а потом сильно разочаровываемся. Ты же не знаешь, что творилось в его голове в тот момент, когда он погнался за артефактом. Пальцы Дрей по старой привычке нервно затеребили пуговичку на белой капитанской куртке. — С одной стороны ты права, Йеннифэр, но с другой… Если бы он желал власти и влияния, он хоть раз выдал бы себя. Как мне казалось, Кацпер, наоборот, мечтал об общем благе. — На что ты намекаешь? — Ни на что, я сама обдумываю ситуацию и хочу добиться правды. Но не удивлюсь, если окажется, что его подставили. Причем так ловко, чтобы даже сам король поверил в виновность Кацпера. Йеннифэр краем глаза заметила пробежавшую по стволу белку, которая, остановившись на секунду и смешно дернув носиком, исчезла в темноте дупла. Хорошо, значит, они зашли достаточно далеко. — К сожалению, не могу помочь в твоих рассуждениях. Я не была знакома с Кацпером. Если тебе кажется, что дело нечисто, покопайся в фактах и событиях. Сейчас мы должны позаботиться об артефакте. — Знаю. Просто если его имя очернили беспричинно, почту за честь избавить его от грязи. — Красиво… Перед ними лежало огромное поваленное дерево, и чародейка не сочла нужным обходить его — аккуратно перелезла, да так, что ни один волос не колыхнулся. Дрей искренне не понимала, почему та настолько грациозна. Когда она сама спрыгнула со ствола, ее кошачий хвост чуть не зацепился за торчащие ветки. Благо, обошлось без падений. В лесу становилось темнее, поднялся несильный ветер. Верхушки деревьев грозно смотрели на спутниц, намекая на то, что им нужно убираться подобру-поздорову. Они были на верном пути. — Давно я не была в походах, — Дрей сказала это так серьезно, что Йеннифэр невольно улыбнулась. — Я думала, ты как главнокомандующая армии постоянно в бегах. — Военные лагеря и походы — это разные вещи. До правления Радриффа нас тоже перебрасывали в горячие точки довольно далеко от Дрэзнора. Но войны были не столь значительными, как при нынешнем правителе, поэтому обходились без больших стоянок. Теперь же мы в прямом смысле слова ночуем на поле битвы. Можно сказать, что я соскучилась по таким вот… — она неуверенно подобрала слово, -… приключениям. Йеннифэр поморщилась, замечая, что черных перьев на теле значительно прибавилось: — Уверена? Ни покоя, ни отдыха. Давно у меня столько событий подряд не было. Зато Лютик наверняка радуется — столько вдохновения на него с неба обрушилось! — Отдыха у меня в принципе не бывает, — прозвучало это как-то грустно. — Вчерашний вечер стал первым за долгое время, когда я смогла по-настоящему расслабиться. Благодарю, что все-таки уговорили меня посетить это сомнительное заведение. — Не за что, — чародейка заглянула ей в глаза. — И да, обязательно исправим ситуацию. Устроим тебе прекрасные выходные. Можно с выпивкой, можно без. Если хочешь, прогоним этих мужчин к чертовой матери и посидим вдвоем. Дрей неожиданно приподняла уголки губ, лицо ее просветлело: — Вчера я напилась несильно, но ощущения мне понравились. А насчет мужчин… согласна. Уже порядком от них устала. — Мужчины, конечно, привлекательны и обаятельны, но я считаю, что их нужно обучить манерам. Особенно краснолюдов и гномов, эти вообще совесть потеряли, — шутливо проговорила Йеннифэр и свернула направо, виляя бедрами. — Женщины намного лучше, — кивнула Дрей. Та тихо рассмеялась, смех ее напоминал звучание дивных колокольчиков: — Запомни эту фразу, мы обязательно сделаем тост за наш чудесный пол. Благодарю небо за то, что я не мужчина.***
— …хренушки лысого, я не собираюсь тебя, как сраного оборотня, в цепи заковывать. Да и нет тут цепей. — Послушай меня, Сладкоежка, это… не смешно. Если они… взбесились… взбешусь и я. Я уже чувствую… — Чего ты там чувствуешь, бог ты мой? Похмелье? Ведьмак раздраженно зарычал, оголяя зубы, крайние из которых приобрели форму заостренных клыков. — Когда я увидел ту овцу, как будто… взбесился. Словно я… — Да-да, я понял, вампир несчастный. Крови захотелось что ли? Ну, подумаешь, с кем не бывает. Успокойся, чего ты так взбеленился? — краснолюд закатил глаза, руки его были скрещены на груди. — Ты обещал меня запереть! На какой хрен ты вообще остался, если толку нет? — волчьи глаза горели бешенством. — Так я запру, мать твою! — зло прикрикнул Сладкоежка. — Только позже, когда ты уже превратишься. И что уж я точно не буду делать, так это связывать тебя веревками или чего ты там хочешь? К стене гвоздями приколачивать? — Ты забыл, что такое… оборотень?! — НО ТЫ ЖЕ НЕ ОБОРОТЕНЬ! А сраный серый волк. — Почему ты просто не можешь… — Геральт зажмурился, еле-еле держась, чтобы не застонать от боли. Его голову будто насквозь пронзали ножами, тут же посыпая раны едкой морской солью. Перед глазами все плыло, а в груди просыпалось что-то страшное и бесконтрольное. Мысли так сильно путались, что Геральт просто безмолвно повторял собственное имя и имя краснолюда напротив. Воспоминания проваливались в огромную черную яму, утягивая за собой логику, здравый смысл и холодное спокойствие. Сладкоежка, казалось, не понимал всю сложность ситуации и не воспринимал всерьез просьбы Геральта. Тот чувствовал, что натворит дел, но у него не было сил что-то делать самому — он надеялся на помощь краснолюда, а тот не хотел «заковывать друга в цепи, унижая и себя, и его». Иногда Сладкоежка был до жути упрям там, где не надо было. И вскоре он об этом пожалел. Краснолюд вдруг присвистнул: — Так, ладно, ты че-то совсем волком стал. Пора закрывать лавчонку. Себя он, к сожалению, не видел — лицо Сладкоежки полностью стало кабаньим. Он явно начинал тоже страдать от головокружения, потому как с заметным усилием опирался на стену. Дверь резко захлопнулась. Перед глазами все неожиданно потемнело. Резкая вспышка. То нечто, рвущееся из груди на протяжении нескольких долгих минут, освободилось из клетки, полностью захватывая сознание. Волк открыл глаза.***
— …уже упоминал, меня обучали с малых лет. Поэтому не могу сказать, что сделал осознанный выбор. Вера в Рациллу жила со мной долгие годы и жива до сих пор, — Аллиот убрал за ухо черный вьющийся локон. — А куда делись остальные? Ну, в плане родители или, может, сестры-братья? Или ты… — Лютик смутился собственного личного вопроса. Чародей резко стал холоден, его синие глаза блеснули сначала злостью и тут же тоской. Бард пожалел, что спросил его о семье, но никак не ожидал, что чародей ему ответит. — У меня был отец. И сестра… — голос его дрогнул, но лицо оставалось таким же спокойным. — В какой-то момент он пропал, и спустя некоторое время другие чародеи отдали меня в Академию Бан Ард. — А сестра? — любопытство всегда побеждало мудрость, что бы Лютик с собой ни делал. — Ее больше нет. Аллиот не стал ничего пояснять; бард удивился, что тот вообще поделился с ним таким деликатным и очень непростым фактом. Ясно, почему чародей не хотел говорить об этом, и не нужно было гадалки, чтобы понять — здесь крылась какая-то личная драма. Он действительно был человеком-загадкой, и Лютик упорно ждал раскрытия хоть каких-нибудь тайн из его жизни, чтобы объяснить его поведение вперемешку с чертами характера. Но для этого требовалось не только доверие, но и время — Аллиот явно мало с кем обсуждал историю своей судьбы. Наступила неловкая тишина. Бард, чтобы как-то сгладить углы, прочистил горло, отвернувшись в сторону: — Мне жаль… Аллиот усмехнулся, понимая, что Лютик сказал это скорее из вежливости, чем из искреннего сочувствия. Такие фразы всегда казались ему очень банальными и ненужными — иногда лучшим выходом было просто промолчать. — Кстати говоря, я снова потерял след. И меня смущает отсутствие птиц или зверей. Если бы они были, значит, мы бы шли в правильном направлении, — чародей остановился, вертя головой из стороны в сторону. Бард упер руки в бока: — Ты один-то сможешь убить Лешего? Как ты понимаешь, я тебе не помощник. — Это будет легко, — когда Аллиот посмотрел на него, лицо его заметно вытянулось. Затем он кашлянул в кулак, в глазах его светились одновременно лукавство и тревога. Необычное сочетание, которое вмиг стерло улыбку с лица Лютика. — Чего?! ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? — Нос… — чародей изо всех сил делал вид, что ему не смешно. Рука барда тут же оказалась у лица, ощупывая изменившийся нос. Подрагивающие пальцы нащупали что-то твердое, словно вместо него был… клюв? Лютик ахнул и вдруг понял, что звук, преобразовываясь в гортани, выходит не изо рта, а из того же чертового клюва. Он не представлял и не хотел, честно говоря, представлять, насколько глупо выглядит со стороны — человеческое лицо и птичий клюв уж точно не сочетались друг с другом. Неудивительно, что Аллиот расплылся в широченной улыбке, не прошло и пары секунд. — Класс! Здорово! Просто восхитительно! — Лютик с раздражением разглядывал веселящегося чародея, чей внешний вид тоже довольно сильно поменялся, но в его случае это выглядело даже… мило. К лисьим аккуратным ушам добавилась рыже-белая шерсть на лице и чуть вытянувшийся вперед подбородок. Глаза тоже изменились: стали меньше, приобрели желтый цвет, а бегающие зрачки вытянулись в длину. Пушистый хвост мотался из стороны в сторону. — Вот почему мы не могли превратиться в… не знаю, женщин?! — возмутился бард и яростно зашагал вперед, маша руками. — Я был бы только рад временно приобрести утонченную фигуру, красивые глазки и волосы до плеч! Но нет, из-за этих чертовых ритуалов нам приходится носить на себе звериную шкуру! Ему показалось, что голос стал тоньше, писклявее, и это совершенно вывело его из себя. — А Йеннифэр и Дрей в кого бы, по-твоему, превратились? — чародей принялся искать потерянный след, тихо бормоча заклинания. Лютик развернулся на сто восемьдесят градусов, все еще держа руки на бедрах, и фыркнул: — В мужчин, конечно же! Я бы посмотрел на Йеннифэр с широкими плечами и квадратным подбородком, хе-хе… — Ну, это нетрудно организовать. Чародеи способны обратить кого угодно в противоположный пол на определенный промежуток времени. — Чего-о-о-о? — клюв открылся так широко, словно готовился проглотить целую корзину червей. — Да-да, мы и это умеем. Как говорится, все для клиента, — салютовал Аллиот, повернувшись к нему спиной. Лютик заинтересованно подошел ближе, дергая бровями: — Где ты был раньше с такой информацией?! Я же мог… Ух, это все меняет… И сколько действует заклинание? Дружеский тон сменился официальным, как будто Аллиот попытался продать барду какой-то сомнительный эликсир: — Превращения бывают трех видов: слабое действует от часа до трех, среднее рассчитано на сутки, ну, а сильное… варьируется от пяти до семи лет. На будущее — стоит это удовольствие приличных денег, — лисьи глаза игриво сверкнули. — Прости за излишнее любопытство, но… тебе зачем? — Ты что, с ума сошел?! Представляешь, сколько возможностей открывает женское тело! — Лютик выглядел взбудораженным. Аллиот тоже оказался настойчивым: — Нет, не представляю. Поясни. Лютик тяжело вздохнул, как будто все было слишком очевидно: — Во-первых, таким образом можно пробиваться в те места, куда мужчинам вход запрещен. На какие-то праздники, собрания, в женские покои, — он подмигнул, — и так далее. Во-вторых, можно подбирать себе невероятно красивую одежду, духи, украшения… Открыть для себя мир моды с другой стороны. И последнее — женщины все чувствуют по-другому, и я не против исследовать эти… ощущения. — Ты говоришь про секс? — устало вздохнул Аллиот. — Ну, и это тоже… — Нет, ты определенно говоришь про секс. — Ладно-ладно! Это на первом месте. Чародей немного подумал и уверенно подытожил: — Короче говоря, ты хочешь стать женщиной, чтобы переспать с любым мужчиной и чтобы тебе не поставили это в упрек. — ЭЙ! Я зачем тут распинался про одежду и запрещенные места? — задохнулся от возмущения Лютик. — Это дополнительный бонус. — Ладно, допустим, — он сдался. Аллиот столкнулся с ним взглядом, полным укора: — Слушай, перед кем ты упираешься? Я не скрываю свою увлеченность мужчинами, и тебе тоже не стоит этого делать. Тем более, что ты питаешь страсть и к женской половине. Лютик в изумлении уставился на чародея, ведь он точно не ожидал такого резкого поворота разговора и такого смелого заявления. Аллиот выглядел на редкость умиротворенным, он внимательно изучал взглядом онемевшего барда. — Разве я не прав? — твердо повторил он, поднимая подбородок. — Э-э-э… Раз уж мы об этом заговорили… — Лютику стало так неловко, что к щекам прилила кровь. — Если ты не заметил, в нашем обществе это не совсем одобряется. Кто-то, конечно, не осуждает, но в большинстве своем… — И что? — разумно полюбопытствовал чародей. — В смысле что? — не понял Лютик. — И что дальше? Почему тебе не плевать? Бард опешил от столь прямого вопроса и, по правде сказать, он запутался в ответе. Эту тему он никогда ни с кем не обсуждал, даже со своими временными сексуальными партнерами, поэтому Лютик не был морально готов вот так открыто говорить про свои «увлечения». Пока он заново учился человеческому языку и что-то неуверенно мямлил, Аллиот дернул уголком губ, так и не дождавшись нормального оправдания: — Вот именно. Не спорю, что люди очень тупы и малообразованны, а из-за твоей любвеобильности могут возникнуть определенные проблемы или неприятные ситуации, поэтому не стоит, конечно же, болтать направо и налево. Но. Если это друзья или люди, которым можно доверять, зачем перед ними скрываться? Быть собой — безумно приятная вещь, — он усмехнулся, все еще пожирая Лютика взглядом. — По крайней мере, стадия принятия себя уже пройдена. Следующая — о которой я говорил. Ну, и последняя — моя. Мне абсолютно все равно, что думают окружающие. Если что, одно маленькое заклинание, и обидчик будет висеть вниз головой и визжать мольбы о пощаде. В сердце Лютика ярким пламенем загорелось как уважение, так и восхищение. — Тем более, кто что скажет королевскому любовнику, да? — пробормотал он, выдерживая зрительный контакт. — Ого, это настолько заметно? — Аллиот изобразил недоумение, обиженно хватаясь за сердце. — Да вы там чуть на обеденных столах не кувыркались. Его законная женушка-то в курсе? — С его женушкой заключен договор: Радрифф ведет свою личную жизнь, а она — свою. С королем мы договорились о точно таком же пункте. Лютик улыбнулся, вдруг ощутив за спиной крылья свободы: — Не ревнуешь? — Нет, — пожал плечами Аллиот. — С Радриффом нас связывает только постель, ничего большего. Я использую его влюбленность себе на благо, он же наслаждается моим прекрасным обществом. Все честно. — То есть у тебя нет постоянного… партнера? Или возлюбленного? — Нет. Мне все быстро надоедают. Скука в сладком голосе весьма позабавила Лютика, и, несмотря на ноющую головную боль, он почувствовал себя на удивление прекрасно.***
Они убили уже второго неопытного одинокого волка, попытавшегося подобраться к ним с подветренной стороны. Животные продолжали нападать, действуя из-за приказа их лесного хозяина. — …вспышка энергии? Что это означает? — Чародеи питаются магией из всего, что предложит им природа: вода, воздух, земля, огонь. Обычно используют именно землю, потому что из других элементов брать энергию сложнее, — охотно пояснила Йеннифэр. — Если нечто блокирует ее проход и если у нас нет запаса энергии, мы становимся бессильны. Магия возвращается к нам только в одном случае. Она походила на университетского преподавателя, восприняв вопрос Дрей как нельзя серьезнее: — Представим, что энергия течет по небольшой реке. Чтобы заблокировать ее выход, нужно всего лишь построить «плотину». Закрыть поступление. Но если что-то пойдет не по плану, плотина рухнет, и вся энергия вырвется наружу, производя своеобразный взрыв. Именно так произошло в нашем случае: кто-то проделал в «плотине» дырки, тем самым нарушая ее работу. Магия вышла из берегов, и мы с Аллиотом получили возможность создать портал. — И… кто проделал дырки в «плотине»? — Геральт и Лютик, судя по их рассказу. В особенности Геральт, потому что он слишком сильно боролся со сном. — Нам повезло. Фактически, всех нас спас ведьмак. — Нет. Фактически, всех нас спасли я и Аллиот. Геральт очень хорошо поспособствовал созданию портала, — отрезала Йеннифэр, которая любила показывать свою независимость и некоторое превосходство над окружающими. Они шли уже несколько минут, не переставая обсуждать произошедшие с ними события. Чародейка тревожилась, не подавая вида: направление точно было правильным, но Леший все никак не появлялся. Песка в часах оставалось все меньше: обе женщины страдали от головной боли, тошноты, а мех с перьями расходились все дальше — теперь Йеннифэр была больше похожа на ворону, а не на человека, а Дрей с ее кошачьей мордой и человеческими ногами выглядела на редкость жутко. Чтобы найти Лешего в лесу, нужно либо обладать значительной долей удачи, либо полагаться на ведьмачье чутье. Геральт, к сожалению, отсутствовал, поэтому полагались, в основном, на улыбку фортуны и на магические способности. Дрей беспокоилась заметнее, но мужественно молчала о насущной проблеме, стараясь отвлечься разговором. Йеннифэр прекрасно ее понимала и поступала так же, продолжая следовать за магическими отпечатками.***
— Я… больше не могу идти. Голова раскалывается… — Лютик мучительно застонал. Тело его мелко дрожало от невидимых иголочек, проходивших сквозь него каждые две секунды. Аллиот тоже сдался, не пытаясь сопротивляться заклятью — он лишь подошел к Лютику и, преодолевая боль, проговорил сквозь зубы: — Понадеемся же, что справятся Дрей и Йеннифэр. Его лисья мордочка уже не выражала эмоций, поэтому бард не мог различить, с каким настроем тот проговорил фразу. Да и было ли это так важно, когда Лютика целиком уничтожала агония в голове? Перед глазами все кружилось, летело, он пошатнулся и чуть не упал, вовремя обхватив рукой широкий ствол дерева. Медленно присел и закрыл глаза, продолжая неразборчиво мычать. Мысли путались, во рту пересохло, Лютик мало что соображал. Он только потом заметил, как чародей грузно упал рядом с ним, доверчиво прислоняясь к нему боком. Теперь оба они сидели, схватившись за рвущиеся на части головы, и тяжело дышали. Ждать пришлось недолго. Бард так и не узнал, что он обратился первым: сознание резко захватило нечто, толкающее его в бездну темноты. Теперь на месте Лютика вертелась в разные стороны взрослая иволга с красивым желтым оперением и гладкими черными крыльями. Глазки-пуговки с любопытством разглядывали окружающий мир, красный клювик чуть приоткрылся, словно от изумления. Вдруг иволга взмахнула крылышками и взлетела, быстро исчезнув между деревьев. И только через какое-то время она прекрасно запела откуда-то издалека, видимо, найдя подходящую для себя ветку. Прошло несколько минут. Рыжий лис лениво зевнул, широко открывая пасть с маленькими клыками, потом вильнул хвостом и засеменил в ту же сторону, в которую полетела верткая птичка. Какая-то неведомая сила тянула их обратно в деревню, прочь из леса, так что вскоре иволга покинула насиженное место, быстро маша крохотными крылышками.***
Йеннифэр еле отбилась от шипящей на нее кошки, стараясь даже не прикасаться к ней, ведь все-таки это была заколдованная Дрей. Благо, самые кончики пальцев работали на ура, и кошка замерла там же, где готовилась к атакующему прыжку. Чародейка с жалостью посмотрела на нее, почти теряя надежду на спасение. Сама Йеннифэр обращалась намного медленнее Дрей, поэтому у нее в запасе хранилась еще пара минут. Она пошла дальше, злясь и ругаясь на эльфийском (ругательства на нем казались изысканнее, чем на человеческом), фиолетовые глаза ее отчаянно бегали от дерева к дереву, стараясь зацепиться хоть за что-нибудь необычное. — ХРЕНОВ УБЛЮДОК! — накричавшись вдоволь, Йеннифэр остановилась, полуруки-полукрылья силились сжаться в кулаки. Сзади неожиданно раздался хруст, и чародейка отпрыгнула в сторону, сразу же готовясь к бою: не зря. Перед ней возвышался Леший, который, как это и должно было случиться, появился из ниоткуда. Видимо, Йеннифэр нарушила его личное пространство и переступила черту территории — на вид он был вне себя от ярости (хотя мало какие эмоции прочтешь по лосиному черепу). Тяжелые рога рвались вверх, к небу, заворачиваясь в чудные узоры; мерзкие лапищи с острыми когтями указывали на ощетинившуюся чародейку. Зеленый болотный мох свисал с него рваными тряпками, а грязные ноги Леший широко расставил в разные стороны, будто готовясь нанести удар. Йеннифэр знала, насколько чудовище медленно ведет себя в бою, поэтому не стала долго ждать — направила в него три залпа огнем, целясь в грудь и живот. В ту секунду, когда чародейка сделала свой ход, Леший сделал свой: со всех сторон на нее одновременно бросились скалящиеся волки и разгневанные птицы. Йеннифэр, создав вокруг себя защитный круг, не позволила им приблизиться даже на полметра. Животные, плаксиво скуля, откатились в сторону, тут же вскочили и бросились на защитное поле второй, третий раз. Они были похожи на мух, бьющихся о стекло. Чародейка не могла долго держать защиту, расходуя необходимую энергию, поэтому она, изо всех сил напрягаясь, направила левую, более слабую руку на Лешего и ударила огнем. Монстр шел прямо на нее, земля тряслась под его ногами, сверху противно завывал ветер, продувая уши и заглушая посторонние звуки своим свистом. Костлявые тонкие руки потянулись к Йеннифэр, когда ударил залп, и жаркие красные цветы начали пожирать деревянное тело, заставив Лешего недовольно взреветь. Голос его походил на сломанный духовой инструмент. Огонь, правда, быстро потух, тело было спасено тем самым мхом, и чародейка, чьи силы были на исходе от защитного поля, сделала глубокий вдох и направила всю энергию на создание взрывной волны. Толчок. В воздухе стало жарко. Тишина, а затем грохот. Волков вместе с птицами как будто снесло огромной морской волной. Один Леший устоял на месте, рыча от ярости. Сейчас он был наиболее уязвим, но Йеннифэр нужно было немного отдышаться — ладони тряслись, в тяжело поднимающейся груди все болело, головокружение не давало подняться на ноги. Когда чародейка наконец смогла прийти в себя, костяные пальцы уже сомкнулись вокруг ее шеи. Йеннифэр попыталась вырваться, шатаясь, отбежать в сторону, но ничего не вышло — монстр крепко перехватил ее горло, норовя свернуть тоненькую шею. Воздух перестал поступать в легкие от силы захвата, чародейка широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на ухмыляющийся череп. Руки, болящие от количества пройденной через них материи, повернулись ладонями к Лешему, и огонь метким выстрелом попал в ту часть дерева, которую не защищал непробиваемый мох. На этот раз пламя разгорелось сильно, и лапищи отпустили хрипящую Йеннифэр. Она рухнула на землю, кашляя и хватаясь за горло. Несмотря на застилающую глаза головную боль, чародейка все-таки заставила ладони засветиться в последний раз, прежде чем упасть лицом вниз. Руки ее окончательно превратились в крылья, а над лесом страшным эхом пронесся дикий вой боли.***
Лютик медленно поднял голову, ощущая невероятную легкость во всем теле — его будто наполнили какой-то исцеляющей энергией. Ну, или после ужасной головной боли обыкновенное состояние казалось божьим благословением. На эту тему можно было хорошенько подискутировать. Вдали располагалась покинутая деревня, а сам он лежал около последних деревьев, отделяющих тропинку от проселочной дороги. Ощупав и тщательно осмотрев себя, Лютик понял, что отсутствует только кафтан, рубашка и штаны на месте, кости и руки-ноги были целы. Хорошо. Он аккуратно встал, отряхиваясь от грязи и пыли, прочистил горло, оборачиваясь кругом. Стояла благоговейная тишина. Лишь где-то в глубине леса посвистывали радостные пташки. Память, слава богу, не пострадала, и Лютик не помнил только одного — каким образом он очутился на окраине чащи. Какими-то чудаковатыми обрывками он видел ветки деревьев, зеленеющую листву, все еще было свежо ощущение свободы полета… Он действительно на какое-то время превратился в иволгу? «Черт возьми… Интересно, что случилось с остальными? И что в принципе произошло? Йеннифэр с Дрей все-таки нашли Лешего? А где Аллиот?» — гадал обо всем растерянный бард. На подводящих ногах Лютик неуверенно заковылял по направлению к деревне, надеясь на то, что другие подтянутся позже. А может, они были там? К тому времени, как голова его полностью очистилась от всякой дряни, бард уже бодрым шагом добрался до первых домиков с соломенными крышами. Еще издалека он услышал дикий душераздирающий крик. Когда ничего не понимающий Лютик свернул на главную улочку, сердце его похолодело и рухнуло в пятки. Это напоминало сцену из какого-то давно забытого кошмара: дворы были буквально пропитаны кровью. Кто-то из простенько одетых крестьян сидел на коленях, зажав рукой рот и бесконтрольно рыдая; другие в страшной растерянности метались по дворам, ища родных и близких потерянным взглядом; самое ужасное из себя представляли те, которые безмолвно лежали на земле. Глаза их были пусты, животы разорваны в мясо, еще свежая кровь медленно расползалась лужицами под спиной и боками… У кого-то отсутствовали ноги, у кого-то руки, шеи были перегрызены чьими-то мощными клыками. По всему телу расходились раны и укусы. И абсолютно у всех лиц в глазах тяжело отпечатался страх. Далеко не все из несчастных были мертвы: кто-то, охая и стеная, медленно поднимался с земли, аккуратно поддерживаемый сородичами. Лютик оторопело разглядывал эту жуткую картину, стараясь не заострять внимание на разорванных в клочья телах и кишках, вылезавших из щелей животов. Внутри что-то забушевало, протестуя против вида кровавого месива, и побледневший бард почувствовал мерзкий комок в горле. Не выдержал. Его вырвало прямо на дорогу, и он, отплевываясь и вытирая рукавом губы, сильно зажмурился, стараясь вычеркнуть из памяти вытянувшиеся лица мертвецов. Вжав голову в плечи, Лютик опустил взгляд и быстро пошел вперед, надеясь на то, что он внезапно ослепнет. Повсюду раздавались ругательства, плач, стоны, вскрики удивления, даже истерический смех, и весь этот шум страшно давил на уши, сводя его с ума. Он не знал, о чем сейчас стоит думать, поэтому просто двигал ногами в неизвестном направлении. На него обращали внимания, растерянно окликали его, тыкая пальцами, спрашивали, недоумевали. Конечно, ведь он был чужаком в этой большой деревенской семье-секте. Поперек дороги вырос здоровый мужик с неправильными чертами лица и пробасил недовольно: — Ты кто такой? Безмолвствуешь… али оглох? — Я… — бард понятия не имел, что ему ответить. — Ну? — грозно поторопил тот. — Знаешь ли, что за чертовщина тут творится? — Допустим, знаю… — Так говори! Только не лги мне, проходимец. — Э-э-э… В общем… На нас всех наложил чары Леший, и мы превратились в животных. Сейчас заклятье спало, и собственно… вот, — Лютик замялся, видя, что к настойчивому мужику присоединились еще несколько человек, с интересом окружая его. — Чего ты несешь? — нахмурился великан. — Ты ж просил правду, какие ко мне претензии? Другие зашептались, забормотали, с подозрением косясь на Лютика. Тот пожал плечами, затараторил: — Если не веришь, то давай поясню. Вы верите в какую-то там богиню, как ее… Цонтра, что ли? Убиваете животных. Леший из леса, в который вы не очень-то любите ходить, разозлился и решил наложить на вас чары. Аленона, местная девчушка, позвала наш отряд на помощь. Таким образом, нам тоже досталось. Все, больше ничего не знаю. А теперь позволь пройти, мне нужно найти остальных… Мужик стоял скалой, возвышаясь над раздраженным и испуганным трубадуром. Он, кажется, не собирался его пропускать. Единственное, что порадовало в его туповатом взгляде — он просветлел, словно крестьянин более-менее поверил в слова Лютика. Или, по крайней мере, засомневался в его виновности. — Т-а-а-ак, — медленно протянул он. — Что за остальные? Где они? — Ты думаешь, я знаю? Вот и пытаюсь их найти! — зло воскликнул тот, ударяя себя руками по бокам. Другой мужчина, более низкий и коренастый, спросил, в упор рассматривая Лютика: — А это что такое? Кругом? — ему не нужно было показывать на разорванные и кровоточащие трупы. — Вот на это ничего ответить не могу… — честно покачал головой допрашиваемый, делая двадцать пятую попытку обойти столпившихся возле него крестьян. Те и не думали оставлять его в покое. Тем более, что теперь Лютик привлек внимание вообще всех жителей, и к нему даже начали сбегаться любопытные ребятишки. Наверное, первый раз в жизни барда смутила слава, он чувствовал себя очень неуютно от десятков пристальных взглядов, а уж тем более от перешептывания за спиной. — Да не врешь ли ты часом? — косился на него тот же низкий крестьянин, сужая и без того маленькие глазки. Возмущенный Лютик открыл было рот, чтобы выплюнуть ядовитое словечко, как откуда-то сзади раздался знакомый приятный голос. — Не врет. Я подтверждаю, — чародей мягко ободряюще улыбнулся, вставая рядом с осчастливленным бардом. — Аллиот, слава богу! — Допустим, не богу, но я тоже рад, что с тобой все в порядке, — они встретились взглядами, Лютик расплылся в радостной улыбке. — Иди, найди остальных, я пока побеседую с этими господами. Мужики скривились от этого ласкового тона и приторных слов, кто-то будто с угрозой выкрикнул: — Ты еще кто? Аллиот, мгновенно сменив вежливое лицо на серьезное и строгое, ответил спокойно: — Чародей. Так что поаккуратнее с манерами. Он прекрасно знал, как тут относятся к «проклятым колдунам» и магии, но все равно не побоялся назвать свою не очень популярную профессию. Это вызвало недовольный гул, и не устающий восхищаться Лютик мысленно услышал голос Аллиота, говорящий: «Почему мне должно быть не плевать?» Благо, барда задерживать никто не стал: внимание толпы полностью переключилось на хладнокровного чародея, чьи насмешливо приподнятые брови вызывали приступы удивленной злости у ничего не понимающих деревенских. Нужно было отдать им должное, они не вели себя агрессивно, лишь бесились от собственной беспомощности и отсутствия каких-либо воспоминаний. В их мирной (или не совсем) деревне творилась какая-то чертовщина, некоторые соседи мертвыми мешками лежали около домов, так к тому же, с ними под одной крышей оказались какие-то чужаки. Лютик не винил их в том, что в воздухе возникали все новые и новые вопросы. Он «незаметно» проскользнул мимо крестьян, проводивших его спину недовольными взглядами, спешным шагом двинулся в сторону дома, в котором должен был быть Геральт под присмотром Сладкоежки. Подозрительные мысли закрадывались Лютику в голову: неужели этот бардак натворил обращенный ведьмак? Он искренне надеялся, что ошибался. В доме никого не оказалось, и бард с глупым выражением лица проследовал дальше, до гостеприимной избы Марвы. Внутри было пусто. Куда все подевались? Лютик вернулся на улицу и встревожено завертел головой в разные стороны, пытаясь построить логическую цепочку. Хотел было позвать Сладкоежку или Геральта, передумал. Поплелся обратно к Аллиоту, развлекающему толпу удивительной истории об их жизни, чтобы уже вместе с ним проводить расследование о пропаже. Из дома рядом вдруг вышла Марва, и Лютик опешил от такой неожиданной встречи. — Бард… Ее сморщенное лицо наполнилось болью и отчаянием, а в глазах горело жуткое презрение. Она была бледнее полотна, впалая грудь ходила ходуном. — Что же это творится-то? — вдруг истошно завопила старушка и зажала рот руками, глаза вмиг стали мокрыми. Пробормотала, уже тише: — Что творится-то?.. Лютик с тревогой в сердце непонимающе открыл рот, но Марву уже было не остановить: — Кто ж их так всех порезал?! Ведь… ведь и малышей-то, малышей за что? Ивайна зарезали… насмерть! Как же теперь?.. — Ивайна? — эхом повторил бард. — Братика Аленоны! Ему ведь и четырех-то не было! — Марва безуспешно сдерживала слезы. — Я еще ни словечка не промолвила Аленоне-то… И ее мамке с папкой… Как же они… Как я им… Вон он тама лежит, словно… словно спит… Не выдержала, всхлипнула, пытаясь говорить дальше. Слова давались ей с трудом, точно так же, как и самому Лютику, который в ужасе разглядывал старушку. Мысли мигом вылетели у него из головы, грудь сжалась от тупой боли и жалости. Он не мог поверить в происходящее. Расслабленный от горя взгляд стал жестче, Марва вдруг оскалилась с ненавистью: — Это кто-то из ваших… Сердцем чувствую, а оно не обманет! Это вы на нас такую беду накликали! Убийцы… Под шумок нас всех… Даже детей! Убийцы! — Что?! Мы не… — Я сейчас народ созову на вашу голову, не отвертитесь! Пришли разнюхивать тута и тама, колдунов созвали для своего грязного дела! — обезумевшая старушка взмахнула рукой и поспешила на главную улицу, сыпля проклятьями и угрозами в сторону замершего Лютика. Бард протянул к ней руку, пытаясь найти хотя бы одно оправдание или слово утешения, но в голове царила пустота. Если это был Геральт… Лютик встряхнул головой. Он не должен был знать. Ослабевшие ноги понесли его куда-то в сторону, и он повиновался, челка упала на лоб. Надоедливое воображение рисовало ужасные картины маленького мальчика с бесцветными глазами, и убегать от них было бесполезно. Его окликнул знакомый слабый бас. Лютик замер, резко повернул голову на двор, из которого раздался голос краснолюда, с сомнением заозирался кругом, размышляя, не послышалось ли ему от сильной охоты найти товарищей. Его позвали еще раз, теперь более настойчиво, а бонусом пошел отборный тихий мат. Теперь Лютик был уверен, что он нашел Сладкоежку. В голове напряженным вопросительным знаком запрыгало: «Почему такой тихий и слабый голос?» Он решительно направился к дому, замечая краем глаза, что к другим избам начинает подтягиваться народ: видимо, хозяева спешили возвратиться в дома, чтобы прийти в себя от бурного дня. Кто-то тащил с собой раненых, кто-то убегал прочь с телегами, другие причитали, плотно закрывая двери домов. Далеко идти не пришлось. К белой стене дома прислонился полулежащий на земле Сладкоежка, который крепко держал рукой живот, ото рта вниз шла тоненькая алая струйка… Рядом с ним сидел на корточках Геральт, чьи белые волосы были сильно взъерошены и разметаны по напряженным плечам. Они казались серыми из-за пыли. Широкие ладони неуверенно тянулись к Сладкоежке, тут же сжимались в кулак, отдергивались… По рубашке расходились темные пятна крови; приглядевшись, бард понял, что она чужая. — Лютик… — Сладкоежка радостно поднял взгляд и издал хриплый смешок: — Ну что, как тебе птичий облик? — Молчи! — Геральт продолжал сидеть спиной к подлетевшему барду. — А ты меня не затыкай… — беззлобно огрызнулся краснолюд. — Теперь ты будешь слушать мои приказы — за то, что так хорошо меня отодрал… Ведьмак ничего не ответил. Лютик ошарашено разглядывал тяжело дышащего Сладкоежку, сердце тревожно билось, в надежде на то, что раны были не слишком серьезными. Выглядели они… плохо, но бард ведь не был лекарем, поэтому легко мог ошибиться в своем поспешном диагнозе. Контролируя каждый шаг, он медленно приблизился к Сладкоежке, нервно сглотнул и спросил дрожащим голосом: — Что… случилось? — посмотрел на не двигающегося ведьмака. — Геральт? Тот вздрогнул от собственного имени, словно Лютик вырвал его из тяжелых дум. Не отозвался. Краснолюд, сплюнув в сторону кровь, пробасил: — Тупой я баран, вот что. — Сладкоежка… — угрожающе пробормотал ведьмак. — Отстань. Это я виноват, — он снова обратился к растерявшемуся барду. — Геральт меня попросил о мерах, так сказать, безопасности, а я решил, что если здоровенного волчару запереть в доме, он оттуда не вырвется. Хренушки с подсолнечным маслецом. Он закашлялся, облизывая губы и набирая в грудь воздуха. — Дальше не знаю, чего было, но мы с ним, судя по всему, надрали друг другу задницы. Я его немножечко отделал, а он меня… не немножечко. Надеюсь, только меня, иначе… — Сладкоежка замолчал. Геральт промычал что-то, покачал головой. Лютик без слов понял, что тот знает — пострадал не только краснолюд. Ему было невероятно тяжело, бард не видел его лица, но видел печально опущенную голову и до боли сжатые кулаки. Он аккуратно протянул руку к ведьмаку и положил ее на напряженное плечо, тихо, нежно позвал: — Геральт. Пожалуйста… Посмотри на меня. Тот не обернулся, и бард не понимал одного: почему ведьмак боится просто заглянуть ему в глаза? Он ведь не осуждал, не обвинял, не проклинал его, наоборот, лишь стремился поддержать и успокоить. Лютик и представить не мог, что тот сейчас ощущал. Если ведьмак видел количество трупов, разорванных волчьими клыками, если видел людей, ставших по его вине калеками, если чувствовал на губах чужую кровь… он не хотел воображать тяжесть груза на его сердце. Издалека раздался шум и гул толпы, который начал медленно, но верно приближаться, заставляя барда нервно оглядываться на главную улицу. Возможно, Аллиот кого-то очень разозлил, и до предела взбесившиеся крестьяне шли по их милые души. Сладкоежка удивленно уставился на Лютика, спросил: — Чего там за сыр-бор? Тот непонимающе моргнул, все еще держа руку на теплом чужом плече. Ведьмак резко поднялся, проговорил сквозь зубы: — Тебя нужно перевязать, — наконец, взглянул на Лютика. — Где чародеи? Все лицо было исцарапано, а на лбу и щеках остались следы крови. Желтые глаза казались пустыми, безжизненными. Это почему-то сильно встревожило барда: он ожидал какой угодно эмоции, боли, тоски, да чего угодно, но во взгляде Геральта мелькало наигранное равнодушие. И только спустя секунду Лютик понял. Тот снова надел маску, а значит, дело было плохо, и в душе его происходила ужасная борьба чувств. Сейчас он просто не хотел говорить на эту тему, выяснять отношения или «надоедать своими переживаниями» (цитата самого ведьмака, правда, в изначальном варианте она была саркастичной). Раньше бы бард настоял и наверняка задал бы идиотский вопрос, но он больше не занимал позицию дурака после того печального разговора на горе. Учился на собственных ошибках, а что поделать… Именно поэтому Лютик вошел в роль, поддерживая своеобразный спектакль: — Аллиота я оставил декламировать перед крестьянами, а вот Йеннифэр… Не знаю. Последний раз видел ее в лесу. — Ясно. Он явно планировал притащить чародея к раненному краснолюду. — ВОТ ОН! — чей-то гневный голос заставил их обоих уставиться на дорогу. Несколько десятков крестьян свернули во двор, выкрикивая угрозы и закатывая рукава. В толпе Лютик сразу различил того самого великана, который первым задержал его по пути к Геральту. Впереди торжественно ковылял крохотный поджарый мужичок с огромными губами, напоминающими лопухи, и светлыми бровями, которые сливались с бледным цветом кожи. Он со злорадствующем удовольствием показывал на ведьмака, в то время как остальные деревенские с жаром гудели за его спиной. — Я ПОМНЮ ЕГО, ПОМНЮ! — кричал мужичонка, видимо для того, чтобы его услышали даже самые далекие слушатели. Сладкоежка аж приподнялся с места, сильнее хватаясь за кровоточащую рану, медленно моргнул, с интересом разглядывая чудаковатого оратора. Толпа перла прямо на Геральта, даже не думая останавливаться, кто-то уже выставил вперед кулаки, яростно заругался. Лютик юркнул за спину до ужаса хладнокровного ведьмака, который стоял до тех пор, пока на него не накинулся первый из желающих побороться. Не успев моргнуть, крестьянин оказался на земле, глотая грязь. Толпа почтительно замерла, голоса затихли. Аллиот пробился сквозь активно жестикулирующих деревенских и неторопливо приблизился к хмурому товарищу. Кинув изумленный взгляд на лежащего Сладкоежку, он поднял глаза на Геральта, сразу все понял и, ничего не сказав на этот счет, объяснил: — Эти господа послушали вот этого… хм-м-м… красавчика. Он уверен, что виновник беспорядков — ты, Геральт. «Красавчик» мгновенно оскалился: — А ты не лезь в наши разборки, колдун! — прищурился он. — Когда я глаза, значится, открыл, смотрю, передо мной этот беловолосый ведьмачина на ноги поднимается. Сам весь в крови, а ран нету! И рядом со мной моя соседушка валяется… мертвая…. Так у меня перед глазами опять потемнело… Тут он немного побледнел, губы его дрогнули. Толпа возмущенно взвыла, и Лютик с сомнением выглянул из-за спины Геральта. Взгляд оратора снова стал жестким, белесые брови запрыгали по лбу: — Поплатишься за содеянное… Думаешь, можно приходить в нашу деревню и такие бесчинства творить?! Живым отсюда не выйдешь, ведьмачье отродье! Сдавайся добровольно! Иль совесть не жрет? Сладкоежка, на которого мужики даже не обратили внимание, вдруг закашлялся от натужного хохота: — А ты кто такой, балабол? Один «свидетель», и все ему сразу-таки поверили! Удобно как, прелесть, чудо… Люди уставились на него в изумлении. Раздалось неуверенное: — А ты-то кто такой? — Краснолюд, — оскалился тот. — Ослеп, что ли? Я к вам заехал на ночлег попроситься, а тут бесовщина творится. Считайте и меня свидетелем: этот ведьмак ничего не делал, мы с ним вместе очнулись, вот тута. Тоже недоумевали, кто это нас так отделал. Вы в курсе, что мы в четвероногих превращались? Так кто угодно мог превратиться в медведя, например, или в волка и всех порезать… А потом даже не вспомнить ничего. Так что и на себя коситься не забывайте! Лютик окончательно вышел из-за спины Геральта и заглянул ему в глаза: тот выглядел невероятно беззащитным. Только что надетая маска спала, взгляд был полон сомнения и нерешительности. О чем он думал? Почему не защищался или не сознавался? Аллиот, между тем, безразлично пожал плечами: — Действительно, очень странно обвинять ведьмака, просто потому что он ведьмак. Может быть, этот человек, — он словно неохотно показал на мужичонку, — захотел скинуть вину с себя на другого. — ЧТО? — задохнулся «красавчик». — А что? — поднял брови чародей. — Ты-то местный, тебе все сразу поверят. А у ведьмака алиби отсутствует, репутация не очень. К тому же, как удобно, что никаких свидетелей кроме тебя нет… Замолчавшие голоса забурлили с новой силой, через воздух крепким узлом протянулось сомнение. Единственный свидетель как-то сразу осунулся, сник, понял, что вера в него сильно пошатнулась, и, обернувшись, начал петь молебен, доверчиво заглядывая в лица сородичам: — Братцы… Да вы что? Как же я мог-то? Не я это был, клянусь! Вы этим проходимцам верите, а не мне, который с вами под одной крышей столько лет, столько зим?! — голос его задрожал от страха и напряжения. Смотря на мрачные, постные рожи крестьян, Лютик вдруг ясно осознал одну простую истину. Если надавить на глупость еще раз и суметь убедить их в невиновности Геральта, они найдут, с кого спросить за убийства. Возможно, даже с этого несчастного оратора, который всего лишь пытался обличить зло. Учитывая деревенскую жестокость и местные традиции, неудивительным стал бы факт пыток или прилюдных издевательств. Скорее всего, смерть будет хитрой и изощренной, словно проливая кровь еще раз, они смогут забыть гибель соседей и товарищей. Бард прочистил горло и ткнул Геральта в бок. Он ведь не хотел допустить страдания невинного человека? С другой стороны, из-за издевательств над бедными животными сочувствие к крестьянам заменялось отторжением и даже злорадством. Лютик изо всех сил душил это торжествующее чувство. Недовольный, смущенный гул усиливался, люди бросали недоверчивые взгляды то на ведьмака, то друг на друга, окончательно запутавшись в происходящем. Аллиот выглядел довольным: он скрестил руки на груди и многозначительно посмотрел на Сладкоежку, который, тем временем, откровенно поплохел, побледнев до ненормального состояния. Чародей вдруг понял свою ошибку и быстрым шагом направился к раненому, черные волосы красивыми волнами запрыгали на широких плечах. Перед тем, как окончательно заняться краснолюдом, отчаянно закатывающим глаза, он толкнул еще одну маленькую речь, сея последние семена сомнений. Голос его звучал до жути невинно: — К тому же, из нас всех вырывалась истинная сущность. Кто знает, что за демоны кроются внутри тебя… Может, ты тайно желал смерти каким-то своим обидчикам… Лютик был шокирован словами Аллиота. Он нагло врал про сущность, своим ласковым голосом втаптывая человека в грязь лжи и недоверия. Правильно, что чародей превратился в лиса, бард буквально видел его лукавый взгляд и невидимый рыжий хвост. Геральт тоже дернулся, не выдерживая настолько бесстыдного обвинения, но… вдруг нерешительно стиснул зубы. Лютик перевел взгляд теперь на него, широко раскрывая глаза: какого черта тот мешкал? Толпа, между тем, разбушевалась. По воздуху ледяным вихрем проносилось: — А ведь действительно… — Чего это он нам лапшу на уши вешал, а мы и обрадовались? — Колван никогда мне не нравился. — Колдун, может, и прав будет, а? — У Колвана причины свои есть… Ведь Вертка-то умерла. — Бедная Вертка! Вот гад, решил так отомстить?.. — Да ладно, вы посмотрите на него, не мог же он… Ведьмак это сделал! — А вдруг нет? Голубые глаза барда бегали от растерянных крестьян и испуганного свидетеля до окаменевшего Геральта, потом обратно. В нем боролись два противоречивых желания, которые никак не совмещались между собой. Конечно, логичнее всего было молчать в тряпочку, однако Лютику казалось, что ему необходимо встать на одну чашу весов. Иначе ситуация имела все шансы превратиться в балаган. С одной стороны, он мог защитить ведьмака, подыгрывая общему спектаклю, чтобы не вызвать большой народный гнев. Последствия могли быть очень непредсказуемыми. Если обвинить Геральта, крестьяне бросятся на него всей толпой, и снова прольется кровь. Ему придется защищаться, и на совесть ведьмака добавятся еще десятки трупов. К тому же, эти деревенские были жестокими, безжалостными и черствыми, судя по их слепой вере и извращенным ритуалам. Пусть бы так и остались в неведении, это будет им уроком! С другой стороны… С другой стороны он не мог поступить иначе. — Это сделал ведьмак, — громко и четко отчеканил Лютик. Все глаза одновременно уставились на него, крики и споры постепенно затихли. Наступила напряженная пауза. Геральт, наверное, первый раз в жизни удивился столь заметно, что взгляд его не выражал ничего, кроме голых вопросов. В голове раздался изумленный голос Аллиота, чьи синие глаза горели злым непониманием: — Что ты творишь? Бард проигнорировал его и заявил уверенно: — Чародей и краснолюд пытаются его выгородить, потому что они друзья. Я все видел и подтверждаю слова этого человека, — он кивнул Колвану. — Ведьмак превратился в волка, и, будучи хищником, накинулся на вас, травоядных. Вы не имеете право обвинять его, он действовал не по собственной воле. Перед обращением даже пытался обезопасить вас, чтобы не было никаких жертв… К сожалению, не вышло. Наивно предполагая, что оправдания убедят крестьян, в своем упорстве видящих только черное и белое, Лютик удивился, когда этого не произошло. В обезумевших от гнева глазах ярким пламенем светилось лишь слово «убийца».***
Была поздняя ночь. Дрей зубовным скрежетом признала, что нужно остановиться в какой-нибудь, даже самой захудалой гостинице, чтобы хоть как-то восстановить силы и на следующее утро ринуться со всех ног вперед, к столице. Она стремилась наверстать упущенное, и Лютика это крайне забавляло: эльфийка искренне считала, что конец света запланирован на конкретное время суток? По классике жанра в гостинице оказались односпальные кровати, и лишь одна комната предполагала два спальных места. Проблемы вышли сначала с распределением, кто куда, а затем и с вопросом, кому достанутся королевские покои. Так вышло, что Йеннифэр пожелала остаться на ночь с Дрей, повторив обещание выпить чего-нибудь крепкого, Сладкоежка быстро захапал одноместный номер, а Аллиот за ужином успел подцепить красивого гостя и временно переселился к нему в комнату. Теперь борьба шла между мужской и женской компанией. Геральт почему-то наотрез отказывался спать с Лютиком на одной кровати, что весьма оскорбляло ранимого поэта. Но он решил, это из-за той ситуации с деревенскими или из-за плохого настроения ведьмака. Йеннифэр после непродолжительного спора плюнула и едко заметила, что ей с Дрей на одной кровати будет удобнее, чем с Геральтом под одной крышей. Разумеется, несерьезно. Теперь они тяжело поднимались наверх, топая ногами по скрипучей лестнице. Лютик никогда еще не чувствовал себя так некомфортно рядом с ведьмаком: во-первых, тот выглядел на редкость мрачно и даже угрожающе (бард боялся, что ему, не дай бог, дадут по лицу, если он что-нибудь вякнет); во-вторых, всю дорогу Геральт даже не смотрел на Лютика, погрузившись в свои вечные думы. Наверняка, обижался или что похуже… Имел полное право. Ситуация с крестьянами вышла, мягко говоря, неприятной. Благо, к тому моменту, когда полетели первые клочья, на сцене появилась Йеннифэр, которая произнесла такую внятную угрозу, сверкая фиалковыми глазищами, что суеверная деревенщина отступила, позволяя странникам покинуть их поселение. Конечно, ведьмака официально прокляли, плевали ему вслед и обещали презирать до конца жизни, но эта баллада была стара, как мир. Сладкоежка, здоровый как конь (спасибо магии), с укором смотрел на Лютика, обиженно поджимая губы. Когда бард спросил, что означает его пристальный недовольный взгляд, Сладкоежка зло пробурчал: — У нас, краснолюдов — не знаю, как у вас, людишек, — считается позором предавать друзей. Не юли. Ты, мать-перемать, подставил Геральта, — рот его с огорчением скривился. — Неважно, прав он или нет, я всегда на его стороне, когда на него катят бочки всякие идиоты. Ты башкой подумал, что было бы, если бы не наша чернобровая красотка? П…здец был бы и море крови. — Но ведь… — Не смей передо мной оправдываться. Давай так, вообще пока со мной не разговаривай, мне нужно обдумать твое предательство, — сказал он и вдруг пообещал: — Завтра поболтаем. И отвернулся от растерявшегося Лютика. Синие глаза Аллиота тоже, казалось, были наполнены разочарованием, но как только бард всердцах воскликнул: — Что, и ты туда же, в осуждение?! Тот спокойно ответил: — Нет. Все в порядке. В его стиле. Лютик никак не ожидал, что чародей добавит хладнокровно: — Просто ты противоречишь сам себе. Могли обмануть и уйти без балагана, но… Что ж, это все равно не имеет значения. Всю дорогу до города Лютик чувствовал себя виноватым: неужели он и правда так сильно облажался? Нужно было молчать и не лезть со своими пятью копейками. Он не главный герой своих баллад. Йеннифэр отдала ему потерянный кафтан, объяснила, что валялся по дороге вместе с красной накидкой Аллиота, и это стало единственной хорошей новостью за целый день. Чародейку никто не поблагодарил за чудесное спасение; никто, кроме Дрей, которая зачем-то официально протянула ей руку и крепко пожала. И вот сейчас, после плотного ужина с потрохами и горячим супом, девушки остались внизу, а Геральт с Лютиком ушли к себе в комнаты. Сначала бард хотел дотянуть до последнего и прийти в ранний час, но имело ли это смысл? Ему необходим был сон, к тому же, мотаться по ничем не примечательному городку на ночь глядя как-то не хотелось. Лютик умирал от усталости и решил, что просто ляжет спать, отвернувшись от хмурого друга, чтобы не тревожить его своим присутствием. Геральт первым заглянул внутрь, бегло осматривая комнату глазами. Ничего необычного: две кровати сомнительного вида, скомканная простыня, серые потолки. Он, не оборачиваясь, подошел к кровати около стенки и тут же сел, приглаживая рукой белую (и не то чтобы чистую) ткань. Лютик неуверенно шагнул следом, прочистил горло, неловко показывая на дверь: — Уверен, что хочешь, чтобы я был твоим соседом? Если нет, я все еще могу найти себе пристанище… Или тебя выгоню, посмотрим, — он попытался улыбнуться. — Ты все правильно сделал, — спокойно раздалось в ответ. — А? Геральт все еще сидел к нему спиной: — Ты правильно сделал, что выдал меня. От этого и мне, и им стало легче. В каком-то смысле. Лютик непонимающе поднял брови, удивляясь такому неожиданному одобрению. Сделал пару шагов вперед и остановился, вдруг опустил взгляд: — Серьезно? Я думал, ты злишься… Я ведь фактически… предал тебя, — эхом повторил он слова краснолюда. Видимо, так складно, что даже Геральт догадался, усмехаясь: — Это тебе Сладкоежка сказал? И, не дожидаясь ответа, вздохнул: — У краснолюдов все черное и белое, по-другому не бывает. К сожалению, мир серый. Повторяю: ты все сделал правильно, я бы и сам сознался, но… понимаешь, что-то меня останавливало, — голос ведьмака изменился. — Я как будто не мог переступить через самого себя. Слишком много… эмоций. Гордость, вина, растерянность. Я был в ступоре. Лютик в изумлении разглядывал расслабленную спину поникшего Геральта и не мог поверить, что тот говорит так открыто и честно, словно исповедуясь перед смертью. Тишина. Ведьмак замолчал, потерявшись в словах и мыслях, но течение разговора тут же тихо подхватил бард. — Я понимаю тебя… Не представляю, что ты ощущал и… Прости. Я просто не хотел, чтобы пострадал еще один невинный человек. Конечно, народ там не лучший, но все-таки меня, как и тебя, тянет к справедливости. Тем более, что ты не виноват в произошедшем… Просто им необходимо было имя, чтобы кого-то обвинить, а тебе… не привыкать, — Лютик задумчиво, неуверенно поднял взгляд. — Да. Мне не привыкать, — глухо повторил Геральт, помолчал, добавил еле слышно: — Там ведь были дети… Его голос прозвучал настолько болезненно, что бард не выдержал, подошел к кровати и встал рядом, заглядывая в глаза опечаленного ведьмака. — Послушай, Геральт, ты не причастен к этим убийствам. Считай, что в курятник запустили волка, а ты просто смотрел в окно, не в силах ничего сделать… Это был не ты, а он. Пожалуйста. Почему ты всегда винишь во всем себя? — Потому что я чувствую кровь на руках, — Геральт жестко выделил местоимение и наконец посмотрел на Лютика. — Когда очнулся, повсюду были трупы. Мужчин, женщин… детей. Это не монстры, не солдаты, не враги, а обыкновенные люди! Самое худшее, что я что-то помню из того, когда… Он резко замолчал. Слова не понадобились, бард мгновенно понял, о чем идет речь. Было бы жестоко заставлять ведьмака раскрывать те ужасные воспоминания. Тот, между тем, пробормотал: — Каждый раз все новые убийства. И каждый раз как в первый. Я доставил им столько боли. Иногда меня гложут мысли о том, что не стоит соглашаться помогать кому-то. Теперь на моем счету очередные невинные жизни, а в их деревню пришло настоящее горе. Лютик с жалостью поджал губы. Он внимательно слушал, боясь прервать своеобразную исповедь Геральта, который первый раз за их долгую дружбу решил… выговориться. Несмотря на тоскливую обстановку в комнате, барду было приятно, что он наконец дослужился до высшего ранга. Такого, что ведьмак ждал целый день, просто чтобы поговорить с другом. В очередной раз за это путешествие Лютик чувствовал груз ответственности за столь щедрое доверие и боялся не оправдать ожидания Геральта. С другой стороны, он не мог перестать быть собой. Именно поэтому Лютик аккуратно присел на край кровати рядом с ведьмаком и внимательно посмотрел в его кошачьи глаза. Взгляд его стал серьезно-ласковым, ушла привычная веселая глупость. На грубую руку мягко легла изнеженная музыкой ладонь. — Геральт. Мне правда жаль… Я знаю, что ты никогда не забудешь эту историю и вряд ли простишь себе те убийства, хотя, повторяю, ты в них совершенно не виноват… Но, к сожалению, это твой путь и твоя жизнь. Иногда Предназначение играет нами, как пешками, и мы не в силах ничего изменить. Если бы ты не согласился помочь этим людям, кто знает, что с ними бы произошло? Может, чары распространились бы дальше, может, погибла бы вся деревня, может… Да черт его знает, сколько всего «может». Поэтому ты поступил благородно и всего лишь стал жертвой обстоятельств. — Не делай добра, не получишь зла, — усмехнулся ведьмак, в желтых глазах плескалось грустное умиротворение. Его будто не смущало нежное прикосновение Лютика. — Нет, — вдруг серьезно заявил бард. — Мне больше нравится версия: делай добро, и оно к тебе вернется. Я верю, что все происходит не зря. Да, погибли люди, но… К сожалению, они гибнут почти каждый день. Наш мир жесток, и мы к этому привыкли. Обещаю, ты не один. Я всегда готов разделить груз на твоих плечах, только скажи, как я могу помочь. Кто, как не ты, достоин покоя и счастья? Голубые глаза выдержали пристальный взгляд желтых. Они сидели близко, их колени чуть соприкасались, на лицах дрожали тени от свечей. «Ослабевший» к вечеру парфюм Лютика приятно щекотал ноздри, смешиваясь с едким запахом табака, который полз откуда-то из-под двери. Ведьмак вдруг неуверенно вздохнул, положил на ладонь барда вторую руку, чуть сжал, не отводя взгляда: — Ты, Лютик. Тот вздрогнул, оставаясь до жути серьезным. Они как будто временно поменялись телами. Оба не отводили взглядов, и сердце в груди барда заколотилось так быстро, что между пальцев проскочил разряд тока. Он чувствовал, как к щекам подступает влюбленный румянец и, чтобы избавиться от него, поскорее прочистил горло и убрал руку, вдруг предложив: — Я хочу кое-что сыграть. Под настроение. Или не стоит? — Решай ты, трубадур, — последнее слово было выделено беззлобной усмешкой. — Ладно. Веселиться настроения нет, поэтому… — Лютик опять стал серьезным. — В общем, есть одна песня. Но я не хочу делать атмосферу еще грустнее… Ведьмак едва заметно качнул головой: — Сыграй. Бард тяжело вздохнул, словно просьба Геральта казалась ему просто невыполнимой. Аккуратно достал из-за спины лютню (иногда он забывал, где инструмент), сыграл пару аккордов вразнобой, чтобы проверить, настроена ли она идеально. Лютня была настроена. Лютик посмотрел куда-то наверх, прищурился, бормоча одними губами, чтобы вспомнить необходимые строчки. Ведьмак отодвинулся в сторону, чтобы дать пространство музыканту, и с искренним интересом уставился на него, ожидая обещанную песню. Бард опустил взгляд на струны и взял первый тихий аккорд, лицо его мгновенно изменилось, стало трагичным, брови приподнялись в немом вопросе. Полилась светлая, тоскливая мелодия, которая казалась одновременно ностальгической и невероятно трогательной. Музыка была пропитана смиренной грустью. — Бреду сквозь пальцы деревьев, Мой путь утопает в стыде. Не знаю, есть край ли, начало дороге, Что глотает следы на горячем песке. Где правда, что ложь, почему так? Вопросы, как сотня кусающих ран. Плыву по течению жизни, сражаюсь, На лице моем маска, в душе — ураган. Лютня пела, аккомпанируя прекрасному тенору, который хрипло срывался на самых высоких нотах, нежно спускаясь вниз. Лютик пел страстно, с чувством, грудь его вздымалась, он все больше вживался в образ своего лирического героя. Озерные глаза наполнились настоящей тоской. Песня шла дальше, рассказывала о страданиях, переживаниях и несправедливости этого мира. Струны напрягались от плачущих звуков, из-за которых в душе молчавшего Геральта что-то переворачивалось, делало больно в груди. Слова, музыка, надрывный голос Лютика — все выражало его собственные мысли; это одновременно делало легче и сдавливало горло. Жаль, что он не умел плакать, иначе на глаза его точно бы навернулись слезы. Ведьмаку было и хорошо, и плохо: приятная боль пронизывала его сердце, не давая ему покоя. Лютик пел так безумно красиво… Настолько, что Геральт удивился — почему он раньше не замечал этого? Может, потому что бард впервые за все время исполнял что-то настолько личное для самого ведьмака? Он всегда считал его талантливым музыкантом, но, кажется, только сейчас осознал, почему тот с каждым годом приобретает все большую популярность. Слушать его голос… было истинным наслаждением, и Геральт неосознанно подумал об этом, опуская взгляд на расслабленные пальцы, перебирающие серебряные струны. Лютик последний раз сыграл грустный аккорд и, постепенно затихая голосом, пропел, уже без аккомпанемента лютней: — …над златокудрым полем — холм, Где плачет слабая река, В ней плещутся вода и грунт, Они уйдут, а с ними — я. Последнее слово было выделено особой паузой. После нее наступила тишина, и бард, расчувствовавшись от собственного исполнения, опустил глаза. Пальцы его чуть подрагивали от напряжения и бушующих эмоций. Иногда он слишком сильно отдавался пению, пропускал каждое слово через сердце, и в конце ему требовалось немного времени, чтобы прийти в себя. И как же он удивился, когда в воздухе прозвучало: — Спасибо, Лютик. Геральт сказал это настолько изменившимся голосом, что тот взглянул на него в растерянности. Ведьмак выглядел ранимым, открытым, живым. Словно Лютик только что вывернул его душой наружу и рассматривал ее под микроскопом. Он никогда еще не видел такого Геральта, и это тронуло его до глубины души. После продолжительного молчания Лютик смущенно фыркнул, побарабанил пальцами по гладкой поверхности лютни: — Ты никогда не благодарил меня за пение. — К сожалению, — серьезно подтвердил ведьмак. Лютик слабо улыбнулся, чувствуя, как щеки снова начинают гореть, как у влюбленной дурочки-девицы, и вдруг с тревогой поинтересовался, используя сложившуюся душевную атмосферу: — Послушай, Геральт, хотел спросить у тебя… Почему ты злился на меня этим утром? Я сделал что-то не то? Тот все еще не хотел говорить на эту тему: — Дело не совсем в тебе, Лютик. Все в порядке. — Нет уж, скажи. Мы напились в зюзю, наверняка, я начал делать что-то из ряда вон выходящее?.. — намекнул бард. — Нет. Ты вел себя, как обычно, только более развязно. У меня просто было плохое настроение. Он не врал, но и не договаривал. Лютик прищурился, разглядывая его расслабленное лицо, потом тяжело вздохнул, проигрывая в этой битве, но не заканчивая бой. — Ладно уж, храни свои секреты. — Кто научил тебя играть на лютне? Неожиданный вопрос застал его врасплох. Голубые глаза вспыхнули непониманием. — Э-э-э… Мама. Я разве не говорил? — Нет. На других инструментах тоже она? — Ты имеешь в виду фретель и лиру? Нет. К фретели меня приучил учитель по музыке, а вот лиру я взял в университете как дополнительный инструмент. Правда, на ней я так давно не играл, что уже забыл, где находится фа бемоль… — Ты брал дополнительный инструмент? — почему-то удивился Геральт. — Да, а что? — Лютик глупо моргнул. — Не думал, что ты так усердно занимался в Оксентфурте. — А по твоему мнению, что я там делал? Вел безрассудную половую жизнь? Ну, это тоже, конечно… Но предметы, которые мне нравились, я изучал довольно-таки ответственно. — На остальных ты, судя по всему, разыгрывал профессоров. — Чем еще заниматься в университетах? Там же в противном случае скука смертная. — И как звали того друга, с которым ты это делал? — Подожди… — Лютик задумчиво нахмурился. — С чего такие вопросы? Геральт, казалось, был смущен. Белые волосы отбросили еще одну тень его на лицо. — Просто… беседую, — неловко объяснил он. Бард вдруг просветлел и с щенячьим восторгом уставился на ведьмака: — Ты что, задаешь те самые вопросы, ответы на которые провалил в первый раз?! — Что? — Да-да-да! Осталось тебе только про типаж спросить, и все… Боже мой, неужели я заинтересовал великого и страшного ведьмака? Ты решил узнать меня получше?! Ох, это так неожиданно и приятно… — радостно затараторил Лютик, которому задавали только официальные вопросы, да и то раз в полгода. Геральт выглядел так, будто его ударили по голове дубинкой. Лицо бард между тем трещало по швам от широченной улыбки. — Наконец-то ты понял, что я интересная личность! Спасибо. А теперь отвечаю на вопросы — моего товарища звали Чэдом, и он, в отличие от меня, не учился от слова совсем. Мало того, Чэд обожал драться и на занятия вечно приходил в синяках. Его пытались отчислить… э-э-м, наверное, раз восемь. Ведьмак поднял брови, и Лютик поскорее объяснил: — Родители вступались. Влиятельными были людьми… Жаль, потерял с ними связь. Хотя не то чтобы они меня сильно уважали… Так, а теперь про типаж. Ты же хотел спросить про типаж, верно? — Я не… — начал было Геральт. — Так вот, — спокойно продолжил бард, рассматривая заусенцы. — Я абсолютно не терплю тех, кто не ухаживает за своей внешностью. Ты должен, как минимум, пользоваться гигиеническими средствами. Ну, не ты конкретно… Я в целом. На внешность мне, в принципе, плевать, но дополнительный бонус, если у человека глаза необычного цвета и хорошая задница. Это, а еще предпочитаю длинные волосы коротким, потому что у меня у самого они… Лютик взъерошил собственные волосы и хмыкнул. — …еще чтобы была неплохая фигура. И уверенность в себе. Блондинка или брюнетка — абсолютно все равно. Скулы — отлично. Собственно, вот и все, я вообще не придирчив. Ведьмак едва заметно закатил глаза: — Совершенно не придирчив. — О-о-о-о-о, подожди! Еще парфюм! Вот это прям… отдельный пунктик. Если даже лицом не вышла, а аромат от нее, как от роз в утреннем саду… Ух-х-х… — тут Лютик внезапно уставился на Геральта. — А ты почему не пользуешься парфюмом? — Хм? — опешил тот. — Тебе обязательно нужно подобрать какой-нибудь аромат. Вон, бери пример с Йеннифэр: ее сирень с крыжовником привлекают всех и каждого. — Зачем мне кого-то… привлекать? — Ах, да, точно, на тебя и так все без разбора прыгают! Да так хотя бы людям приятнее будет с тобой общаться, — Лютик вдруг иронично прищурился. — Или парфюм считается «не мужественной» вещью? Бред собачий, это и женская, и мужская вещь, делающая образ человека неповторимым и притягательным. Он задумчиво отвел взгляд: — Хм-м-м… Интересно, какой бы аромат тебе пошел? Наверное, что-то горькое, терпкое, но одновременно приятно освежающее. — Лекарственные травы подойдут? — предложил Геральт. — Очень смешно. Ладно, обещаю, мы обязательно купим тебе парфюм, и будешь щеголять похлеще Йеннифэр. — Пожалуй, откажусь. Голубые глаза взглянули на него с равнодушием. — А тебя никто не спрашивал. Ведьмак в изумлении часто заморгал, но ничего не ответил на это замечание, хотя на уме крутилось очень много вежливых фраз. Он насмешливо поднял бровь: — Боюсь представить, сколько у тебя средств для ухода и куда ты их прячешь. — Между прочим, их очень мало! — обиделся Лютик. — Увлажняющий крем, парфюм и расческа. Я просто ухаживаю за собой, в отличие от окружающих мужланов. — Сделаю вывод: я тоже мужлан. — Не тоже. Ты — главный мужлан. Его почему-то рассмешило это слово, и он тихо захихикал, пряча улыбку в кулак. Геральт вдруг тоже фыркнул куда-то в сторону, охотно принимая то ли шутку, то ли факт от Лютика. Дальнейший разговор длился недолго: вскоре на барда нашла закономерная сонливость, потому как ночь была довольно поздней. Он, официально обрубив затянувшуюся беседу, снял кафтан и ботинки, прошлепал к своей кровати, упал в нее лицом и перевернулся набок. Заснул Лютик сразу: не прошло и трех минут, как дыхание его стало ровным и спокойным, а на лице отразилось доброе умиротворение. Геральт долго не мог заснуть, метался по кровати, разглядывая потолок и погружаясь в противоречивые мысли, не в силах переварить дни, по горло насыщенные событиями. Ближе к рассвету он заметил, как Лютик ежится от утреннего холода (гостиницу перестали отапливать слишком рано для их погоды), тяжело вздохнул, встал с кровати, подошел ближе. Попытался вытащить из-под мямлящего что-то барда одеяло — не вышло. Плюнул, накрыл его своим и лег обратно, подложив руки под голову. Сегодня его ждала бессонница.