Путь искупления

Ночное, иссиня-чёрное небо, без единого проблеска света, опустилось на гору Луаньцзан, выплакав все свои бесконечные мириады серебряных слёз по павшим сегодня остаткам клана Вэнь. Немощные старики, целители, никогда не державшие в руках оружия, спасавшие на войне тысячи жизней адептов четырёх объединённых орденов заклинателей, немногие чудом избежавшие массового истребления дети, маленькие, невинные… все они были хладнокровно убиты на этой проклятой горе, что успела стать для них домом, объявленные мятежниками, без суда и следствия, и лишь небо проливало теперь по ним свои слёзы. Мощные капли градом сыпались на собравшихся у логова дьявола заклинателей, закрывая им обзор на огромную пещеру, силясь своими ничтожными попытками затушить полыхающие, местами недостроенные и покосившиеся, домики, где не так давно мирно спали ничего не подозревающие люди, которых даже не стали выводить из своих наспех сколоченных убежищ, умерщвляя в собственных жестких постелях, чтобы потом сжечь останки вместе с домами.        Вэй Ин смотрел на эту грозную армаду, прибывшую вершить своё великое дело, — избавление мира от этой гнусной твари, убийцы, отступника, магистра дьявольского культа, как все называют его — Старейшину Илина. Героя Аннигиляции Солнца, могущественного заклинателя, добивающегося поставленных целей, даже не смотря на скользкий путь тьмы, верного друга, преданного своему клану брата, талантливого создателя артефактов… молчат они. Вэй Ин смотрит на озлобленные лица заклинателей, осадивших его гору, прирезавших его подопечных как какой-то скот, но не видит, кто перед ним. Старейшину съедает бессильная злоба на самого себя, придавливает к земле тяжкий крест вины, который он лично взвалил на себя, ступив на темный путь, потеряв контроль, который клялся удержать, не сумев заплатить столь высокую цену. Скольких дорогих ему людей он погубил в попытке спасти. Разве не затем он ступил на единственную открытую для него дорогу к силе, могуществу, дающую шанс сделать хоть что-то, лишь бы не оставаться в стороне, только бы облегчить нелегкую судьбу родных, костями лечь, но защитить то, что дорого сердцу? Если бы он не был столь высокомерен, так безгранично уверен в своей уникальности, всесильности и всемогущественности, способности все контролировать, творить что душеньке угодно направо и налево, не ожидая расплаты за свои поступки.        Как глуп он был, и как поздно прозрел. Из-за его наглости и веры в справедливость, в этом мире, населённом алчными, двуличными людьми, где правит сила, а не закон и правосудие, он навлёк беду на орден Юнь Мэн Цзян, он повинен в пожаре, что сгубил невиданных красот место — Пристань Лотоса, в которой родился, рос и жил не только он, но и его родители, его брат, его шицзе и шиди. Мадам Юй, дядя Цзян отдали свои жизни, защищая его уход и Цзян Чэна; но кто привёл нескончаемые полчища солдат ордена Ци Шань Вэнь к порогу этой обители радости и безмятежности? Вэй Ин занёс над их головами дамоклов меч. Мадам Юй была права, когда говорила, что он, однажды, навлечёт беду на орден Юнь Мэн Цзян. Для всех было бы лучше, если бы Цзян Фэн Мянь не нашёл его на улицах Пристани Лотоса, не привёл в свой дом, не любил его, как собственного сына, что в последствии стал палачом для его родных детей.        Вэй Усянь сначала помешал помолвке своей шицзе, а затем убил ее мужа, пусть он и был напыщенным павлином, но он не заслужил такой участи, тем более когда, наконец, обрёл счастье с самой доброй и прекрасной девушкой на свете. Они пробыли вместе не долго, но Смерть уже разлучила их, приняв облик Вэй Ина, занося над не ведающей об угрозе семейной парой лучшее его оружие — руку Призрачного Генерала. И как бы старейшина не перекладывал вину за содеянное на своё творение, кукла не виновата в приказах кукловода, который дёргает за привязанные к его пальцам ниточки. Пусть хозяин и забыл о них, но они всегда были неразрывно связаны этими шелковыми путами. Одно неосторожное движение привело в действие немудреный механизм, как раб повинуется своему господину, так и творение оживает под покровительством творца, своими руками исполняя чужой замысел.        Как же мечтал Вэй Усянь отмотать время назад, к тому моменту, когда он в первый раз потерял контроль и омыл тропу Цюнци, а после Безночный город непересыхающими реками крови. Тот роковой день, день смерти самого дорого для Вэй Ина человека, что всегда был на его стороне, неважно, что Старейшина выкидывал, в каком бы возрасте он это ни делал, насколько бы тяжелым не был проступок, она была всепрощающим ангелом. Всегда рядом, всегда поддержит, всегда утешит, протянет руку, поможет подняться, загородит хрупкой спиной от града вражеских стрел, от тысяч злобных языков и прожигающих взглядов. Неизменная мягкая улыбка, звонкий и искренний голос, несущий покой, звучащий нежной весенней капелью, способный, как утешить отчаявшегося, так и заткнуть за пояс парой фраз недруга. Голос, который подобно вееру, что спасает в жару, может обернуться мечом, сокрушающим неприятеля на поле брани. Ее взгляд всегда был наполнен теплом, что развевал лютый холод вокруг неприступного магистра темного пути, никогда не корил за содеянное, всегда обнадеживающе звал за собой, манил домашней заботой, укрывал от всего самого плохого в этом беспощадном к сильным людям мире.        Эта девушка не была великой воительницей, могущественной заклинательницей, в ее адрес чаще слышались слова: обычная, невзрачная, тихая, слабая; Но разве женщину, способную одним касанием спасти человека от падения в бездну тьмы, можно назвать бесталантной? Девушку, что на своих маленьких плечах несла невзгоды военного времени, с неизменной мягкой улыбкой взваливала на себя душевные терзания двух яростных мужчин, ищущих отмщения за смерть членов своей семьи, можно назвать слабой? Благородную госпожу, которая орудует словами, как лучший фехтовальщик сражается своим мечом, можно ли ее назвать тихой и невзрачной?        Шицзе была самой талантливой, сильной, доброй, благородной, чистой во всей грязи, плодившейся и множившейся в этом прогнившем мире, девушкой, лучшей старшей сестрой, всепрощающей и все понимающей, что отругает за дело и похвалит за успехи. Именно от неё Вэй Ин получил первую в своей жизни доброту, ласку и заботу; именно ее лицо он видел, когда лежал с жаром или в бреду на своей кровати; ее улыбка была первой, что подбадривала помириться с темпераментным братом; маленькие тонкие пальчики появлялись сразу же, как Усянь ранился во время плавания, падал во время бега или тренировки, мягко обрабатывая новые ссадины и царапины, чтобы потом шутливо растрепать и без того торчащие в разные стороны жесткие пряди волос. Именно эта девушка вопреки всем пошла в Безночный город, сквозь стрелы и мечи пробралась в гущу нестихающей битвы, ради встречи с одним лишь недостойным ее доброты человеком, которого она вытолкнула из-под удара холодного блестящего в лунном свете лезвия, погубив при этом себя.        Больше мир не увидит такой же искренней, мягкой, защищающей близких от всех невзгод улыбки, не увидит и лучистого взгляда золотых глаз, сияющих ярче всех сокровищниц императоров, хрупкие руки никогда не поднимут годовалого сына, не будут укачивать бессонной ночью, а нежный материнский голос никогда не споёт колыбельную. И во всем этом виноват проклятущий Старейшина Илин, возомнивший себя центром вселенной, плюющий на традиции, ни во что не ставящий главу своего ордена, делает что в голову взбредёт, не думая о последствиях для остальных.        Защитник слабых? Тройное ХА! А как же малыш Цзинь Лин? По чьей вине он станет объектом насмешек других детей, абсолютным изгоем с самого своего рождения, предметом осуждения и вечных перешёптываний взрослых? Какую судьбу Вэй Ин уготовил практически собственному племяннику? А ведь он ещё младенец, а уже хлебнул горя по вине своего непутевого дяди!        Что ждёт дальше его названного брата — Цзян Чэна? Разве он уже не ударил в грязь лицом по вине первого ученика своего ордена? Сколько ещё этот босяк и баловень судьбы будет позорить честное имя ордена, в котором вырос, обучался, где почивший глава Цзян Фэн Мянь в нем души не чаял, практически считая его родным сыном. Но Вэй Ину ведь все ни по чем! Все он превращает в шутку, в дурацкий розыгрыш! Тонкий юмор, который никто не понимает, так ведь?! Гении мыслят иначе! Куда нам, простым смертным, до его величества магистра Илина! Может и жизнь для него всего лишь шутка?! Вон, как резво он отнимает ее у своих же товарищей, с которыми когда вместе поднимал флаги и шёл в бой, стоял плечом к плечу, вкушая плоды тяжелой победы.        Что такое честь для демона с горы Луаньцзан? Совесть? Чувство вины? Да будет вам! Великий и могущественный, талантливый и способный адепт ордена Юнь Мэн Цзян умер, когда Вэнь Чжао сбросил его с этой самой горы, на которой теперь раскинулось царство нежити под контролем темного властелина судеб. У человека, представшего во всей своей красе перед собравшимися на суд справедливости нет чувств, нет души, нет сердца. Его моральные устои давно рухнули, его разум поглотила тёмная энергия, а сердце окаменело, не способное теперь подарить миру и толики любви, вспомнить привязанности к близким людям, снедаемое жаждой убийства.        Так теперь мыслили праведники, сжигающие скоромную обитель бесплодной горы, осыпающие неплодородную, чёрную как сажа, землю пеплом, растаптывая маленькие ровные грядки недавно высаженного редиса и неприжившегося картофеля. Больше заклинатели не видели перед собой человека, лишь дьявола с пылающими глазами, убившего их товарищей, их господина, хладнокровно выступившего палачом для семейства Цзян.        Вэй Ин видел озлобленную неуправляемую толпу, ведомую запахом свежей крови, что до глубины души, до дрожащих пальцев и подгибающихся коленей боится его — Грозного и беспощадного Старейшину Илина, которому стоит лишь щелкнуть пальцами, и мертвецы пустятся в кровожадный аборигенский танец, пожрав собравшуюся на великий суд армию. Но вся эта нежить стояла недвижно, не дыша, даже сломанные кости и суставы молчали, лишь кольцо из факелов трещало, шипело, беспокоило ночную тишину. Все поднятые этой ночью из своих могил заклинатели и мирные жители деревень пришли на гору Луаньцзан под контроль Стигийской печати за одной лишь единственной жертвой. Только одну жизнь они должны забрать сегодня. Ту, за которую никто больше не заплатит и гроша, но исчезновение которой заметит каждый, и этот каждый возрадуется да сверх меры ещё и наградит человека, что принёс ему эту чудесную новость, способную даже самый плохой день превратить в роскошное празднество. Торжество мира, покоя и справедливости и последующего тихого, ничем не омраченного существования.        Старейшина Илин безразлично оглядывает первые ряды, подмечая явившихся на этот театр абсурда бывших друзей. Конечно, первый взгляд цепляется за фиолетовую молнию, знакомый искрящийся хлыст, раскалившийся почти до белого цвета, лицо, искаженное злобой со смесью ненависти, прорубая на ещё оставшихся юношеских чертах жесткие морщины и складки, отыгрывавшие жуткие маски в тени света факелов. Негодующий скрежет можно было услышать у подножия проклятой горы, что не будь Вэй Ину все равно, он бы озаботился вопросом здоровья перемолотых в мелкую крошку зубов.        Не Мин Цзюэ со своей неизменной боевой подругой — саблей. Неудержимую жажду крови, о которой ходят легенды ещё с Аннигиляции Солнца, Старейшина Илин отчетливо чувствовал даже на своей галерке и, конечно же, понимал, в сторону кого она направлена. Холодное лезвие Бася, казалось, только секунду назад было отполировано, один лишь взгляд в эту отражающую радостно танцующее пламя поверхность резал противника, разрубал кости. Страшно было представить участь несчастного, попавшего в огромные могучие руки этого двухметрового тирана-мясника.        Цзинь Гуань Шань в сопровождении своего незаконнорождённого сына Цзинь Гуан Яо довольно улыбался за своим золотым веером, даже не держа руку возле такого же золотого меча, висящего на идентичного цвета поясе. Это тот человек, что переложит грязную работенку на чужие руки, а сам будет обмахиваться веером, поедать виноград из рук красавицы служанки да глазки ей строить. Самая мерзкая и двуличная гадюка во всем приползшим на гору серпентарии, хотя его незаконный сынок, пожалуй, вскоре отберёт у него этот титул, как и власть в ордене, точно также как и последнюю пару нижних одеяний прикарманит. Слишком уж стремительный был у него взлёт для сына проститутки какого-то захудалого малоизвестного борделя, со слабым золотым ядром и существенным недостатком таланта в области оккультных наук. Хотя пусть делает что хочет, Вэй Ин все равно к тому времени уже будет мёртв, и даже след его души развеется над чернеющими склонами гор.        Вот уж чьё появление точно не останется никем не замеченным так это последнего из троицы названных братьев Цзэу Цзюня, Лань Си Чэня. Раньше, как ни посмотришь на него, этот нефритовый возвышенный лик всегда шёл в комплекте с мягкой чарующей женскую половину населения улыбкой. Теперь же, лицо в неверном свете факелов осунулось, ожесточилось, приняло какое-то болезненное, печальное выражение, контролируемого последними, с трудом удерживаемыми тормозами моральных устоев. Пожалуй, эти эмоции говорили: «если бы не тысячи свидетелей, которых я не в силах незаметно убрать, я бы уже давно испытал на тебе всю пыточную коллекцию Цзян Чэна, бережно собранную в извилистых подвалах Пристани Лотоса.»        Однако, загадкой оставалось то, что Лань Ван Цзи рядом с братом не было. Видимо, бывший друг настолько возненавидел отступника истинного пути заклинателя, что даже не явился на его публичную казнь, считая подобное мероприятие ниже своего достоинства. Да и какое Вэй Ину до него дело. До этих постоянно холодных янтарных глаз, способных заморозить все и вся в поле своего зрения, немногочисленные колкие комментарии по типу: убожество или крайнее убожество — которые Старейшина Илин уже выучил наизусть и сам себя проклинал ими, заранее предугадывая это намерение во взгляде второго нефрита клана Лань. Негоже такому святоше произносить столь низменные недостойные его небожительского великолепия слова.        Глядя на всю силу этого перформанса, Вэй Ин рассмеялся — высоко и истерично, заставляя зрителей и участников устроенного балагана переглядываться, пожимать плечами и прятать голову в воротах своих одежд. Это действительно было странно. Похоже, у магистра дьявольского культа окончательно слетела кукуха, и теперь не понятно, чего ожидать от этого безумца. В свою очередь Вэй Ин решил сильно не мариновать стоящих, как на раскалённых углях, заклинателей, доставая из своей старой, потертой, выгоревшей до светло-серого цвета мантии Стигийскую печать. Он поднимает связанные половинки над головой, наслаждаясь ужасом толпы, страхом на глубине чёрных зрачков, до хруста сжатые на рукоятях меча пальцы. Вэй Ин лишь ухмыляется, как бы задавая вопрос: «Довольны? Это вы искали? Цзинь Гуань Шань, не за этой ли безделушкой вы охотились? Так смотрите же внимательней!»        Чёрные завитки зловещей энергии, сгущались вокруг высокой фигуры, выделяющейся в центре толпы мертвецов, что плотнее смыкала кольцо вокруг своего повелителя. Пока подчиняясь магистру, пока у него все под контролем… пока. Тяжёлая энергия стягивается к Вэй Ину со всей горы Луаньцзан, напитывает своей мощью печать, неумолимо приближая бедственный финал предстоящей катастрофы. И вот самое страшное оружие мира заклинателей, что не должно было рождаться на этом свете, — уничтожено — своим же создателем, стерто в порошок, раздробленно в несобирающуюся мозаику, поглощено своей же энергией. Неконтролируемая мощь, больше не сдерживаемая проклятым металлом, вырвалась цунамиподобной волной, снося, вырывая, как деревья во время урагана, с корнем собравшихся заклинателей, мертвецов и самого Вэй Усяня, отбрасывая на сотни чжанов назад.        Его обессиленное тело летит в почти бессознательном состоянии через всю гору, сталкиваясь с жестким камнем. Прострелившая все тело боль яркими вспышками вернула сознание в многострадальное тело. Она вспыхивала, то в голове, то в груди, то в ногах и не разобрать, где ее было больше, где она была сильнее. Сознание помутилось, но несоизмеримые ни с чем страдания не давали основателю темного пути отключиться, подстегивая к изучению полученных увечий.        Скажем так, сотрясение мозга не было самой большой проблемой этого тела. Пожалуй, первое место заняла оторванная волной агрессивной энергии правая рука, выдранная с мясом и плечевым суставом. Теперь из этой дыры неудержимо хлестал фонтан крови, как и из отсутствующей по колено левой ноги. Дышать удавалось лишь благодаря мощному выбросу адреналина в кровь, потому что по ощущениям самого пострадавшего рёбра превратились в тысячи игл, при каждом вдохе пронзающие мягкую ткань лёгких, а позвоночник рассыпался в труху, так что тело удерживал в вертикальном состоянии лишь горный выступ, пригвоздивший раненого за остатки больного плеча.        Вэй Ин чувствовал себя сломленным, уязвлённым и открытым для нападения, как никогда прежде. Боль туманила рассудок, замутняла зрение, но в тоже время опускалась тяжелой кувалдой, превращала остатки тела в отбивную, методичными глухими ударами, что отдавались в висках, заставляя устало прикрыть глаза и плотно сжать губы. Вот уже чего-чего, а перед смертью он не даст мстителям услышать свои мученические крики. В своей смерти Вэй Ин не сомневался. Если его не прикончат осадившие гору заклинателя, то он сам в скором часе подохнет от ран или нестерпимой жгучей боли.        Но Старейшина Илин не учёл тот факт, что мертвые восстанавливаются быстрее живых. Пока оглушённые волной заклинатели приходили в себя, нетвердо поднимаясь на ноги, нежить уже давно пришла в движение, обрезав нитки кукловода. Вэй Ин больше не гадал над тем, какой конец его ожидает, глядя на бесцветные, серые, подернутые пеленой смерти глаза, тысячью пар уставившихся как бы сквозь него. Вздувшиеся вены на шее, кистях, лице, казалось, стали расползаться дальше, появлялись даже там, где их априори нет и быть не может. Хотя может это лишь галлюцинации умирающего мозга? Навряд ли кто-то сейчас выкроит минутки на объяснение этого феномена, когда сам Вэй Ин напоминает кровавое, невнятное месиво из мышц и раздробленных костей. Пиршество для нежити. Они срываются с места, наконец, получив свободу. Вгрызаются в мягкую плоть заклинателя, под жуткое чавканье разлетается на клочки некогда целое тело.        Но видимо судьба решила немного сжалиться над покоренным, потому что последнее что видят его тускнеющие глаза это не бледная, полуразложившаяся кожа мертвеца, а фиолетовая фигура брата. Живого, невредимого, но на побледневшем замогильном лице четко отображалась гримаса ужаса, перед происходящей на его лихорадочно бегающих глазах казни. Непонятно, чем была вызвана такая реакция и как правильнее ее было читать. То ли Цзян Чэн порывался оттащить мертвецов, чтобы спасти своего брата, то ли он собирался это сделать, чтобы самолично загасить жизнь в привычного грозового цвета глазах. Но кроме этого Вэй Усянь точно различает своё имя, сорвавшееся с побледневших губ, и последнее сожаление в помутившимся взгляде за то, что не смог избавить своих шиди от этого поражающего воображение своей жестокостью зрелища.        Вэй Ин получил конец, который он заслуживает — разбитый, растоптанный, снедаемый чувством вины, разорванный на миллионы маленьких кусочков собственной бесконтрольной армией, на глазах последнего живого родственника.        В этот момент Старейшина Илин умер.