Твои блядские замашки

— Все началось, когда мне исполнилось тринадцать лет. Я вырос в довольно бедной полугражданской семье, — начал свой рассказ юноша, устремив взор куда-то в сторону. — Прости, что перебиваю, но поясни, что значит полугражданская? Хидан усмехнулся, качая головой. Давно он не вспоминал о своем прошлом, очень давно. — Отец был шиноби, мама из простых. Вот и говорю, полугражданская, — пояснил альбинос. Джионго кивнул, и жрец продолжил свой рассказ. — Мы жили довольно скромно, но нам хватало. Шиноби я становиться не хотел, способностей никаких не было, а на тайдзюцу далеко не уедешь. — Ты не прав. Насколько я слышал от Кисаме, в Конохе был мастер тайдзюцу, который убил нескольких Мечников Тумана, но при этом погиб и сам. — Ну спасибо, я запомню, — язвительно вставил слово жрец и продолжил, уже задумчиво, — что ж там за зверь такой был, если убил шиноби, равных которым сейчас днем с огнем не найти? — Я мало знаю, но, судя по всему, шиноби был невероятно силен… Ладно, оставим вопрос про тайдзюцу на потом, так как вышло, что ты оказался в борделе? — Когда мне исполнилось тринадцать, семье стало совсем туго. В воздухе витало ощущение будущей войны, хотя до нее было еще долго, ну и я стал работать в бане, пытался помогать семье, как настоящий мужчина. Чего я только не насмотрелся! Шиноби и гражданские всех мастей. Неадекватные, пьяные, укуренные, зажимающие девушек по углам — мерзость, в общем. Бывали, конечно, просветления, в виде адекватных и просто хотевших отдохнуть, генинов, которые желали банальной заботы или одиночки, которые иногда коротали вечера, общаясь с персоналом. Я и полгода не проработал, как меня продали мои родители. Продали, получив приличные деньги, закрыли все долги и переехали куда-то в Такигакуре, а я на полгода словно выпал из жизни. Днем на автомате работал в бане, а вечером спускался в подвальные помещения и перенимал тонкую науку ублажения. Платили мало. Везде. Мне едва хватало на оплату комнаты, не то что на еду или лекарства. С тех пор я стараюсь не ценить деньги. Вся моя жизнь вертелась вокруг них. Я ненавидел все, что связано с ними. Знаешь… поначалу все кажется мерзким и противным, а потом… просто привыкаешь. И я привык. К побоям, к боли, к синякам и ссадинам. Даже инфекцию какую-то подхватил, перебегал на ногах и чуть не умер… Это все длилось почти пять лет, но были и светлые моменты в этом ужасе. Например, женщины. Женщины, которые работали в борделе и заменили мне семью. Я помню, когда только стал работать, меня взяла под крыло юна по имени Незуко. Юна, если что — это женщина, работающая в бане, как разнорабочая. Принеси и подай, проще говоря. Соль в том, что многие юны подрабатывали проститутками и выцарапывали на запястьях инициалы и цены за свои услуги, собственно, ты об этом знаешь, как шиноби. Ну, это есть и у меня. Как говорится, привычки неизменны, — фыркнул юноша, потирая запястье, с которого почти сошли надписи. Какузу невольно обратил внимание на этот жест и на руки: очень тонкие, но сильные руки, тонкие пальцы и очень узкие, хрупкие запястья. Так засмотришься и забудешь, что парень машет косой с его собственный рост. — Так вот, Незуко стала опекать меня, заботилась обо мне, учила и помогала, а я постепенно отходил от шока и увидел то, чего не видел раньше, работая в бане. Девушки умирали очень рано и по многу. В год примерно от шести до десяти девочек, причем было что то вроде тенденции: умирали либо совсем юные, которые только попали к нам, либо те, кто по нашим меркам уже старые. Многие умирали из-за клиентов, кто-то от болезней, а кто-то в следствии неудачного аборта или тяжелых родов. — Аборты? Разве тогда не было нормальных препаратов, или я что-то путаю? — удивленно переспросил финансист. Хидан подобрал ноги и обнял себя. — Были. Но стоили так дорого, что с ума сойти. Приходилось либо пользоваться услугами коновалов, либо травиться чем-нибудь. А если пропускали сроки, то детей топили. — Детей? Даже для меня это дикость, а ты так спокойно рассказываешь. Жрец пожал плечами. — Я же не спрашиваю, как тебе не мерзко с трупами возиться. Это называется профессиональная деформация. То, что для тебя — дикость и жуть, для меня — обычное дело. Я ворчу только из-за того, что эти трупы таскаю, и то начал ловить некоторый дзен от таких моментов. Вот такой я странный, — нервно рассмеялся адепт и банкир неловко хихикнул, вторя его смеху. — Значит, деформация? Ну, тут ты прав, я уже много лет работаю с заказами, попривык, — пробасил устало Какузу, скидывая капюшон и распуская волосы. Вокруг никого нет, можно и отдохнуть немного: напарник, подуспокоившийся, мешать не будет. — Ох… красивые волосы. И ухоженные. А я никогда не видел, чтобы ты тратился на шампунь или ещё что-то для волос. Либо ты это не указываешь в отчетностях, хитрюга, что вряд ли, либо мы чего-то о тебе не знаем. Какузу, колись! — прищурился жрец. Банкир вновь фыркнул, удивляясь тому, насколько легко бывает с Хиданом рассмеяться. Злость, правда, жрец-тугодум вызывал нередко с тем же успехом. — Подловил, жук. Спасибо за комплимент. Я закупаю шампунь вместе с лаком для ногтей, поставщик один, как никак, а не видел ты этого, потому что внимания никогда не обращал. Кстати, почему вы с Дейдарой и Итачи отдельно шампуни покупаете? Хидан вздохнул с видом уставшей от расспросов ребенка женщины, и по инерции пригладил волосы. — Потому что у них разный тип волос, Какузу. У Дейдары они сухие и ломкие, у Итачи кончики сильно секутся, а у меня они быстро грязными становятся. Но они короткие, и банки геля для волос мне хватает почти на полгода, на самом деле. Укладываю, потому что так не сильно видно, что они грязные, да и в бою не сильно мешает. Когда они растрепанные, выглядит не очень красиво. — Ясно все с тобой, модник. А как вышло, что ты покинул свой… дом, так сказать? — осторожно спросил финансист, вновь переводя тему на прошлое напарника. Жрец опустил голову и долго молчал, рассматривая ногти с облупившимся в нескольких местах лаком. Какузу подумал о том, что стоило бы помочь парню перекрасить ногти, потом подумал о том, что ночь хорошая и подумал о достаточно большом количестве вещей, прежде чем язычник, которого Какузу не торопил — ночь длинная — заговорил снова. — Когда мне было восемнадцать, наше заведение посетили шиноби. Двадцать человек, это я помню точно. Такое посещение не было чем то необычным, но, если знал бы, чем обернется эта ночь, никогда бы не допустил того, что случилось. Все было как обычно, сначала они посетили баню, потом спустились, заказали каждый по девочке, ушли… а меня заказали сразу двое, и имя каждого из них есть в этом списке, — язычник брезгливо кивнул головой в сторону бумажки и взгляд его сверкнул такой жаждой крови, что даже Джионго стало не по себе. — И… что-то случилось, я полагаю? Хидан снова помолчал немного, собираясь с мыслями, и, вздрогнув будто от боли, громко зашептал, перебивая треск костерка и мысли задумавшегося финансиста: — Эти твари… они поубивали всех. Понимаешь, всех! Абсолютно, блять, всех! А тех, кому не перерезали горло, просто подожгли. Я выжил только чудом, потому что мои апартаменты располагались ближе к выходу, а пожар вспыхнул в дальних комнатах. Я очнулся от запаха дыма и не соображал что, где, когда и почему, я просто пытался спасти себя. Струсил, не попытавшийся спасти хотя бы кого-то из девушек. Много позже я узнал, что всем перерезали горло. Я избежал этой участи, только потому что меня так придушили эти боровы, что я сошел за мертвого. Я выбрался на улицу и отключился. А когда очнулся… все сгорело. Осталось одно чертово пепелище. У меня именно тогда побелели волосы, от страха и горя, а когда я стал Джашинистом, результат только закрепился. На том пожаре меня и нашли адепты Джашина. Я почти год провел у них, учась. Хотя обучение было… специфическим. Боль, боль и снова чертова боль. Но я держался. У меня была цель. Я мечтал выбраться и отомстить. За тот год я едва не сошел с ума. Раньше моим приоритетом, как у любой проститутки, были деньги. Но в тот момент… мой разум зацепился за саму мысль о вере, о бессмертии и возможности покарать тех, кто виноват в моем горе и горе всех тех девушек. Я выжил, стал жрецом, затем нашел шестнадцать человек из той двадцатки и подорвал их. Тот теракт посчитали моим несогласием с разоружением деревни. Отчасти они оказались правы. Деревня фактически стала одним большим борделем, — жреца окончательно прорвало, и последняя фраза утонула в обездоленном и злобном вое. Какузу вздрогнул. Напарник выглядел разбитым. Разбитым и злым, было не комфортно сидеть рядом с безумцем, да и жаль его было, но отвращения Джионго больше не испытывал. Лишь сочувствие к этому сильному парню, который пережил этот кошмар, не имея возможности поделиться с кем-то своим горем, без возможности нормально выплакать его, пережить и начать жить дальше. Язычник выглядел как-то совсем плохо, поэтому Какузу осторожно обнял его за плечи, думая о том, что, если забуянит, можно будет быстро приложить его обо что-то и уже потом извиняться, но, на удивление, его обняли, уткнулись в плечо и завыли почти в полный голос. Хидан скулил, обнимая напарника, а банкир, ошарашенный, лишь осторожно поглаживал его по голове, словно котенка. Через какое-то время язычник успокоился, изрядно намочив плащ своего напарника, и подозрительно затих. Оторвав парня от себя, Какузу увидел, что тот попросту уснул. Во сне жрец казался младше своих лет, да и выглядел он очень умиротворенным так, лёжа на чужой груди. Джионго так и оставил его лежать — теплый и мягкий, все-таки — поправил плащ, и, не удержавшись, нежно поцеловал в лоб. — Сладких снов, Хидан. Может быть, с местью, ты отпустишь свою боль и тебе станет легче. А я с этим помогу. Какузу, крепче обняв свое импровизированное одеяло, прислонился к стене и уснул, не увидев легкой улыбки, что расцвела на губах напарника.