Мы склеим осколки

Осторожно и не торопясь, будто вырисовывая сложную картину, сильные пальцы хаотично движутся по спине, перетекают на руки и шею, гладят. А губы лениво целуют, и этот момент словно застывает во времени. Жизнь останавливается для них двоих. Но это, разумеется, не так, о чём напоминает, разрывая поцелуй: — Тебя отец не потеряет? — спрашивает Леви. Эрен обиженно хмурится за прерванное удовольствие, а после тихо смеётся. — Спровадить меня хочешь? — наглая ухмылка и хитринка в голосе. Шутка не оказывается оценённой, и по лохматой башке тут же прилетает подзатыльник, заставляя громко ойкнуть. — Ещё и дерёшься. Ну всё, тогда я точно пошёл! — продолжает Йегер ломать комедию. Он выпутывается из объятий Аккермана и неуклюже пытается сползти с кровати, только бегство выходит совсем неудачным и его тут же возвращают обратно, сжимая ещё крепче, а вместо подзатыльника прилетает смачный шлепок по заднице. — Никуда я не хочу тебя спровадить, просто боюсь, что ты опять пиздюлей отхватишь, — оправдывается Леви и в подтверждение своих слов оставляет поцелуй на лбу. — Хоть ночуй тут. — Правда?! — глаза Йегера загораются восторгом. — А твоя мама против не будет? — Да что ты прибедняешься? — фыркает в ответ. — Когда она против была? Она тебя больше, чем меня, уже любит. Хихикнув, Эрен лезет в карман за телефоном. — Тогда напишу папе, что останусь у Армина, он докапываться не станет. Приходится сбежать из объятий, чтобы успокоить отца короткой СМС. Быстро напечатав и отправив сообщение, Йегер тут же выкидывает телефон к брошенным около кровати потным футболкам, возвращается на своё место и выпадает из реальности до завтрашнего утра. Шаловливые пальцы с нажимом проходятся по прессу Леви до груди и замирают на сосках. Ответно ладонь сжимается на ягодице. А губы целуют. Пошло, грубо, упоительно. — В судьбу веришь? — жарко шепчет Эрен. — Удачное время для философии, Йегер, — ворчит Аккерман. Возразить ничего не даёт, затыкая рот поцелуем. — Ну ответь! — требует и даже отстраняется, демонстрируя свою серьёзность. Закатив глаза, Леви недовольно вздыхает. Приступы нескончаемой болтовни о какой-то ерунде у его парня случаются часто, и он даже не знает, это то, что в нём так раздражает, или то, за что он любит его ещё сильнее. — Не знаю. Нет, наверное, — бормочет Аккерман, даже и не пытаясь размышлять над таким абстрактным вопросом. В этом нет никакого смысла. Эрен пододвигается ближе и обнимает поперёк груди. Его голова укладывается на подушку рядом с чёрной макушкой. Он недолго молчит, а после тихо произносит: — Представь… — Эрен делает паузу, мечтательно вздыхая. — Наша с тобой встреча была спланирована ещё задолго до нашего рождения. Всё давно решено. И то, что мы сейчас с тобой лежим здесь — это тоже судьба. И даже если через много лет ты позовёшь меня замуж, у нас будет свой дом, а в старости мы вдвоём будем смотреть дурацкие комедии по телевизору — это тоже спланировала судьба. — Чушь, — тут же возражает Леви с явным скептицизмом. — Я сам хозяин своей жизни, и если захочу, то позову тебя замуж прям завтра, а не через много лет, когда там твоей судьбе угодно будет. Йегер приподнимается на локтях, заглядывая ему в глаза. Смотрит мягко и по-детски наивно, в то время как в стали напротив нет ни единого намёка на фальшивость его серьёзности. — Осторожнее со словами, — предупреждает и оставляет на тонких губах невесомый поцелуй. Большего не даёт и снова укладывается рядом. — Но если завтра всё же надумаешь меня звать замуж, то кольцо покупай серебряное. Золото не люблю. И посоветуйся с Кушель. — Не доверяешь моему вкусу? — уточняет Аккерман с наигранной обидой. — Вообще нет, — смеётся Эрен и за этот вечер выхватывает уже второй подзатыльник. Леви хочет поцеловать, но дурацкий мальчишка не даётся и смеётся, получая хмурый взгляд. Он нависает сверху и обводит пальцами его лицо. Слишком далеко, чтобы вцепиться в искусанные губы, и слишком близко, чтобы свести с ума. — Любишь меня? — бормочет Йегер. Над этим вопросом и задумываться не нужно. Леви знает точный ответ и уверен в нём на все сто. — Люблю. Эрен не говорит в ответ того же, только наклоняется ближе, прекращая издёвки. Мягко накрывает губы, целует, углубляет. Если судьба существует, то этот парень — самый роскошный её подарок для Леви. В прошлой жизни он должен был быть святым человеком, раз в этой его наградили таким сокровищем. Свой дар Аккерман будет оберегать со всей заботой и теплом. Раз Йегер хочет предложение с серебряным кольцом, то так и будет. Когда-нибудь обязательно будет, Леви слов на ветер не бросает. Этому мальчишке ничего не жалко. По его велению хоть всё серебро мира скупит. Лишь бы он был счастлив. Лишь бы улыбался. Каким всё это было бредом, Леви понимает только сейчас, пятый раз за двое суток переступая порог городской больницы. Женщина, сидящая на ресепшене и завидевшая его ещё на улице, смеряет недовольным взглядом сразу, как он входит. — Опять ты, — кривится она. — Опять я, — передразнивает с ещё более сердитой миной, чем у неё. — Не надоело ещё? Совсем скоро Аккерман окончательно поселится в холле на первом этаже больницы. Покидал его стены он только перед занятиями в школе, один раз, когда от голода совсем стало невыносимо и когда мама уговорила переночевать дома. Поспал он тогда, к слову, всего два часа. Всё остальное время же Леви проводит на одном из кресел, подскакивая каждый раз, когда слышит шаги со стороны реанимационного отделения. Хочется получить хоть какие-то известия, однако ничего кроме «без изменений» или «стабилен» Аккерману слышать ещё не доводилось. Миссис Йегер его дежурство тут, конечно, бесит неимоверно. Вчера она даже угрожала вызвать полицию, если он не уберётся отсюда. Благо они редко пересекаются. Карла почти всё время проводит там, куда Леви вход закрыт, но он не теряет надежд прорваться. — Послушай… — вздыхает женщина, по его взгляду понимая, что настрой у него более чем серьёзный. — Тебя всё равно никто в отделение не пропустит. Иди домой, поешь нормально, поспи, — звучит почти сочувствующе. Если бы не был так измотан, то послал бы сразу, да так, чтобы не было желания вернуться. Голова совсем не варит, чтобы быстро реагировать на то, что ему говорят. Да и как она себе это представляет? Он куковал здесь двое суток, а сейчас должен пойти домой, наесться до отвалу и со спокойной душой увалиться спать? Конечно, она сама понимает, какая это глупость. Изводить он будет себя здесь или дома — нет разницы. Возможно, регистратор просто не хочет портить отношения с женой главврача, позволяя человеку, которого она терпеть не может, находиться тут, в клинике. Поэтому и пытается его спровадить всеми правдами и неправдами. И не стоило, наверное, вспоминать миссис Йегер, потому что из-за угла тут же слышится её голос. Она уже начала с кем-то разборку, судя по раздражённому тону, и Леви морально готов, что сейчас под раздачу попадёт и он. Однако голос её оппонента ему тоже кажется знакомым, и, к большому удивлению, Карла на глаза так и не появляется, а довольно громко шлёт собеседника далеко и надолго, возвращаясь обратно куда-то в недра больницы. Вопреки всем ожиданиям, в холле появляется Зик, чуть растрёпанный и очень сердитый. Леви он замечает не сразу, но когда видит — в лице меняется моментально. — Нисколько не сомневался, что встречу тебя, — говорит Йегер и тянет руку для приветствия. — Здравствуй, — сухо здоровается Аккерман, хоть и рад его увидеть. Руку пожимает и даже оживляется немного. — Пойдём, поговорим немного, — зовёт Зик и отходит в сторону. Конечно, ожидаемо было, что он захочет задать вопросы и обсудить всю сложившуюся ситуацию, но Леви не уверен, что хочет отвечать и говорить об этом. Мужчина копошится около автомата с кофе, суёт туда купюру и к Аккерману подсаживается на диванчик уже с двумя пластиковыми стаканчиками. Леви не фанат кофе, особенно того, что со сливками и большим количеством сахара, только сейчас готов выпить всё, лишь бы хоть немного вернуть себе лицо и заполнить пустоту в желудке. — Спасибо, — тихо благодарит он и спрашивает следом: — О чём вы спорили с миссис Йегер? — вопрос задан даже не из любопытства, а для того, чтобы оттянуть разговор. — Я звонил ей накануне, поделился своими опасениями насчёт Эрена, а она развопилась, что я её тут воспитывать вздумал, ей лучше знать, что с её ребенком происходит, — Зик с грустью усмехается и делает глоток кофе. — Не поверила мне, если короче. Теперь винит всех, кроме себя. До сих пор считает, что всё в порядке было с её воспитанием. Может, понимает уже, что не права, но пока не признаёт. Я давно понял, что она когда-нибудь доведёт его своей чрезмерной опекой. Да уж, мамаша у Эрена на его сохранении помешана, но судя по его рассказам, такой она была и до всей этой истории. С чем это связано — загадка. Возможно, потому что сын у Карлы один и единственный, а возможно, есть ещё что-то, о чём никто не знает. И всё же для Леви факт — вина в случившемся не всецело на ней, и даже не большая часть. — Ты знал, что он употребляет? — тот самый вопрос, который услышать уж больно не хотелось. — Знал, — сквозь зубы произносит Аккерман, и злится он далеко не на уродов, подсунувших Эрену наркоту, и не на его помешанную мать, а лишь на себя одного. Всё он знал. Давно знал и понимал. И не сделал ровным счётом ничего. А ведь мог, должен был. Уже давно мог всё предотвратить, уберечь своё сокровище, посадить на цепь и запереть на десятки прочных замков, не дать случиться тому, что случилось. Но вместо этого убеждал себя, что сделал всё возможное, когда ещё даже и не начинал что-то делать. Леви сам себе поклялся, что не позволит присутствовать в своей жизни ничему, что могло бы утянуть его назад в не самое радужное прошлое, и как трус закрывал глаза на происходящее с любимым человеком. Но лучше бы сам сейчас лежал на больничной койке с капельницами вместо него. Была бы возможность — прямо сейчас поменялся бы местами, и если пришлось, то лёг в гроб вместо Эрена. — Хватит себя винить, — мягко приказывает Зик, и аж холодок пробегает по позвоночнику от его тона. — Ты сам понимаешь, что ничем бы ему не помог. Его слова проходят мимо ушей, и Аккерман молчит, пустым взглядом пялясь на молочную пенку в стакане с нетронутым кофе. Избавиться от злости на самого себя ему вряд ли кто-то поможет, и точно не в ближайшее время. — Ты же его видел? Как он? — негромко интересуется Леви. Сил нет даже разговаривать. Зик с ответом медлит, и ясно, почему. — Лучше бы не видел. Вопрос был бессмысленный, но очень нужный Леви. Он и без этого представляет, какая картина развернулась перед Зиком в реанимации и стоит перед глазами даже сейчас. Когда-то Аккерман сам увидел подобное, только через зеркало. Тогда он ужаснулся виду, и действительно, такое лучше не видеть. Хотя сейчас бы согласился до конца дней наблюдать собственное безжизненное выражение лица с черными синяками и серой кожей, только бы видеть любимую мордашку такой, какой он в неё влюбился. — Он выкарабкается, я уверен, — пытается обнадёжить Зик, хоть и грусть в глазах свою не скрывает. Уловив, что подбодрить вышло так себе, мужчина неловко мнётся и резко переводит тему: — Когда у тебя экзамены? — Завтра утром первый. По английскому, — нехотя отвечает Леви. Интерес к диалогу пропадает, но Зик его быстро возвращает. — Иди домой и хорошенько выспись, чтобы завтра сдать его на отлично, а я за это попробую уговорить Гришу пустить тебя в отделение. Даже руки вдруг начинают трястись и голова кружиться. Только от чего именно, Аккерман не знает — от радости, что сможет его увидеть, или от страха по той же причине. Действительно ли он так хочет посмотреть на него? Впрочем, выбора у него нет. Если вдруг так получится, и это будет единственная возможность подержать его за руку, пока она ещё теплая, и он её упустит, то проклинать себя Леви будет всю свою жалкую жизнь. — Спасибо, — большего сказать не может. К просьбе Зика относится серьёзно. Ещё немного пилит взглядом больничный пол после их расставания и идёт домой. Сколько ни пытается повторить материал к экзамену, ни одну букву не воспринимает. Всё же согласившись, что это дело бессмысленное, Аккерман идёт спать. Разумеется, и это не выходит, хоть и пытается. Заснуть ему очень хочется, и даже не из понимания, что если не сделает это, то будет рубиться весь экзамен и ничего не соображать, а потому что нужно выполнить указания Зика. Окончить школу с отличием и поступить в хороший университет было на первом месте. Эта цель до сих пор свою важность не теряет, но теперь как-то безразлична и в мыслях Леви занимает лишь малый процент. Ещё впервые, когда он в школе случайно поймал слух о торчке, словившем передоз, ноги как-то странно подкосились, стоило предположить личность этого несчастного. Трепаться на переменах стали чаще, и Леви узнавал всё новые подробности, от которых становилось не по себе, потому что в голове с каждой новой сплетней складывался пазл в ужасающую картину. Когда уже сомнений никаких не было, Аккерман всё равно верить отказывался. Ему хотелось услышать хоть от кого-нибудь, что это не Эрен Йегер, что не его мальчик нарвался на беду. Хотелось, чтобы это была его больная фантазия и с неугомонной задницей Йегера всё было в порядке. Тогда опровержение он попытался найти у его нелюдимой подружки, но по виду Микасы понял, что спрашивать ничего не нужно. Тогда и началась ненависть к себе, дежурство под окнами больницы и упрёки за всё, что сказано и не сказано. От новости, что ещё не всё потеряно, Леви, честно, пустил слезу от радости. Главное, что ещё жив, а умереть на больничной койке ему уж точно не позволят. Эта мысль должна была придавать облегчение и не давать терять надежду, только нихрена подобного. Всё равно переживал и переживает до сих пор. Вспоминает себя, когда сам лежал в тех стенах, с прицепленной к телу кучей трубочек и проводков и абсолютной пустотой в голове. Тогда Аккерман не радовался, что смог выжить, и не был благодарен тем, кто его спас. Тогда он чувствовал только страх и ненависть. Жалел, что всё же не умер. Понимал, сколько бед принёс родным людям, и проклинал себя ещё больше. Это было хуже, чем ломка. Упаси Бог его бедного Эрена пережить этот ужас. Винить Йегера не получается. Леви его не осуждает и даже в чем-то понимает. Конечно, ругал, называл маленьким дураком и идиотом, пряча слезы в изгибе шеи матери, но ни разу не обвинил в случившемся. Вину всецело Аккерман взвалил на себя, потому что не уберёг. Он знал лучше всех, чем это кончается, и всё-таки позволил себе из-за пары грубых слов обижаться и оставить его наедине со своими тараканами и проблемами. Вряд ли сможет себе это простить когда-нибудь, особенно если вся эта история получит наихудший финал. Если и с экзаменом Аккерман напортачит, то от ненависти к себе в этой жизни точно не избавится. Мама ругать не станет, хоть и расстроится, да всё равно и этого не покажет. Ободрит и скажет, что что-нибудь придумают. Только такой исход Леви не нужен. Он изо всех сил хочет хотя бы здесь не облажаться, выполнить условия Зика и осчастливить мать, чтобы полностью быть уверенным в её словах, когда та говорит, что гордится им. Семь часов сна для него, видимо, роскошь уж слишком непозволительная, однако поспать выходит, и даже вроде как выспаться. Выбросить все лишние мысли, кроме как об экзамене, тоже не получается. Между строчек в заданиях постоянно проскакивает это дурацкое имя, разрывая и так ревущее сердце. Насколько хорошо всё же вышло написать экзамен, Леви сказать не может, и опять в груди начинают взрываться фейерверки от ещё одного ненужного сейчас переживания. На выходе из аудитории Аккерман проверяет телефон в надежде увидеть хорошие новости, и, к удивлению, они там есть. На душе появляется одновременно и лёгкость, и неподъёмная тяжесть. Зик сообщает, что с Гришей обо всём он договорился и Леви ждут в любое время. Дальше в сообщении есть ещё какой-то текст, который так и остаётся непрочитанным: Аккерман уже на всех парах мчит на остановку, прыгает в первый попавшийся автобус и только по дороге задумывается, в ту ли сторону он едет. Сегодня ему везёт, и всё же куда надо Леви доезжает. За стойкой регистрации сидит сегодня вместо противной тётки девчонка, наверняка не так давно окончившая колледж. Руки у неё трясутся от волнения, а сама она смущённо косит взгляд, а всё из-за человека, который стоит рядом. Бейдж на его груди гласит «Главный врач Гриша Йегер». — И вот здесь ещё подписать, — дрожащим голосом просит девушка, протягивая ему бумаги. Тот не глядя размашисто оставляет подписи, но стоит краем глаза заметить нового посетителя, сразу отрывается от всех дел. Смотреть в глаза человека, который спас ему жизнь и помог начать всё сначала, очень необычно. Чувства довольно смешанные, и всё по большей части потому, что когда-то Леви пожелал это лицо больше никогда не видеть, но вот уж такая жизнь оказывается шутница. Снова сводит их, и снова не при самых лучших обстоятельствах. — Здравствуй, Леви. «Как твоё самочувствие сегодня?» — должно последовать дальше после его приветствия, как привык слышать Аккерман почти каждое утро, проведённое в госпитале. Когда-то Леви был уверен, что слышит этот голос в последний раз. Ошибся, к сожалению. Зато теперь о его состоянии никто не заботится. — Здравствуйте, доктор Йегер. О чём сейчас думает Гриша, стоит только догадываться. Может быть, гордится, что из доставленного ему на операционный стол полумёртвого заблёванного наркомана всё же получился достойный юноша, или, быть может, так же недоволен их встречей. Знать только ему одному. Доктор быстро разделывается со всей бумажной волокитой, возвращая её обратно девчонке с ресепшена, и зовёт Леви за собой. Пустые коридоры, по которым они идут, пугают своей тишиной. Попадаются медсестры и врачи, с улыбкой приветствуя начальника, а тот лишь учтиво кивает в ответ. На мгновение представив, сколько людей погибло в этом месте и что в любую секунду их количество может пополниться, Аккерману становится не по себе. Не по себе ему вообще не только из-за этого, мрачного в голове хватает. Доктор Йегер молчит до последнего, но, кажется, сам не выдерживает напряжённого молчания. — Голова больше не болит? Рука дёргается в попытке интуитивно коснуться аккуратного шрама на затылке — результата собственной глупости, безупречной работы человека, идущего рядом, и ещё одно напоминание о самом конченом периоде в его жизни. Леви сдерживается, сжимая кулак. Обо всём, что он натворил под кайфом, говорить не хочется. — Нет, — коротко отвечает, намекая, что тему для разговора Гриша подобрал не самую удачную. Он врач, и если для него такой случай — самый обычный рабочий день, то для Аккермана это воспоминания, которые хочется навсегда выжечь из памяти. — Я рад за тебя, — негромко произносит доктор, и Леви верит в искренность его слов. На входе в отделение Аккерману выдают белый халат, бахилы и обрабатывают руки антисептиком. Внутрь он входит уже как на расстрел. Перед ним простирается коридор со стеклянными блоками. Помнит его Леви очень слабо, но одного взгляда хватает, чтобы по спине пробежался холодок. Может, не всплывающие по кусочкам фрагменты памяти виноваты, а страх увидеть в одном из этих стеклянных коробок того, кем дорожит больше своей жизни? Идти старается, не заглядывая внутрь, отсчитывая каждый шаг, и сердце проваливается в пятки, когда мистер Йегер останавливается около одного из блоков. Голову повернуть заставляет какая-то неведомая сила, точно не он сам, и эта сила явно хочет над ним поиздеваться, раз заставляет смотреть на тело за стеклом. Однако Леви послушно смотрит, разглядывает каждый проводок, тянущийся к нему, и упорно игнорирует безжизненное лицо. Это не его Эрен. Не похож. Кто угодно, но не он. И действительно над ним все либо злобно шутят, либо он сам просто отказывается верить. — Давай недолго, — просит Гриша, отпирая дверь, кажется, в ад. Нужно войти, но Аккерман не может. Стоит как дурак на пороге палаты, не решаясь. Боится. А если Эрен вовсе не желает его видеть? Обижался раньше, и обижается до сих пор, только уже потому, что он позволил этому случиться? По его вине он лежит без сознания который день с капельницами и назойливо пикающим кардиомонитором. Так и с чего он должен быть рад его присутствию? — Ты нужен ему, — словно читая мысли, почти шёпотом произносит доктор. Мужественность возвращается только после этого, и то не вся, но на то, чтобы наконец-то войти внутрь, её хватает. Дверь сзади хлопает, отнимая возможность быстрого отступления. Пути назад нет. Нужно посмотреть страху в лицо. Леви никогда не боялся темноты, пауков или клоунов из ужастиков девяностых. Самым большим его страхом была и есть потеря близких. Один раз это уже случилось, и тогда он чувствовал себя самым несчастным человеком на планете. На бис не хотелось, но он будто бы обречён терять близких. Жизнь даёт ему лакомый кусок, а после жёстко отбирает, со стороны любуясь на его страдания. Всё повторяется по кругу, и, видимо, будет повторяться до бесконечности, пока Аккерман не сгинет следом. С Эреном всё было будто впервые. Это был первый раз, когда он полюбил на трезвую голову, и был счастлив просто от коротких сообщений с пожеланиями хорошего дня, а не от смеси химии в крови. Всё было взаправду и наконец-то без лжи. Для Леви. Было ли для Эрена всё так же — Аккерман не знает. До какого-то определённого момента точно да. Он и улыбался искренне, и смеялся громче, а теперь… — Эрен, — срывается с губ. Тяжело здесь находиться, тяжело смотреть на полумёртвое тело, и было бы оно не того, кого любишь больше жизни. Пустым взглядом Леви обводит его очертания в попытке принять действительность. Происходящее он давно осознал, но всё ещё не хочет с ним мириться. Нужно взять себя в руки. Леви легко подхватывает одной рукой стоящий в углу стул и ставит ближе к кровати. С тяжестью опускаясь, он прикрывает глаза. Всё ещё страшно. Стены давят, ничего приятного в этой комнате нет. Десятки проводков, трубки, капельницы и непонятные аппараты наводят ещё большей жути. И пахнет то ли хлоркой, то ли смертью. — Господи… Ведь мог уже лежать в деревянном ящике под слоем земли, а не здесь, на больничной койке, укутанный в одеяло и с дурацкой пикающей машинкой над ухом. Леви здесь не пробыл и минуты, но уже хочет её разбить вдребезги. Да и вообще хочет отодрать все проводки, забрать Йегера себе одному, унести подальше из этого жуткого места и никому не отдавать. Всего, что с ним происходит, Эрен не заслуживает. Не заслуживает лежать на этой простерилизованной белой постели, напичканный всевозможными лекарствами, питаться через трубочку, и таких трусов в своём окружении тоже не заслуживает. В груди что-то щемит от взгляда на его лицо. Реальность не сходится с хорошо заложенным в памяти образом солнечного мальчишки. Кожа, покрытая бледностью, почти сливается с постельным бельём, а некогда мягкие губы, которые так приятно было целовать, сухие и в трещинах. Зато лохматые патлы теперь опрятно спадают на лоб — было кому позаботиться. — Маленький мой, — столько всего хочется сказать, только все слова путаются в единый клубок. Его руку, свободную от капельниц, Леви невесомо касается пальцами. Вместо привычного тепла страшно ощутить трупный холод. Становится легче в каком-то плане, когда опасения не подтверждаются. Однако на большее Аккерман не решается. Нежно водит подушечками пальцев по его костяшкам, запястью и позволяет себе подняться чуть выше. Если сначала страшился посмотреть в лицо, то сейчас глядит как зачарованный и не может оторваться. Йегер и раньше был стройным, с тонкими чертами лица, а сейчас так совсем исхудал, из-за чего и без того огромные глазища кажутся ещё больше. Леви бы сейчас многое отдал, чтобы увидеть их зелень, спрятанную под закрытыми веками. Он бы вообще отдал всё, что имеет, только лишь бы они ещё когда-нибудь открылись. Сдаётся. Как сумасшедший всеми пальцами впивается в обмякшую ладонь и выцеловывает каждый миллиметр кожи. Ни один палец не остаётся не тронутым, а когда всё запястье оказывается в поцелуях, то спускается ниже. Мысленно умоляет себя не плакать, нельзя, только и тут проигрывает. Он беззвучно ревёт, стиснув зубы. Руку из хватки так и не выпускает. — Прости меня, пожалуйста, — исступленно повторяет Леви. — Извини, умоляю, Эрен, извини. От накатившей резко истерики тело начинает пробивать мелкой дрожью. Аккерман пытается успокоиться, да только как, если перед тобой полумёртвое тело самого любимого человека. — Возвращайся, прошу, не умирай. Не оставляй меня… Больше слова не вяжутся, сознание словно отключается, только даже сейчас Леви чётко понимает, что эту смерть он точно не переживёт. Начать всё заново не получится, и точка в заключении о смерти станет и точкой в его жизни. Прижавшись губами к едва тёплым пальцам, Аккерман замирает, успокаивается. Слёзы текут, капая на больничную простынь. Тело словно окаменело, Леви не может даже шевельнуться, а разжать собственные пальцы нереально совсем. Так и сидит, неразборчиво бормоча какие-то глупости о любви, сам не понимая, что несёт. Пиканье монитора перестаёт бесить. Может, просто привыкает и его звук становится фоновым, или, может, рад и даже благодарен этой железяке за то, что напоминает, что шанс ещё есть. Эрен не такой слабак, он не бросит всё. У него ещё экзамены, выпускной на следующий год, сотни конкурсов, где он должен взять первые места, поступление и карьера знаменитого танцора. Так глупо закончить всё Эрен не может. Не в его стиле. Это же Йегер, вездесущая заноза. Он обязательно вернётся, доказав, что так просто от него не избавиться. Пусть даже этот путь усыпан терниями, всё получится. Как Леви однажды по кусочкам восстанавливал всё, что разрушил, так и Эрен соберёт все частички. Они оба справятся. Вместе склеят эти осколки. — Сэр… — женский голосок негромко окликает. Леви с трудом поднимает голову, взирая на молоденькую медсестру, стоящую в дверях. — Вам пора, — сообщает она, с сочувствием глядя на парня. Получив едва заметный кивок, девушка уходит, прикрывая за собой дверь. Аккерман пытается заставить себя встать, да только не представляет, как может уйти, оставив его здесь, в этом мрачном месте. Мысль, что эта встреча может быть их последней, не даёт так просто выйти за дверь. Нельзя так пессимистично мыслить. Будь он снова на этом месте, Эрен бы никому не позволил и на секунду задуматься о наихудшем исходе. Почему тогда Леви позволил себе уже пять раз похоронить его и себя вместе с ним? Всё обязательно наладится. Не может быть другого варианта. Перед уходом Леви аккуратно разглаживает одеяло, повыше натянув его больному. Смотрит на торчащую макушку, понимая, что всё же надо переставать пялиться, ещё будет возможность насмотреться. И на сияющую улыбку, и на режущую зелень глаз. Он может даже не смотреть, если Эрен не позволит. Вряд ли после всех этих событий ему захочется пробовать что-то вернуть и подпускать к себе вновь этого трусливого мудака, который каждый раз своей рожей будет напоминать о самом дрянном периоде, когда он находился между жизнью и смертью. Леви согласится на все условия, лишь бы «хорошо» действительно наступило. Напоследок поцеловав его лоб, Аккерман выходит из палаты. Да, нагло, но ни о чем не жалеет. После этого свидания у Леви остаётся ощущение, что его переехал грузовик, и в то же время на душе появляется некая лёгкость. Нет, переживания никуда не уходят, всё остаётся ровно на своих местах. Несколько минут, проведённые с любимым, помогли жгучей ране перестать кровоточить. А тревога покинет его только тогда, когда до него дойдёт новость, что Йегер очнулся и стремительно идёт на поправку. Этот день проходит спокойнее, чем два предыдущих. У Ханджи даже получается вытащить его погулять, и чтобы убедиться, что друг не грустит, старается сделать ему приятно небольшим презентом в виде упаковки его любимого зефира. Леви ей благодарен, любая поддержка сейчас важна, и Зое отлично справляется. А вечером Аккерман снова идёт в больницу. Теперь он знает, где находится палата Эрена, и без труда находит его окно. Увидеть через него родной взгляд и не надеется, а зачем ещё смотрит в него, не моргая, сам не знает. Ожидая услышать хоть о малейших изменениях в состоянии Йегера, Леви направляется ко входу в больницу. Сегодня дежурит та скромная девчонка, наверное, она сможет ему рассказать, что да как. — Что ты здесь опять забыл?! — сердитый возглас в его адрес заставляет застыть на крыльце госпиталя. Покидающую стены больницы миссис Йегер он сразу не замечает. Видимо, не узнаёт из-за рабочей формы — голубого костюма медсестры. Выглядит она не самым лучшим образом, Леви даже сказал бы ужасно, только кому угодно, но уж точно не ему её судить, и в такой ситуации. Сквозь неутолимую печаль на лице Карлы проступает гнев и обида. Её трясёт от усталости и эмоций. Первое, что приходит Леви в голову, — всё-таки случилось. — Как тебе только наглости хватает заявляться сюда? Что тебе от него нужно? Ещё денег содрать? — женщина, не стесняясь, кричит на всю улицу и скалится в истерике. — Мой муж столько для тебя сделал, и вот чем ты платишь нам? Ребёнка нашего убить хочешь? Леви смотрит на неё, не проявляя никаких эмоций. Пока она в таком состоянии, говорить с ней не о чем. Поэтому лучшее, что он может сейчас сделать, — промолчать и дать ей выговориться. — Что молчишь? Сказать нечего? Он по твоей вине уже четвёртые сутки лежит без сознания! По твоей, понял?! — крик Карлы переходит в рыдания. Даже если бы мог что-то сказать, то Леви бы всё равно не сказал. А какие слова здесь могут подойти? Разве что согласиться с ней и броситься в ноги, вымаливая прощения. Аккерман не знает, кто ещё виноват в произошедшем, если не он. Нужно было тогда пройти мимо того симпатичного дурачка на вечеринке и дать ему совершить задуманное, а не кинуться геройствовать. Жалко тогда стало эту смазливую мордашку, уж больно слишком наивные тогда у него были глаза. Сейчас бы уже не вспоминал ни ту пятницу, ни мальчишку, ставшего королём танцпола. Хотел сберечь, а один хрен ни черта не вышло. Только хуже сделал. Знал больше всех, имел в руках силу всё предотвратить, да только понадеялся на благоразумие, посчитал, что Эрен любит его и ради их любви не станет делать глупостей. Идиот. На миссис Йегер смотреть даже тяжелее, чем на её сына. Впервые Леви видит её без макияжа, ранее всегда отлично подчёркивавшего её красоту и скрывавшего недостатки, с разлохмаченными волосами вместо привычной опрятной укладки. В слезах, ужасе и отчаянии. Она разбита. Карла ему не была никогда симпатична из-за помешательства на сыне, да и тут осудить он её не может. Не мать года, конечно, только всего этого дерьма она тоже не заслужила. Если бы Леви как-то мог её утешить, то точно попытался бы, хоть и прекрасно понимает, что успокоит Карлу не его уход или мольбы о прощении, а только хорошие новости о самочувствии самого главного для них двоих пациента. Её срывает окончательно. Глотая слёзы, упрямо текущие по щекам, и даже не пытаясь их утереть, Карла накидывается на Леви с кулаками, а тот, в принципе, и не удивляется. Бьёт не больно из-за бессилия, как-то слишком по-девчачьи колотит его по груди, пока он не перехватывает её руки и крепко сжимает запястья. Миссис Йегер пытается что-то ещё кричать и вырываться, но слов нет, и она только делает длинные глубокие вдохи, пытаясь унять истеричную икоту, а силы совсем покидают её. — Миссис Йегер, вам нужно присесть, — обращается к ней Аккерман, не уверенный, что его слышат. Он ведёт Карлу к ближайшей лавочке, и она, по крайней мере, не сопротивляется. Садится сама и продолжает бессильно плакать, пряча лицо в ладонях. Нерешительно Леви присаживается рядом, точно не зная, дозволительно ли ему такое. — Лучше бы на его месте снова был я, — тихо сознаётся; голос его совершенно безжизненный. Женский плач даже становится тише после этих слов. Карла, громко шмыгнув носом, отнимает руки от лица, с недоумением глядя на парня. Тот хмур, смотрит поникшим взглядом в пол, и не похоже, что врёт. — Что? — в замешательстве переспрашивает миссис Йегер. — Лучше бы на его месте снова был я, — громче повторяет Леви, на этот раз не пытаясь скрыть свою злость. И опять же сердится не на устроившую ему скандал женщину, а только на себя одного. — Вы можете мне не верить и отрицать, но я в завязке уже два года, и ваш сын мне доказал, что счастливым можно быть и без наркоты. Его жизнь стала для меня дороже, чем моя собственная. Он — лучшее, что со мной случилось. Женщина смотрит на него изумлёнными глазами. Своими словами Аккерман удивляет её настолько, что даже слёзы перестают литься бесконечным потоком, и от истерики остаётся только сырость на щеках и редкие судорожные вдохи. Карла хочет что-то сказать, перебить, возразить, да только беспомощно раскрывает рот, не находя слов. — Я знал, во что он вляпался, и всё равно не смог сберечь. Клянусь, пытался! — оправдывается. — Пытался от всего этого оградить, — Леви тяжело вздыхает и крепче сжимает кулаки. — Не вышло. Карла выглядит совсем потерянной. Глядя на неё, как её пробивает дрожью, а глаза снова наполняются слезами, Аккерман догадывается, о чём она думает. Сердце её окутано неподъёмной виной, и сейчас она жалеет о каждом грубом слове в сторону сына, корит себя за каждый свой запрет ему на ровном месте и стыдится, что не поверила пасынку, когда действительно пора было бить тревогу. — Какая же я дура, — всхлипывает миссис Йегер, снова пряча лицо в ладонях. Её жалко. Несмотря на всю грубость, вылитую в его адрес, Леви жалко Карлу. Несчастная разбитая мать, горе которой ему понятно, ведь несёт он его вместе с ней. И конца и края ему нет. — Я уйду из его жизни, когда он очнётся, — вдруг говорит Аккерман. Впервые произносит это вслух, хоть и решение было принято уже давно. — Не смогу смотреть ему в глаза после всего этого, — стыдно, — не хочу напоминать ему своим присутствием обо всём, что он пережил. Карла резко затихает, утирает рукавом слёзы с лица и поворачивается в сторону собеседника, уставившись на его лицо. Попытка разглядеть подвох оказывается неудачной. — Уверен? — уточняет она. — На его месте мне бы хотелось избавиться от всего, что было связано с этим периодом, — так Леви уже и сделал однажды. — И как же ты… — с недоумением Карла прерывается на полуслове, в конец растерявшись. — Поступлю в другой штат. Уже выбрал несколько университетов. Через несколько лет перевезу туда и маму, и тогда мы точно не пересечемся. Смятение застыло на её лице, не позволяя сказать ничего конкретного. Но, кажется, впервые ей стало стыдно ещё и перед Леви. — Спасибо, — бормочет Карла. Аккерман только кивает в ответ. Она хочет сказать что-то ещё, и очень много, только не может подобрать верных слов, и, совершенно неожиданно для них двоих, тянется с объятиями. Леви замирает, позволяя сделать ей это, а после боязливо кладёт руки ей на лопатки. Он рад, что всё-таки смог её утешить, а его поддержку она приняла. Почему — не знает. Может, поверила, что зла Эрену он никогда не желал, и поняла, что теперь они вдвоём с ним в одной лодке. И Леви искренне верит, что из этой лодки они смогут выбраться, не пойдя ко дну.