Меченый

-… Понять ничего не могу! — наконец взорвался Тихонов, громко хлопая по клавиатуре, затем отодвигаясь от компьютера и вскакивая, начиная ходить кругами по лаборатории. Видок у него был, прямо-таки скажем, слегка сумасшедший. — Что? — Белая откинула волосы назад. — Вся техника упрямо показывает, что перед появлением этого ребенка на нашей лестнице в сети был технический сбой! Все камеры, что у нас были, прямо-таки мистическим образом погасли! И только как вызванная Галиной Николаевной «скорая» забрала ребенка, все восстановилось. Не понимаю… *** — Он уже неделю без сознания, — сообщала Галине Николаевне бесстрастная медсестра, — его раны и прочие повреждения вызваны исключительно причинами извне. Он недоедал, голодал. Явно отстает от сверстников в физическом развитии… У него много старых повреждений, сломанные ребра, запястья, переломанные пальцы… — Защитные переломы? — Да. Судя по всему, его даже не били — истязали годами. И делал это явно тот, кто сильнее его. Рогозина лишь сжала зубы: она встречала многих жертв домашнего насилия, но обычно такие родители пытались любыми средствами скрыть подобное. А тут — едва не убили, да еще таким зверским способом! Хуже того — она не могла представить, что этот маленький и слабый ребенок мог такого сделать - чтобы заслужить избиение! Чудовищно! — Но раны странным образом заживают, причем неестественно быстро… Ни я, ни лечащий врач такого еще не видели. — Вы зафиксировали все? — Да-да, соответствующим образом. — Кивнула медсестра. — Вы, в принципе, можете пройти к нему… — Мы пытаемся найти его родных, но пока глухо, — признала полковник, — по ориентировкам он не проходит, среди «потеряшек» его тоже нет, по образцам ДНК в базе никто ему не подходит. Ищем. — Их обязательно надо привлечь к ответственности за такое отношение к ребенку! — Обязательно, — проговорила женщина и, надев на себя белый халат и бахилы на ноги, шагнула в палату. Потом пришлось тщательно помыть руки, и только после всех процедур можно было зайти в больничный бокс. Даже у много видевшей на своем веку женщины защемило сердце — настолько измученным выглядел и без того слабый ребенок, лежащий среди белых простыней. Мальчика было решено не подключать к аппаратам искусственной вентиляции легких — он дышал самостоятельно, но пульс и общее его состояние все равно проверяли. До сих пор неизвестно было ни его имя, ни точный возраст. Она подошла ближе. Господи! Какой же он был худой! Сквозь белесую, тонкую кожу светились сеточки вен. Руки украшали жуткие шрамы, порезы, ожоги, которых она тогда не заметила… Лицо уже не напоминало лоскутное одеяло, выглядело чуть лучше, но пока оно было покрыто синяками и царапинами. Еще оно было белым — будто бы ребенок мало бывал на солнце или видел дневной свет. Но он ясно дышал, хотя иногда хрипло — сломанные ребра мешали. Мальчик был в бинтах, пластырях… Руки «украшали» капельницы, в которых в организм поступало лекарство. Ребенок был все так же без сознания. Рогозина, превозмогая себя, подошла к койке. И села напротив него, самыми кончиками пальцев дотронувшись до его руки. Она оказалась неожиданно ледяной. Женщина чуть испугалась. Полковник упрямо дотронулась до жилки на шее, не слишком доверяя тому, что чувствует и видит, но ощутила пульсацию. Успокоилась почти сразу. Но не успела она отдернуть руку, как веки на лице мальчика чуть дрогнули, а затем глаза распахнулись… *** Рогозина не знала, как мальчик поведет себя, увидя ее, незнакомую женщину, но, похоже, мальчик был явно не в том состоянии. Он заметался в постели, и полковник сразу же подозвала дежурную медсестру. Было видно — он кричит от боли, но почему-то беззвучно. Та сразу же подозвала бригаду врачей, а те быстро выставили ее за дверь. Полковник принялась терпеливо ждать. *** — Если вы намереваетесь что-либо узнать, то это бесполезно, — сообщила ей только что вышедшая из бокса медсестра. — Почему? — Потому что ребенок пока потерял возможность говорить. Неясно, восстановится ли речь у него вообще… Стресс, боль — все это ударило по нему. Сейчас он снова без сознания — болевой шок… — Бедный… — Приходите позже, сейчас ждать и надеяться на что-либо бессмысленно. *** — Несчастный ребенок, — жалостливо проговорила Валентина Антонова, когда полковник, а по совместительству — лучшая подруга, поделилась с ней увиденным в больнице. — Неужели ничего нельзя сделать? — Пока ничего, нужно только ждать. Он из-за этих… голос потерял, даже врачи не знают — будет ли говорить этот мальчик вообще, или нет. Мы, ведь, даже имени его пока не знаем, — пожала плечами Рогозина, — ни в базах, нигде еще информации о нем нет. Мы даже международные сводки подняли — ничего. Она глотнула опостылевший за день очередной кофе. *** Мальчик пришел в себя полностью через трое суток. Врачи только удивлялись — как быстро заживают на его теле раны, ссадины, синяки и порезы. Но малыш молчал. Боялся малейших прикосновений, плохо реагировал на чужих, моментально сжимаясь в комок и прячась ото всех под тонким одеялом. Многим не удавалось подойти — будто бы сверхъестественной силой от него отталкивало. Мальчика все-таки обследовали; выявили, что у него проблемы со зрением, подобрали правильные очки с нужными линзами и по размеру. Кстати, он был очень удивлен этим, поначалу не понимал, что эти очки были предназначены ему. К нему зашла и Рогозина. Увидя ее, мальчик попытался сделаться как можно незаметнее. Вставать с постели он еще не мог — был еще пока слишком слаб. — Тише-тише, — как можно мягче проговорила женщина, приближаясь к нему маленькими шагами. — Я не причиню тебе вреда, не сделаю больно… Судя по всему — мальчик не особо вслушивался в ее слова, но дрожать перестал, отпустил край одеяла. Видимо почувствовал, что агрессии в ней нет. Рогозина присела рядом, на край его постели. Она обратила внимание, что у мальчика ослепительно зеленые глаза, очень большая редкость нынче. — Я знаю, что ты не можешь говорить пока, но, может, ты напишешь или нарисуешь ответы на мои вопросы?.. И первые же слова, выведенные мальчиком на листке бумаги детским, корявым почерком, привели полковника в полнейший шок…