я, ты, мы

Обои, пропитанные сигаретным дымом. Бутылка дешевого виски на столе. Совсем еще юные, но уже изуродованные собственными и чужими ошибками, души. Посреди всего этого хаоса — Ли Джено: трясущиеся руки, ужасные мысли, бездумные жестокие фразы. Фразы которые ранят глубже, чем любое оружие. — Это все было большой ошибкой, — говорит почти безэмоционально Марк, глотая алкоголь прямо из горла. Джено не знает, что ответить. Не знает, как исправлять ошибки. Не знает, почему эти ошибки случаются постоянно только с ним одним, будто бы он и есть — одна большая невразумительная ошибка. — Ты хочешь сказать, что и наши чувства тоже были ошибкой? — произносит Джено, сидя рядом с мрачным Марком, не смотрящим на него с привычным теплом и заботой; в его взгляде читается лишь сплошная отреченность, от которой Джено становится тошно. В какой-то мере ему становится тошно и от себя самого: он вновь чувствует себя единственным, кто старался, тянулся, просился, молился и разбивался. А теперь вновь делает это все за двоих: начинает по вечерам перед сном читать Библию, а пятничными вечерами смиренно дожидаться Марка, где бы тот ни был. Джено и не хочется даже думать, где тот пропадает, действительно ли задерживается на очередной работе или просто-напросто в очередной раз легкомысленно, без последствий и обязательств с кем-то трахается — в туалетной кабинке клуба или на грязных постелях мотеля. В какой же момент у них все пошло под откос? — Да, Джено, — отвечает так холодно, что у того стынет даже вечно горячее сердце, — Они тоже были ошибкой. Большой ошибкой, последствия которой теперь причиняют боль и тебе, и мне. — А ты думаешь, что мне будет не так больно, если бросишь меня, да? — Да. Джено хочется отчаянно кричать, ломать, бить, истекать кровью, но получается лишь тяжело выдохнуть и ладонью нервно зачесать непослушные волосы назад. Он понимает: Марк всегда думал лишь о себе, не подозревая о тех чувствах, которые испытывает Джено, находясь рядом, держа его за руку, касаясь разбитых и не раз целованных губ, отдаваясь ему на старом скрипучем диване в гостиной. Марк всегда любил его не так, как того хотелось Джено. Но он научился с этим мириться: безукоризненно молчать о скребущихся кошках на душе, не задавать лишних вопросов, засыпать в одиночку на холодных простынях. Джено научился жить с этой болью, а Марк причиняет ему очередную — смертельную — рану. Люди ведь неисправимы, да? Неисправим и Марк, в очередной раз ломающий Джено напополам, как спичку. \ Джено думает о том, что, наверное, ломать людей — это нормально. \ Может быть, у Джено бы все прошло, зажило, забылось, но очередная ночь в баре его вновь губит. Ночь, когда он по воле случая вновь видит Марка и понимает: нет, ничего не прошло, не зажило и не забылось. Его кожа все еще прекрасно помнит горячие прикосновения. Его губы все еще помнят вкус чужих. Его глаза все еще наизусть знают каждую родинку на марковом теле. И с этим справиться не помогает ни литры выпитого алкоголя, ни бессмысленные разговоры с незнакомцами, ни пачка сигарет, ни быстрый, почти бесчувственный, секс с первой попавшейся девушкой или парнем. Джено не помогает ничего, потому что у него маячит в голове неоновыми буквами в любой момент его жизни: «Не могу жить без Марка, но и простить тоже — не могу». Марк въелся ему под кожу, пропитал собою всю одежду, застрял в воспоминаниях. Может, радостных моментов у них было не так уж и много, но они были чудесны, они были особенно счастливыми, потому что тогда весь мир останавливался лишь для них двоих. Теперь же весь мир останавливается лишь для Джено и не начинает двигаться вновь ни после слез, ни после долгих криков, ни после бесконечной изнурительной боли в сердце.