я, ты, мы

Летом Джисону холодно. Ему никогда не бывает тепло, но летом почему-то особо холодно. Будто бы вместо привычных сорока по Цельсию приходят зимние морозы: асфальт плавится под ногами, а Джисон мерзнет, покрываясь ледяной коркой. \ Среди школьных кабинетов из-за тяжелой дубовой двери музыкального кабинета доносится тихая мелодия: меланхоличная и такая же холодная, как джисоново лето. Ченлэ. Кожа — белее мела. Тонкая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Вечно растрепанная копна волос и смиренный печальный взгляд, направленный в пустоту. Джисону всегда было интересно, что же там такого в этой пустоте? Ченлэ ловко перебирает пальцами по черно-белым клавишам старенького фортепиано. Джисон стоит, опираясь о дверной косяк, и тонет в мыслях. Ему самому становится грустно от того, насколько печальной звучит музыка Ченлэ. Это правда то, что он чувствует в глубине души? Так играть может только тот человек, у которого промерзли все внутренности, растрескавшись на крохотные льдинки. Страшно. В музыкальный кабинет неприметно заглядывает вечернее солнце, но и этот свет, проницающий сквозь тонкие занавески и пыль, кажется холодным, будто лунным. Здесь все такое холодное, что даже Джисону, привыкшему к вечной мерзлоте, становится не по себе. Но холоднее всех — Ченлэ, уже давно закончивший играть на фортепиано и просто смотрящий на клавиши инструмента. — Так и будешь там стоять, Джисон? — не оборачиваясь спрашивает тот, а Джисон вздрагивает. «У него что, глаза на затылке?». — Пойдем уже, скоро будет темнеть, — произносит негромко Джисон. Его голос отдается эхом в просторном помещении — пыльном, заставленном инструментами и полками с книжками. Эхо тонет где-то между барабанами и контрабасом. Ченлэ в ответ кивает и встает, направляясь к выходу. Он проходит мимо Джисона, и в этот самый миг тот чувствует ледяной ветерок от Ченлэ. Он промерз насквозь. \ Ченлэ сидит на подоконнике, высунув ноги в открытое окно. Одно неловкое движение, и он полетит вниз и рассыплется. А после забудется. И больше не будет тихих мелодий за дубовой дверью музыкального кабинета. Не будет взглядов в пустоту. Не будет посиделок в тихом кафе возле школы. Не будет ничего, что напоминало бы о Ченлэ. Джисону хочется обнять его за талию и притянуть к себе, крепко-крепко прижать и не отпускать: может, хоть так он не разобьется? Или все-таки просто выскользнет призраком из джисоновых рук? Он тяжело вздыхает. За горизонтом скрывается вечернее солнце, трепещущее в лиловых красках заката. Может, это и есть та пустота, в которую так настойчиво смотрит Ченлэ. Интересно, а что такое вообще эта пустота? Джисон найти однозначного ответа не может. Ему просто хочется, чтобы Ченлэ больше не смотрел в пустоту. Ему хочется, чтобы Ченлэ смотрел на него. Смотрел так, как он сам смотрит на Ченлэ. В музыкальном кабинете вновь тишина. Немного пугающая, безмятежная и робкая. Джисон хочет, чтобы Ченлэ хоть немного оттаял. Джисон пытается отогреть его горячим шоколадом из ближайшей кофейни, вечерним солнцем в парке, своими неловкими шутками и смущенными улыбками. Пускай Ченлэ и ледяной, но с ним Джисону становится теплее. Странно. Очень странно. Но и Джисона многие тоже называют странным, но только не Ченлэ. Ченлэ иногда называет его дурачком, еще реже — настоящим придурком, но каждый раз это выходит как-то по-теплому, и от Ченлэ это как-то необычно. — Почему ты вообще со мной общаешься? — спрашивает один раз он. Джисон ненадолго задумывается и после тепло отвечает: — Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким. — Так ты альтруист что ли? — спрашивает Ченлэ, усмехаясь. Звучит холодно и отстранено. — Нет, я твой друг. Усмешка тотчас исчезает с лица Ченлэ, и он стыдливо отводит взгляд в сторону. Кажется, он не ожидал такого ответа: повисает тишина, но в ней им двоим находиться вполне привычно, поэтому она не смущает, не стесняет, не выводит из себя; тишина — их привычка. — Спасибо, — отвечает Ченлэ вполголоса. Это «спасибо» уносится легким летним ветерком навстречу вечернему солнцу, которые тонет за горизонтом, погружая их город в светлую звездную ночь. \ Ченлэ несмело, но уверенно (как странно — опять), по пути домой из школы берет джисонову руку в свою, переплетает пальцы и все еще не смотрит ему в глаза. Кажется, он очень смущен, потому что кончики его ушей предательски краснеют. Мило — подмечает Джисон и улыбается себе под нос. Держать Ченлэ за руку оказывается вовсе не неприятно, а очень даже тепло. Джисону приятно. Он легонько улыбается себе под нос и почти спотыкается на ровном месте, извиняется за неуклюжесть перед Ченлэ, пока тот обеспокоенно на него взглядывает, и чувствует, что у него чуточку быстрее бьется сердце. Еще чувствует, что, может быть, совсем немного отмерзает. — Ты дурачок, — смеется Ченлэ, а Джисон смущенно отводит взгляд и тихонько произносит: «Красивый». Кажется, Ченлэ не слышит, а может, и слышит, но никак не отвечает: лишь улыбается, отворачиваясь в сторону, чтобы Джисон не заметил. Может быть, они вдвоем смогут наконец-то согреться. Было бы замечательно почувствовать тепло впервые за целую вечность. С Ченлэ спокойно и мирно. Очень спокойно и мирно. Весь остальной мир рядом с ним перестает существовать. Джисону думается, что, наверное, тепло там, где неугомонно трепещет сердце и где наливаются румянцем щеки. \ Мелодия, доносящаяся из-за двери, ведущей в музыкальный кабинет, на этот раз звучит радостнее и живее. Джисон даже улыбается, сам не осознавая того, что наконец-то не мерзнет в лучах летнего солнца. Он наконец-то согрелся.