я, ты, мы

1936

Яркие прожекторы слепят глаза, заученные наизусть фразы ласкают слух, тихие восхищенные вздохи на фоне доводят до мурашек. Джемин завороженно глядит со стороны на происходящую магию в съемочном павильоне, тихонько смотрит из-за угла на отточенную до идеала работу актеров, наблюдает за каждым их движением: импровизированным и по сценарию. Он очарован всем тем действом, которое происходит здесь и сейчас: тихий шум ламп, шум хлопушки, указания сценариста и режиссера, возня декораторов и костюмеров. Джемин немного теряется в этой толпе ровно в тот момент, когда съемки очередной сцены заканчиваются громким «Снято!» и всюду поднимается кипишь и разносятся громкие возгласы — Джемин теряется в творческом хаосе неприметной букашкой, подбирающей с пола мусор, поправляющей декорации и все так же восхищенно вздыхающей по всему тому неуловимому волшебству, которое творится здесь: оно чем-то даже похоже на настоящее таинство. В перерыве Джемин старается краем глаза уследить за главным творцом всего происходящего волшебства, незаметно поглядывая на него со стороны. Ли Джено — молодая восходящая звезда, идол нации, предмет восхищения миллионов женщин. Джемин никогда не понимал, что такого в нем находят все окружающие, пока сам не увидел его лично: статный, высокий, источающий необъяснимую ауру какой-то неописуемой магии. В нем завораживало все, начиная от лакированных туфлей, до расстегнутых верхних пуговиц накрахмаленной рубашки и растрепанных прядей почти угольных волос. Джемину даже не приходилось с ним ни разу общаться, но даже так он пал пред его очарованием, просто подав ему один раз жакет, перекинувшись парой внезапных и случайных взглядов, наблюдая за его игрой со стороны. Вот только На Джемин — одно сплошное разочарование, которому никогда не быть ровней подобным Ли Джено. Он-то и не пытается, честно говоря — ему это и не нужно. Джемин довольствуется малым: своей пыльной съемной квартирой на окраине огромного пышущего жизнью города, тихо играющим стареньким граммофоном, доставшимся от родителей, и Ли Джено, остающимся для него всегда чем-то недосягаемым — почти что идолом. Джемин не может не влюбиться, пускай это запретно, пускай этого никогда не поймут, пускай он сам боится этой любви, как огня, но Джено каким-то образом разжигает этот огонь лишь сильнее — вот бы Джемину сгореть в этом пламени и не чувствовать того, что он чувствует сейчас. \ Съемки всегда незаметно перетекают из суток в сутки — иногда без перерывов: из ночи в ночь, изо дня в день. Джемин бывает даже теряется во времени и числах, забывая о сне и еде, вовлекаясь в процесс с головой. Творческий беспорядок чем-то очаровывает, чем-то отталкивает, но всегда непременно заставляет отдать всего себя без остатка. Так отдает себя искусству и На Джемин, будучи лишь закулисным помощником по декорациям, который на деле лишь подбирает разбросанную мишуру, мусор, а порой — если посчастливится — даже помогает принести декорации или костюмы. — Малый, сбегай, купи сигарет, — говорит один из сотрудников Джемину почти шепотом, чтобы не отвлекать других от творящейся магии. Джемин привык быть мальчиком на побегушках для всех остальных, поэтому кивает головой и в тот же момент бежит в ближайший магазин. Там он по-быстрому покупает нужное, на сдачу берет себе сидр — все равно никто не спросит — и бежит поскорее обратно на площадку, чтобы ничего не пропустить. Больше всего Джемин почему-то боится пропустить Ли Джено. — Отнеси их Ли Джено, — говорят Джемину, когда он протягивает пачку сигарет незнакомому сотруднику. Он слегка пугается. — Он, наверное, в гримерке. Джемин чувствует себя в этот момент так, будто бы его отправляют на съедение львам. Он совсем не спеша направляется по указанным ориентирам к гримерке, с минуту топчется у двери, репетируя то, что скажет, и тихонько стучится. Проходит пара секунд, никто не отвечает, и Джемин уже собирается выдохнуть с облегчением, но в тот же момент ему отвечают: — Входите. Джемин, встрепенувшийся от неожиданности, входит в небольшую комнату, залитую золотистым светом. Первым делом ему в нос бьет запах сигарет, после — аромат дорогого одеколона. От такого амбре Джемин почти щурится, но невольно признает, что этот запах как никак лучше описывает Джено, стоящего к нему сейчас спиной. Он лениво оборачивается, осматривает Джемина совсем безэмоционально, почти холодно, и приподнимает одну бровь, мол «что тут забыл?». — Меня просили вам передать, — Джемин протягивает Джено пачку сигарет, зачем-то слегка склонив голову в почтении. — Ну слава богу, — отвечает ему тот и забирает упаковку, вытаскивая один сверток с табаком, попутно поджигая его зажигалкой, вытянутой из кармана выглаженных брюк. Они вдвоем здесь одни, и Джемин не находит сил оторваться от Джено, изящно закуривающего сигарету и выпускающего облачка дыма изо рта с огромным облегчением. Отчего-то Джемин находит его жутко привлекательным, когда он курит. Джемин не знает, что теперь ему делать: уйти, остаться, что-то наконец-то сказать или промолчать, как обычно. — Паршивые сигареты, — вместо Джемина говорит Джено. — Кстати, как и сюжет фильма. Не находишь? У Джемина остаются силы лишь, чтобы сказать: — Я думал вам нравится, раз уж согласились сниматься. Джено хмыкает и по-фирменному улыбается: от такой улыбки сходят с ума девушки, а вместе с ними и Джемин — но он сходит с ума от нее по-особенному сильно. Это ощущается и в груди, и в кончиках пальцев и даже в воздухе. — Можно на «ты»: мы же, вроде, ровесники, — отвечает Джено. — А сюжет просто, как и обычно, такой, чтобы заработать побольше. Джемин непонимающе хмурится. — Ты правда думаешь, что все фильмы, в которых я снимаюсь, мне нравятся? — Джено усмехается, а Джемина от этой недоулыбки корежит. — Ни один из этих фильмов не войдет в историю и никому не запомнится: они все пустышки в помпезной оболочке, — продолжает он почти без паузы, — прямо как я. Джемин пытается переварить сказанное, пока Джено так же безразлично стряхивает пепел прямо на пол. Даже в этот момент он выглядит подобно неземному существу — ангелу, упавшему с небес. «Пустышка в помпезной оболочке». — Но зато люди идут на фильмы, чтобы увидеть меня, — Джено вновь коряво улыбается, глядя на себя в зеркало и втягивая сигаретный дым. Он знает себе цену — жизнь учит. Но жизнь и ломает: это видно по идеальной осанке, потухшему взгляду и излишне выпирающих венах на висках. \ Перерыв съемок, длящийся всего неделю, Джемин переживает с огромным трудом, не находя себе места, потому что все время думает о Джено, о том, как заглянул за кулисы его потрясающей голливудской жизни, о том, как открыл в нем что-то ранее совсем неприметное. Трещинку? Интересно, все ли в том павильоне с трещинками: и режиссер, порой раздраженно высказывающий что-то персоналу, и костюмер, цепляющий булавки на большеватую одежду, или только Джено? А может, трещинка или даже несколько есть и у Джемина? Об этом он не задумывался. Вроде, у него ничего не болит, ничто не терзает ему душу, не тяготит. Но разве от трещинок дом в один миг рассыпается? Нет, они расползаются медленно-медленно и лишь спустя долгие годы ломают, безжалостно крошат в пыль остатки всего живого. Это наивно — полагать, что их возможно ощутить. Джемин за выходные успевает отрывочно вспомнить все снятые сцены, несколько раз прогнать в голове эпизод с Джено в гримерке, пересчитать, сколько сигарет он выкурил в тот день, и совсем невзначай уловить запах Джено на манжетах своей рубашки. Он чувствует себя одержимым Джено во всех смыслах, потому что для Джемина он везде и повсюду, даже если рядом его нет — ощущать его присутствие Джено становится сродни привычке. \ Новый день — новые съемки и новые проблемы. Джемин ловит себя на мысли, что ему ревностно от того, что на губах Джено не его губы, а чужие — выкрашенные в пламенно-алый. Джемин даже не может вспомнить имени актрисы, для нее он придумал кодовое название — «та самая, которая целует Джено во время последней сцены». Выходит как-то пренебрежительно и совсем некрасиво, но Джемину, откровенно говоря, по этому поводу волноваться не хочется, потому что от сцены с поцелуем его ненароком тянет блевать. Поэтому он, разворачиваясь, уходит; несколько раз извиняется, пробираясь между декораций и людей за кулисами, а после, когда, наконец, оказывается на улице, вдыхает свежий воздух полной грудью. Моросит легкий, но жутко холодный дождь, но от него Джемин даже не пытается спрятаться: только идет по вымощенной дорожке, засунув руки в карманы, смотря себе под ноги. Думать не хочется ни о чем, но все же он невольно думает о Джено, о его голосе, его взглядах и о его губах. Многие говорят, что Джемин неуверенный и слишком тихий, но на деле не то чтобы он неуверенный — Джемин скорее просто разочарованный: порой в себе, порой в человечестве, порой в целом мире. Но чаще всего все-таки в себе, а особенно в тот момент, когда начал осознавать происходящее. \ Джемин остается допоздна, чтобы прибрать оставшиеся декорации из павильона, выбросить многочисленные окурки из пепельниц, перебрать стопки со сценариями, пролистать многочисленные строки персонажей и в очередной раз включить прожекторы и постоять в их свете. Они слепят глаза, когда Джемин осторожно поправляет одежду и наивно представляет себя на месте актрисы, представляет, как держит Джено за руку, как целует его суховатые губы с едким привкусом сигаретного дыма и теряет любые остатки здравомыслия. Похоже, он и правда сходит с ума. Разве о таком думают здоровые люди: о поцелуях с незнакомым мужчиной, о сбивающихся ударах сердца, о бессмысленных порывах любви? — Ты что тут делаешь так поздно? — Джемин вздрагивает, когда из мечтаний его вырывает чужой низкий голос. Он оборачивается и сперва из-за яркого света не различает темный силуэт. Постепенно, когда глаза привыкают, Джемин различает в нем Джено. Он в белой рубашке навыпуск и пиджаком, закинутым рукой на плечо, смотрится расслабленным, уставшим и все равно разительно красивым. Несколько прядей идеально уложенных волос сейчас спадают ему угольно-черными лентами на лицо — Джемину плохо от того, как хорошо. Он тормозит, отвечая не сразу, отчего неловкая тишина затягивается. — Нужно было убрать кое-что, — выходит неуверенно. Джено угукает, слегка ухмыляется, кивает, потирает затылок и произносит так, будто бы они вдвоем закадычные друзья: — Если ты закончил, то не против выпить со мной в баре неподалеку? / Ну, а откуда Джемину взять силы, чтобы отказать Ли Джено? Потому спустя минут десять они вдвоем уже сидят за стойкой бара, на фоне играет тихая музыка, а сам Джемин гоняет кубики льда на дне стакана, наблюдая как те бьются о стенки и тихонько хрустят. Алкоголь бьет в голову почти моментально, заставляя картинку перед глазами слегка рябить, звуки приглушаться, а мысли беспорядочно мешаться в одну неразборчивую кашу — Джемин слишком легко поддается действию напитков, которые крепче чая. Кто бы мог подумать, что Джено позовет Джемина выпить с ним? С чего бы вообще? Может быть, ему одиноко, а может, нужно просто отвлечься, избавиться от всех знакомых людей и выговориться незнакомцу — Джемин ведь для него не более, чем незнакомец, да? Он рассматривает идеально очерченный профиль Джено, его напряженные ладони, на которых выступают паутинкой вены, крутят в руках стакан с рыжевато-янтарным напитком, из-за ворота расстегнутой рубашки виднеются ключицы — Джемин невольно засматривается, глотая горький напиток. Он думает о их разговоре в гримерке, о сюжете, о помпезной оболочке и пустоте. Отчего-то ему кажется, что Джено далеко не пустой внутри — не похож он на человека без смысла — Джемин в этом почему-то уверен, как ни в чем другом. По крайней мере, ему хочется в это верить. — Слушай, — немного пьяно произносит Джемин, наблюдая за тем, как Джено отрывается от гипнотизирования стены с напитками. Кажется, в здешнем золотистом свете он даже сияет в полутьме. Джемин завороженно продолжает: — Помнишь, ты говорил про фильмы и сюжеты? Джено хмурится, пытаясь припомнить, а после кивает. Джемин продолжает, пока у него все еще осталась храбрость, чтобы так по-простому говорить с Джено: — Мы ведь можем создать наш собственный сюжет. — К огромному сожалению, Джемин, жизнь — это не фильм, в котором все подчинено нашей воле, — отвечает Джено, выпивая содержимое стакана залпом. Джемин невольно закусывает губу, наблюдая за ним, за движущимся под кожей кадыком, за венами, проступающими сквозь тончайшую кожу на шее, за слегка пьяным, но все еще чарующим взглядом. — Мы не можем переснять сцену, не можем вырезать скучные моменты, не можем четко следовать сюжетной линии. Знаешь, по сути ведь-то нам почти ничего и не подвластно, — Джено как-то криво, почти разочаровано, улыбается, глядя в пустой стакан. — Мы просто живем, поддаваясь течению, потому что плыть против него слишком опасно и жутко сложно. — Ты ведь даже не пробовал. Джено оборачивается на него и глядит отчасти несчастно, все еще улыбаясь самыми уголками губ. Джемин находит его очаровательным — совсем не пугающим, каким он может показаться большую часть времени. — А ты даже не знаешь меня, чтобы делать такие выводы, — Джено режет Джемину сердце своими словами. — В этой жизни ничего не дается просто так, — произносит Джено закатывая рукава рубашки, обнажая невинную, не видевшую солнца кожу: на ней — пурпурные отпечатки чужих рук. — Ни-че-го. Джено проговаривает это с каким-то скрипом в голосе и еле заметной болью на лице. Джемин не понимает ровным счетом ничего, но хочет обнять его, поцеловать в макушку и утешить. Пускай целый мир не поймет, пускай его потом отправят в психбольницу, пускай Джено оттолкнет, но Джемин чувствует к нему привязанность, сравнимую с самой большой любовью на свете, и это невозможно изменить — точно не здесь и не сейчас. \ Каким-то образом их вечерние походы в бар становятся традицией: Джемин специально задерживается допоздна, а Джено непременно приходит такой же растрепанный и непередаваемо красивый, чтобы пригласить его выпить. Наверное, ему жизненно необходимо разговаривать с кем-то по душам, чтобы залечить свои раны — Джемин надеется, что может ему помочь хотя бы немного. К сожалению, такие раны не лечатся бинтами и спиртом. Джемин, явно похмелевший после выпитого алкоголя, и Джено, слегка покачивающийся, но все равно поразительно очаровательный, вдвоем выходят из бара и привычно идут по опустевшим улицам города. В свете фонарей Джено напоминает Джемину призрака из снов. Они топают шаг в шаг в неизвестность темных переулков, где развешаны постеры, где беспорядочно расставлены мусорные баки, где пахнет сыростью. — Постой, — произносит Джено в темноте, слегка пугая Джемина. Его низкий голос тонет в ночи, смешивается с тихим шумом спящего города и попадает Джемину в самое сердце мелкими иглами. В полумраке ему удается различить черты Джено: острые, изящные — проведи по ним пальцем и обязательно порежешься. Он смотрит на Джемина дольше положенного и дышит немного быстрее и жарче, чем следовало бы. Он близко — он может сделать с Джемином что ему угодно. Но решается только на обжигающий поцелуй и обжигающее прикосновение рукой к щеке: Джемин не отскакивает, как ошпаренный, а наоборот льнет ближе, поддаваясь моменту. Ему жарко и дышать становится нечем, но это становится чем-то настолько несущественным, что Джемин забывает об этом, отдавая Джено свою нежность в надежде, что это ему поможет. Они вдвоем дышат быстро-быстро и тянутся друг к другу, чтобы между ними вообще не осталось свободного пространства, но Джено этот порыв приостанавливает, произнося на выдохе колющее: — Это останется нашей тайной. В темноте Джемин различает лишь его губы, подрагивающие от долгого поцелуя. Он ощущает всем телом жар Джено, который ускользает от него в тот же миг, словно мираж или сладкий сон. Он исчезает, оставляя Джемина желать большего, оставляя его наедине с непонятными съедающими чувствами и сумасшедшим сердцем. Джемин смотрит вслед Джено, различая лишь его силуэт, и тихонько выдыхает, будто бы любой намек на чувства разобьет его на осколки потрескавшегося фарфорового сервиза.