я, ты, мы

Сычен находит забавным во время пары наблюдать за Тэеном из дальнего угла аудитории, видеть, как тот усердно пишет конспект, перерисовывает графики, начерченные преподавателем, и навостряет уши каждый раз, когда профессор рассказывает очередную теорему. На вопрос «Все понятно?» он всегда кивает головой — Сычен не может поверить, что он разобрал хоть одно из слов, потому что сам перестал слушать уже спустя пять минут с начала лекции. Может быть, причиной стал именно Тэен? Пара заканчивается, и Сычен медлительно прячет в рюкзак свою тетрадь, в которой он не написал ни одного слова, и исписанную почти до истощения ручку, которую он купил еще в старших классах школы. Краем глаза он следит за Тэеном, который роняет на пол пенал, судорожно собирая его содержимое. Сычену отчего-то хочется подойти и помочь, и он не понимает, откуда в нем берется этот странный порыв. Сычен потерялся. Потерялся в университетских коридорах, в своих чувствах и в самом себе. Он пугается этих эмоций, которые испытывает в последнее время больше, чем грозы во время поздней дождливой осени. Сычен прячет их под мягким бомбером, под натянутой улыбкой, под листам своей тетради, где написаны невысказанные признания — он сам не знает, кому они предназначены: от анонима анониму? Пыльные девяностые, кассетный плеер в кармане, приторно-сладкая жвачка во рту — Сычен пытается найти в этой приторности какое-то утешение, пока город укрывает легкой морозной моросью, а самого его накрывает с головой осознание безысходности. Руки в карманах — взгляд в сырую землю. На ней — масляные радужные разводы, прилипшие жевательные резинки, окурки, плавающие в лужах. Сычен безрассудно вступает в самые глубокие в своих тонких кедах и слегка вздрагивает, когда его стоп касается холодная, почти ледяная, вода. Дома из рюкзака он достает тетрадь, ручку и вырванные помятые листы, покрытые брызгами кофе, в которых расписаны самые сокровенные чувства. \ Понимание влюбленности бьет Сычена в один прекрасный момент тяжелым ударом куда-то в грудь — в самое сердце, как это обычно и бывает. Он смотрит в потолок, сверкающий ледяными красками в ночи и понимает, что дышать ему становится сразу же жутко тяжело, даже невыносимо больно, а безвольная мышца в груди бьется быстрее и быстрее, только и заставляя Сычена отчаянно глотать столь необходимый воздух в легкие. Сычен не понимает себя. Не понимает, почему это чувствует. Почему это чувствует к Тэену, с которым от силы они перебрасывались парой слов, и даже те были не более, чем формальностью. Но все же что-то зацепило. Сычену хочется себя убить, задушив собственной подушкой, но не получается: он расслабляет пальцы и отпускает ее на пол, пока сам пытается отдышаться. Оставшуюся часть ночи Сынен проводит, молясь в темноте. Отчаянный. \ Сычен во время очередной скучной пары прячется в тихой библиотеке между высоченных стеллажей, возвышающихся до самого потолка, бродит между ними, изучая разнообразные корешки книг. Проводит пальцами по потрескавшимся обложками, собирает пыль, сдувает ее с пальцев и повторяет свой ритуал вновь. Повторяет вновь и вновь, пока за одним из стеллажей не замечает Тэена. Он стоит, опершись на один из столов, читая какую-то книгу. Наверное, опять читает что-то сверх заданного — думается Сычену. Он беспечно идет в его сторону, отодвигает стоящий рядом стул и садится прямо напротив него — Тэен поднимает свой взгляд, сначала немного растерянный, и улыбаясь произносит: — Привет. Его добродушие бьет Сычена под самый дых, и ему сразу же становится так жутко плохо, что хочется отсюда в тот же миг сбежать, скрыться и больше никогда не показываться. Отрицать происходящее в душе становится все тяжелее. \ Осенние дождливые дни становятся серой обыденностью. Для Сычена становится привычкой наблюдать за Тэеном со стороны и чувствовать захлестывающую с головой любовь, для которой у него нет места. Он считает ее неправильной, изощренной и больной — такой любви Сычену хочется в последнюю очередь. Его тянет к Тэену, но он толкает себя в обратном направлении — душится, но продолжает толкать. Больно, но все еще терпимо, когда Тэен улыбается. Больно, но все еще терпимо, когда Тэен говорит что-то милое и старается быть дружелюбным, а Сычен просто игнорирует. Больно, но все еще терпимо, когда они вдвоем остаются наедине, и Сычену хочется его поцеловать, но не дает себе волю. Больнее всего становится, когда Тэен смотрит на него с ожиданием и какой-то вселенской грустью с противоположной станции трамвая, а сам Сычен не осмеливается подойти — он трус. Ему хватает сил лишь на то, чтобы на подкашивающихся ногах пройти в подъехавший скрипящий трамвай, отвернуться, чтобы не видеть чужого взгляда, сесть на самые дальние свободные сидения и прикрыть глаза, чтобы вновь почувствовать накатывающее чувства безысходности. Под веками у Сычена — эпизоды с поцелуями, нежными объятиями и пьяными признаниями. В сердце же — осколки стекла.