я, ты, мы

В Ренджуне не осталось ни злобы, ни ревности, ни отчаяния — одна лишь пустота, которая порой даже кажется эйфорией, потому что чувствовать грусть со временем становится невыносимо тяжело, а это безразличие позволяет Ренджуну спокойно существовать и безмятежно спать по ночам. Его любовь была подобна растению, которое он бережно поливал изо дня в день, но в итоге оно оказалось лишь пластиковым макетом — обманчиво реалистичным. Безвозмездно отдавать всего себя ради другого человека и получать в ответ лишь безучастные взгляды и мимолетные притворные незаинтересованные улыбки — немыслимо несправедливо. Ренджун научился быть безразличным по отношению ко всему, научился ненавидеть целый мир, но так и не научился не любить Марка. Вместо каждого «я тебя ненавижу» в его сторону у Ренджуна непременно вылетает из уст «я тебя люблю». Ему следовало бы просто забыть все их общие воспоминания, выбросить марковы вещи, милые подарки и эту чертову любовь, которая поселилась у него в груди трепещущим чувством. Первая любовь всегда дурацкая, бессмымленная, не имеющая как таковых счастливых исходов, потому что она приводит только к ошибкам, о которых позже жалеешь, но они заставляют тебя взрослеть, заставляют учиться жить без смысла к существованию, заставляют становиться равнодушным к удушающей боли. Но каким-то образом ренджунова первая любовь никак не проходит, оставленная глубоким шрамом на груди, нежным поцелуем на скуле и ароматом дешевого одеколона вперемешку с сигаретным дымом на одежде. Марк — ренджунова потерянная часть пазла, без которой идеальная картинка его собственного мира не имеет права на существование. В Марке нет ничего особенного, нет ничего необычного, нет чего-то сверхъестественного, и это заставило Ренджуна влюбиться, закрыть глаза на все недостатки и просто любить, добровольно отдать свое сердце в протянутые марковы ладони на крыльце университета одним безмятежным сентябрьским вечером на закате. Как глупо, да? Но это не так, потому что Ренджун искренне любил — любит и по сей день, хоть и не особо этого признает — Марк, кажется, тоже любил, а может быть, любит и по сей день, но по-своему. Но Ренджун уже не верит ни собственному сердцу, ни тем более чужому. В особенности он не верит сердцу Марка, потому что оно у него — полыхающее всепоглощающим пламенем, которое способно сжечь дотла не только его самого, но и всех вокруг, если те подойдут слишком близко. Ренджун же обжегся и слишком сильно испугался, чтобы подойти вновь, а Марк и не пытался утихомирить тот разгоревшийся пожар. Он потух сам по себе, но слишком поздно: между ними что-то надломалось, натянулось струной и в один миг надорвалось с оглушительным звоном. Может, тогда по ренджуновому сердцу, высеченному из белоснежного мрамора, пошла глубокая трещина? Кто бы смог вновь отлить Ренджуну еще одно сердце — целое и невредимое? Кто бы высек из глыбы ровный контур и вдохнул бы в бездушный камень жизнь? Ренджуну порой кажется, что этого не сделает никто, потому что сердце, к сожалению, одно на всю жизнь: со всеми шрамами, ранами и отколотыми кусочками. Марк упорно не хочет покидать ренджунову жизнь ни во снах, ни наяву. Ренджун видит его в коридорах университета — кажется, в этом году, через каких-то пару месяцев, он уже выпустится; видит на улицах промерзлого, слякотного ноябрьского города; видит за соседним столиком в любимой кофейне; видит рядом с собой на кровати лунным призраком каждую ночь. Как странно бывает, что изо всех сил пытаешься стереть человека из своей жизни, но сердце просто не позволяет. Наверное, так случается, если тот человек забрал кусочек твоего надломанного сердца, а ты взамен — кусочек его. Так случилось и с Марком и Ренджуном. — Ты совсем меня не хочешь замечать, да? — однажды спрашивает Марк, опираясь на стену на крыльце университета — на том самом месте, где все и началось. — Думаешь, будет легче? — Непременно станет, — непоколебимо отвечает Ренджун и разворачивается, чтобы уйти, чтобы не чувствовать вновь эту настигающую его тоску, ведь в душе он все еще сомневается, потому что знает, что легче не станет. Марк в ответ хмыкает, бросает на землю свою так и не подожженую сигарету и еще пару секунд глядит в спину спускающемуся по ступенькам Ренджуну, а после двигается с места и вмиг настигает его ветром, хватая за руку, заставляя обернуться. В ренджуновых глазах — досада, легкое удивление и отчего-то — совсем неожиданно — благодарность. — Даже не хочешь поцеловать напоследок? — выдыхает Марк, глядя ему прямо в глаза. — Подойди и попробуй, — отвечает, в этот раз колеблясь и глядя куда-то в сторону, Ренджун, — может быть, и хочу. Этот ответ сбивает Марка с толку: он теряется, глядит теперь и сам куда-то в сторону, а не на Ренджуна, как прежде, и долго не отвечает, но и не уходит. Между ними — огромные расстояния, пускай на деле — всего лишь жалкий метр. Ренджун и сам не понимает, откуда в нем нашелся такой ответ, откуда взялась эта чертова храбрость признать, что ему все еще действительно хочется: и поцеловать, и скромно признаться на ухо в библиотеке, и долго-долго гулять сентябрьскими вечерами, и целое утро валяться в кровати, пока за окном оживает после сна город. — Тогда я поцелую? — выходит утвердительнее, чем представлял эту фразу у себя в голове Марк в прошедший миг. Ренджун молчит, а Марк знает, что молчание — знак согласия; потому совсем без стеснения льнет к его губам своими и совсем ненамеренно, по наитию, берет ренджунову ладонь в свою, переплетая их пальцы. Ренджун удивляется тому, какими безвольными становятся и его тело, и его разум в присутствии Марка, потому что ему не хочется его оттолкнуть, не хочется вырвать руку из его ладони, не хочется оставлять его в прошлом, потому что он должен быть здесь и сейчас: со всеми своими пожарами, со всей любовью, которая у него диким пламенем вырывается наружу нежными поцелуями и бессонными ночами, — все это так необходимо Ренджуну, что в этот миг ему вновь кажется, что, может быть, у них есть второй шанс. — Ты не оттолкнул, — невпопад произносит Марк, когда разрывает поцелуй. Ренджуну не остается ничего, кроме как тихо ответить в последующий поцелуй, в который он втягивает Марка на этот раз первым: — Наверное, все потому, что я не хотел отталкивать.