Тот, кого я знал раньше

      Мама Ричи укуталась в шерстяное пальто темно-синего цвета. Июльские дни в этом году погодой не балуют. Последний раз перед выходом глянула на себя в зеркало. Поправила волосы и взяла деньги с комода, выкрашенного по неизменной восточной моде. На крыльце она встретила старую кошку, пригревшуюся на солнце. Женщина улыбнулась ей и даже вынесла пару кусочков колбаски.        Ветер совершенно не пощадил её только уложенные волосы. Ричи порою наблюдал, что двигалась она с поразительной быстротой, её жесты всегда были легкими, внезапными, а сидела она вечно на самом краешке стула, будто какая-то долговязая, изящная болотная птица, которая вот-вот вспорхнет с места и улетит.        Автомобили рассекали пласты грязной воды, набухшие дождем облака теснились над двухэтажными домиками, расступаясь и разъезжаясь, чтобы показать клочки чистого голубого неба, а внизу, на улице, под выхлопными газами воздух был влажным и нежным, как весна.       Приземистый пепельно-серый домик с волнистым бендхаймовским стеклом. Внутри освещенный тусклыми тёплыми лампадками. Она обратила внимание на буйство позолоты, косыми лучами отражающееся от опушенных пылью окон: золоченые купидоны и золоченые комоды с лампами, запах старого дерева еле пробивался из-под едкой вони скипидара, масляной краски и аммиачного раствора.       От этой тишины внутри у неё всё захолодело. Мертвые цветы догнивали в массивных китайских вазах, комнату сдавливало затхлой тяжестью: воздух такой спертый, что и не продохнуть, вот так же удушливо было и у неё дома.       — Добрый день. Желаете чего-нибудь? — спросил беззвучно подошедший продавец.        Она вздрогнула от неожиданности и обернулась. Это был высокий сутуловатый мужчина с короткой английской стрижкой. Сбритые виски чуть тронутые сединой и растрепанные длинные волосы от макушки.        Видно было, что костюм-тройка, сшит на заказ. Аккуратно простроченные швы и удобная длина брюк в Дерри — огромная удача и редкость. Она об этом знала, так как ей приходилось постоянно перешивать одежду мужа и сына.        Скорее всего этот мужчина не местный, так как он был богато одет, а его манеры явно не уживались с манерами типичного жителя Дерри.    — Я ищу сборник со стихами Шарля Бодлера. — Отличный выбор, — сказал он, посмотрев ей прямо в глаза, потом он прибавил: — Вы знаете, у нас тут небольшие проблемы с порядком, но я думаю, что смогу найти вашу книгу на складе.   — Мне говорили, что вы открыты уже целый месяц. Неужели у вас не нашлось времени? — Вынужденные меры, — улыбнулся он. — Не желаете скрасить ожидание чашечкой чая? — Не откажусь.       Помимо всего прочего, здесь была софа из красного дерева. Она была похожа на те, что стоят в домах герцогов и герцогинь, несмотря на то, что этот продавец заставил её кипой бумаг и пыльных книг. Ткань, которой её обили была настолько необыкновенной, что женщине захотелось непременно притронуться к ней. Наощупь софа казалась ещё прекраснее, если бы не была измазана в грязи.      — Она тоже мне понравилась, — сказал продавец, появившийся в дальнем углу, словно актёр в опере. Лампа театрально засветилась над ним.    — Она поэтому ужасно грязная? — как только она сказала это, он простодушно рассмеялся.    — Вам необходимо приобрести книгу сегодня? — спросил он через пару минут. — Вы знаете, я хотела подарить её моему сыну на выпускной. — Книга — интересный подарок, — заметил он. — А куда он собирается поступать, если не секрет? — Айдахо. Литературный колледж письма и слова. — Ничего себе, — удивился мужчина. — На самом деле, за тот месяц, что мы открыты, вы — второй покупатель, кто зашёл сюда за книгами. — Ну я пока ещё ничего не купила. В каком смысле «за книгами»? — Многие заходили и глазели, — он провёл рукой по воздуху, — мол «Это что не паб? Ошибся дверью, извините».        Она звонко рассмеялась и повернулась к нему. Этот смех, более не сходивший с её  сладких губ, давно не разносился по её дому, его давно не слышал муж, а сын уже и вовсе начал забывать его мелодию. Легко приложив волосы, она сказала: — Я вторая? Кто же первый? — Мальчик Эдди. — Эдди… — она попробовала имя на вкус, перебирая интонации: «Эдди. Эдди? Эдди!» — Каспбрак? — Вы его знаете? — Конечно. Ничего себе «мальчик»! Шестнадцать лет отроду. — Я рад, что вы знакомы. Кстати он подрабатывает у меня.        Женщина бросила взгляд на шкаф, который, как ей казалось, будет предназначен для учебников. Пока что там лежали книжки по американскому праву. Яркая многонациональная толчея. На обложке азиатские ребятишки, латиноамериканские и афроамериканские, девочка в мусульманском платке на голове и белый мальчишка в инвалидном кресле — улыбаются, держатся за руки на фоне американского флага. Внутри, в монотонно бодром тетрадочном мире законопослушных граждан, где люди разных национальностей весело участвовали в общественной жизни, а детишки из гетто стояли кружком возле многоэтажек с лейками в руках, поливая дерево в горшке, ветки которого иллюстрировали различные ветви правительства,   — Понятно, — безинтересно протянула она, отвернувшись, — Посыльный?    — Что-то вроде этого, — он замечал, что разговор угасает, — Любите книги?    — А? — дернулась она, — Да, это наше с сыном любимое развлечение, — она взяла с софы янсоновскую «Историю искусства».        Столб пыли поднялся к потолку, что аж в горле запершило. Казалось, что свет совсем погас в этой грязи.   — Мой бухгалтер, — начал он, возвращаясь к работе, — сказал мне, что книжное дело угаснет в этом городе — тут не читают.   — Так оно и есть, наверное.       Она покрутила в руках книгу, открыла её и захлопнула, тихонько чихнув от пыли, и отчего-то она решила спасти крупицу того, что погибает здесь беспросветно.«Я возьму и эту. Сколько с меня?». Для неё это было делом чести.   — Джон Колден, — он протянул ей свою бледную маленькую ладонь.       Всё на мгновение будто перенеслось на плёнку киноленты. Кадры попеременно сменяли друг друга, но тут вдруг судорожно замерли на одном моменте. Оператор фокусируется на белёсом мутном пятне его руки.        Женщину неожиданно прибило давно знакомое чувство. Подсознательный механизм противодействия переменам, не дающий выходить из привычной сложившейся годами ситуации внутреннего самосознания. Причём здесь «привычная» не значит «хорошая», «здоровая».     —   Донна Тозиер. _____       Тем же вечером Стэн утащил с гостиной к себе в комнату «Желтые страницы» и принялся листать раздел об искусстве. Его заинтересовали три могильных пейзажа работы Эгберта ван дер Пула, на всех — разные виды одной той же выжженной пустоши: разрушенные обгоревшие дома, ветряные мельницы с продырявленными крыльями, воронье, кружащее в дымном небе.        Как же до боли мучительно и бездарно мы теряем вещи, думал он тогда. По чистейшей беспечности. Из-за пожаров, войн. Устроить в Парфеноне пороховой склад. Наверное, когда удается спасти хоть что-то от хода истории, это уже само по себе чудо. Наверное, когда удаётся спасти хоть что-то от саморазрушающегося характера, это уже чудо.        Стэн посмотрел на мольберт, где до сих пор не было ни штриха. Ему всё ещё снился цвет, отпечатанный греческой скульптурой на внутренней стороне век. Он всё ещё хотел проснуться. __________       Ричи любил сандаловый аромат духов матери, резкий и неожиданный, он любил крахмальный хруст её рубашки, когда она наклонялась, чтобы поцеловать его в лоб.     — Ричи, — позвала как-то раз она. В один из тех вечеров, когда она, положив голову на колени отца, могла спокойно смотреть телевизор и хрустеть миндалём, — «Молотоголовый» или «Цветок кактуса»?     — Конечно же… — он специально переглядывал то на маму, то на отца, высматривая правильный ответ, — «Молотоголовый»!        Тогда она улыбалась до ушей и говорила отцу: «Ха! Съел?». Он наигранно мрачнел и просил сына принести кошелёк.       Одного её смеха было достаточно, чтобы бросить всё, что делаешь, и помчаться вслед за ней по улице. Куда бы она ни пошла, мужчины исподволь поглядывали на неё, а ещё, бывало, пялились на неё так, что Ричи даже немного тревожился. Почему всё изменилось?