Тот, кого я знал раньше

       Билл выстроил стены вокруг себя, пока его наплыв эмоций заставлял чувствовать, как время замедляется. Они больше не общались. Каждый выбрал свою дорогу, не утруждая друг друга неловкими знаками внимания «Привет, как живёшь». Пустое молчание. Эдди и Билл больше не друзья.        Ричи оторвался от книги и глянул на парочку картёжников за железным садовым столиком в их логове. Его вытянутая решётчатая тень падала на пол в паре метров от босых ног Стэна. С каждым часом она становилась всё тусклее и уже, пока не скрылась вовсе.        Чтобы высокая трава не затенняла окна или всякая летающая нечисть не переползала внутрь, Ричи в течение трех дней подрезал её серпом у самых корешков. Естественно, под чутким руководством Эдди. Он сел на раму окна второго этажа, свесив свои тонкие ноги, и внимательно глядел на то, как тёмная фигура Ричи старательно избавляется от зарослей. Он воображал его себе настоящим исследователем джунглей.       Наверное, то с каким усердием парень исполнил просьбу Эдди, заметил только Стэн. В иной раз, рассуждал он, с разговорами о каком-либо наведении порядка Ричи не медлил бы и послал нахуй. Но вот беда! Ричи ни с того ни с сего решил подмести залу, намыть дождевой водой лестницу и балюстраду сразу после «фу как пыльно» от Эдди. И тут он с этой травой.        Стэн заметил и то, что после этого кожа на руках Ричи превратилась в пропись волдырей от крапивы и то как Эдди смотрел на неё всю следующую неделю.        В его глазах читалось смятение. Он хотел чтобы покраснение сошло как можно быстрее и он готов был поцеловать эти пальцы.  — Валет кроет десятку, — парирует Эдди.        Этот мальчик никогда раньше не играл в карты. Он с огромным удовольствием посмотрел на получившуюся картину на столе, в то время как его лицо расскрасилось азартом. Эдди повернулся к Ричи поделиться своим счастьем, но оказывается тот уже не отводит от него глаз.  — Король ушёл. Неплохо. Дама.        Каждый раз, когда они приходят сюда время ускоряется вдвое. Не как в мультиках про Флэша или Сёрфера, нет. Все идёт своим чередом, просто часы, кажутся минутой, минуты секундой…        В это трудно поверить, но они оба боятся конца лета, момента когда Ричи уедет. Наверное им страшно жить друг без друга. Ричи нашёл спасение из своего душного дома, в то время как Эдди день за днем пытался построить свой. Я думаю, он боится, что однажды Ричи станет таким же далеким. Даже больше, чем эти километры, которые сейчас кажутся несущественными.        Им страшно говорить об этом. Это их особое правило игры, которое понимает каждый из них, но боится о нём заговорить.       Поцелуи в лоб превратятся в самую большую ошибку, по которой тоска побьет все рекорды, а объятия растворятся вместе с этим летом.        Иногда им даже страшно просыпаться утром, когда из звуков только надоедливое «тик-так».  — Эй, Рич, — позвал Стэн, протягивая Эдди ладонь в знак ничьей. — а поцан-то растёт. Может научим его в Пиноккио?  — Мал он для Пиноккио, — злобно буркнул тот через мгновение.  — Я не мал, научите!  — Да давай, Рич! Слышишь же, говорит, что дорос. Давай научим, а? Ну не будь злюкой.  — Да мало ли что он говорит. И вообще нас мало.  — Да можно и втроём.  — Не рассказывай, — махнул он рукой, не отрываясь от книги.  — Да ну правда. Меня родители учили вдвоём. Разложили, — он погладил столешницу, — и научили.  — А Пиноккио, это разве не игра моряков? — вклинился Эдди, глядя на Ричи в поиске поддержки.  — Не знаю.  — Мы можем позвать Беверли, — отчаился Эдди.  — Или Билла, — мрачно сказал Ричи, переворачивая страницу. _______        Женщина пусто глядела на экран телевизора. Её лицо освещали беззвучные разноцветные блики с экрана. Она одна в этой тёмной комнате на холодном полу, накрепко закрепив в объятия свои белёсые колени.        Красивые немки с распущенными кудрями скачут из уг ла в угол и всё поют. Но Донна не слышет что. Она выключила звук. Глубокая ночь.       По её щекам текут слёзы. Сдавленные вздохи глубоко в груди. Хочется проснуться, но это не сон.        За окном лишь зеленоватый свет от маскитного фонарика, сделанного под китайскую пагоду.        Она каждый год ждет, когда зацветут деревья. Просто, чтобы увидеть это, почувствовать запах.        Каждый прожитый год обязан простой любви к цветам. Это так просто.        Кто-то говорит, что очень любит одного человека, так сильно, что не может причинить ему такую боль, и поэтому ломает себя, чтобы жить и постепенно приходит к мысли, что всё не так плохо.        Кто-то буквально живет текстами новых песен любимых исполнителей. Господи, да можно оставаться в живых только ради того, чтобы каждое воскресенье покупать себе любимое фисташковое мороженое.        Она живёт ради Ричи.       Наверху послышался скрип кровати. Муж просыпается.        На самом деле он давно не спит. Он лежит на спине и смотрит в подтёки белого потолка. Он слышит каждый вздох своей жены и видит как огромный чугунный палец сдавливает его сердце.        Ей кажется, что всё не может быть ещё хуже, чем сейчас. Ему кажется, что всё пройдёт, что это временные трудности.        Щелк… Он спускается к ней. Щелк… Щелк… Щелк…        Он не торопится, потому что знает как ей будет неловко, если он увидит её слезы.        Но она изменилась. Теперь ей всё равно.        Размеренные шумные шаги. Шорох пижамного костюма.        Его театр заканчивается, когда он оказывается на кухне, где на полу сидит жена. «Донна, всё хорошо?»        Но ничего не хорошо. Словно оттаив, она отвечает ему. Её голос дрожит. Хочется проснуться, но это не сон.  — Идём спать, — взволнованно говорит он.  — Я пока не хочу.  — Но уже поздно, Донна. Тебе на работу завтра.        Повисает тяжёлое молчание, которое обрезает ржавым серпом последние нити, связывающие их. Она так устала.  — Ты хочешь мне что-нибудь сказать? — спрашивает он, боясь услышать ответ.  — Тебе пора меня отпустить, — говорит она хриплым голосом. — ведь если ты меня любишь, то ты должен понять. Ты должен знать чего хочу я и хотеть этого вместе со мной для моего счастья. Я заслуживаю счастья.  — Донна, о чём ты?..  — Зачем этот спектакль? Ты сам прекрасно понимаешь, что мы с тобой уже не те что были прежде.  — Ты выпила?  — Прекрати!  — Ты пьяна, Донна, пойдём спать, — он подошёл к ней ближе.  — Посмотри на меня, — вскочила она. — посмотри! Я уже не твоя! Посмотри! Мои руки! Господи… Да посмотри же!  — Донна…  — Твои слова стёрты. Ха! Ничего! Даже буковки не осталось, — она отпрянула от него как от кипятка, — Да посмотри же!  — Но я-то тебя люблю…  — Так если любишь, отпусти. Я не твоя собственность!  — Нет.  — Да почему? — взвыла она. — Почему, скажи!  — Идём, уже поздно.  — Пожалуйста…        Её голос перешёл в мольбу, а слёзы смешались с потом.        За окном всё так же мерцал зелёный фонарик.  — Я не могу отпустить тебя, Донна!  — Почему?  — Да потому что я люблю тебя!        Раньше она отвёртывалась от его взглядов, искавших примирения с ней, ожидавших её улыбки, и вся была полна трепетного чувства боязни, что он вновь рассердится на неё за эту игру с ним. Но в то же время сердиться на него и видеть его стремление к миру с ней для неё было приятно, — ведь это значило жить, думать, волноваться…        Сейчас она была разбита и потеряна. Этот взгляд она встретила холодно. И эти глаза раскрошили осколками внутреннее чувство спокойствия и уверенности, что всё закончится хорошо.  — Я… Донна, послушай.  — Я ухожу.  — Что?  — Ричи будет со мной видеться тогда, когда ему вздумается. Не хочу его принуждать к чему-либо, — она быстро хватала вещи из шкафчиков и выкладывала на обеденный стол. — Он уже взрослый парень, так что думаю, не станет протестовать.  — Донна… — умоляюще сказал он. — Я не стану настаивать на разводе и всяком разделе иммущества, но я попрошу тебя помочь сыну с учёбой. Я не буду переезжать к вам. Ты это, скорее всего, уже понял, — она металась из стороны в сторону, выдавая указания и собирая вещи. Всё было слишком быстро. — Первое время ему будет тяжело, но он сильный мальчик, согласен?  — Донна, пожалуйста…  — Итак… Всё остальное я заберу позже…  — Донна, — зло вскрикнул он. — ты совсем ошалела! Куда? Куда ты собралась? Какой развод?  — Слушай сюда, «дорогой», — сказала она и внутри всё сжалось, потому как больше не было места страху. — я не хочу доживать свой век с человеком, которого не люблю, который скорее себе воткнёт иголку под ноготь, чем обмолвится словечком, который скорее отпинает ребёнка, чем будет его воспитывать и который считает, что всё вокруг подчиняется ему. Что ударишь? Ну ударь! Давай! Только, если ты это сделаешь, твои коллеги с огромным удовольствием снова увидятся с тобой.  — Донна, одумайся!  — Донна, Донна, Донна…        Удар. Глухой вскрик. Скрип половиц на втором этаже. Звук застёжки сумки. Шаги вниз по лестнице.  — И, — говорит она на прощание, боясь обернуться, — травяной настой для твоей раны в верхнем левом шкафчике. Я оставила записку. Два раза в неделю.  — Ты должна остаться, — сказал он, а слёзы потекли по его лицу. — ведь я тебе дорог?        Короткая пауза. Тишина. Слышно только как внутри груди мужчины сердце распадается на миллиард кусочков, которые уже никогда не получиться склеить.  — Останься со мной, пожалуйста. Если хочешь возьми мою жизнь и сотри её в порошок. Только не бросай меня.  — Прекрати!  — Нам стоило говорить друг с другом, чтобы этого всего не случилось, но ещё не поздно, правда.  — Остановись, пожалуйста, — обернувшись, сказала она. Её раскрасневшееся от слёз лицо на секунду посетила милосердная улыбка. — ты не понимаешь, о чём ты говоришь.  — Я должен был слушать тебя, но я исправлюсь, честное слово, пожалуйста.  — Ты врал мне!  — Я никогда не врал тебе! — вскрикнуг он.  — Да? А твоя рана? Что это по-твоему? А наш резкий переезд в другой штат, это что? Почему? Почему даже сейчас ты меня держишь за дуру?  — Я хотел уберечь вас от этого!        Зелёный свет фонарика уже еле доносился до их окна. В воздухе повисло могильное молчание. Потом он сказал что-то просто потому, что больше не знал, что делать.  — Скажи, — вдруг прошептала она, перебивая его. — всё началось из-за исчезновения мальчика?        Он не ответил и в доме снова стало тихо. Через минуту она выбежала, укутываясь в тёплый шарф, а он остался на кухне, слушая как по чердаку гуляет ветер. Телевизор успел погаснуть к тому моменту как он понял, что уже утро.        Словно надсмехаясь, птицы напевали незатейливые мелодии, а за окном ещё блестел зелёный фонарик-пагода.