Третий не лишний

      Рукав накинутой поверх футболки рубашки, которым он вытирает бесконечный поток душащих слез с лица, уже стал мокрым, и он стягивает её с себя, отбрасывая в сторону. Он не знает, сколько сидит вот так на полу, упиваясь своим отчаянием и чувством полной безысходности. Время потеряло смысл, у него больше нет никакого значения. Глаза уже щиплет от соли, нос припух, а губы искусаны, но легче не становится. Он вообще не уверен, что станет. Пытаясь взять себя в руки, он шумно выдыхает, пытаясь дышать ровнее и успокоиться, но лишь срывается на очередной поток слёз. Они всё льются и льются, не оставляя ему никаких шансов для успокоения.       Он должен сделать хоть что-нибудь. Не допустить худшего. Может, есть ещё какой-то шанс всё исправить. Если есть хотя бы малейший, он готов схватиться за него, готов действовать. Он шепотом умоляет вселенную, чтобы не было слишком поздно.       Чонгук берет в руки телефон, быстро находя в нем контакт Аюми среди своих последних звонков. Он готов умолять, готов просить её на коленях вернуться и не оставлять ребёнка, ведь он не справится один. Что вообще он может? Он ничего не понимает в детях, и весь его опыт заключается в том, что дважды в неделю он оставался с малышом один, но рядом всегда был Тэхён, а Аюми можно было позвонить в любую минуту.       Чонгук прижимает телефон к уху, в ожидании затаив дыхание, но монотонный женский голос отвечает, что абонент недоступен. Поздно. Слишком поздно. Аюми, наверное, уже прошла паспортный контроль, а может, и вовсе сидит в самолете, провожая Сеул прощальным взглядом. Она бросила их. Ей не нужны звонки Чонгука. Ей не нужны его мольбы, обещания, не нужен он сам и их ребёнок. С психу Чонгук швыряет мобильный прямо в стену, и по квартире раздаётся грохот. Уён начинает плакать.       На секунды закрыв лицо руками, Чонгук тяжело вздыхает и поднимается с пола, бредя к кроватке, в которой надрывается плачем сын. Вдруг становится стыдно. Стыдно перед собственным ребёнком, который ещё совсем ничего не понимает, но напуган не меньше, чем он. Он ещё не представляет, кто теперь будет его воспитывать, ничего не смысля в этом самом воспитании.       — Ну чего ты… — шепчет Чонгук, беря его на руки подрагивающими руками и думая о том, только бы не уронить. — Тшш, не плачь.       Он качает его в руках, безучастно смотря куда-то вперёд. Голову занимают мысли, потеряет ли Уён маму, будет ли он искать её взглядом, требовать её присутствия. От этих мыслей становится тошно. Ему кажется, что Уён возненавидит его, когда подрастёт и узнает, что это именно он, Чонгук, не сохранил для него семью. Именно он отпустил его мать. Как вообще растут дети без матерей? Он на секунду представляет, если бы у него самого не было мамы. Это горько. Кто ещё поддержит лучше, чем мама? Кто успокоит, утешит, укроет от всего мира? Кто позволит быть чуточку слабым и никому об этом не расскажет? Кто будет любить тебя, какую ерунду бы ты не творил? Да, иметь отца — это огромное счастье. Но мама… мама — это другое.       Чонгуку противно от самого себя. Что там Аюми говорила о том, какой он хороший? Да только нет в нём ничего того, что приписала ему девушка, и слёзы текут по щекам вовсе не от того, что он опечален уходом возлюбленной. Как же мерзко за свои мысли. Он ведь думал, что его жизнь станет легче, когда девушка соберёт сына и оставит его, такого брошенного и несчастного, а он вздохнёт и начнёт всё заново, иногда беря к себе сына погостить и отправляя подарки на дни его рождения. Но она всё решила наоборот, оставляя Чонгука одного расхлебывать то, к чему были причастны они оба в равной степени. И Чонгук не знает, кого в этот момент он ненавидит сильнее — самого себя или Аюми.       Уён не успокаивается, и Чонгук решает, что стоит попробовать покормить его. Он не знает, когда ребёнок ел последний раз, и голоден ли он сейчас, но это единственное, что можно предположить. Аюми ничего не сказала, а сам он не думал в тот момент о таких вещах. Да он вообще не знает, о чем думал, где были все его мысли. Кажется, что в голове была одна лишь пустота.       Он укладывает ребёнка в кокон, который вот-вот станет ему малым, да и ненужным, потому что Уён уже начинает переворачиваться, а значит скоро он станет активным и ему будет крайне сложно усидеть на одном месте. Он начнет ползать, потом попытается ходить, Чонгук и оглянуться не успеет. Ещё вчера он был таким крохотным, и действовал лишь инстинктами и рефлексами, а сегодня он уже с трудом помещается на одной его руке, узнаёт его голос, смеётся и гулит.       Пока ребёнок продолжает хныкать, лёжа в коконе, Чонгук идёт к холодильнику, обнаруживая всего лишь две бутылки с молоком там. Какого черта. Этого не хватит до утра. Чонгук обреченно прикрывает глаза на доли секунды, после чего достаёт одну из бутылочек и отправляет разогреваться. Он снова берет Уёна на руки, шепча ему что-то утешающее, но кто бы утешил его самого сегодня, когда на глазах разрушилось всё, что он не смог сберечь. Или не хотел.       Когда молоко становится нужной температуры, Чонгук закручивает на бутылочке соску и идёт с Уёном в кресло, в котором Аюми обычно кормила его грудью. Уён сначала вертит головой, отказываясь от молока, но потом всё же немного ест, и квартира на эти мгновения погружается в тишину, разбавляемую только негромкими всхлипами самого Чонгука.       Поев, Уён пытается ещё поплакать, но Чонгук меняет на нём подгузник и принимается его укачивать, чтобы быстрее уснул. Когда в его руках ребёнок засыпает, он кладёт его на диван, подстелив пелёнку из мягкой фланели, и укладывается рядом. На диване как раз хватает место для них двоих, а у Чонгука нет ни сил, ни желания подниматься наверх, чтобы лечь в постель. Да и Уёна оставлять теперь не хочется ни на секунду. Чонгуку больно. Не за себя — за малыша. Он впервые чувствует боль за своего ребёнка. Чонгук не хочет, чтобы Уёну было плохо.       Большую часть ночи он не спит, в темноте смотря на очертания спящего ребёнка, и сотни раз прокручивая в голове произошедшее вечером. Он мусолит всё из раза в раз и задумывается, когда же Аюми пришла в голову идея оставить их и вернуться на родину. Не тогда ли, когда она не сделала Уёну японское гражданство? А может тогда, когда она отказалась переезжать к родителям Чонгука в Пусан? Или всё произошло недавно, когда Аюми оформила перевод в Токийский университет?       Он засыпает глубокой ночью, но поспать не даёт проголодавшийся ребёнок, и сонный Чонгук бредёт к холодильнику, чтобы вновь повторить те же действия. За ночь Уён просыпается дважды, а в перерывах между этим Чонгук лишь поверхностно дремлет. К семи часам утра, когда Уён просыпается окончательно, Чонгук ощущает себя ещё более разбитым, чем вчера вечером. Чувствуя себя опустошенным и ни на что не способным, он занимается только ребёнком, потому что ни на что другое нет никакого желания. Молоко закончилось ещё ночью, и когда Уён просыпается второй раз, Чонгук слипающимися от недосыпа глазами пытается прочитать этикетку на банке со смесью, чтобы суметь развести её для Уёна, чего он прежде никогда не делал. Разобравшись, он готовит молочную смесь и кормит ею ребёнка. Уён от смеси не отказывается, ест, и Чонгук облегченно выдыхает. Значит, он сделал всё правильно. Хотя бы с этим он справился самостоятельно.       Ближе к девяти часам утра малыш снова становится плаксивым и неспокойным. Чонгук по два раза проверяет подгузник и предлагает малышу то бутылочку, то соску-пустышку, но Уён всё выплевывает, разражаясь плачем ещё пуще прежнего. Чонгук ходит с ним по квартире, не выпуская ни на секунду из рук, но ребёнок всё плачет и плачет, из-за чего Чонгук начинает нервничать. Он измеряет ему температуру, опасаясь, что он мог приболеть, но термометр показывает норму, и Чонгук продолжает укачивать малыша. Когда время близится к обеденному, а Уён за это время успокаивался лишь на полчаса сна, Чонгук, с раскалывающейся головой, ищет телефон, который он бросил вчера в стену. Мобильный оказывается разбитым и Чонгуку не удаётся его даже включить. Вздохнув от безысходности, он продолжает мерить комнату шагами, умоляя Уёна перестать плакать. Чонгук думает, что малыш потерял маму.       В обед по квартире раздаётся звонок, и Чонгук, удобнее перехватив на руках рыдающего Уёна, идёт открывать дверь. На пороге оказывается Юнги, на руках которого сидит Юджин.       — Юнги? Что ты тут делаешь? — хмурится Чонгук, пропуская их в квартиру.       — Тэхён уже всех на уши поднял: у вас с Аюми с прошлого вечера телефоны недоступны. Отправил всех к вам, узнать, всё ли в порядке, — Юнги спускает дочь с рук на пол и смотрит на рыдающего Уёна. — Намджун и Джин тоже собираются к вам, как только вырвутся с работы.       — Позвони им, скажи, что всё нормально. Не нужно ко мне ехать, — пристыжено просит Чонгук.       — Давно он так плачет? — кивает Юнги в строну малыша.       — С самого утра, — вздыхает Чонгук.       — Аюми у психотерапевта?       Чонгук поджимает губы и опускает взгляд в пол. Юнги внимательно на него смотрит, после чего отправляет дочь рисовать, достав из её крошечного рюкзачка блокнот и пару карандашей. Пока Юджин устраивается на полу с карандашами, Юнги забирает у Чонгука ребёнка, укладывает его на расстеленную на диване пелёнку и стягивает с него подгузник. Он принимается осматривать малыша, трогая его везде где только можно. Юджин заинтересовывается и, отставив рисование, присоединяется ко взрослым, разглядывая плачущего малыша.       — Рвоты не было? — спрашивает Юнги, пальпируя живот ребёнка.       — Нет, — качает головой Чонгук. — Он ел молочную смесь ночью и утром.       — Что за смесь?       Чонгук идёт к кухонному гарнитуру и достаёт банку с сухой смесью из шкафчика, неся её Юнги.       — Вот.       Юнги вертит банку в руке, пробегаясь взглядом по этикетке и составу.       — Где Аюми, Чонгук? — снова спрашивает Юнги, оставив банку в сторону.       — Она ушла.       — Куда?       — От нас.       Повисает немая пауза. Юнги удивленно смотрит на Чонгука, снова стыдливо опустившего голову, но ничего не говорит. Тэхён упоминал при друзьях о том, что у Аюми и Чонгука по-прежнему не всё в порядке, но никто не думал, что... настолько. Теперь становится ясно, почему Чонгук такой измотанный, и отчего его глаза такие красные и отечные.       — А почему он плачет? — интересуется дочка Юнги, разбавляя паузу.       — У него болит животик, — Юнги ещё раз проводит подушечками пальцев по животу малыша, и Юджин тоже тянется рукой к ребёнку, трогая его рукой. — Вот так, смотри. Можно погладить, но осторожно.       Юнги показывает дочери, как нужно гладить малыша по животику, и она повторяет за отцом.       — Смесь хорошая, но не всем подходит. У Уёна просто кишечная колика, животик вздулся. Нужно дать ему симетикон и поменять смесь.       — Симетикон у нас есть, — кивает Чонгук и идёт к шкафчику, где хранятся лекарства. Он достаёт бутылёк с каплями и отдаёт его Юнги.       Юнги закапывает несколько капель ребёнку в рот и берёт малыша на руки, усаживаясь с ним на диван. Юджин тут же прилипает к его боку, разглядывая малыша.       — А что со смесью? Я не знаю, как их выбирать, — неуверенно спрашивает у Юнги Чонгук.       — Если посидишь с малышней, я схожу до магазина и что-нибудь подберу, — предлагает Юнги и Чонгук согласно кивает. Всё лучше, чем мучить ребёнка.       Уён, успокоившись, начинает засыпать, и Юнги передаёт его отцу. Чонгук осторожно укладывает ребёнка в кроватку и надевает носочки на его голые пятки.       — Посидишь немного с Чонгуком, ладно? — спрашивает Юнги у дочери. — А я схожу в магазин.       Юджин соглашается, деловито открывая свой блокнот снова. Юнги, стоя на пороге и уже обувшись, бросает взгляд на изможденного Чонгука, с припухшими глазами и двухдневной щетиной.       — Ты сам-то ел что-нибудь?       Чонгук задумывается, вспоминая, когда в последний раз ел. Кажется, это было вчера днём в кофейне. Он заказывал себе сэндвич. Ничего другого из съестного там не было, и сэндвич был у него и на завтрак, и на обед. А до ужина дело не дошло.       — Ладно, ясно, — отмахивается Юнги, не дождавшись ответа, и покидает квартиру.       Чонгук усаживается на диван рядом с дочерью Юнги и заглядывает в её блокнот, исписанный детскими каракулями.       — Что это? — спрашивает Чонгук, показывая на старательно выведенную девочкой загогулину.       — Бабочка, — уверенно отвечает она.       Чонгук по-доброму усмехается и берёт в руки свободный карандаш.       — Можно?       Юджин с сомнением кивает и отдаёт ему свой блокнот. Чонгук кладёт его на диван между ними и рисует ажурного махаона. Когда он заканчивает, девчонка с восторгом распахивает глаза. Так рисовать даже папа не умеет!       — Нарисуй щеночка! — просит она, и Чонгук повинуется, перелистывая блокнот на чистую страницу. — И зайчика!       К тому моменту, как возвращается Юнги, Чонгук с Юджин уже на животах лежат на мягком коврике возле дивана, а в блокноте почти не осталось чистых листов. Юнги заходит, тихо прикрывая за собой дверь, чтобы не разбудить Уёна, и ставит два пакета на стол.       — Смотри, что Гук мне нарисовал! — спешит к отцу Юджин, показывая в блокноте нарисованного медвежонка.       — Очень красиво, — с улыбкой кивает Юнги, и хватает дочь за край футболки, когда она уже собирается убежать обратно к Чонгуку. — Давайте пообедаем.       Юнги усаживает Юджин себе на колено, ставя перед ней пластиковый контейнер с супом, купленный по дороге в кафе. То же самое он ставит перед подошедшим к ним Чонгуком. Чонгук усаживается напротив и выдыхает аромат горячей еды. Живот начинает урчать. Горячий суп — то, что нужно сейчас ему.       — Спасибо, — тихо благодарит Чонгук, начиная хлебать суп ложкой.       Юнги сначала помогает поесть дочери, найдя в шкафчике с приборами самую маленькую десертную ложку. Периодически он вытирает её испачканные губы салфеткой, от чего она весело хихикает, а Юнги приставляет к губам палец, напоминая, что малыш спит и шуметь нельзя. Наевшаяся Юджин возвращается на диван к своему блокноту с карандашами, а Юнги приступает к обеду.       — Так что с Аюми? Где она сейчас? — спрашивает Юнги у хмурого Чонгука.       — В Японии, вероятно, — негромко отвечает Чонгук, не смотря ему в глаза.       — Вот дела… — вздыхает Юнги. — И давно она ушла?       — Вчера вечером.       — А с телефоном твоим что?       — Разбил.       Юнги понимающе кивает. Он сам, наверное, разбил бы не только телефон, окажись в ситуации Чонгука.       — Ты позвонил ребятам, чтобы они не приезжали?       — Позвонил.       — И про Аюми сказал?       Юнги кивает, а Чонгук отворачивается, снова испытывая чувство липкого стыда. Даже перед друзьями стыдно. Что они теперь о нём подумают? Что Чонгук сопляк, наделавший кучу ошибок, и севший на жопу, не способный за собственные поступки отвечать? Он облажался по всем фронтам. Ему бы исчезнуть куда-нибудь, чтобы не чувствовать этих взглядов, да только Юнги всё сидит рядом, но в его взгляде нет никакого осуждения, и если бы Чонгук хоть раз на него взглянул, то, наверное, понял это.       — Дерьмо случается, Чонгук, — после некоторого молчания говорит Юнги. — Не гноби себя, никому от этого легче не станет. Ни тебе, ни сыну. Отряхнись и иди дальше. Ты в любом случае не один. И на Аюми мир клином не сошёлся. Да, первое время придётся сложно, но тебе есть к кому прийти за помощью. Ты не хочешь позвонить Тэхёну? Он волнуется. Наверняка всё ещё ждёт, когда ты позвонишь.       Юнги протягивает ему свой телефон, но Чонгук отрицательно качает головой. Юнги утешает, конечно, складно, но что он должен сказать Тэхёну? Что плевал каждый раз, когда друг просил его поговорить с девушкой? Каждый раз отмахивался, и убеждал, что готов их отпустить, а по итогу оказался один с ребёнком на руках? По собственной беспросветной глупости. Что скажет ему Тэхён? "Я же говорил"? "Ты никогда никого не слушаешь"? "Ну и что ты теперь будешь делать"? Чонгуку даже в глаза теперь посмотреть Тэхёну будет стыдно. Он вел себя слишком беспечно, а теперь будет расплачиваться за это. Но он не хочет, чтобы друзья осуждали его. Он поговорит с Тэхёном потом, когда соберется с духом, когда будет не так противно от самого себя. Когда он немного свыкнется с произошедшим.       — Ладно. Как хочешь, — говорит Юнги, и смотрит на время. — Мне пора забирать Суён из клиники. Заеду к тебе на днях ещё. Или, может, Намджун заедет. Там в пакете немного продуктов и две разных банки с молочной смесью, попробуй сегодня давать какую-нибудь одну и понаблюдай за реакцией Уёна. Если нормально пойдёт, то продолжай кормить ей и больше не экспериментируй. Если не пойдёт, то снова дашь ему симетикон и попробуешь другую смесь. Разводятся они так же, разберёшься.       — Спасибо, — снова благодарит Чонгук, смотря в пол.       — Обращайся. В этом нет ничего зазорного, — говорит Юнги. — Юджин, собирайся, пора за мамой ехать.       Чонгук снова остаётся с Уёном вдвоём, и его чувство мнимого спокойствия, которое он ощущал в присутствии Юнги, растворяется. Снова наваливается осознание его непростительных ошибок, неизвестности, которая ждёт впереди, и Чонгук усаживается на пол, утыкаясь лбом в согнутые колени.

***

      Тэхёну бы хорошо проявить себя в командировке, ведь его начальство возлагает много надежд на него, как на молодого специалиста в области политической журналистики, но Тэхён ни на чём не может сосредоточиться. Отвратительное чувство тревоги съедает изнутри, доставляя массу переживаний. Как назло, телефоны Чонгука и Аюми недоступны, и это селит в нем ещё больше волнений.       Он пытается дозвониться Чонгуку вечером, но телефон постоянно отключён. Тэхён думает, что, возможно, Чонгук просто раньше лёг спать, ведь утром они созванивались, и он планировал целый день работать в кофейне над проектом.       Утром Тэхён звонит снова, но телефон Чонгука по-прежнему не в сети. Тогда он пытается позвонить Аюми, но слышит в динамике то же самое. Тогда Тэхён не на шутку пугается. Он точно знает, что в это время они не спят, ведь жизнь с маленьким ребёнком означает режим. Чимин по телефону ровным голосом его успокаивает, что, быть может, они просто решили отдохнуть от гаджетов, провести время вместе, но Тэхён знает, что это совершенно не про них.       К обеду паника Тэхёна достигает апогея, и он звонит Намджуну. Он обрисовывает другу ситуацию, и Намджун не менее взволнованным голосом причитает, что вырваться с работы сможет не меньше, чем часа через два, а Сокджин вообще на выезде. Тогда Тэхён звонит Юнги, и когда тот отвечает, что ближайшие полтора-два часа они с Юджин ничем не заняты, Тэхён умоляет его съездить к Чонгуку и узнать, всё ли у них в порядке.       Следующие несколько часов он проводит в нервном ожидании звонка Юнги, безуспешно пытаясь сконцентрироваться на собранном накануне материале и систематизировать его в рабочей папке.       Юнги перезванивает несколькими часами позже, и Тэхён подскакивает со стула, когда видит его имя на экране.       — Да, Юнги? Что там? Где они?       — Все живы-здоровы, Тэ, — успокаивает его Юнги.       — Почему тогда их телефоны отключены? Я извёлся уже! Что это за безответственность?!       Юнги тихо вздыхает, прежде чем начать говорить дальше, и Тэхён опускается обратно на стул, в ожидании дальнейших объяснений.       — Аюми уехала.       — Уехала… — растерянно повторяет за ним Тэхён, не в силах поверить, что то, чего он боялся, на самом деле произошло. Он ведь чувствовал, знал, что это вот-вот случится.       — Чонгук разбил свой телефон. Он там совсем никакой, подавленный. Я купил Уёну смесь молочную, а то на ту, что давал ему Чонгук, у него вздулся живот, и Чонгуку купил обед и немного продуктов. Тяжко ему, конечно, придётся теперь. Одному растить грудничка…       — Подожди, подожди… — взволнованно прерывает его Тэхён. — Что ты хочешь сказать? Уён с Чонгуком? Уён дома?       — Ну, да. Говорю же, Аюми ушла. Ребёнка она с собой не брала.       Тэхён облегченно выдыхает, принимаясь улыбаться, как сумасшедший.       — Слава Богу, Юнги! Я думал, она забрала Уёна!       — Мне кажется, Чонгук твоих восторгов не разделяет, — издаёт тихий смешок в трубку Юнги.       — Глупости! Сейчас он обвыкнет, и всё будет хорошо! Мы же все ему поможем. Я могу иногда сидеть с Уёном, да и вам его можно иногда закидывать. У вас вон и опыт есть, и нянька маленькая растёт! — с энтузиазмом рассуждает Тэхён.       — Э, нет, попридержи коней, — усмехается Мин. — У меня своих почти двое, третьего мне не надо!       — Почти двое? В смысле?..       — Суён в клинике, должна сейчас уже выйти. У нас вроде что-то получилось.       — Что-то — это в смысле ребёнок? — растягивает в улыбке голос Тэхён.       — Ну, да, — смущенно отвечает Юнги.       — Поздравляю! — радуется за друга Тэхён.       — Да подожди, рано ещё поздравлять. Посмотрим, что врач скажет.       — В любом случае, я рад за вас!       — Спасибо, Тэ. Ладно, Суён идёт, поговорим потом при встрече, — просит Юнги.       — Подожди, а ты сказал Чонгуку, что я волнуюсь? Он позвонит?       — Он не захотел звонить. Поговоришь с ним сам, когда вернёшься.       Юнги отключается, оставляя задумчивого Тэхёна. Он забирается на стул с ногами и тяжело вздыхает, пытаясь представить, каково там Чонгуку. Наверное, он совершенно растерян и разбит, думает Тэхён. И он бы обязательно позвонил ему, поддержал, утешил, сказал бы, что они со всем справятся, ведь это не конец света, но Чонгук не в сети. Чонгук будет там совсем один, наедине с трехмесячным малышом, до тех пор, пока Тэхён не вернётся. Конечно, его обязательно навестят Намджун и Сокджин, но на них ребёнка не оставишь и совета у них не спросишь. Тэхён только надеется, что Чонгук не будет отказываться от помощи Юнги, и не постесняется обратиться к нему в случае чего.       Сам же Тэхён мечтает, чтобы следующие несколько дней пролетели быстрее, чтобы он смог вернуться в Сеул и приехать к Чонгуку, чтобы больше не оставлять его одного.