я не гожусь для красивых линий опять оставят мне ям и рытвин лежу, ржавея, под славным ливнем и сердце тукает мимо ритма.
4 часа до. — Ты такая сладкая. Рэй потягивается в кровати, и натруженные ноги начинают мучительно ныть; черт бы побрал все эти физподготовки, стандарты и аттестации, лучше бы она сидела дома, а не сдавала очередной экзамен, результаты которого и так давно известны: офицер Вэйт может получить только высший балл, другого от нее и не ждут. Хрупкая блондинка отлипает от простыней, обвивает Рэй шелковой лентой, кладет подбородок на впалый живот и больно надавливает. — Уйди. — Рэй спихивает ее с себя, намереваясь подняться. — И куда ты? О нет. Рэй до трясучки ненавидит это утреннее нытье; все эти ласки-объятия-поцелуи ее совсем не привлекают, она просто не умеет вести себя так, как в книгах или в фильмах. Ну почему они просто не могут выпить вместе кофе, помахать друг другу рукой и разойтись навсегда, сохранив об этой ночи самые призрачные воспоминания? — Не уходи! — Рэй хватают за хрупкое запястье, тянут вниз и на себя, настойчиво требуя внимания. — Останься. С беспристрастным лицом Вэйт удерживает равновесие, хотя рука и отзывается неприятной тянущей болью. Тощая блондинка на кровати недовольно надувает пухлые губы, и в голове у Рэй непроизвольно проскакивает мысль, что вчера в клубе она была явно симпатичнее, чем сейчас. Она ведь знает, как никто другой: все они красивые, пока утро не застанет врасплох, не растреплет уложенные волосы, не смажет яркие помады с губ, не разотрет черные стрелки до ушей по подушке. Одежда не будет выглядеть идеально чистой и выглаженной; нет, комком провалявшись на не самом чистом полу, все платья одинаково становятся грязными тряпками. Утро облупливает со всех этих барных девиц глянцевую краску, окунает их в ледяную воду, стаскивает аляпистые шмотки; а затем, не щадя никого, выталкивает в мир — просто так, от скуки, словно бы они спалили свои карты в самом начале игры и кому-то на небе стало скучно смотреть это дешевое шоу. Потому что с первыми лучами рассвета любая поп-дива становится обыкновенной лягушкой. Рэй отчетливо помнит, что ночью Лейса (Лейла? Лайла?) танцевала так, что никто не мог отвести от нее взгляд, — словно в последний раз касалась танцпола, выплясывала босиком бешеные ритмы клуба, держа в руках блестящие туфли. Белоснежные кудри рассыпались по плечам, грудь тяжело вздымается, ноги подкашиваются от алкоголя. Они встречаются глазами всего раз — и от ее влажного надменного взгляда у Рэй внутри что-то щелкает и зацикливается. Привычное чувство, когда ты снимаешь кого-то на одну ночь. Вербуешь самое лучшее, что есть в душном кубе тридцать на тридцать, выискиваешь не испорченное неоновыми демонами тело. Как ее будут звать — Рэй совсем неважно, какая будет у нее фигура, цвет волос или глаз — тоже; для Вэйт существует только взгляд, этот гребаный наркотик, эта лживость на корнях ресниц, щедро посыпанная блестками и цветными тенями. Взгляд сводит с ума, скручивает душу в узел, поджигает фитиль бочки с порохом. Рэй привыкла получать свое. Жестами, взглядами, слово за слово — и вот они едут к этой Лоле-Лале-Люсии; такси за полцены, влажные поцелуи, пьяные слова, я-хочу-быть-только-твоей, дом в конце улицы. Алкоголь выветривается почти сразу, как только Рэй вступает на порог комнаты мисс-как-там-ее: в крошечном прямоугольнике все заставлено, завалено, захламлено свечками, подушками, пледами, мягкими игрушками и прочей розовой девчачьей дрянью. Боже, Рэй начинает мутить. Как эта хрень вообще не выжила ее из собственной комнаты, не упала на голову, не раздавила своей ненужностью? Как эта розовая девочка не умерла еще от такого количества сахарной ваты вокруг? Если Рэй сожжет эту комнату дотла, то даже пепел будет пахнуть аромапалочками, натыканными тут повсюду, словно она пришла не жестко трахаться, а медитировать и заниматься йогой. Вэйт полупьяно уточняет, точно ли они туда приехали, и слышит в ответ, что да, точно, ошибки быть не может, это же Вивьен-стрит-сто-сорок-семь? Падает на кровать, прямо на все эти блевотно-розовые блестящие чехольчики на подушках, и, словно пытаясь создать здесь видимость самой себя, ставит ногу в грязном ботинке на белоснежную меховую шкуру. Алое платье блондинки на свету оказывается цвета истинного сумасшествия: розовое, с вырвиглазными пайетками и неровным (Рэй передергивает) швом сбоку; блестящие туфли отражают теплый потолочный свет, раздражая Рэй еще больше, а огромные голубые глаза на пол-лица не выражают ни-че-го. Пустота. Словно Лайса-Лола-Лейла — просто кукла, а Рэй — чужак в ее гребаном кукольном мире, готовящийся разрушить кукольный домик. Розовую ночь в объятиях Барби Рэй проводит почти без сна. К шести утра ее отпускает — дьявол в голове затихает, насытившись, оставляя за собой призрачное похмелье, и Рэй пытается встать. До ночи ей нужно принять душ, немного поспать и собрать себя на работу. В любом порядке. Желательно еще бросить пить. И купить ледяной воды. Любой воды, поправляет себя Рэй. — Куда же ты? — хнычет блондинка. Рэй кое-как влезает в узкие джинсы, затягивает потуже ремень и быстро накидывает сверху футболку. Белье найдет потом; сейчас ей хочется лишь убраться отсюда подальше, а то скоро она будет блевать уже этими блесточками. — Мне пора, — бурчит. — Лейла, — ляпает наугад. — Я Лайса! — обиженно поправляют ее. — Без разницы, — честно отвечает Рэй. Спотыкается о плюшевого мишку, хватается за стол, чтобы не упасть. С ужасом смотрит на покрытую каким-то блестящим порошком ладонь. — О господи, — вырывается у нее. — Что это, блядь, за херня? Блондинка странно всхлипывает и осыпается на пол; кое-как поднявшись на тощие куриные ноги, прищуривается: — Ты что, рассыпала мои тени? — О господи, — с ужасом повторяет Рэй. — Я что, стану феечкой? — Они стоили шестьсот баксов! — Без разницы. К тому, чтобы попить воды, бросить пить и поехать на работу, добавляется пункт «разнообразить свой словарный запас». Рэй поднимает с пола очередную упавшую игрушку и демонстративно вытирает об нее ладонь. Слышится звук — полушепот-полусвист, — и плюшевый единорог, до этого мирно лежавший у изголовья, летит прямо в ее голову. — Трехочковый. — Вэйт забирает рюкзак и кожаную куртку. — Пока! Блондинка что-то верещит за ее спиной, срывается на ультразвук, но офицеру Вэйт уже все равно — Рэй летит по улице, оставляя злополучный розовый дом далеко за спиной.* * *
Квартира Рэй напоминает старый облезлый гараж, в котором раньше жили хиппари, а теперь поселились бродяги, — кроме гигантского телевизора, старого дивана, валяющегося ноутбука и полупустого шкафа в комнате больше ничего нет. Самое насыщенное место в бетонной коробке — это кухня: деревянные столешницы, классическая американская плита и куча современной бытовой техники, которую Рэй накупила больше от скуки, чем от необходимости. С широкого подоконника на нее укоризненно смотрит Луис — вечнозеленый фикус, на котором почему-то недавно распустились цветы, заставив Рэй усомниться в происхождении цветка. Луиса ей торжественно вручил Дэвид незадолго до переезда и все время удивленно спрашивал: как он вообще выжил с ее образом жизни? Рэй кидает вещи с себя в стиральную машину — запах алкоголя, чужих сигарет и пота ей совершенно не идет; распускает собранные в небрежный хвост волосы, позволяет им рассыпаться по плечам. У Рэй все — эко: шампунь без добавок, гель для душа без запаха, вместо мочалки жесткий прямоугольник. Нравится ей этот стиль, нравится думать, что сохраняет природу, бережет окружающую среду. О себе заботится. Вэйт принимает душ, заворачивается в полотенце, заплетает волосы на висках в две тугие косички, обнажая смуглую кожу. Поджав губы, сушит гладкие волосы феном. Салонный уход, стрижка кончиков, натуральный чернильный цвет; если бы не работа, Рэй носила бы ирокез или что-то еще более смелое, но риск впасть в немилость и завалить свой испытательный сержантский срок слишком велик — у нее есть ровно год, чтобы показать, что она достойна этого звания, и получить долгожданный второй ранг вместо первого. Вместе с ним — свою команду ребят, выделенное рабочее место, постоянный отпуск и — Вэйт видит это во сне — новенький полицейский «Харлей». Спит почти-что-совсем-уже-сержант без снов, свернувшись калачиком и прикрывшись старым выцветшим пледом, и солнечные лучи щекочут ее лицо. Ей снится озеро — или какой-то дурацкий пруд, — отражающее звезды, а еще черные лебеди, плывущие по нему, и заросли можжевельника у самого берега. Рэй ненавидит такие сны — они только изматывают и без того постоянно напряженный мозг и заставляют копаться в себе, словно можно увидеть в отражении на воде какой-то знак свыше. Поздно вечером Рэй тонкими пальцами собирает волосы в высокий хвост — будто бы она может носить другую прическу на работе; застегивает белье, надевает сверху еще один тугой черный лиф и только после него — короткую хлопковую футболку. Ей срочно нужна шутка про бронежилет. Вся ее форма в шкафчике на работе, не ехать же при полном параде в общественном транспорте. Стрелка часов показывает одиннадцать вечера — до автобуса остается всего минут десять; поэтому Рэй заправляет майку в высокие джинсы, шнурует тканевые кеды и вылетает на улицу. Балтимор дышит вместе с ней полной грудью, считает первые звезды, выпускает прогуляться лунные лучи — темнеет рано, небо черное, но чистое; и Рэй поднимает голову, наслаждаясь каждой секундой бьющего в лицо ветра. В красном ситилинке Рэй не садится — успеет еще просидеть штаны на патрулировании; знает же, что сегодня их с Дэвидом направят следить за порядком из машины; по расписанию стоит их смена, так что не отвертятся уже — и так дважды переносили, не любит Рэй это дело: скучно, хочется спать и постоянно тянет что-нибудь съесть. Доезжает быстро — еще до полуночи, поэтому покупает стакан крепкого кофе, присаживается на лавочку рядом с кофейней и смотрит вдаль, туда, где цветными огнями горит дорога Джона Фолла — трасса, разделяющая Балтимор пополам. Никакой исторической ценности или важности она не имеет, но огоньки, сверкающие в ночи, завораживают своей легкостью. Ведь Рэй так любит все необычное. Но только не Лайлу. Или Лайсу. Она в этот список не входит. Ошибка какая-то вообще. Помарка. Случайность. Настроение резко падает. — Скучаешь, крошка? — Кто-то кладет ей тяжелую руку на плечо. Рефлекс не срабатывает — это только в кино люди от неожиданности бьют других людей в такие моменты, Рэй же просто ойкает, сильнее вцепившись в стакан. — Не трогай меня. — Она грубо вырывается. Второй раз за утро, между прочим. — Извини, детка. — Майкл садится рядом с ней. — Я думал, тебе понравится шутка. — Мне не понравилась, — отрезает она. — Больше так не делай. Майкл примирительно поднимает руки, еще с минуту сидит рядом в неловкой тишине, а затем грузно вздыхает, поднимается и уходит, не оборачиваясь. Вообще-то, думает Рэй, начиная мучаться угрызениями совести, Майкл — славный малый, глупый, конечно, и иногда совершенно не знающий границ, но славный. Они даже дружили в академии: она — хрупкая и болтливая, и он — молчаливый и огромный, привыкший к силе, не знающий толком слов, доносивший все кулаками. Это потом раздружились — как-то само сложилось, что стало не о чем даже молчать, а тогда-то хорошо было. Слаженная команда, все дела. И это ее бесит. В центральное Полицейское управление Балтимора Рэй заходит со стороны парковки — машет сторожу Марку, дает пять втихаря курящим коллегам, юркает в пустынную раздевалку — наверняка все уже переоделись и убежали заполнять бумаги, одна она засиделась, как и всегда: раньше выходит — позже приходит, проклятие какое-то, ей-богу, ну. Вэйт быстро переодевается, кое-как вешает одежду на вешалку и задерживает взгляд на фотографиях. Их там много — вся железная дверь облеплена полароидами, вырезанными или просто напечатанными на цветном принтере людьми; здесь даже салфетки-бумажки-рисунки закреплены цветным скотчем. Память — она же такая короткая, а помнить хочется все и сразу, и все эти драгоценные моменты — счастья и радости, газетных статей, смазанных фото — все эти моменты нужно где-то хранить. Чаще всего на фото мелькает Дэвид — вечный напарник, второй сиамец, кровь-за-кровь, друзья-навеки-все-такое. Веснушчатый ирландец, носящий на голове настоящее пламя — его рыжие кудри всегда видно издалека, а громкий смеющийся голос давно стал узнаваемым. Дэвид отзывается теплом в груди и улыбкой на лице. Дэвид — ее надежда, вера в лучшее. Он слишком светлый для этого места, слишком яркий для своей работы. Слишком живой. Не будь Рэй такой сукой, она бы в него влюбилась. Дверь шкафчика жалобно всхлипывает, отказываясь закрываться. Рэй надавливает плечом, а затем и вовсе хлопает дверью, с трудом поворачивая ключ. Одинокая фотография с серьезно смотрящей в камеру светловолосой девушкой падает вниз и остается лежать на кафельном полу; Вэйт, не заметив, толкает фото мыском армейского ботинка вглубь, словно окончательно отрывая от себя еще одно воспоминание. На парковке Управления много машин — пересменок, полночь, время историй и эмоций. Кто-то плачет в плечо напарнику — сухо и бесслезно, истерично всхлипывая, сдирая горло. Рэй впивается ногтями в ладонь, ежась и жалея, что не взяла куртку. Слезы она ненавидит — как ни странно, это остается единственным, что по-настоящему может тронуть ее сердце. Вдалеке виден Майкл — громадина Гейт возвышается над всеми, как черный апостол на краю города. Рядом с ним капитан Болфолд — стоит с фонариком в зубах, собирает отчеты, прямо так, под открытым небом. Кэп у них такой — не любящий стандарты. В кабинете ему тесно, в зале — скучно, а тут и покурить тайком можно, и кофе выпить, и поболтать. Будь в курсе всего, басит кэп. Рэй думает, что зря сравнивает Майкла с апостолом. Это Болфолд, скорее, пастырь, смотрящий за заблудшими овцами и направляющий их на путь истинный. Под овцами она имеет в виду, конечно же, таких тупых, как Майкл. Полицейский жетон на груди отражает странно пустое небо: еще несколько минут назад наполненное ночными облаками и луной, а сейчас вдруг оказавшееся таким далеким и потерявшее свою мрачную красоту. Нестабильно-теплая балтиморовская весна таскает в своем рюкзаке ворохи причудливой погоды: проказливый ветер, забирающийся под прохладный хлопок темно-синей сержантской формы; серые пылинки, оседающие на черном кожаном ремне; звезды, что отражаются в сверкающих нашивках. Первые капли дождя падают на наплечную рацию, повисают на спирали провода частичками крапленого серебра. Отчего-то Рэй вспоминает, как тяжелый трехкилограммовый пояс со снаряжением раньше давил ей на бедра, а теперь сидит там как влитой; словно все эти бесконечные патроны, фонарики, рации, наручники и дубинки — продолжение ее тела, биологические отростки, черные шипы ядовитых цветов. Рэй поправляет петличку, еще раз проверяет рацию и вставляет в ухо наушник. Непроизвольно тянется к кобуре, едва слышно чертыхается: ее любимый glock сейчас на чистке. Значит, не видать ей своего верного друга до появления официальной бумаги. — Эй, Вэйт! Зацени, что нам выдали. Словно из воздуха перед ней возникает Дэвид: идеально отутюженная форма, полное вооружение и перевернутый жетон на груди. Гордая надпись «Сержант Морено», как всегда, предназначена только ему одному. Рэй непроизвольно улыбается: всем известно, что Дэвид ненавидит их форму, считая ее слишком вычурной. Куда проще сливаться с толпой, говорит он, когда ты ее часть, а не кусок металла, напичканного оружием. Дэвид Морено состоит из раскаленного воздуха, смешанного со жженым сахаром, — настоящая сладкая вата с ядовитой начинкой. Он вышивает сердечки на старых футболках, носит разные носки, пишет в блокнот серьезные вещи цветными ручками и сходит с ума от гавайских рубашек с летними шарфами; не представляет себя без рукопашных боев, прыжков с парашютом и тяжелой винтовки. Дэвид смешивает в себе яд и сахар, полирует и оттачивает навыки общения, проходит курсы психологии, получает черный пояс по айкидо и выращивает дома больше двух десятков цветов. Рэй знает его тайны, слушает его голоса в голове и секреты: по вечерам Дэвид собирает черные пазлы, а ночью ложится спать в чужие кровати, потому что ненавидит собственный дом; еще он носит под сердцем боль утраты, а на руке — шрам от ранения, умело закрашенный цветными иглами. Сколько они уже с Дэвидом вот так, думает Рэй, в одной машине, в крошечном квадратном метре пространства? Года четыре, наверное, бок о бок. Сколько же воды утекло с их первой встречи. Морено протягивает ей перцовый баллончик, ультратонкий и легкий, совершенно не похожий на те, что они использовали раньше. — Ты уже брызнул себе в глаза? — первым делом спрашивает Вэйт. — Я планировал его в тачке распылить, — обиженно заявляет Дэвид. — Идем? — Он демонстративно выставляет локоть. Рэй засовывает очередное средство защиты — или нападения — в поясной чехол и берет Дэвида под руку. Им идти метров двадцать, может, тридцать, но это неважно. Потому что Морено рядом, а с ним никакие апостолы и овцы не страшны. Шеф Болфолд пихает ей сложенный в четыре раза файл с бумагами, бурчит под нос «проваливайте» и отворачивается. Для Дэвида, обожающего долгие разговоры, капитан — сущий дьявол; Рэй же, наоборот, благодарна — сейчас они свалят из этой копомешалки куда-нибудь подальше. Скажем, в центр города. Там хотя бы интересно ночью. Рэй протягивает бумагу на выдаче оружия, ждет, пока откроется ячейка сейфа, благодарно кивает и забирает свою игрушку — не самую легкую и не самую безопасную, но такую любимую. Щелкает кобура. Дэвид выжидающе цокает: — Заедем в магазин? — Ты что, раньше не мог поесть? — Рэй идет к выходу, все еще раздумывая о запертой в шкафчике куртке. Надо было все-таки взять ее с собой. — Я мыл тачку, — разводит руками Морено. — Ты собрался там баллончик распылять. — Я вспомнил и передумал. Они спускаются на подземную парковку: серость и сырость, огромное эхо, бетонные столбы с номерами, десятки одинаковых машин, мотоциклов и фургонов. Когда Рэй только прибывает сюда — юной и беспечной, думающей, что она идет спасать жизни и вершить правосудие, — то считает это место святой святых. Ну и еще, пожалуй, оружейную — две сотни металлических ячеек с оружием, даже гранаты есть. Самые настоящие, думает маленькая Рэй. Дернешь чеку — и взорвется. А она станет пеплом. Дэвид разводит руками, рассказывая что-то о вчерашней смене. Ненормированный график — конек их шефа, то десять выходных на один рабочий, то две недели без перерыва пашешь, прирастаешь уже к машине, чуть ли не жениться на железной банке готов. Где-то громко хлопает дверь; раздаются голоса — не спорящие, но активно с чем-то не соглашающиеся, и Рэй, прислушавшись, в недоумении поднимает брови: женщина и мужчина обсуждают приближающийся фестиваль. Фестиваль. Сборище людей, готовых на все ради рейва. Орущие, закидывающиеся таблетками, обдолбанные и накуренные любители рока. Рэй скрещивает пальцы при каждом упоминании MDF — да, двойная плата за смену, да, полное покрытие страховки, но кому это надо, когда тебя уже забили ногами? В драку она не полезет, не дура ведь, стрелять по людям в массовом скоплении ей не позволят. Если что — электрошокер или дубинка, но даже у Вэйт есть свои пределы. Сколько там их обещали в патруле, по четверо? Они не удержат этот город. Их просто не хватит. У Дэвида выбора нет — он сержант, придется выходить. Сидеть в полицейской тачке, держать руки на кобуре, хмуриться и повторять одно и то же. Бедный Дэвид. Интересно, что Дэвид думает о ней сейчас?.. Рэй хмурится, садясь в машину, отвечает односложно, так, чтобы не терять нить разговора, но и не вслушиваться, потому что картины из прошлого проносятся перед глазами быстрее, чем фонари за окном, когда они выезжают на Пасифик-стрит. Дэвид бинтует ей разбитую голову; Рэй едва жива, но довольна: первое задание вместе, домашние разборки, угол стола, поцеловавший висок. Она дышит сквозь слезы от боли, но улыбается, и Морено качает головой. Глупая. Вэйт вдавливает педаль газа в пол: если успеть, то догонят, а потом резко тормозит — цветной мячик пружинит и отскакивает на лобовое стекло, и от неожиданности Рэй путается, теряет координацию, но притормаживает — кое-как, еле-еле, криво-косо останавливает машину. Ребра болят, грудь горит огнем, ног она не чувствует. Дерек кричит ей в ухо, после — носит кока-колу в палату. И чизбургеры. Две самые вкусные вещи в ее жизни. Дэвид смеется над ней, подтрунивает, выводит из себя: мол, опять в бар, снова за старое, ты же коп, тебе не стыдно? Хотя на нашей работе только пить, чего это я. Рэй целует его теплую щеку — просто так, поддавшись порыву, — и уходит. Они ругаются — ссорятся до криков, до хрипоты, и Рэй взвинчивается, взрывается: ты, кричит, не можешь даже толком разобраться ни в чем, да кто ты такой, чтобы мне указывать? Да лучше быть никем, огрызается Дэвид, чем ходячим вулканом. Походи на йогу, займись вязанием, почитай мантры, подержи мудры. Сделай что-нибудь с этим! Рэй Вэйт действительно похожа на действующий вулкан, а Морено ненавидит вулканы, он в принципе ненавидит горы, ему по душе океаны и моря, озера и реки; Морено не любит ругаться и ссориться, он вообще не любит громкие звуки, и как его занесло в полицию с таким складом характера? Рэй стыдно за каждое свое слово — она ведь не змей-искуситель, она не хочет провоцировать Дэвида, просто она вот такая — и все, ничего с этим не поделать, ты уж выбирай, милый, все или ничего, ничего или все, или не выбирай и уходи. Они помирятся, и оба извинятся — взрослые люди, а поцапались, как подростки, и Дэвид в конце отечески обнимет ее и скажет, чтобы она не переживала о том, что он о ней думает, потому что она лучше всех, кого он встречал; и Рэй от этого захочется сесть и заплакать, закрыв лицо ладонями. — …Если это сделает отца счастливым, — продолжает рассказывать Дэвид, — то я возьму эти чертовы выходные в следующем месяце. Я тебе говорил, что у него охотничий дом? Он зовет всю семью туда на юбилей. Шестьдесят — такое большое число. А ведь не скажешь — он на лошади скачет лучше, чем я. Я тебе говорил про лошадей?.. Черт, — ругается Морено. — Я с этой работой уже забыл собственное имя. Шоссе I-83N в такой час свободно, и до района Таусон они добираются меньше чем за полчаса. Сворачивают на освещенную белым Балтимор Белтуэй, а оттуда на широкую Кенилворд Драйв. Дэвид находит какой-то безымянный магазин с китайской лапшой навынос и паркуется. Рэй закатывает глаза. Лапшичную держат настоящие китайцы, она работает круглые сутки, и здесь тусуются абсолютно все: местные забулдыги, какие-то наркоманы, ребята с сомнительными сумками. Наверное, палец владельца всегда на тревожной кнопке. Рэй здесь не нравится, но она терпит — четверть часа, и Дэвид сидит в машине, пытаясь справиться с китайскими палочками, пока она настраивает рацию и включает встроенный в патрульную машину планшет. Ночь не кажется ей тревожной. Или это Дэвид на нее так влияет, поглощая лапшу за обе щеки, как в каком-нибудь японском мультике. Ведь рядом с ним тепло и не напряженно, так, как должно быть с напарником. Все ее мысли только вокруг Дэвида и вертятся. — Как прошла ночь? — Морено тянется к салфеткам. Рэй перекашивает. — Готова поклясться, что видела на ее столе ластики с пингвинами. Сука. — Вэйт закрывает глаза, отгоняя утренний кошмар. — Это пиздец, — красочно добавляет. Сержант поджимает губы и кивает, понимающе улыбаясь. — Я вляпалась в какое-то дерьмо, — продолжает Рэй. — Буквально. И не буквально тоже. Оттирала блестки от ладоней. На, — она сует Дэвиду руку под нос, — смотри, она до сих пор блестит! Морено хохочет, и коробка на его коленях опасно подпрыгивает; а потом вдруг хмурится — за одно мгновение, словно солнце за тучу заходит, и серьезно произносит: — Ты обещала мне. — Что обещала? — Рэй косит под дурочку. Под натуральную такую дурочку, забывшую о самом главном. Даже прядь волос на палец накручивает. Дэвид не отвечает, только смотрит на нее так, словно это Рэй во всем виновата. В этой дыре внутри. В черном ничте. В вопросе, который Морено задал ей пару дней назад. На кой черт ей все эти девки? У нее нет ответа на этот вопрос. То есть, конечно, можно постараться придумать аллегории и метафоры, но Вэйт слишком ленива, чтобы копаться в себе настолько. Дэвид любит собирать пазлы, поэтому он, конечно, со временем начинает смотреть на Вэйт с другой стороны. На все эти жалкие попытки заполнить пустые места внутри себя вещами или людьми. Потому что Рэй считает, что, если заполнить черную дыру в ком-то другом — это поможет закрыть свою собственную. Просто ее собственное ничто — это какая-то необъятная планетарная туманность, замкнутая, как и сама Рэй, с нездоровыми краями. Подумав, Вэйт даже решает, что внутри нее М57 — Кольцо, такое чисто-синее внутри и гадко-цветное по краям. Откуда она вообще это знает? Голова Рэй полна случайных малоизвестных фактов. Она как гребаная персональная Википедия, как журнальчик для коротания времени, подборка научных выдержек. Вэйт плавает в математике, путается в исторических датах, с трудом запоминает правила английского языка, но может прочитать целую лекцию о галактических туманностях. Дэвид все еще выжидающе смотрит на нее. — Я… Вэйт открывает рот, но рация ее перебивает: — Угол Бослей-авеню и… Рэй глубоко вздыхает и щелкает пультом, включая камеру на лобовом стекле. С негромким щелчком активируется радар для измерения скорости; на экране планшета загорается и пульсирует алая точка. — Ну вот. — Под гневные вопли Вэйт Дэвид выбрасывает коробочку прямо в окно. — А я-то думал, что будет скучно.