Там не ждут меня, и нигде-то меня не ждут: Поезд в прошлое — просто выдумка, пыль в глаза. Я стою — одинокий столб. И молчит вокзал. Не спасут меня эти, и те меня не спасут, И никто не спасет. Разве только лишь я сама.
сейчас. Кэссиди падает на подушку и вжимается в нее лицом. Чертовски сложная смена. Все идет так замечательно — до перерыва, в сам перерыв и еще полчаса после; а потом она принимает вызов от женщины, заявляющей об убийстве своего мужа. Заверяющей, что его останки разбросаны по всему центру города; даже называющей их координаты. Она все время шипит в трубку и обещает сделать то же самое со своей маленькой дочерью, и побледневшая Кейси поднимает на ноги половину центра спасателей, вызывает патрульных к местам предполагаемых частей тела, читая про себя молитву; только бы все обошлось. А потом в трубке слышатся смех, улюлюканье и издевки. — Вот дурочка-то, повелась, — хохочут ей в ухо. — Сколько тебе платят? Иди найди себе нормальную работу. Роберт сам нажимает на «отбой», ласково прикасается к ее плечу, просит не обращать внимания. Но Кэсси словно срывает — следующие вызовы она отрабатывает на одной ноте, одинаково идеально, холодно и отстраненно. Чужие люди в трубке. Чужие жизни на волоске. Чужой мир вокруг нее. Мы еще позвоним тебе, в последний раз отзывается голос в голове. Жди. И Кэссиди ждет. Запуганно, замотанно, задушенно ждет, что ее снова разыграют и этот смех в конце разговора разорвет ее голову на сотни тысяч мелких деталек-пазликов. Страх сковывает руки, мешает внятно и четко думать, но она сильнее этого. Она же Кэссиди, чертов оператор чертовой линии 911, у нее нет выбора, если она не поможет — то никто. Этим людям больше не к кому обратиться. Как и ей. Эта ситуация — такая мелочь, по сути; ведь каждый день их центр принимает порядка сотни звонков от хулиганов, которых зачастую и вычислить-то невозможно: звонят с телефонов-автоматов, одноразовых сим-карт или что еще похуже, и, пока система подгрузит и проанализирует, их уже и след простыл. Кэссиди даже не может занести телефон в черный список — не потому, что такой функции не существует, просто никто не знает, где окажется эта сим-карта через два месяца. Возможно, новому ее обладателю действительно потребуется помощь, и какие тогда тут черные списки? Пометку сделать — и все, следующий, зеленый свет, удачного разговора, хоть бы не двойное убийство. Кэссиди волчком вертится на кровати, не в силах уснуть. До следующий смены остается часов десять, может, даже меньше, а она все еще толком не спала. Приняла душ, кое-как поела, выпила горячий чай и с тяжелой головой легла в постель. Оливер советует ей выпить таблетки. Снотворное или успокоительное — на выбор. Отлавливает в коридоре, почти что прижимает к стене, заставляет выслушать. Не бери в голову, говорит. Это такая мода у них — развлекаться. Ты ни в чем не виновата, лишь делала свою работу. Звони мне в любое время, повторяет; сует ей свою визитку под нос, так, словно кусок картонки действительно сможет ей помочь. Кэссиди кивает и исчезает у него из-под носа быстрее, чем он успевает сказать «ну, пока». Она кашляет в подушку сильно и сухо. Хрустким кашлем хрупкой женщины. Чувствует себя так, словно больна. Возможно, она и правда простыла, кто знает, сколько сквозняков гуляет по ночным автобусам. Почему она может пережить все: суицид в онлайне, массовые убийства, пожары и катастрофы, но не может пережить одну маленькую случайность, выбившую почву из-под ног? Она что, настолько слабая? Тогда ей нужно уйти. Уволиться. Найти себе другое занятие, может, вязание там или бисероплетение. Ну, что-то женское. Где не будет аварий, крови и боли, а будет только она и ее внутреннее спокойствие. Гармония. Кэссиди хочет заплакать от собственной тупости. Она ненавидит себя за эту слабость, потому что сейчас она просто лежит и ноет, ничего не сделав. Подумаешь, какой-то моральный урод выставил ее дурочкой перед всеми. Каковы шансы, что она нарвется на патруль номер семьсот десять еще раз? Она ведь лично эфир рвала, мол, надо ехать, там же труп без головы, что же вы так долго, ну, что же?.. Одеяло падает вниз. Рука непроизвольно тянется к телефону, листает ленты социальных сетей, новостные сводки, картинки и однообразные видеоролики. Ничего интересного, ничего нового, жизнь как она есть: несколько сообщений от друзей, смешная фотка от мамы, отец, проводящий все выходные на рыбалке. Скукота, да и только. Надо бы позвонить маме, спросить, как там у них с папой дела; построили ли они беседку, купила ли мама новую духовку. Давно уже не созванивались, думает Кейси, на автомате пролистывая новости. Интересно, что бы сказала мама, услышав о ее состоянии? Убаюканная тревожными мыслями и ярким экраном, Кэссиди выключается прямо на телефоне, забыв поставить его обратно на зарядку.* * *
Когда Кейси открывает глаза, то голова раскалывается от боли, а тело ломит от неудобного положения. Домашнее платье перекрутилось и врезается в кожу, руки затекли так, что она их почти не чувствует, на голове — воронье гнездо. В горле першит, губы сухие, обветренные, а лоб такой горячий, что можно смело жарить яичницу. Во дворе слышится шум — это те соседи-влюбленные пытаются накрыть плотной пленкой цветы перед дождем, хохоча и посмеиваясь друг над другом. Кэссиди сползает с кровати, на плохо гнущихся ногах подходит к подоконнику и, чудом не вываливаясь вниз, распахивает окно. Ветра почти нет, и кисло пахнет жареным мясом вперемешку с сигаретным дымом, но Кейси все равно вдыхает полные легкие, чтобы насытиться домом: она вернется в него только завтра рано утром, плотно закроет шторы и рухнет спать, а сейчас ей предстоит пережить еще одну ночь на работе. Два темных силуэта путаются в пленке, заматываются в нее и стоят, прижавшись друг к другу, сцепившись руками и смотря на безоблачное небо; и у Кейси от этого на душе становится так легко и свободно, словно все тревоги и печали стираются с ее внутреннего холста. Пруд, который ей снится, — кристально чистый, почти белоснежный. Кэссиди думает, что это снег, и пытается извернуться так, чтобы увидеть еще больше падающих серебряных снежинок, но первый восторг очень быстро рассеивается, когда приходит понимание ошибки. Это не снег. От пепла весь мир начинает болезненно расширяться, а потом и вовсе гореть, и Кэссиди открывает глаза в надежде на то, что в ее доме не начался пожар. Вещие сны, все дела — в книгах, которые она читает, обычно так и происходит. Плохой сон перед плохим событием. Пепел перед огнем. И вот сейчас эти двое, замотанные пленкой и целующиеся под пепельным небом, смывают все дурные знаки и предупреждения. Это ли не магия любви, о которой Кейси так любит читать в романах? Дождь начинается через минуту после того, как она закрывает за собой входную дверь. Кэссиди сильнее запахивает плащ, крест-накрест перекидывает сумку и бежит к остановке. Зонты она не любит — они то ломаются от ветра, то остаются дома в самый нужный момент, — поэтому просто накидывает капюшон, пряча в нем лицо, и старается смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться и не рухнуть в резко образовавшуюся прямо перед ней лужу. Дождь стучит по крышам автобуса, мешая наслаждаться музыкой; дождь забирается за воротник, образует на плаще темные пятна, закручивает волосы в тугие спирали; дождь бьет по лицу, сражаясь с ветром, и не оставляет в покое до самой работы. Преследует, словно маньяк. В центр приема звонков Кэссиди приходит злая и раздраженная, бурчит Донне «привет», молча перетекает в раздевалку и долго-долго трет волосы цветным вафельным полотенцем, словно от этого они станут прямее. В ботинках неприятно хлюпает, носки вымокли до нитки, как и футболка под плащом, на этикетке которого крупными буквами написано: ВОДОНЕПРОНИЦАЕМЫЙ. — Тук-тук, — слышит она. — Можно? Кейси не поворачивается — она настолько зла на дождь, что ей плевать, кто у нее за спиной. Проклятые капли воды, падающие с неба, это из-за них она забыла купить ужин, наполнить термокружку и послушать музыку! — Санни, ты в порядке? Роберт стоит в дверях, не зная, можно ли ему войти. Раздевалка женская, но он — начальник, значит, ему можно; но вдруг Кейси танцует тут в одном нижнем белье на пару с другой сотрудницей? Эта мысль вызывает у нее улыбку, и раздражение потихоньку начинает сходить на нет. — Да. — Она кое-как натягивает разношенные туфли на босые ноги. — Просто попала под дождь. — Не будь такой вредной. — Роберт облокачивается на стену. — Это же просто вода, чего ты злишься? — Эта вода сделала меня мокрой! — Кэссиди кое-как собирает непослушные волосы в косу и с гневом перетягивает резинкой. — Она… Она… Она накапала на меня! — Какая плохая вода, — серьезно говорит Роберт. — Давай ее накажем. Кэссиди смотрит на него, а потом начинает смеяться. Так громко, что ее слышно в коридоре, а Роб даже шутливо закрывает уши руками. Ей смешно — и этот смех не истеричен, а легок. Смешная собственная глупость. Просто дурацкий дождь. — Нами заинтересовался департамент, — вполголоса сообщает Роберт, когда они выходят в коридор. — Вечером придут забирать карты. Я бы хотел, чтобы ты лично проконтролировала процесс. Это… не очень хорошо. Роб нервничает: переминается с ноги на ногу, обеспокоенно смотрит по сторонам, постоянно трогает наручные часы и одергивает льняную футболку. Кэссиди смотрит на него со смесью жалости и понимания, и ей вдруг очень сильно хочется просто обнять его в знак поддержки, прижаться и никогда не отпускать. Странное чувство. Роберт красивый, думает Кейси, даже шрамы на лице его не портят. Один — над бровью, упал в детстве с велосипеда, все банально и просто, второй — на щеке, побольше и покрупнее, бело-рваный, словно недавний. Авария, минус двое из жизни, плюс одна история в копилку. — Я надеюсь, — Роберт наклоняется к ней, — что ты сможешь пообщаться и выяснить, чего они от нас хотят. Он такой высокий, что рыжая макушка Кейси маячит на уровне его груди; она уже выучила все потертости и царапины на неизменном металлическом бейджике с резной гравировкой «Р. Уэлл». — Конечно, — отвечает Кэс и почему-то отшатывается. Непроизвольно, от неожиданности, но выглядит это грубо, и она теряется, не зная, как себя повести. Не придумав ничего лучшего, честно добавляет: — Извини. Это странный разговор, думает Кейси, одергивая серое хлопковое платье до колен, это странный вечер, это еще более странные люди вокруг. Роберт выглядит измотанным и выжатым, футболка с большими складками, длинные царапины на руках, словно с котенком играл. Вот только у него нет кошек, зато есть отпариватель — два раза провел, и все, счастье, а тут — заломы, будто бы вообще не гладит одежду. Что же с ним происходит? — Ничего. — Уэлл щурится, выпрямляется. Он, наверное, хотел сделать это так же эффектно, как видел по телевизору, но у него не вышло. — Как видишь, у нас много работы. У него такие чистые голубые глаза, вдруг осознает Кейси, пока слушает поток заданий, цвета васильков во льду. В них хочется смотреть вечно, ловить каждое слово, прикасаться к вмерзшей красоте. Интересно, что он чувствовал, когда она ушла? Лежал на диване, меланхолично глядя в потолок, или бросал дротики в ее фото, как подросток? Что произошло за те три дня, что они тогда не виделись? И почему, почему, почему ни один из них до сих пор не заговорил о случившемся? — Я заканчиваю через час, — говорит Роберт, который теперь носит футболки вместо так любимых ею черных водолазок. — Просто встреть их и отдай бумаги. Они знают, что делать. А ты — знаешь, хочется прокричать Кэссиди, ты — знаешь, что делать? Вот сейчас, в эту минуту, когда ты смотришь на меня так, словно я пустота, пыль, костная мука? Она непроизвольно сжимает кулаки и впивается в ладонь ногтями до боли. Потому что ненормально это — когда тебя так калечит, выворачивает, ломает при одной только мысли о собственной вине. Надо сходить к психологу. Разобраться, что к чему, познать себя, перевернуть себя, научиться жить нормально, избавиться от пруда, вины, ненужных воспоминаний. Перестать мучить себя. Перестать мучить его. Дура, ругает себя Кэссиди, тут не психолог нужен, а Роберт. Сесть и поговорить — словами через рот, это так просто, берешь и произносишь слоги, складываешь их в слова, рассказываешь, что у тебя внутри. И никаких психологов не нужно. У них самих проблем хватает — звонят чуть ли не чаще других, а недавно в Лондоне так вообще один с крыши прыгнул, выдающийся специалист, надежда науки. Если он не смог, то она-то уж точно не выдержит так долго. Кейси подходит к своему рабочему месту, отрешенно садится на стул и пялится в белый экран, словно на нем сможет увидеть ответы на вопросы; а потом нажимает на кнопку «прием» и произносит свое любимое: — 911, что у вас случилось?* * *
К ней приходят к двум часам ночи — за час до желанного перерыва, о котором так мечтала задушенная звонками Кэссиди. Она суетливо подскакивает, поправляет бейджик, висящий на шее, за минуту наводит порядок на рабочем месте и идет в небольшую комнату, стены которой состоят из сплошных ящиков. Кэссиди садится за стеклянный стол, вытягивается в струнку. Сейчас ей надо просто передать бумаги полицейскому, подписать их, а потом вернуться к работе. Ничего сложного. Столько раз уже проделывала. В позвоночнике трещит электричество. Плохое предчувствие, нехороший знак, пепел на пруду. Кейси шестым чувством слышит приближающиеся шаги и поближе подтягивает к себе стопку бумаг, чтобы не подумали, будто она проводит время бездельничая. — Доброй ночи, мэм. Я сержант Рэйна Вэйт из центрального департамента. Мелькает вышитая фамилия на форме, лампа ловит отражение тяжелых бликов в офицерском жетоне, взгляд задерживается на острых скулах, пухлых губах и подбородке с ямочкой; и Кэссиди наконец встречается глазами с Рэй. Лес и патока. Сержант смотрит на нее спокойно, без тени изучения или любопытства; Кейси для нее — просто человек-тень, однодневная коллега, с которой они никогда больше не встретятся, а если и пересекутся, то вряд ли друг друга вспомнят. Привычная вежливость, дежурная дружелюбность, пара вопросов — и все, можно будет возвращаться к работе, забыв о встрече. Хвоя и карамель. Для Кэссиди это подобно вспышке кометы, будто бы весь свет сошелся клином на этой Рэй, на секунду перестал существовать, а потом возник вновь — только совсем другой, переплавленный, переделанный, с запахом стирального порошка и сахарной ваты. Кэссиди на секунду замолкает, обрывается на полувыдохе-полувдохе, чуть ли не вмерзает в стул и все смотрит, смотрит, смотрит на темные волосы, собранные в высокий хвост, на сильные руки, на выпирающие ключицы, лисий прищур и черный кайал на глазах; взгляд хаотично бегает по Вэйт, анализируя, изучая, собирая. Ель и корица. Кэссиди неловко прикрывает платьем полные коленки, непроизвольно касается переносицы, приоткрывает рот, потому что надо что-то сказать, чего сидеть истуканом, Вэйт так подумает, что она сумасшедшая или просто недалекая, и, наверное, будет права, потому что Кейси еще никогда не видела таких, как Вэйт: величественно-спокойных, выдержанных и сильных; нет, конечно, она общалась с полицейскими раньше, но… Это все было не то. У Рэй какие-то особенные радиоволны, собственные внутренние частоты, которые заставляют смотреть на нее, такую стройную, собранную, сдержанную, стоящую напротив Кейси и словно захватившую с собой сюда астронавтов, слушающих Фредди, или Пола, или Мэрилина, да какая разница, в конце концов, потому что — Кэссиди в этом уверена — сейчас вся эта музыка играет так громко, что отзывается в голове. — Привет, — говорит она. — Я Кэссиди. Так просто. Я Кэссиди. Словно это должно что-то сказать Вэйт. — Ну, давай посмотрим, что случилось за эти три дня. Рэй садится рядом с Кэссиди, ставит локти на стол. Тяжелый пояс делает ее неповоротливой, но не менее подвижной; и Кейси хочется попросить его снять, чтобы было легче, потому что вся эта конструкция на ней, от рации до дубинки, выглядит очень тяжелой. Кэссиди тянет к себе огромную стопку бумаги, скрепленную цветными зажимами. Истории тех, кого не спасли; тех, кому помощь, возможно, будет нужна; тех, кто звонил много раз, став постоянным клиентом, и тех, кто довел Кэссиди ночью. У каждого происшествия — свой цвет, свой бланк и свой почерк; заполняют волонтеры или молодые стажеры, Кэссиди в свое время много часов провела над такими бумагами. Пока прослушаешь все отмеченные разговоры, пока рассортируешь — уже и утро наступит, смена закончится и можно будет идти домой. Сейчас ей это делать не нужно, все, что от нее требуется, — наскоро просмотреть бланки и передать их сержанту, чтобы та отвезла в участок, где их рассортируют по степени важности и определят, что делать с теми, кто должен быть наказан. Вэйт пристально смотрит на гору бумаг перед ней, прикусывает нижнюю губу и качает головой. Сердце Кэссиди уходит в пятки: если сержант заставит ее вручную просматривать каждый отчет, то она вообще сегодня на телефон не сядет, а если еще и придираться будет или статистику происшествий потребует, то половина центра попадет на штрафы — многие графы заполнены неверно или и вовсе пусты. С бумагами у них всегда все было плохо, в участках к этому относились лояльно: главное, чтобы были написаны имена, адреса и происшествия, а остальное приложится само; но что, если Вэйт прислали сюда как раз для того, чтобы все изменить? О боже, думает Кэссиди, угораздило же меня. — Я никогда раньше этого не делала, — вдруг произносит Рэй. — Это очень страшно? Кейси выдыхает. — Нет, давай я покажу?..