я твой никто, и это конец начал. я никогда не верил и не прощал, я никогда не жил и не обещал, рушил мосты, строя за ними стены.
14 часов до. Единственное, что в Лее действительно стоящего, это ноги. Длинные, сильные, гибкие; десять лет занятий гимнастикой и еще пять — легкой атлетикой. Да она этими ногами может горы свернуть, не то что под купол забираться, выкручиваться в кольце, стоять на трапеции или обхватывать тяжелую ткань так полюбившегося ей корд-де-волана. Лея уже и не помнит, когда в последний раз ноги были полностью белоснежными: с появлением цирка на светлой коже стали быстро распускаться сине-желтые цветы, положив начало темным трико в ее гардеробе. Свои ноги Лея любит и бережет. Она знает, какие упражнения нужны, чтобы они сохраняли свой товарный вид, не выделяясь объемными мышцами под трико; знает, чем горячее обертывание отличается от холодного и какой состав будет лучше для кожи; знает, как сохранить кожу светлой, скрыть ее от посторонних глаз, спрятать под плотной одеждой. На ее ноги поглядывает даже Кэрри. Чертова Харли с улыбкой до ушей и безумно горящими глазами наверняка завидует Лее, потому что у нее самой — Лея посмеивается — полные некрасивые коленки. Это все потому, что она похудела — сдулась, как воздушный шарик, за считаные недели, сбросила килограммов десять, может, даже больше. Только жиру не прикажешь, откуда уходить, а коже — куда подтягиваться, поэтому у Кэрри теперь маленькое радостное напоминание о периоде, когда она была — по словам Джеймса — большеватой. Это слово так нравится Лее, что она чуть ли не хлопает в ладоши. Большеватая Кэрри. Кукла с цветными волосами и накачанной задницей; Лея почти уверена, что она вставила себе импланты, а Джеймс все оплатил. Только не крадеными бриллиантами, а обычными зелеными бумажками, на которые горбатился последние полгода. Она слишком много думает о Кэрри, одергивает себя Лея, морща нос. Эта крашеная блондинка не заслуживает столько мыслей. Ведь у Кэрри — некрасивые кривые кости под блестящим трико, а у Леи — идеально выстроенные мышцы. Да. Определенно, ноги — ее гордость. Маленькое личное достижение. И именно поэтому Лея сейчас ковыляет по брусчатой мостовой на высоченных шпильках, рискуя вывихнуть обе лодыжки. Шаг. Еще один. Каблук опасно качается. Но двести долларов могут сломаться в любой момент, а ее сила воли — нет. Поэтому Лея гордо задирает голову, откидывает волосы назад и делает еще шаг. V хотел бы, чтобы она умела ходить на каблуках. Потому что ему нравятся такие женщины-женщины, в красивых платьях, с идеальным макияжем и свежим маникюром, а она не подходит ни под один критерий. И это ее убивает. Мягкий голос из наушников на повторе воспроизводит один и тот же вырезанный фрагмент. Верь мне. Я никогда тебя не предам. Только я. Только я. Только я. Дома она подберет мелодию и сведет слова с музыкой, чтобы можно было слушать как песню, на повторе снова и снова. Может быть, добавит туда еще пару фраз, сказанных им сегодня. Ей определенно нужно было идти в ди-джеи. Лея хмыкает. Ди-джей Циркач. Лея останавливается перевести дух. Плохая была идея — идти пешком от магазина до автобуса, надо срочно переобуться, пока от лодочек за двести баксов не осталось одно только воспоминание. Она проходит меньше мили. Намного меньше — может быть, в два или три раза, но даже это становится достижением для нее. Еще одной взятой вершиной, которую Лея бросит в копилку своих личных побед. V был бы горд. Какой-то парень останавливается рядом, затягивается сигаретой, кашляет и сплевывает на землю. Смотрит на нее воспаленными глазами, засовывает руки в карманы; губы — сухая кровавая корка, лицо в шрамах, пугающих и отталкивающих, уродующих кожу. — Проводить, куколка? Лея напрягается. Сейчас часа два дня, может, три, откуда на просторной людной улице взяться человеку, ищущему подобные приключения?.. Она смотрит на него, широко распахнув удивленные глаза, не зная, что нужно сказать, чтобы не вляпаться. Лея дурочка та еще, конечно, но не настолько, чтобы не понять, когда пора бежать. Вот только на тонких шпильках особо не убежишь. — Ну так что, красотка? Он бесцеремонно приобнимает ее за плечи. Лея понимает, что он смеется, насмехается над ней, может быть, даже подшучивает; пташка в клетке, сердце, бьющееся между ребер, испуганный взгляд. На мгновение она замирает, а потом резко толкает его в грудь и бежит. Позади слышится хохот.* * *
Через квартал Лея спотыкается и падает на землю, обдирая колени. Сдавленно всхлипывая, снимает туфли. Целые, выдыхает. Ни царапинки. Поднимается на ноги; жесткие булыжники царапают нежные ступни, заставляя Лею переобуться обратно в балетки. Второй раз за утро внутри нее клокочут первые нотки истерики. V бы не понравилось, что она плакала. Он не любит неуравновешенных женщин, ему нравятся те, которые могут быть слабыми тогда, когда нужно ему, а не истерички, рыдающие без повода. Интересно, истерит ли Кэрри?.. Лея идет на остановку, подволакивая ноги. Наверное, там теперь будут гигантские мозоли, такие мягкие и мерзкие, что будет невозможно нормально репетировать. Завтра в это время она только-только будет спускаться с трапеции, подвешенной на высоте трех с половиной метров. Громоздкие страховочные ремни будут впиваться в кожу, дыхание собьется, а волосы превратятся в воронье гнездо. И это ли не будет ее цирковым счастьем? Сердце сладко ноет: не так давно близнецы-жокеи предложили сделать совместный номер. Как сложить вместе лошадей и воздушную акробатику, Лея не представляла, но Марк намекнул, что ей придется очень крепко держаться за свое любимое кольцо. Они знали, что Леже будет не против, — он вообще никогда не против, лишь бы деньги от представлений текли рекой, — поэтому сразу назначили время репетиций. Правда, есть еще администратор, главный менеджер и руководитель, но близнецов они почему-то не волновали, а Лея не вмешивалась. Как бы она хотела, чтобы V пришел на ее представление. Не то, где она просто трехминутный номер между паузами в выступлениях, развлекаловка на две сотни секунд, безымянная девочка-под-куполом; нет. В ее воображении она — главный номер; ложка меда, золотистого и тягучего, сусальное окантованное золото. А V — встречающий ее герой с охапкой белых и красных роз. Поцелуи в щеку, теплые объятия, слезы в уголках глаз. Как в сказке. Лея включает радио. Калейдоскоп мира вокруг нее начинает вертеться вновь.* * *
Вода в ванне давно остыла. Все вокруг в пене, а вода такая соленая, что щипет ранки-мозоли на ногах; и кожа на лице стянута давно высохшей маской. Время в воде для нее почти такое же, как в воздухе, — освобождает от контроля, стирает пыль тренировок, смывает чужие взгляды. Здесь Лея может закрыть глаза и на несколько минут почувствовать себя страдалицей. Вывернуть и гипертрофировать жалость к себе. Поплакать, умываясь соленой водой. V считает, что ей не о чем жалеть. Что у нее отличная жизнь с блестящим будущим. Что она когда-нибудь сможет стать свободной от всего — нужно только выучиться, поймать удачу за хвост и тренироваться до одурения. Тогда она станет новой Кэрри. Вот только он говорит об этом таким будничным тоном, словно стать Кэрри проще простого. Будто бы так легко достигнуть какой-то волшебной планки, когда Лея по щелчку пальцев превратится в новую Харли Квинн. V спокоен, когда рассуждает о ее будущем, а ее бьет крупная дрожь каждый раз, когда она думает об этом. О том, кем она хочет быть. Кем хочет стать. О том, кто она сейчас. Лея резкими движениями смывает глину с лица, фыркает и отплевывается. На сегодня ей хватит жалости к себе, еще немного — и она утонет в ней, прямо как в этой ванне. По горло уже этим сыта. Пора прекращать. Так и до депрессии недалеко. Крутится перед зеркалом: костлявые плечи, ноги-жилы; каскад пшеничных волос, узкие губы, чуть раскосые глаза. Нос в веснушках. Красные пятнышки на щеках. Ничего особенного. Обычная девочка, даже не циркачка, потому что так и не скажешь сразу. Сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? Отражение в зеркале искажает возраст, показывая ей испуганного нескладного подростка. Она подводит губы красным, рисует длинные стрелки бабушкиной подводкой, густо красит ресницы. Из девочки-паиньки превращает себя в роковую женщину, такую, как нравятся V. Узкая юбка, топ в рюшах, колготки-сеточка. Еще немного штрихов — и можно будет делать фото. Подумав, напяливает сверху мохеровую кофту. Топ — это вульгарно, V не оценит. А так — неплохо, хоть и жарко; на улице почти плюс пятнадцать, в квартире и того теплее. Стягивает колготки, замазывает тональным кремом ссадины на ногах, надевает обратно; вертится волчком, пытается выбрать лучший ракурс. Туфли блестят в свете солнца. Лея наконец нажимает на клавишу. Клик. Клик. Клик. Клик. Клик. Клик. Десятки фотографий забивают память телефона, недовольно выводящего уведомления о перегрузке; Лея старательно перелистывает, отбирая; выбирает самую-самую, нажимает «отправить» и идет на кухню. Бабушка вернется только через пару часов — старшая медсестра, дневная смена, десятки больных, — и у нее есть немного времени, чтобы побыть в одиночестве. Лея делает себе чай, усаживается поудобнее и тянется за ноутбуком, то и дело поглядывая на экран телефона: сообщение висит доставленным, но непрочитанным, значит, V еще не видел ее. Иначе бы сразу позвонил, уж она-то его знает. Открытые вкладки напоминают о вчерашнем вечере и перелопаченных горах информации, чтобы найти хоть что-то о V. Зацепок у Леи нет, но она надеется, что в Балтиморе не так много людей, у которых имя или фамилия начинается на тонкую галочку. V бы сказал, что у нее куриные мозги. Посмеялся бы и бросил трубку, чтобы неповадно было искать. Он такого не любит. Он и вопросов не любит, раздраженно щурится Лея, продолжая сохранять в блокнот все имена и фамилии, которые находит. Ее логика проста: если V — мужчина, носящий форму, то, значит, он работает в какой-то балтиморской структуре. Не назовет же он рубашку и джинсы формой? Определенно нет, в своих словах он точно не путается. Поэтому Лея усиленно просматривает списки пожарных, спасателей, врачей и полицейских, работающих по городу в настоящее время, параллельно цепляясь за Лафайет-плазу. Конечно, V мог оказаться там случайно — или проездом, — но сахарную вату продавали в самом центре ярмарки, в шатре, который не увидишь просто так с улицы. Возможно, V там работал?.. Она и сама не знает, зачем это делает. Утешает себя тем, что просто докажет себе, что V реален, а потом выбросит эту информацию из головы, постарается забыть и сделать вид, что ничего не было. Потому что V ей не простит, если узнает, — для него это будет предательством. Лея так погружается в свои наметки, так рьяно выписывает все имена, которые находит, что не замечает, как телефон начинает звонить. V немногословен, но удивлен. Говорит, что не ожидал увидеть на ней такие туфли, а ее саму — в подобном наряде. Как на парад вырядилась, добавляет. И есть в этом «вырядилась» что-то такое, что цепляет Лею. Задевает ее гордость, заставляет опустить нос, закрыть лицо руками от стыда. Она с одного слова понимает, что облажалась. Крупно облажалась. V ее не высмеивает. Он вообще о фотографии не говорит ничего, кроме той пары фраз из самого начала разговора. Переключается с темы на тему как ни в чем не бывало, словно не было этой вспышки утром; а Лея только и делает, что пытается поймать ход его мыслей. — …сегодня ночью я был в городе, — рассказывает V, — и проезжал мимо галереи Гримальдиса. В его окнах стояли женщины без одежды. Я думал, что это статуи, но оказалось — настоящие. В платьях до пола, корсетах, с розами у подолов. Эдакое современное искусство. Знаешь, что говорил Шекспир по этому поводу? Лея не знает. Ей, если честно, плевать на Шекспира, Мура и Саути. Она и поэзия — два совершенно разных мира, которые вряд ли когда-то пересекутся. Но Лея терпит, сжимая зубы, выслушивая очередную цитату, а потом, не выдержав, все-таки жалобно спрашивает: — Значит, ты находишь тех женщин красивыми? — Я нахожу их красоту — искусством, — уклончиво отвечает V. Он не дурак, конечно. Ему-то уж точно понятен контекст вопроса Леи, вот только ответа она не заслуживает. И это закаляет. Делает Лею непотопляемой, усиливает броню, добавляет смелости на следующий вопрос. Потому что — ну, сколько можно скрываться, сколько можно врать, уворачиваться, увиливать? Потому что наконец-то в их разговоре появляется слово «красота», за которое она может ухватиться, как за свои наметки-зацепки. — Почему ты не показываешь мне себя? — бесстрашно выдыхает она. — Не злись, не злись, не злись. — Лея складывает ладони в молитвенном жесте, хотя он и не может видеть. — Просто… — Вдох. — Я просто подумала, может, ты считаешь, что ты некрасив? Обычно люди боятся показываться, потому что считают себя уродцами. Я не считаю тебя таким, — быстро добавляет. — Ты прекрасен для меня, каким бы ты ни был. Даже если бы ты был без головы или без руки. Он молчит так долго, что Лея выпивает весь чай, стирает облупленную краску с деревянного стола, перекладывает карандаш снова и снова. Он молчит, а она исходит криками изнутри, громкими мыслями, посланными ему. Может быть, сейчас он ее услышит?.. — Я не могу, — вдруг говорит V, и его голос на секунду становится слишком высоким. Словно кто-то снял жестяную нить с горлышка бутылки, а потом резко вставил пробку обратно. — Пока не могу, — добавляет он. — Тогда, может, ты расскажешь мне хоть что-нибудь еще о себе? — отчаявшись, просит Лея. — Хоть что-нибудь. Что-то, что могу знать только я. Какой-нибудь секрет. Ведь я так стараюсь ради тебя. Она пытается выглядеть игривой, но не выходит. Потому что ей страшно — не в шутку, а по-настоящему. Она боится неизвестности, в которую падает, боится, что на дне вместо перьев будут терновые шипы. Она просто хочет его секрет. Что-то, что можно будет хранить под подушкой и оберегать внутри себя. Случайный факт или простую фразу. Не имеет значения. Разве она так многого хочет? — Что угодно, — канючит Лея. — Хоть что-нибудь. Больше всего Лея хочет, чтобы V понял: у нее действительно был сложный день. И, если он сейчас не пойдет ей навстречу, не сделает этот крошечный шажочек, она просто сломается. Рухнет на кровать и начнет визжать, проклиная все вокруг. Тонким голосом, всхлипывая и шмыгая носом, так, чтобы V взбесился и накричал на нее. Так, чтобы у нее был повод бросить трубку. Потому что Лея четко усвоила: он может так делать. Она — нет. Но каждое правило заканчивается точкой. — Сегодня вечером я буду на Хиллен-роуд. — Он выплевывает каждое слово. — По работе. Лея замирает в ожидании продолжения, но его не следует. V сказал свой секрет; теперь ее очередь разгадывать. — Вечером — это во сколько? — уточняет она. Пока губы выговаривают буквы, разум генерирует последовательность действий для побега из дома ночью — чтобы успеть до прихода бабушки, ей надо начать готовиться уже сейчас. Хорошо, что она не разбирала сумку после того, как пришла. — Это неважно, Лея, — певуче произносит V. — Тема закрыта. Лея вздыхает. Как же трудно быть с ним. Сейчас — особенно; руки так и чешутся нажать на красную трубку. Обидеться, возмутиться, послать к черту. Побыть настоящей женщиной, а не жалкой пародией. Кэрри так наверняка делает, если, конечно, Джеймс не стоит над ней с хлыстом или пистолетом, — льет злые слезы и размазывает тушь по лицу. Иногда Лея чувствует что-то, что не может описать. Кровавую кашицу в груди, раненого зверя, отравленное яйцо дракона; это копошится между ребер, пускает когти, царапает изнутри. Напоминает о непреложной истине. Пустота в нем не равна пустоте в ней. Боль от этих слов отпечатывается под коркой мозга. V продолжает говорить. Лея собирается с мыслями, встряхивает волосами. Пора перестроиться, пока он не закончил разговор, не получив от нее отдачи. Собрать волю в кулак и вспомнить, что она, вообще-то, тоже кое-что умеет. Даже улыбаться через силу. Она ведь та еще актриса. — V, — игриво произносит Лея, — знаешь, о чем я подумала? — О чем же? — В слове «любовь» есть буквы наших имен, — радостно выдает она, накручивая прядь волос на палец. V смеется. — Занятно, что оно начинается с твоей, — говорит он. — Это ничего не значит. — Лея надувает губы. — Совсем ничего! Ты всю шутку испортил!.. Она и сама толком не представляет, что такое любить, но одно знает точно. У нее к нему гораздо больше, чем слово из шести букв. Одержимость.