говори со мной откровенно. мир придумал так много фраз — есть слова, что ломают стены, есть слова, что ломают нас. ну и пусть, я готов сломаться, хуже боли — влюбляться в ложь. приручившийся к лучшей фальши обязательно встретит нож.
Осознание, что Рэй Вэйт находится с ней в одной квартире, с силой бьет Кэссиди в висок, заставляя перестать витать в облаках и начать делать хоть что-нибудь полезное. Что-то, что может пригодиться им обеим, — например, завтрак. Или чистая одежда. Или свежий воздух. Кэссиди открывает окна, ставит телефоны на зарядку — полностью севший свой и мягко вибрирующий входящим вызовом телефон Рэй. Звонок прекращается, и оказывается, что на заставке — звездное небо с падающими кометами, а еще — милые стикеры-заметки и раскрашенный напоминаниями календарь. Пароля нет, но Кэссиди не лезет: каким бы острым ни было ее любопытство, чужие вещи она трогать не будет. Присаживается на край кровати, делает глубокий вдох: за ночь белье неприятно врезалось в тело, а резинка штанов сильно перетянула живот, оставив на нем некрасивые следы; надо было не надевать на себя так много одежды, ругает себя Кэссиди. И зачем только выпендривалась? Чтобы ее не сочли глупой. Нет ничего хуже, чем снисходительность в голосе собеседника, все эти повторы-репризы, долгие паузы в конце предложений и сочувствующий взгляд. Ежится: плавала, знает, больше не допустит. Вытягивает ладонь, подставляет ее солнечным лучам, купает в пряном тепле оранжевого тюля; улыбается сама себе: чудесная была ночь все-таки. Спать без снов, просыпаться от солнечных зайчиков на ресницах, чувствовать тепло рядом с собой. Удивительно, но Рэй дарит странное ощущение безопасности, словно Кэссиди закутали в плед и усадили в дом из тысячи разноцветных одеял, и эта нежность — апельсиново-желтая, с нотками имбиря — расцветает огнем в ее груди. Рэй такая смешная со своим боевым раскрасом, прыскает в кулак Кэссиди, ставя чайник и роясь в холодильнике. Такая нелепая в попытках казаться сильнее, чем она есть, в слоях макияжа, в стараниях скрыть следы бессонной ночи, в длинной клетчатой рубашке на голое тело. И такая уютная — в пушистых прядках черных волос и распустившихся косичек. Обнять бы ее, Кэссиди вытаскивает на стол всю еду, которую только удается найти, но ведь не позволит. И, пока Рэй плещется в ванной, Кэссиди включает музыку. Первые ноты заполняют комнату, кружат вокруг ног, зарываются в волосы, оставляя за собой запах пионов и раскрытых секретов: Райан Теддер поет о тайнах, звездах и искренности, и каждое слово находит особенный отклик в ее горячем сердце. Мир вокруг необъятно-солнечный, безграничный в своем свете, и радужки ее зеленых теплых глаз расцветают изумрудными искрами; в сером до неприличия Балтиморе Кэссиди кажется подсолнухом, тянущимся к солнечным лучам. Это волшебно, странно и непривычно — впускать в жизнь такую, как Рэй, черную сталь с раскаленными углями, росчерк синевы на безоблачном небе. Она — ее точка преломления, начало внутренней рефракции. Невероятная в своем образе, непривычная в бесцветном алюминиевом мире. Вэйт как чувствует ее мысли — и потому бьет по сердцу сильнее молота: выходит из душа, замотавшись в солнечное полотенце; белье валяется на полу в ванной, плечи обнажены, мокрые волосы собраны в высокий гладкий хвост. Красивая до чертиков, с ума сводящая — острые скулы, пухлые губы, дьявол во взгляде. Не бывает таких солнц, не существует такого света, который мог бы с ней сравниться. — Дать тебе переодеться? — Кэссиди подходит к шкафу. — Или у тебя есть? — Мне нравится твоя рубашка. — Рэй хитро улыбается. — Ты ведь не против? Кейси качает головой — она отдаст этой лакричной девчонке все, что у нее есть, лишь бы та улыбалась, — и шмыгает в ванную, захватив с собой чистое полотенце. Уже стоя перед запотевшим зеркалом и вычерчивая на нем первые буквы их имен, Кэссиди вдруг останавливается — замирает на теплом кафеле — и закрывает рот ладонями. Это же гребаная катастрофа. Полное фиаско. Дичайший провал. Начало ее конца. Она думает о Рэй все утро, и это медленно, по тягучим каплям патоки сводит ее с ума. О, нет-нет-нет. Все не так страшно. Она же просто хотела, чтобы Рэй чувствовала себя комфортно в ее доме. Ничего личного — просто хотела дать уверенность в том, что никто никуда не собирается выгонять сержанта после тяжелой рабочей смены; и то, что она пришла к Кэссиди [выбрала ее из тысячи других] — ничего не значит. Это просто случайность. Совпадение. Ошибка. Ей просто нужно остановиться. Сделать еще один вдох, пока потолок окончательно не рухнул ей на голову, выбивая последние остатки мозгов. Кэссиди рада бы это сделать, рада бы прекратить думать об этих трех буквах, назойливо вертящихся перед носом, но все бесполезно: она прижимает руку к груди — слева сверху — и чувствует, как мед обволакивает сердечную мышцу. Нет-нет-нет, качает головой. Нет-нет-нет, забирается в контрастный душ. Нет, выливает на себя флакон пены. Нет, больно дергает волосы. Что-то под ребрами колется и цветет, застывая в черненой лакрице; голова кружится от перепадов температуры, и пальцы цепляют стену в попытках устоять на ногах. Кэссиди так старается забыть, но не может. Как просыпается под утро, в комнате душно, окна закрыты наглухо, рассвет щекочет небо; как поворачивает голову, сдувает пыльные волосы, приподнимается на локте: Рэй спит рядом, закинув руку под голову, и краешек воротника рубашки — ее любимой праздничной рубашки — съезжает вниз, обнажая небольшую смуглую грудь. Кейси больно закусывает губы, заставляет себя сосредоточиться на тактильных ощущениях: тепло одеяла на теле, холод на кончиках пальцев. Недостаток кислорода, слишком много кислорода, боль в губе, боль в пустом желудке. Ртуть в голове, ртуть в горле, ртуть в легких. Шарики ртути по всей кровати. Шарики ртути на груди Рэй. По одному с каждой стороны темных сосков. Всего четыре. Серебряных и блестящих, вызывающих неправильные мысли: интересно, если надавить на сосок, она сможет почувствовать длинную штангу пальцами? Языком?.. Кожа Кэссиди покрывается мурашками, в комнате становится одновременно жарко и холодно, и требуется огромное усилие воли, чтобы осторожно укрыть Вэйт одеялом. Прикрыть ровную кожу без единой родинки или синяка, задержать взгляд на крошечном шраме у ключицы — и откуда только взялся такой странный? — сжать пальцы, чтобы не погладить дракона на руке. Татуировка не вызывает никаких чувств: ни любопытства, ни восторга; рисунок и рисунок, вряд ли у такой тематики есть своя история, сколько Кэссиди повидала подобного за свои поездки в автобусе — белым драконом, несущим на хвосте море, ее не удивишь. Стоя под холодными струями душа, Кейси знает: Вэйт сидит в кресле. Кэссиди почти что чувствует каждой клеточкой тела, как сержант терпеливо ждет, пока она закончит плескаться в ванной и вернется в комнату. Пока шумно выдохнет и снова ссутулится, скукоживаясь до размера яблочной косточки. Перестанет мелькать перед глазами, остановится на одном месте и расскажет ей все, что узнала за эти сутки. Потому что это — единственное, что их может связывать. Должно их связывать. Так оно и останется, решает Кэссиди, выбираясь из ванны. Больше никаких глупых мыслей, никаких надежд и уж тем более жертвований личным пространством. Надо побыстрее заканчивать это представление, пока не случилось чего-нибудь плохого. Кейси застегивает летний сарафан, проверяет, не торчат ли края белья; расчесывает волосы, тщательно промакивает полотенцем. Если не сушить, то будут красивые кудри; если не укладывать, то будет львиная грива. Черт бы это все побрал. — Тебе звонят. — Первое, что она слышит, когда выходит обратно в комнату. — Тебе тоже звонили. — Кэссиди кладет целый ком одежды в стиральную машину. — Надеюсь, ты не против, что я поставила твой телефон на зарядку. — Нет, это круто. — Рэй закидывает свои длинные ноги на соседний стул. — Пофиг на звонок, — добавляет. — Не хочу ни с кем разговаривать. — Даже со мной? — Кэс хочет, чтобы это звучало с юмором, но сердце бьется в горле слишком громко для шутки. — Я пока еще не решила. А ты нашла еду? Отвечает не сразу. Пролистывает телефон: три пропущенных, семь сообщений, все от Луки, все через слово — сплошные вопросительные знаки, перевернутые и прямые, какие-то фотографии и файлы; ей требуется время, чтобы разобраться в водовороте информации. — Ты что, ждала, пока я выйду, чтобы приготовить завтрак? Открывает первый файл, смотрит на десяток номеров, идущих в ряд, но ничего не понимает в цифрах. Чуть позже догадывается: это перечень звонков, совершенных в указанный промежуток; как и обещал, детектив взял время с четырех до половины пятого утра. — Ну, да. Я же гость, — усмехается Рэй. — А гости не возятся у плиты. — Да, наверное, — растерянно отвечает Фокс. Еще Лука присылает ей карты: мелкие клочки района, соединяющие точки. Бессмысленная работа — ей это ничего не даст, подумаешь, координаты ближайших телефонов-автоматов, и что ей с этим делать? — Эй, ты чего зависла? — Вэйт выпрямляется. — Все окей? Нет, в этом, определенно, что-то есть: не зря же три сообщения из семи — снимки со спутника. Детектив бы не прислал ничего просто так, но и указаний здесь никаких нет; короткие сообщения из символов не в счет. — Нет, не буду, — невпопад говорит Кэссиди. Это не телефоны, догадывается она. Это камеры, которые могли что-то зафиксировать. Движение по улице, например. Если она даст Луке хоть какую-то информацию, то среди десятков проходивших мимо них людей они смогут отыскать ту, которая звонила. Но одной ей не справиться. — Рэй, слушай. — Кейси поворачивается к сержанту. — Вчера вечером детектив скинул мне адрес того телефона, с которого звонили, а сейчас прислал еще массу всего. Расположение камер на улицах, перечень звонков… Сможешь помочь мне разобраться с этим? — Конечно. — Вэйт зевает. — Но сначала завтрак.* * *
Это так странно: сидеть на кухне, которую она забыла прибрать перед уходом на суточную смену, и смотреть на Вэйт, с хрустом отделяющую китайские палочки друг от друга. Кэссиди сгорает со стыда: она отлично готовит, в совершенстве владеет тремя видами кухонь, умеет подобрать нужные специи и знает большинство кулинарных секретов, но именно сейчас — тогда, когда Вэйт приходит к ней в гости — у нее нет ничего, кроме сливочного бульона, трех банок готовой лапши и пакета чипсов. Сержанта, впрочем, это более чем устраивает. — Я так в академии питалась. — Она льет кипяток в картонную чашу. — Еще пара чизбургеров сверху и литр колы. — Было так мало свободного времени? — сочувствующе спрашивает Кейси. — Было так мало свободных денег. — Рэй достает вилку и втыкает ее в бумажную крышку, таким образом прижимая верхушку к тарелке. — Только не говори мне, что ты готовила себе изысканные блюда, когда училась в колледже. Я в это не поверю. Кэссиди грустно улыбается. — Я толком и не училась, — говорит она, наблюдая, как Вэйт заваривает вторую порцию. — Так только, ездила сдавать экзамены три раза в год. — Почему? — Рэй заглядывает ей прямо в глаза. Сердце Кэссиди сжимается. — Я была сложным подростком. — Она отводит взгляд и нервно сжимает подушечками пальцев ткань сарафана. — Не смогла ужиться в коллективе. Как оказалось, — Кейси нервно дергает плечом, — без этого никуда. Сейчас так просто открыть рот и сказать: «Не смогла ужиться в коллективе», так просто сложить буквы в слова, а слова в предложения, так просто не вздрагивать каждый раз, вспоминая прошлое, в котором Кэссиди — белая ворона среди своих сверстников — затравленно рыдает в подушку после каждого учебного дня. И пахнет ромашковой мазью от синяков, и в воздухе стоит крепкий запах папиного виски, и хочется закончиться, оборвать свое существование в этом мире; а утром — проснуться от дурного сна, выпустить из себя стаю мертвых крылатых птиц, начать дышать полной грудью и научиться жить заново. Но это все мечты, такие же детские и наивные, как и идеальная жизнь, которую она придумывает каждую ночь снова и снова: вот Кэссиди звезда класса, самая популярная девчонка в колледже, вот капитан футбольной команды Марк Ханзи целует ее в щеку, а Оливия Райн зовет на очередную тусовку; вот те, кто насмехался над ней, грызут друг другу глотки в спорах, кому сидеть с ней на лабораторной, а она выбирает Марка, она всегда выбирает Марка, даже тогда, когда он говорит, что это был просто спор, иллюзия, игра, Оливия просто хотела позабавиться, посмотреть на сыгранный спектакль, да кому ты нужна, рыжая-бесстыжая, разве что всем соцсетям, которые с радостью разнесли твои фотографии — да-да, те самые, что ты делала для него, в одном белье стоя у зеркала в ванной. Третий год обучения она не заканчивает, с треском провалившись на экзаменах. Ее фотографии смотрят со всех сторон, смеются накрашенными лицами, светятся полупрозрачным комплектом, купленным специально для Марка. А Ханзи улыбается ей сквозь зубы, прижимает к себе Оливию, говорит ей на ухо: а как она стонала, ты бы ей позавидовала, я бы посмотрел с ней еще одно кино. О чувствах двадцатилетней Кэссиди не думает никто — и уж тем более сам Марк, и в те моменты, когда он снова и снова наклоняется к ней, чтобы спросить, понравилась ли ей та самая ночь, в которой его пальцы трогали ее бедра, ласково раздвигая их, она хочет вцепиться ему зубами в глотку вместо того, чтобы разрыдаться. Показать всем, что она чего-то стоит. Показать ему, что не следовало так поступать. Что это неправильно. Что так нельзя. Но вместо этого ее распухшие от слез и бессонных ночей глаза наполняются слезами. Она толкает его в грудь своими крошечными ладошками (почти что бьет со всей силы) и убегает под лестницу. Она не зарабатывает себе психических расстройств, не занимается глупостями — именно так их называет мама, именно так о них отзывается отец, — не превращается в алкоголичку и не бреется налысо, привлекая внимание. Она даже не идет в полицию. Кэссиди молча забирает документы, слышит теплые слова от декана на прощание и уходит в пустоту. Занимается ерундой: пробует и шить, и готовить, и переводить тексты, бросается из крайности в крайность — от художника к программисту, от адвоката до продавщицы, все никак не может себя найти. А потом отец забирает ее мать к себе за океан, и все, что остается Кэссиди, это половина дуплекса и влюбленная парочка соседей в придачу. А через год после того, как Кэссиди отчисляется, Марка застреливают в городском парке на севере Балтимора. Ее привлекают по этому делу в качестве свидетеля — удивительно, как совпадает время: когда Ханзи пытался ограбить магазин, Кэссиди читала книгу на берегу озера, и ни один из них не знал о другом. Вызывают неофициально — через третье лицо, даже без бумаг. Слушание закрытое, ей не позволяют на нем присутствовать, но Кэссиди это мало волнует: она все равно ничего не видела — ушла раньше, чем прозвучал выстрел, и не слышала — или убеждает себя в том, что не слышала, — и дело закрывают, приписав какому-то полицейскому штраф за превышение самообороны. Это даже звучит смешно, хохочет Кэссиди, закрывшись в ванной и включив холодную воду. Это такой бред, плачет Кэссиди, погружаясь на дно и открывая глаза. Это судьба, выныривает. Это замечательно, делает вдох. Это лучшая карма на земле, окончательно убеждается Фокс, пожимая руку Луке — детективу из отдела внутренних расследований, высокому, почерневшему от горя мужчине с ранней сединой в волосах. Сыну едва исполнилось двадцать, когда он умер, рассказывает тем же вечером за чашкой чая. Я не был готов к такому. И Кэссиди понимает: что-то в этом мире повернулось так, что он стал правильным. Она работает секретарем, и Лука забирает бумаги у нее раз в неделю, принося Кейси кокосовый торт и упаковку листового чая, а потом — внезапно — звонит ей однажды, чтобы просто поговорить, и они разговаривают всю ночь напролет, с двух сторон прижавшись к телефонной трубке. Все, о чем мечтает Лука, — найти того, кто убил его сына, и Кэссиди спрашивает его, что бы он тогда сделал. После минутной тишины и громкого вздоха детектив коротко отвечает: — Посмотрел бы в глаза. Она знает: Ханзи не верит в то, что это была самооборона. Марк не такой, твердит он. Марк бы так никогда не сделал. Он у меня хороший, балбес, правда, дурачок тот еще, но хороший же. И Кэссиди кивает: хороший. Небо забирает лучших, говорит. Иногда она боится, что Лука ее вспомнит. Но он не узнает: то ли они никогда не пересекались во время учебы в колледже, то ли она изменилась до неузнаваемости, то ли память у детектива короче, чем он ей рассказывает, — и Кэссиди просто отпускает прошлое, позволяя ему уплыть вниз по реке и разбиться о камни. Затонуть на дне озера. — Тоже не любила академию, — говорит Вэйт, цепляя палочками кусочек мяса. — Дэвид иногда был таким засранцем, ты бы только знала. Однажды, пока я его ждала, он перепутал машины, — она тоненько хихикает, — и сел не в свою. И знаешь что? Он ПОЕХАЛ, — смеется в голос. — С чужим патрулем, в тачке, полной оружия! Чувак, который был на переднем сиденье, так офигел, что сумел сказать ему о путанице только через квартал. Мы до сих пор над ним смеемся! А однажды… Кейси улыбается, слушая. Кивает на самых интересных местах, ковыряет вилкой невкусную лапшу. Ест медленно, растягивая каждый кусочек, и к тому моменту, как Вэйт приканчивает пачку чипсов и свой суп, Кейси съедает едва ли половину. — Ты чего не ешь? — Рэй щедро поливает последний картофельный ломтик кетчупом. — Если не будешь, то давай я доем. Фокс ошалело смотрит на нее. — Ты что, будешь есть чужую еду? Вэйт, которая доедает за ней лапшу быстрого приготовления, это что-то за гранью фантастики. Так не бывает. Такие, как Рэй, просто не созданы для того, чтобы за кем-то что-то доедать. Тем более — китайскую гадость. И чем она вообще думала, когда покупала это? Острое даже почти без специй, чересчур соленое и с какими-то непереваренными кусочками овощей. Мерзость. — Я не брезгливая, — с набитым ртом отвечает Рэй. — Будешь, нет? Кэссиди качает головой, и сержант самым наглым образом пододвигает ее картонную чашу к себе. — Фу. — Она сразу же морщит нос. — Как ты это ела? Оно же вообще несоленое. — И высыпает пакет приправ. Брови Кэссиди ползут вверх. — Так, ладно, — Рэй делает вид, что не замечает этого, — давай, неси сюда все, что есть. Еще чистую бумагу, пару ручек и линейку. — Зачем линейку? — Просто так. — Сержант смеется. — И чайник поставь. Снова. Кэссиди щелкает плитой, суетится; какое-то время Рэй наблюдает за ее действиями, кошкой потягиваясь на стуле, а потом вдруг вскакивает с места и медленно-медленно подходит, почти вжимая Кэссиди в стенку. — Я возьму? — проговаривает Вэйт одними губами. — Свой телефон, — уточняет. У Кейси перехватывает дыхание от такой близости. — Да, — отвечает хриплым голосом. — Да, конечно, — повторяет чуть увереннее. Она делает это специально, вопит внутренний голос. Почти что трется об тебя, касается своим телом твоего. Рубашка расстегнута до груди, серебристая ртуть выделяется под тонкой тканью, влажные губы распахнуты. Зачем это ей, не понимает Кэссиди. Играет? Или действительно хочет чего-то добиться? Еще секунда — и она взорвется от напряжения. Лопнет как воздушный шарик, рассыпется радужными конфетти. И тогда Вэйт победит. Получит то, что хочет, — дрожащие колени, закрытые глаза, заломленные руки. Ей же так нравится это делать, ей так нравится на это смотреть — Кэс почти что видит, как Рэй мысленно опускает ее перед собой на колени и триумфально закидывает голову назад. Собственные женщины — ее стихия. Это так смешно, понимает Кэссиди. Она пытается ее соблазнить? Пытается показать, кто здесь главный? Но это не нужно — она же и так знает, что Вэйт лидирует по всем позициям. Не потому, что они сражаются, нет — просто Кэссиди все равно, кто победит, и она отдает первенство Рэй. К чему этот спектакль, устало думает Фокс. Она все равно проиграла. — Рэй? — Кэссиди осторожно делает шаг в сторону. — Я сейчас распечатаю все, что прислал Лука. А ты пока сделаешь кофе? Пожалуйста. Сержант кивает, не сводя с нее глаз. Она раздражена и раздосадована — мелкая штука-шутка не получилась, фокус не удался: Кэссиди равнодушна к ее поступкам, разочаровала ее, подставила подножку. Тускло пищит принтер, выплевывая теплые листки; Рэй заваривает две кружки кофе, с остервенением плещет туда молоко и снова садится на стул, закинув ноги на второй. Кэссиди на нее не смотрит — быстро прибирает на столе, раскладывает черно-белые бумаги. — Итак. — Она откашливается. — Что у нас есть? На Рэй, сверляющую ее взглядом, Кэссиди старается не обращать внимания. — Ты мне скажи. — Сержант складывает руки на груди. — Итак. — Кейси берет в руки карандаш. — Мы знаем адрес телефона-автомата. Он находится вот тут. — Она ставит жирную точку на карте. — На пересечении Патапско-стрит и Уэбер. — Юг города, — задумчиво протягивает Рэй. — Значит, Риверсайд? — Похоже на то. Вокруг жилые дома, кафе, рестораны, то есть ничего необычного. — Кэссиди водит карандашом. — Телефон находится на выходе из автомобильной парковки, вот здесь, — она ставит еще одну точку, — ближайшая автобусная станция, Вэст Стрит. Лука прислал расположение камер — их всего восемь, и находятся они вот здесь, здесь и здесь, — рисует треугольники. — Ближайшая — пиццерия, но какой именно участок она охватывает, я не знаю. — У парковки же тоже должны быть камеры. — Вэйт хмурится, склонившись над картой. — На въезде и выезде — точно. — Здесь голая стена. — Кэссиди качает головой. — Въезд на парковку вот тут, гораздо левее. Лука говорил мне, что этот участок не под наблюдением. Я же тебе рассказывала. — Ну, значит, пусть твой детектив запрашивает видео с ближайших камер. — Вэйт разводит руками. — Кто-то же должен на них мелькать в четыре часа утра. — Это достаточно населенная часть района, — мягко замечает Кейси. — К тому же проходная улица. — И что? — возражает Вэйт. — Попробовать же нужно. Что еще есть? — Распечатки звонков. — Фокс подает ей листы. — С четырех до половины пятого утра. Опять же, при условии, что наша девушка не подошла к автомату, скажем, в три сорок пять и не позвонила кому-то до меня. Рэй мельком проглядывает бумаги. — Будем надеяться. Сколько цифр… Не думала, что в двадцать первом веке такие телефоны еще популярны, — честно говорит она. — Он планирует пробивать каждый номер из этих десяти? — Да, я думаю, что это лучший выход. — Кэссиди вздыхает. — Какой-то из них даст переадресацию, и мы сможем узнать, кому он принадлежит. — А если нет? — вдруг спрашивает Рэй. — Прости? — Одноразовая переадресация. Кто-то мог установить ее только на один раз. Или на ограниченное количество времени. А если она ручная? Кэссиди запускает руки в волосы. — Тогда мы никогда не узнаем правды. Зачем вообще это нужно? — отчаянно говорит она. — Такие сложности, чтобы позвонить в 911? Почему нельзя было это сделать с мобильного телефона? — Кажется, я знаю ответ, — вздыхает Вэйт. — Возможно, у нее не было мобильного? — Но при этом нашлось пятьдесят центов на звонок? — Всякое может быть. — Рэй пожимает плечами. — Нужно подождать результатов. И мое предложение — съездить к телефону — все еще в силе. Кэссиди поднимает голову: — Что, сейчас? — Нет. — Сержант устало прикрывает глаза. — Сейчас я поеду домой, а вечером можно сходить. Заодно поспрашиваем, вдруг кто-то видел что-то странное. — Ладно. — Фокс пожимает плечами. — Тогда вечером? — Пойду одеваться. — Рэй лениво потягивается на стуле. — О, кстати. — Она прищуривается. — Я оставлю себе рубашку?..