сердце устало плавится в тёмном квартирном ящике. я задыхаюсь в комнате, падаю в адский шум. сколько в тебе прекрасного искренне-настоящего. мне это нужно, солнечность, не исчезай. прошу.
Телефон, телефон, телефон. Кэссиди вся состоит из черного прямоугольника двенадцать на шесть: светящихся холодным светом клавиш с буквами и цифрами на тонкой пластинке, цветной заставки с нарисованной девочкой и зелено-оранжевыми иконками приложений, сообщений раз в двадцать минут с трехбуквенного номера, вместо фотографии на котором она ставит неоновую вишню. Рэй уходит, а вместе с ней за сизо-серыми облаками скрывается солнце, и сквозняк пробирает до мурашек на голых ногах. Лучшее платье — летний сарафан с подсолнухами на подоле — валяется на полу скомканной тряпкой. Вэйт ушла, а значит, больше нет смысла наряжаться. Все в квартире напоминает о ее визите: забытые картонные стаканы, разломленные деревянные палочки, смятые салфетки, горький запах дезодоранта, приторно-сладкий — геля для душа. Еще не высохшие следы мокрых ног в ванной. Влажное полотенце, аккуратно висящее на крючке. Сложенный вчетверо плед на спинке кресла. Зарядка, воткнутая в розетку. Кэссиди садится на стул, смотрит на бумаги, ровной стопкой лежащие с самого края. Рэй разобралась в них сразу, с первого слова, бегала глазами по строчкам, сканировала информацию. Кэссиди только восхищалась — она так не может, ей нужно куда больше времени, чтобы соотнести факты. Одно дело — прочертить маршрут через весь город, другое — понять, зачем это нужно. Она запускает руки в волосы и закрывает глаза. Значит, сегодня вечером они снова встретятся, чтобы отправиться в путешествие по Уэбер-стрит — месту сборищ подростков и других странных пугающих ее личностей. Юг Балтимора Кэссиди не любит — не потому, что он некрасивый или чересчур вычурный, просто на всех этих ярких площадках, вокруг зеленых скверов или садов и даже в парках с фонтами разбросаны, размешаны, расставлены места встреч самых разных людей. И ей страшно от мысли, что кто-то из них может даже просто посмотреть на нее. Потому что Кейси не создана для заинтересованных взглядов, она буквально не выносит чувства жжения на коже от чужих людей, пялящихся на нее. Вот Рэй там понравится — в этом она точно уверена. Это будет ее луч славы: среди тысяч похожих друг на друга образов Вэйт не просто станет звездой — на секунду сольется с потоком, чтобы взорвать его настоящей атомной бомбой. Потому что таких, как она, больше нет. Фокс плавно скатывается от «я скучаю по Рэй Вэйт» до «Рэй Вэйт великолепна», а через минуту замечает, как рука непроизвольно обхватывает деревянные палочки и подносит их к губам. Ей хватает доли секунды — одного всплеска лучей солнца за окном — на то, чтобы понять, что она действует неправильно, и выбросить весь мусор так быстро, как только это возможно. Лечь на кровать, раскинуть руки в стороны и, пялясь в потолок, наконец забыть о Вэйт. Хотя бы на минуту. Или на две. Просто. Не думать. О сержанте в ее рубашке. Это все — глупая, придуманная ими самими авантюра. Приключение для взрослых. Игры в детективов. Это никогда не станет ничем бо́льшим. Не пересечет черту. — Нужно себя контролировать, — вслух говорит Кэссиди, еще раз клятвенно обещает себе ничего не делать в отношении Рэй и тянется к телефону. Только одно сообщение. Она просто убедится в том, что Вэйт доехала до дома и все хорошо. Она в порядке. И неважно, что за окном разгар дня. Вдруг она живет в опасном районе? Привет! Напиши мне, пожалуйста, как доедешь домой, я очень волнуюсь за тебя. Кстати, ты далеко живешь? Мне кажется, что да. Если ты устала, то можем поехать завтра!!! Ей не отвечают, конечно же. И на что только она надеялась, отправляя текст длиной в два с половиной телефонных экрана? На что вообще можно надеяться, когда речь идет о Рэй — об этой щекотке под солнечным сплетением? Кэссиди переворачивается на живот, зарывается лицом в подушку; легче помочь кому-то справиться с пожаром, чем разобраться в себе. Понять, почему подсолнухи поворачиваются всегда в одном направлении — туда, где щурится от яркого света сержант. Призрак смуглых длинных пальцев обхватывает ее запястье и сжимает, отчего Кэссиди вздрагивает всем телом. О, нет. Рэй Вэйт — не покалывания между ребер, она — самая настоящая разинутая пасть космоса, полная мертвых звезд и звенящей пустоты. Гематомы на мертвенно-бледной коже. Ссадины на коленях с кроваво-черной корочкой. Все самое прекрасное — и самое худшее, — что только может существовать в этом мире. Кэссиди раскладывает ее имя по буквам, словно собирает рассыпанные по земле ягоды в ладонь. Если Рэй, конечно, можно из чего-то собрать. Из равнодушия, смешанного с сахаром. Из эротики, разбавленной кипятком. Из добавленной между строк йотации, щедро присыпанной горьким перцем. И когда Кэссиди выстраивает внутри себя ассоциативный ряд из перечного чая с сахаром, прежнее чувство собственной глупости уходит так легко и незаметно, словно его и не было никогда — неловких движений, пунцовых щек, слов невпопад. Кэссиди натворила дел, позвав Луку расхлебывать кашу, которую сама же и заварила, но в обжигающей горечи крупы есть своя прелесть. Алым чили Рэй Вэйт перемешивается с ее жизнью и превращает ее в настоящий кавардак. Переворачивает с ног на голову, оставляя ей самое главное — возможность быть собой. — Ну, — говорит Донна часом позже, — и какая она? Кэссиди прижимает к уху телефон, накручивает прядь волос на палец; в лучах света пляшет ветер и сверкает пыль, в комнате пахнет яблоками с медом и свежим хлебом. — Она… — задыхается, не находя нужных слов. — Незабываемая. Если думать о человеке двадцать четыре часа в сутки; каждую минуту проверять до этого не имевший никакой ценности кусок пластика с экраном; перечитывать старые сообщения и бояться написать еще с десяток новых; вдыхать запах подушки, на которой он спал; закрывая глаза, представлять его рядом с собой и снова, и снова, и снова возвращаться мыслями только к нему одному… Можно ли назвать такого человека — н е з, а б ы в, а е м ы м? — Я все поняла. — Донна улыбается сквозь километры. — Милая, ты заслуживаешь счастья. А где оно, если не в любви? Кэссиди прижимает к груди сжатую в кулак ладонь и с силой надавливает. Если бы все было так просто.* * *
У Рэй Вэйт есть целых четыре причины внести номер Кэссиди Фокс в черный список и никогда больше о ней не вспоминать. Во-первых, она совершенно не в ее вкусе. Не в любовном, разумеется, нервно смеется Рэй. Нельзя представить ее и эту рыжую вместе даже на миг — они совершенно друг другу не подходят, Вэйт на дух не переносит всех этих одуванчиковых девочек в цветастых платьях и с розами в волосах. А Фокс именно такая — воплощение невинности и радостного утра, черт бы ее побрал. Во-вторых, эти отвратительные длинные сообщения, занимающие больше места, чем вся операционная система. Восклицательные знаки в геометрической прогрессии. Тупые вопросы, на которых нет желания отвечать. Масса бесполезной информации и лишних букв, отправленных не через ее любимые мессенджеры, а с помощью самых обычных СМС. Да кто ими вообще сейчас пользуется, Рэй туда даже не заходит, там ведь один сплошной спам, ненужные рассылки. Подвинув рекламу кроссовок, там прочно поселяется Фокс. В-третьих, этот ее вечный умиротворенный голос, похожий на едва слышный детский лепет, который выворачивает Рэй наизнанку и заставляет ее нести какую-то милую ерунду. Рэй Вэйт — полная противоположность слов «милый» и «ерунда», поэтому рассказывающая о своей работе или семье Кэссиди совершенно ее не интересует. Ровно настолько, что Вэйт готова выложить ей абсолютно всю свою жизнь с фотографиями и интересными фактами. И в-четвертых, у рыжей девицы просто отвратительный гель для душа. Но, несмотря на все это, Рэй Вэйт идет по Локсли-стрит и чувствует себя совершенно счастливой. Будто бы она пила всю ночь до рассвета гранатовое вино, заедая его апельсинами и персиками, и сок тек по ее пальцам, оставляя липкий сладкий след. Рэй не знает, как называется то чувство, которое она испытывает на самом деле: бесконечная радость превращается в белоснежные цветы, растущие из-под лопаток, и кварталы пролетают мимо нее с невероятной скоростью. Дэвид бы назвал это эйфорией, Вэйт поспорила бы с ним о глупости, и оба бы пришли к тому, что ей нравятся эти бархатные лепестки, щекочущие кожу и снежным шлейфом опадающие вслед за каждым ее шагом. Она позвонит ему позже, когда придет в себя, — стоя посреди своей полуразрушенной квартиры, больше напоминающей склад, чем уютный дом, и пялясь на экран телефона с очередным сообщением от Кэссиди. Я доехала, пишет, сжав зубы. И зачем-то добавляет: как дела? Надо было остаться, мелькает шальная мысль. В мире, где за окном звенят колокольчики, а в углах прячутся солнечные зайчики. Забраться на огромную кровать, закрыть глаза и лежать до самого вечера, изредка поворачивая голову и смотря на рыжие волосы, в которых запутывается солнце. Кэссиди слишком мягкая, чтобы иметь дома подушки, поэтому Вэйт хочет положить голову ей на колени и уснуть, ощущая странную безопасность. Невидимый кокон, окружающий их со всех сторон. Ловушки для кошмаров, отпугиватель дурных снов. Ее собственный талисман. В эту ночь Рэй не видит снов, и это становится по-настоящему дорогим подарком после всего того, что случилось за сутки до этого: она боялась, что пламя произошедшего на фестивале испепелит ее кости и выжжет сердце, но — зря. В комнате двадцать на двадцать Вэйт чувствовала себя словно под куполом — были только она, свежесть постельного белья и теплая Фокс, сопящая рядом. Предложи ей Вайолет вернуться назад и выбрать ее вместо этого — Рэй бы отказалась не раздумывая. Не на исходе страшной ночи, когда рассвет заливает тело, а глаза наполняются кровью, лопаются от жара, что исходит от горящего дерева, и кожа плавится и пузырится, словно гелиевый шар. Рэй садится на пол, подтягивает колени к груди и смотрит в грязно-серое окно. Если она найдет в себе силы, то приведет это место — называть «домом» язык не поворачивается — в порядок: вызовет клининг, расставит мебель, выбросит все ненужное. Разложит все по своим местам, ведь обои — эти невероятно дорогие обои серо-бежевого цвета с тонкими объемными линиями — они выбирали и клеили вместе с Дэвидом, а с искусственно состаренным деревянным полом ей помогал разобраться Тревор из баскетбольной команды. Квартира была почти готова, когда все начало лететь к черту, и мебель отошла на второй план вместе с до сих пор до конца не разобранными коробками. Нужно заняться этим как можно скорее: голые лампочки без абажуров — это, конечно, модно, но сейчас это вгоняет Вэйт в тоску. Вот только она совсем не умеет делать правильные вещи — словно живет в зеркальной комнате, где все зеркала давным-давно разбиты и потому все вокруг искажается, расходится трещинами. Ползет паучьи вдоль ее мозжечка, выстукивает лапками по черепной коробке: Рэй Вэйт не создана для того, чтобы расставлять мебель или готовить обед. Она совершенно не приспособлена к быту, путается в словах и действиях, боится даже пробовать. Вот Кэссиди — да, все эти банки-склянки, бесконечные чашки и чайники, тысячи мелочей и пэтчворковские пледы, не несущие в себе ничего, кроме тепла. Вот Кэссиди — это да, хоть сейчас советуй ей идти в дизайнеры интерьера, за таким домом, как у нее, выстроится очередь. И даже пустой холодильник и нежелание готовить никак не испортит впечатления настоящей домашней хозяйки. Рэй печатает самое длинное сообщение в своей жизни: У меня новая квартира. Хочешь помочь разложить вещи? Она словно стоит на площадке падающего в пропасть вертолета. И его лопасти, взорванные ракетой, отлетают с громким воем; в голове гудит, и сердце бьется где-то в горле, пока Рэй читает ответ Кэссиди, состоящий из слова «конечно» и еще тысячи других, совершенно неважных. Под мерные щелчки клавиш вертолет весело валится в черную бездну, захватив с собой ее самый главный принцип — никогда не снимать бронежилет.* * *
Чтобы окончательно добить Кэссиди, Рэй Вэйт заплетает эти чертовы две косички у виска и цепляет на одну из них четырехлистный клевер. Фокс с минуту разглядывает незамысловатую подвеску, широко улыбается и хлопает в ладоши. Глаза с оранжевой подводкой горят, блеск на губах смазался, тушь едва-едва прокрасила кончики ресниц, но Кэссиди все равно все еще выглядит слишком серой — ровно настолько, чтобы слиться с толпой и не мозолить глаза. Вэйт осматривает ее с головы до ног: приподнимает бровь при виде оранжевого сарафана под вечной огромной джинсовкой, задерживает взгляд на дюжине тонких резиночек-браслетов и едва слышно вздыхает. Кейси обиженно надувает губы: — Что, надо было надеть вечернее платье? Рэй цокает языком: — Ты похожа на школьницу. — Я решила, что так вызову больше доверия, чем ты. — Кэссиди закатывает глаза. — Нельзя заявиться в пиццерию в кожаном корсете и начать выведывать информацию. Они вызовут полицию! — Я сама — полиция. — Рэй машет значком перед ее лицом. — А чтобы окончательно их добить, я прихватила еще и это. — Она сует ей листок с надписью «разыскивается». Кэссиди задумчиво вертит в руках плохо пропечатанную фотографию молодого парня. — А это кто? — Откуда я знаю? — Вэйт пожимает плечами. — Какой-то чувак из интернета. Я взяла его фотку и приделала надпись. Я хотела всем говорить, что ищу особо опасного преступника, но теперь у меня есть план получше: будешь всем говорить, что это твой потерянный брат! — Рэй, — Кэссиди с ужасом смотрит на нее, — у меня действительно есть брат, но он никогда не был в розыске! — Вот видишь, половина нужного опыта у тебя уже имеется, — безапелляционно заявляет сержант. — А там импровизируй. Если не получится, то тогда в дело вступаю я. — Этот парень совсем не выглядит как преступник, — с сомнением говорит Фокс, разглядывая фотографию. — И он темнокожий! Тебя это совсем не смущает? — Где?.. А, это у меня принтер сломался, — отмахивается Рэй. — Не драматизируй. Давай-давай, пошли. — Но… Кейси все еще пытается что-то сказать, но Вэйт вытягивает руку вперед, смыкает пальцы на ее запястье и тянет за собой. В натянутом позвоночнике с тонким треском лопается струна, и спина покрывается мурашками. Она пытается перевести дыхание, но не может: вся кровь бросается к месту соприкосновения их рук, и в груди образуется сплошная полость. Кости наполняются свежим воздухом, и она кренится набок, чудом удерживаясь на ногах. В висках стучит, а пальцы Рэй соскальзывают вниз, к ладони, и доверительно обхватывают ее, вызывая новую вспышку тепла во всем теле. Она боится произнести слово, только молча переставляет ноги, стараясь поспевать за быстрым сержантским шагом; Вэйт на нее не смотрит — идет чуть впереди, и серебряный клевер то и дело ловит в себя отблески проезжающих мимо машин. Идут вдоль Чарльз-стрит — широкой улицы, разделяющей промышленную зону пополам: справа — гаражи и парковка, слева — складские помещения. Впереди маячит тускло освещенная неонами Ропуолк-лэйн, тот самый небольшой переулок, который так не любит Кэссиди: количество вызовов, поступающих отсюда, зачастую переваливает за десяток в смену. Над головой чернильными комочками туч бурлит смотрящая с неба ночь, и мир вокруг стремительно погружается во тьму. А Вэйт все равно — она вышагивает на своих высоченных каблуках так, словно родилась с умением на них ходить, взмахивает длинными волосами, бросает колкие замечания по поводу куцых деревьев, стоящих по обе стороны. Они что, сэкономили на озеленении? Надо бы сказать кэпу. Проходят мимо деревянных крестов, поставленных прямо на улице, кое-как прислоненных к стене, и давно уже завядших цветов, разбросанных прямо по грязному асфальту. Кэссиди наступает на лепесток, мысленно извиняется перед всеми, кому он мог быть адресован; жмурится от света фар мотоциклов, едущих навстречу, чудом не врезается в людей. Тишина между ней и Вэйт занимает целую вечность — от кончиков горячих пальцев до самых глаз, и Фокс влюбляется в эту легкость, состоящую из спокойного моря, умиротворения и безопасности. Сержант с ней не разговаривает, только, когда Кэссиди пугливо замедляет шаг, сильнее сжимает пальцы. Чувствует, что не все хорошо. Заверяет, что бояться нечего. Кейси все еще не понимает, почему они не поехали сюда днем — или почему сержант не взяла наряд полиции и не разнесла тут все по кирпичикам, — но не хочет нарваться на колкий ответ, поэтому молчит, вертя головой по сторонам. Сколько слышала об этом месте — не была ни разу, казалось бы, юг города, одинаковые дома, каскадные кварталы, что может быть интересного, но мир вокруг непривычно ночной и тихий, изредка разрезаемый шумом машин или слишком громким дыханием проходящих мимо людей. Когда они сворачивают на Ропуолк-лэйн, Кэссиди начинает жалеть, что не осталась дома: облезлая краска разрисованных серых стен и горы мусора под ногами не внушают никакого доверия, равно как и стайки подростков, собравшихся на полуразрушенных строительных лесах, окутанных сигаретным дымом. От мысли, что им придется пересечь весь переулок, чтобы найти дверь в пиццерию, ее бросает в крупную дрожь, и она останавливается, мотая головой. — Я дальше не пойду, — говорит. И пусть эта Вэйт делает что хочет, хоть раздевается и проходит голой перед ними, Кэссиди дальше не пойдет — она слишком молода, чтобы рисковать своей жизнью ради горстки информации. Рэй ведет плечами, незаметным движением руки поправляет корсет и кожанку, оглядывается на застывшую столбом Кэссиди и вдруг улыбается. — Чего ты боишься? — спрашивает, заглядывая в глаза. — Ты же со мной. Ее голос слышится в шуме волн, в шепоте редкой листвы на деревьях; убаюкивающий и светящийся, он усмиряет непокорные океаны и превращает их в горячий крепкий чай, и Кэссиди понимает: так бы звучала осень, гранатовая и кислая, опадающая золотом под ноги и зазывающая в свои дождливые объятия. По темно-серой радужке высокими волнами расходится холодная прозрачная вода. — И правда. — Кэссиди жмется к ее плечу. — Я же с тобой. Рэй хмыкает, позволяя ей вжаться в прохладную кожу куртки, и шагает вперед.