ты смеёшься, но ищешь карты, чтобы ручкой свести маршруты. мы охвачены не азартом, а счастливой ночной минутой. город смотрит на нас и плачет, облачённый в небесный худи. мы нашлись с тобой — это значит волшебство непременно будет.
Когда за Кэссиди закрывается дверь, Рэй ложится на пол и смотрит в потолок. Странное чувство — смесь восторга и обреченности — назойливо зудит в груди, заставляет ощущать себя приятно уязвимой. Каждый раз, когда Рэй видит Кэс — или просто думает о ней, — кажется, что девчонка проста, как ситцевый платок, но это ощущение проходит, стоит рыжей открыть свой маленький рот и произнести что-то обычное, но при этом выбивающее землю из-под ног. Вэйт из-за этого кажется, что ее водят за нос. Дурят, как глупую школьницу в магазине, насмехаются, обсуждают за спиной. И как только она протягивает руку, чтобы стянуть вуаль с плотного огненного силуэта, пальцы хватают только пустоту — Кэссиди снова и снова упархивает от нее, оставляя за собой лишь недоумение и раздражение от неразгаданной загадки. Потому что едва Рэй кажется, что она все предусмотрела, как Кэс делает следующий шаг. Вот и сейчас: едва находит в себе силы — собирает слова в кулак, — чтобы сказать хотя бы что-то по поводу благодарности, как Кэссиди уже прижимает свои губы к ее; и не понять — игра это, продуманный ход которой ведет к катастрофическим последствиям, или настоящая искренность, от которой хочется вывернуться наизнанку. Рэй Вэйт никогда не будет жалеть себя в истерике, это не в ее стиле и не в ее правилах, она просто посидит и подумает своей хваленой вышколенной головой, что стоит сделать, если ситуация вышла из-под контроля. А она вышла. Потому что сейчас половина пятого утра, и краски мира вокруг такие яркие, танцующие в пламени боли на костяшках и гаснущие привкусом конфет на коже; такие, какими они не должны быть в такое время. Рэй стоило бы добраться до дивана, чтобы рухнуть на него, но она словно приклеена к полу липкостью собственных мыслей. Лежит рыбой, выброшенной на берег, слова-песок, слова-стекло, склизкая ярость от того, что Кэссиди целует ее первая. Рэй усмехается сама себе, прикусывает кожу на большом пальце: знала ведь, что рано или поздно это бы случилось. И вопрос вовсе не во времени, нет — сейчас все ее мысли только о каком-то вывернутом контролируемом согласии, которого она не давала. Или давала? Она ненавидит неопределенности. Есть Даяна — девочка-розовые-очки, есть Лия — женщина-острый-взгляд, есть еще тысяча людей, которых она описывает тремя словами и возводит в определенный ранг: любовница на ночь, подружка на вечер, хорошая знакомая. А есть Кэссиди Фокс. Глупая [мудрая] девочка [молодая женщина] с детскими [честными] словами [мыслями], которую вообще непонятно, куда ставить на все эти мысленные потенциальные полочки. Рэй переворачивается на живот, кладет подбородок на теплые доски. Валяться на полу уже входит в привычку — дурацкую и неприятную, — от которой надо избавляться. Сейчас она полежит еще пару минут, а потом встанет и наконец-то переложится на другую поверхность. Потому что есть вечные заповеди, годами вбитые в ее голову: себя нужно любить. О себе нужно заботиться. Себя надо баловать и лелеять, а не доводить до слез, истерик или — даже думать страшно — разбитых кулаков за какую-то бабу [рыжую]. Вайолет бы ее убила. Впилась бы своими белоснежными зубками в сонную артерию, рванула на себя нежную кожу. У нее все просто: кто такая Кэссиди, зачем она тебе нужна, посмотри на меня, я вся для тебя создана, вся тебе принадлежу — правда, ровно на три часа, а потом ты снова позвонишь мне через неделю, но все равно, ты же выберешь меня, верно? — Конечно, милая, — ответила бы Вэйт-из-вчерашнего-дня. Зачем мне это рыжее недоразумение, я ненавижу огненные волосы и зеленые глаза, фу, что за клише такое; а это тело, за которым словно перестали ухаживать еще с рождения, а эти брови, о господи, а ее рост — пять футов максимум, стыдоба, колобок на ножках, чучело на подставке, что ты такое говоришь, Ви, я люблю только тебя [в эту ночь на три часа]. Дэвид считает ее практичной, и она с ним всегда будет согласна: главное — это ее я, ее избалованное, изнеженное, эгоистичное внутреннее я, на добрый час опередившее ее рождение. Расчетливость сопровождает Рэй везде: в покупке вещей, в распорядке дня, в поисках людей для окружения. Дэвид был и останется исключением, разумеется: кто-то же должен знать ее настоящую. Кто-то, кроме Кэссиди, за которую она зачем-то заступилась. Вот только подпустить к себе рыжую — это практично. А разбить за нее лицо — нет. Но это того стоило, удовлетворенно понимает Рэй. Каждое ее движение, каждое ее слово, каждый ее поступок и капля крови — все стоило прыгающей, скачущей, переживающей Кэссиди. Это игра ва-банк, которая пошла ей на пользу. Теперь Фокс будет тонуть в чувстве благодарности, пока не отдаст долг сполна, а Рэй получит возможность узнать кое-что еще. Все правильно. Все сложилось, как она и хотела. Кроме одной маленькой детали, которую больше нельзя не замечать. Этот чертовый, гребаный, никому сейчас не нужный поцелуй. Влюбилась, значит, самоуверенно решает Вэйт. И вздыхает, заставляя себя подняться: вот куда ей сейчас эту любовь девать, что с ней делать? Она же не будет играть в любящего партнера; Рэй просто не создана для того, чтобы любить кого-то, отдавая всю себя; как не создана и для совместных завтраков или походов в кино. Ей бы горячее тело рядом каждую ночь, кружку кофе по утрам и машину, чтобы доехать до работы, а к большему она и не привыкла. У Кэссиди есть все, кроме машины. Это ведь была такая дурацкая игра, думает Рэй, забираясь под флисовый плед. Она никогда бы не подумала, что рыжая девчонка найдет в себе смелость поцеловать ее. Прижаться к коже навылет. Насквозь. Пригвоздить ее к полу, впечатать в металлический стул. Горячо и сладко, бабочки в животе, мертвые птицы в затылке, все как любит Рэй — что-то внутри трепыхается и прогрызает путь наружу. Может, оно и к лучшему все, может, эта рыжая перевернет все ее подводные камни и расчистит дно пруда. Не словами, так поступками; и даже Вай с ее вечными тонкими ключицами и локтями в царапинах отступит на второй план, оставляя место внутреннему теплу. Мысли скачут, растворяются в хиросимовых облаках: нет, Кэссиди красивая все-таки. Отличающаяся от других. Не фальшивка за пятьдесят долларов на выпивку, не ограненный алмаз, набивающий себе цену. В ней нет силикона или ботокса, как нет и параметров, по которым Рэй всегда выбирала себе девицу на ночь. Она совсем другая. И это заставляет Вэйт улыбаться. В конце концов, Рэй закрывает глаза, нет ничего плохого в том, чтобы попробовать. Никто ничего не теряет. Наверное.* * *
Все дело в Донне и зеленом платье, нет, только в платье, в коротком зеленом платье с тонким апельсиновым поясом и открытыми плечами, которое Кэссиди гладила чертовых полчаса и дважды обожгла пальцы. Все что угодно ради одобрительного взгляда и легкой улыбки на иссиня-черных губах со сверкающей полоской посередине. Сегодня Кэссиди впереди планеты всей. Легкая и яркая, подчинившая себе изумрудный воздух и янтарные ленты-завязки туфель на плоской подошве, она почти что бежит навстречу Рэй, совершенно теряя голову. Рыжие кудри собраны в пучок, несколько прядок свисают с обеих сторон лица ровными колечками; Фокс то и дело сдувает их, по-детски надувая щеки. Донна — кашляющая, осипшая, но бесконечно счастливая — была права: стоит только на минуту представить, что мир существует только для нее одной, как крылья сами вырастают за спиной. — Ты не поверишь, кто приехал, — говорит ей Донна, включая видеосвязь. — Смотри! — И, пока Кэссиди вглядывается в экран, силясь вспомнить, где уже видела лицо мужчины, маячащего за спиной у подруги, ответ приходит сам: — Дэвид решил, что мне понадобится помощь. Он отвезет меня в больницу, если станет хуже. — Она надрывно кашляет, но все равно не прекращает улыбаться. — Милочка, он привез эклеры, — шепотом сообщает Донна. — Кажется, я вижу над его головой нимб. Кэссиди смеется в голос, расцветает от вида счастливой подруги; беспокоится, требует пообещать, что чуть что — сразу к врачу, чтобы не тянуть, дети как-никак, добавляет, качая головой. — Повеселись там, Санни. — Донна тянется к кнопке выключения. — И позвони мне вечером. Если, конечно, ты не будешь занята кое-чем другим. — Связь обрывается быстрее, чем красная от стыда Кейси находит, что ответить. И вот сейчас это зеленое платье, едва-едва прикрывающее колени, развевается на ветру изумрудным шлейфом, притягивая к себе взгляды: почти центральный район Балтимора в вечернее время наполнен людьми. Краем глаза Кэссиди видит себя со стороны, ловит отражение в темной витрине, улыбается. В ногах легкость, в голове — ветер, и прядки волос мешаются, подхватываются ветром. Судьба-злодейка, судьба-чаровница: если бы знала, что билеты обернутся ей почти свиданием, то скупила бы весь ряд. И цирк. И труппу. Афиши начинают кричать яркими красками с первых секунд ее появления на Балтимор-стрит: возникают из воздуха, прорастают кислотным ядом из-под земли. H&J, гласят надписи. Только сегодня. Только сейчас. Улица усеяна палатками: красно-белыми и сине-желтыми, матерчатыми и круглыми; здесь можно приобрести цветные фонарики, неоновые браслеты и разномастную ерунду — сверкающую, поющую, вопящую, мерцающую всеми оттенками радуги. Дети облепляют лавки, хлопают в ладоши от восторга и тянут родителей за руку, то и дело показывая пальцем на замысловатые диковинки. Воздух пропитан сахарной ватой, попкорном и кислым кетчупом; мелькают длинные трубочки корн-догов, кружатся в ветре цветные облака, танцуют флажки, развешанные на фонарных столбах. Балтимор умеет веселиться, отдавая всего себя, пусть это и выглядит странно на фоне трагедии трехдневной давности. Людям нужно счастье. Кэссиди проходит мимо стены развлечений, попадает в калейдоскоп людей: испытывающих свою силу молотком, яростно бьющих по клавишам автоматов, стреляющих дротиками по воздушным шарам. Тут и там мелькают клоуны и клоунессы, глотатель шпаг исполняет свой лучший номер, вспышки фотоаппаратов слепят со всех сторон. Кэссиди счастлива. Цирк возникает из ниоткуда, приходит в ее жизнь тогда, когда его ждали меньше всего. Ей не надо думать о том, что она увидит, важно лишь то, что Рэй Вэйт в двадцати метрах от нее — стоит, лениво разглядывая окружающий мир, и розовый воздушный шар так идеально подходит к ее губам с вишневым блеском. Сержант замечает ее первая — машет рукой, вскидывается, подтягивается. От расслабленной позы не остается и следа, воздушный шар взлетает в воздух. Кэссиди не знает, что больше заставляет ее приоткрыть рот от неожиданности: черный смокинг, идеально сидящий на сержанте, непривычно аккуратные стрелки или остроносые туфли-лодочки, но пальцы сами с собой сжимаются на узком клатче. Боже, думает Кэссиди, глядя на пиджак, под которым нет никакой другой одежды, какая же она красивая. Рэй вынимает руки из карманов узких брюк с идеально выглаженными стрелками, чуть наклоняет голову набок и осматривает Кэссиди сверху вниз. — Я никогда не была в цирке, — вместо приветствия говорит она. — Я тоже. — Кэссиди улыбается. — И не думала, что окажусь. Хочешь, пройдемся? — предлагает она без особой надежды. Но Рэй кивает, галантно отставляя локоть, и Кэс с тихим писком прижимается к ней всем телом, сминая зеленый шифон. Идут вдоль крошечных шапито: ледяная кола, яблоки в карамели, скрученные воздушные шары. Рэй заинтересованно листает колоду карт таро, разрисованную змеями и вензелями, — чуть надувает губы, но отдает пятерку долларов. Кэссиди прячет улыбку в кулаке, но не сдерживается, когда Вэйт на полном серьезе собирается купить игрушечный складной меч. — Зачем он тебе? — прыскает. — Посвящу Дэвида в рыцари, — заявляет Вэйт. — Пусть преклонит колено и примет клятву верности! — Принесет… — Это неважно! — Рэй еще с минуту осматривает игрушку, а потом разочарованно возвращает ее на место. — Двадцать долларов за это — слишком дорого. — Рыцарем, вообще-то, тоже быть накладно, — замечает Кэссиди, вертя в руках шар с предсказаниями. — Латы, оружие… Лошадь! Спросишь что-нибудь? — предлагает. Сержант сводит острые брови, хмурится. Размышляет несколько секунд, прежде чем задать свой вопрос. — Есть ли на мне белье? — ухмыляется Вэйт, отбирая шар у Кэссиди и тряся его. В синем окошке на черном пластике всплывает ДА, и Фокс чувствует жгучее желание провалиться под землю. — Не угадал, — загадочно отвечает Вэйт, передавая шар обратно. Кэссиди вспыхивает от стыда, гневно шипит на нее и с извиняющимся выражением лица возвращает шарик продавцу. — Тебе не стыдно?! — накидывается она на хохочущую Рэй. — Тут же дети! — Не-а, — отмахивается та. — Подожди, а за что именно мне должно быть стыдно, можешь уточнить? Кэссиди закатывает глаза. Вэйт таскает ее везде: по всем лавочкам, игровым автоматам и аттракционам; неугомонная, взбалмошная, то и дело бросающая вызов цирку, сержант ловит внимание окружающих и умело этим пользуется: выигрывает мелочи, которые сразу же отдает детям, высовывает язык в камеру чужого фотоаппарата, побивает очередной рекорд в детской игре и — это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, — затаскивает Кэссиди в фотобудку. — О, нет-нет-нет! — Кэссиди сопротивляется до последнего. — Я ненавижу фотографии! Рэй обнимает ее за талию, подтягивается ближе. Сладкая, ядовитая, веткой обвивается вокруг Кэссиди, нажимает на кнопку. Таймер отсчитывает пять секунд, на четвертой Вэйт поворачивается и целует ее в щеку. Мир плывет, оставляя розовую эйфорию из блесток и терпкого запаха цирка; Кэс делает вдох, улыбается, чтобы хорошо выйти на фото, но это уже неважно — вспышка сверкает так стремительно, что даже Рэй не успевает оторвать свои губы от горячей кожи. Тяжелые пряди волос своенравно спадают вниз, щекоча глаза, и Кэссиди со вздохом разрывает объятия. Щекотно до чертиков. — Что ж. — Вэйт рвет ленту с фотографиями пополам. — Две твоих, две моих. Все честно. Она хочет сказать что-то еще, даже набирает полную грудь воздуха для этого, но передумывает и, спрятав фото в глянцевую сумку на цепочке, вылетает из кабинки.* * *
Историю Роял Фармс Арены в Балтиморе знают все: бывшая автомобильная свалка почти в самом центре города за несколько лет превратилась в один из красивейших стадионов всей Америки. И дело не в постоянно меняющихся декорациях, раздвижном поле или тысячах имен выступавших на ней артистов, вовсе нет; Арена стала знаменитой благодаря своему потолку — стеклянный купол даже с выключенным светом вызывает восхищение, а вечером — когда начинаются основные события — он превращается в любую картинку, какую только можно представить: от иссиня-черного звездного неба и северного сияния до выцветших корабельных балок и идеальной росписи самой капеллы. Сейчас потолок закрыт плотной красной тканью с натянутыми под ней канатами и веревками, стальными балками и толстыми тросами; тонкой линией по кругу светится гирлянда из миллиардов огоньков, весь основной свет надежно спрятан; и даже будь у нее в запасе вагон времени, Кэссиди не смогла бы определить местонахождение прожекторов. Привычной арены — круглой и красной — нет: вместо нее все основное пространство занимает черная вода; настоящий пруд — с кувшинками, покатыми берегами и голыми деревьями-ветками. У берегов — прозрачные камни с багряной росписью; по мелководью разбросаны гранатовые зерна, алыми бусами рябины украшены болотного цвета кусты. Сырая земля — черная и мглистая — стелется по полу, сливается с витиеватыми корнями. Все разрисовано и раскрашено неоном — агрессивные кислотные цвета, фиолеты спиралей на коре деревьев, искаженные изумруды — в звездной воде. Над необычной конструкцией опорными лапками служат углы импровизированного бассейна — возвышаются странные качели: два колеса на металлических соединительных нитях. В воздухе стоит едкий запах глины. Кэссиди ежится: ни сеток, ни защитных перегородок — первые ряды находятся в двадцати метрах от границы воды, последние — замыкающие людскую бесконечность — уносятся куда-то вверх. Сколько тут мест — сорок тысяч, сто, двести? Если будет пожар, они все не успеют выбраться. Просто не смогут, раздавят друг друга в ужасающей давке. И она ничем не сможет им помочь, хоть в истерике бейся, хоть в пожарную звони; время — самый главный враг. — Я думала, будут слоники, — разочарованно произносит Рэй, усаживаясь на пластиковое сиденье. — А я думала, что будет выход, — растерянно говорит Кэссиди. — Откуда? — Вот именно, что откуда. — Фокс изучающе вертит головой по сторонам. — На сцену. Здесь же вообще ничего нет. Если эта штука свалится, — она показывает на колесо, — представь, сколько народу погибнет? Брови сержанта ползут вверх. — Это профессиональное или ты просто параноик? — аккуратно спрашивает Рэй. — Я профессиональный параноик. — Кэссиди грустно усмехается. — На стойке лежали афиши, я взяла нам по одной. Хочешь посмотреть? — Она протягивает цветной прямоугольник. Главные звезды вечера, мелькает в голове. Неповторимые Харли и Джокер. Супергеройский цирк, в котором отсутствует один из героев; Кэс почти уверена: все эти события связаны цепочкой, соединяющей все стороны в кольцо. Глупенькая конфетка, Кэнди Л, просто Кэнди, пустая Кей, о которой ничего нет в сети — она же старалась, искала как проклятая, но Кэнди словно никогда не существовало: ни одной фотографии, ни одного упоминания о ее работе в цирке, только пустые буквы с леденцом посередине на одной из афиш-страниц. Кэссиди нужно выбросить эти мысли из головы и наслаждаться вечером, но две черты, идущие поперек чужого имени, не дают ей покоя. Рэй читает короткую афишу, смеется над прозвищами — прямо как она сама в предыдущий раз, — что-то рассказывает вслух, кажется, о детстве и белых медведях, а у Фокс из головы все не выходит эта глупенькая конфетка, которой и вовсе не должно было существовать в ее жизни. — Слушай, Рэй, я хотела… Свет гаснет за секунду, и где-то на сцене, пульсирующей неоновыми огнями, вдруг кто-то начинает смеяться.