тело ломит озноб, основ я не выучил. — жутко и тяжело. ну, а что до снов — мертвецы вряд ли видят их, оттого-то они давно мне не снятся — пускай же так; и меня наполняет вновь безграничная пустота.
— Я больше не могу. — Рэй хватается за голову. — Я не понимаю, как ты это связываешь. Ты словно знаешь что-то, о чем не знаю я. — Ты просто не видишь очевидного. — Кэссиди возвращается к исписанному мелким почерком листку с цифрой семь. — Давай еще раз… Они сидят над бумагами добрых три часа; у Вэйт перед носом маячит вечерняя смена, у Кэссиди — долгая поездка домой на другой конец города, но выпечка, купленная Кэс меньше часа назад в булочной, такая горячая, а кофе, щедро разбавленный сливками, такой вкусный, и ни одной из них не хочется говорить: «Давай закончим на этом». Кэссиди рассказывает Рэй все, что знает, — ну или почти все; говорит об афише, о Донне, открывает интернет и тщетно пытается искать что-то о человеке с прозвищем «Кэнди», но каждый раз натыкается только на цирк, и они обе не видят никакого другого выхода, кроме как вернуться туда еще раз. — Я уверена, что все это связано! — Фокс трет виски руками. — Я чувствую! Иначе и быть не может, слишком много совпадений; да и не верю я в то, что конфетка — просто прозвище. Здесь должно быть что-то другое, понимаешь? Что-то, имеющее смысл. Не зря же она тогда сказала мне это, может быть, это был какой-то знак? — задумчиво произносит Кэссиди, кусая карандаш. — Давай попробуем иначе. — Вэйт тыкает черным маркером жирную точку на дорожной карте, разложенной по всему столу. — Здесь находится телефон-автомат. Мы знаем, что звонок был в четыре двадцать утра, а значит, человек, совершивший его, явно шел не на работу. И не с работы. Он ехал либо из дома, либо целенаправленно куда-то. Как ты думаешь, — она хмурится, — куда можно поехать в половину пятого утра? — Или откуда, — возражает Кэс. — Она могла ехать с работы. Или с… — Не могла. — Рэй качает головой. — Если эта девчонка — действительно та, о которой мы думаем, то вся ее жизнь, скорее всего, крутится только вокруг тренировок. Может быть, она ехала домой? — Или бежала оттуда, — снова опровергает ее слова Фокс. — Но бежать через центр Риверсайда — глупо, не находишь? Почему из всех телефонов она выбрала именно этот, у парковки? Вот смотри, — она водит карандашом по бумаге, — есть отличные терминалы тут, тут и тут, но она выбрала именно у парковки. Где играет музыка, ходят люди. Звонок был с пятницы на субботу, значит, там были толпы. Кто будет звонить в толпе? Рэй думает, поджимая губы; ответ вертится на поверхности, но она никак не может за него ухватиться, только качает головой и беспомощно смотрит на Кэссиди. Разгадки дел никогда не были ее сильной стороной, для этого есть детективы. Вот побить кого-то — это да, это она может, а сидеть и ломать голову — это уже слишком. Пусть это делает Фокс. Но разгадка так близко. Она такая очевидная и простая, что никто о ней никогда бы и не подумал. — Может быть, она не пряталась, — протягивает Рэй, и ее глаза блестят. — Она ждала кого-то, — заканчивает за нее Кэссиди. — Место встречи выбрано идеально — суета, музыка, повсюду люди, но для кого? Кто может назначить встречу в подобной обстановке? Кроме наркодилера, — быстро добавляет она. — Откуда же я могу знать. — Вэйт пожимает плечами, прикидывая в уме. — Социопат? Любой подросток? Просто сумасшедший? Да кто угодно, Кэс. Фокс поджимает губы, вздыхая: ей, в отличие от Вэйт, хочется докопаться до правды быстрее, чем наступит вечер. Не откладывать дело на потом, перестать думать о бесконечных обязательствах и попытках спасти сержанта. Вздохнуть полной грудью, отпустить себя — и наслаждаться полетом. Рэй смотрит на нее — растрепанную, в парадном платье, в смешных носках, найденных у сержанта, — и улыбается. Ей бы сидеть у Кэссиди в ногах, смотреть на капли дождя за окном и ни о чем не думать, наслаждаясь теплом и свернувшейся у ног бесконечностью. Кэссиди теплая и мягкая, розовые губы покусаны, глаза блестят от нетерпения; и костяшки Рэй вдруг начинают противно чесаться, напоминая о первом поцелуе. О первом согласии. Вэйт тянется к ней рукой, Кэссиди сразу же понимает, чего от нее хотят, — покладисто откладывает карандаш, раскрывает объятия. Сонный воздух вокруг становится приторно-сладким, словно рыжие волосы пахнут апельсином и корицей, а еще — захваченными городами, теплым морем и летним небом. — Закрой глаза, — шепчет Кейси. — И считай до трех. — Зачем? — Мне так нравится. Рэй послушно закрывает глаза. Это атмосферный сплав, дыхание бездонных вечностей; это — собственный осколок неба в рукаве и россыпь цветной гальки на берегу лесного озера. Кэссиди целует ее так мягко и горячо, что нельзя понять: это ветер или действительно касание чужих губ. Вэйт считает до трех, послушно, честно, стараясь не шевелиться, и только дыхание выдает ее. Раз. Вода покрывается малахитом, цветет золотом янтарных кувшинок. Застывает, не позволяя илу подниматься из глубины. Прикосновения становятся настойчивее, тревожнее, вызывают мурашки и сладкую дрожь в сгибах локтей. Два. Деревья обрастают листьями, с кончиков которых свисают тяжелые цветные кисточки. У Рэй зудят пальцы и десны, а застежка на платье Кэссиди словно сделана из тянущегося пластилина, который невозможно разорвать. Три. Мир обретает звук и цвет, ребра обрастают мышцами и нервами; сплетаются капилляры, скручиваются артерии, горным ручьем переливаются синевато-белые вены. Кожа к коже, в комнате невыносимо жарко, дышать становится трудно, а одежда путается в ногах, мешая выбраться. Рэй прижимает Кэссиди к стене, впивается губами в шею, пальцами перебирает апельсиновые волосы, чтобы через секунду целовать горячие губы и дрожащие веки. Кэссиди приоткрывает рот, тяжело дышит, пытается что-то сказать, но все слова превращаются в свист, а после — в тихий скулеж. дайдайдай. Рэй жадная и ненасытная, ей всегда мало, всегда будет чертовски, ничтожно мало; ей хочется еще и еще — светлой кожи в рыжих пятнах веснушек, еловых глаз с талым льдом внутри, теплых рук, так трогательно и преданно сжимающих ее длинную футболку; Вэйт это нравится, и она не может отрицать очевидное. Кэссиди тает в ее руках, и поцелуи на вкус как горьковатая цедра.* * *
— Нам нужно в цирк. Это происходит за двадцать минут до начала смены Вэйт, и она уже чертовски опаздывает. Телефон разряжен в ноль, беспроводные наушники отказываются включаться; не предупредить, не сказать, что задержится. Кэп будет в ярости. Дэвид, конечно, ее прикроет, но это ненадолго, нельзя вечно отсутствовать, а полтора часа (или два) от смены — слишком много, чтобы просто прийти и извиниться. Рэй вздыхает. На детские игры и прочие представления у нее нет времени. — Я работаю, Кэссиди, — говорит, собирая волосы в хвост. — Мне нужно бежать. Я уже и так опаздываю, — добавляет, потуже затягивая широкий ремень. — Но мы должны туда сходить! — Фокс излишне драматично заламывает руки, и Рэй с удивлением смотрит на нее. Ну да. Ей-то терять нечего, у нее есть Донна и еще семнадцать операторов, которые могут ее подменить, а Рэй одна сегодня на участке. Ну, не считая Дэвида. Дэвида, который звонил ей раз двадцать за прошедшую ночь, но она не брала трубку. Смешная фотография на контакте, дурацкий номер с трудной последовательностью цифр. Долгий дозвон. Больше некому. — Я работаю. — Она зашнуровывает ботинки. — Может быть, через пару дней. У меня дежурство, а потом штат. Двое суток на посту с перерывом на шестичасовой сон в раздевалке; от дома до работы полтора часа пути — и еще столько же обратно. Кэссиди слоняется по коридору, не находит себе места. Все сидит в своем телефоне, не поднимает оттуда взгляд, а тут вдруг останавливается и выдает фразу про цирк. Вот так просто — с пустого места, с каких-то букв на белоснежном экране. Рэй фыркает. Черта с два она пойдет туда. — Пожалуйста! — Кейси почти кричит, загораживая ей дверной проем. — Кэссиди! — Вэйт ошалело смотрит на нее. — У тебя все в порядке? — Нам нужно туда сходить, — тупо повторяет Фокс, опуская глаза. — Что, прямо сейчас? — Рэй смотрит на часы, чертыхается и делает шаг вперед. — Что ты так прицепилась к этому цирку? Сходим через пару дней. — Я не хочу через пару дней. Сержант закатывает глаза: чего-чего, а раздражающей упертости от оператора она ожидала меньше всего. И не то чтобы она серьезно действует на нервы, просто сейчас совершенно не время для подобных разговоров. Цирк — это круто, это здорово, но, чтобы попасть за кулисы, им нужно нечто большее, чем просто повод для визита. Например, сержантский значок. Как бы ни храбрилась Вэйт, страх потерять работу все еще высок, и злоупотребление положением для нее точно ничем хорошим не кончится. — Кэссиди, нельзя вламываться в такие места просто так. — Они спускаются по лестнице. — Нужна бумага. И причина. — Там могла умереть девушка! — Щеки Кейси от недовольства покрываются красными пятнами. — Как ты не понимаешь? — Она повышает голос. — А что, если ее убил кто-то из своих? Кто-то, кого мы видели на представлении? Вдруг ее шантажировали, вдруг заставляли делать какие-нибудь плохие фото… — Плохие — это какие? — Рэй усмехается. — Эротические? Если она красотка, то я бы тоже посмотрела. В лице Кэссиди что-то неуловимо меняется: опускаются уголки губ, взгляд гаснет и становится граненым куском тусклого малахита, и вся ее рыжая солнечная фигура теряет свой внутренний свет, обесцвечиваясь. Рэй хватает секунды, чтобы понять: она задела что-то важное, что-то дрожащее и все еще отзывающееся грустной протяжной нотой. Заклеенная синим скотчем струна сизым звуком отдается в бетонном коридоре и битым стеклом сыпется к ногам Вэйт. — Извини, — говорит, чуть качнув головой. — Не подумала. — Пожалуйста! — Кэссиди пропускает ее слова через себя и хватает за руку. — Пожалуйста, я прошу тебя! — У меня работа, — как заведенная повторяет Вэйт. — Я не могу. Не сегодня. Не понимает ничего — поведение Кэссиди переворачивается с ног на голову, когда она берется за свой телефон. Что в черном куске пластика может быть такого особенного? Что-то же должно давать крен в этой рыжей девчонке, которая всегда улыбается и смотрит на мир словно в первый раз. Цветной прямоугольник с напечатанным текстом. Дурацкие наклейки на задней панели. Большие сообщения в диалоге. Рэй больше ничего не может вспомнить. Рэй никогда не красит губы на работу — это слишком форсированное клише, — но сейчас ей хочется закрасить себе лицо алой помадой, чтобы на ней отпечатались буквы тех строк, что Кэссиди набирает, чуть отвернув дисплей вбок. Так, чтобы никто не видел. Чтобы никто ничего не узнал. Гребаная паранойя, Рэй трясет головой, отгоняя плохие мысли. Это все просто паранойя, издержки профессии, излишки производства. Дождевые черви в ее голове. Она просто не может представить, что будет, если Кэссиди вдруг сделает ей больно. Что вообще нужно сделать, чтобы ей снова стало больно? Противно ноют ладони. Кэссиди продолжает цепляться за ее руку. — Неужели они не справятся без тебя? — с мольбой в голосе говорит она. — Один вечер, Рэй, пожалуйста. Мы просто съездим туда и обратно, посмотрим, что там вообще происходит. Может быть, мы вообще ошиблись. Вэйт не хочет в цирк; там, под алым куполом с цветными огнями, раздвигает ноги в растяжке ярковолосая Кэрри Ди, от которой у сержанта на коже лопаются пузыри с горючей жидкостью. Где-то рядом смазанным ястребом мелькает Джей, и комок слепой паники подступает к горлу. И каждый раз, когда их руки встречаются, Джокер-Джесси тонкой иглой пронзает мозг Харли-Кэрри. Препарирует ее, выворачивает наизнанку, разбирает по пластиковым деталькам. Она — его, он — ее, люби или бросай, третьего не дано. Когда Кэссиди переходит на щенячий визг, на какое-то ошалелое безумство в голосе, Рэй сдается. — Мне нужно позвонить Дэвиду, — говорит, шумно вдыхая. — Дай мне телефон. Кэссиди медлит секунду, протягивает ей мобильный — стертые кнопки внизу, чуть блеклый экран, полная шторка уведомлений. Странное дело, думает Рэй, набирая номер по памяти. Везде порядок, а в телефоне — чехарда какая-то. Словно он чужой. Мелкий дождь барабанит по кожаной куртке, оставляет темные пятнышки на зеленом платье. Кэс замерзла — слишком быстро, чтобы предложить ей свою вещь, и слишком очевидно, чтобы не сжалиться и не прикинуть, сколько времени займет дорога до ее дома, чтобы она переоделась. Вечер медленно летит к черту, когда Дэвид не отвечает на звонки. Двадцать пропущенных ночью, три смайлика в чат — желтые, улыбающиеся, одинаковые. Кому-то сегодня было хорошо. Она пробует снова и снова, и с пятого раза он наконец поднимает трубку — ругает ее последними словами, отчитывает. Я не буду больше тебя прикрывать, говорит. Предлагаешь мне в одиночку отъездить весь маршрут, что это за шутки такие у тебя дурацкие, ты не могла сказать хотя бы на два часа раньше? Рэй не понимает, почему он злится, как и не понимает брошенной трубки. Перенабирает, но натыкается на автоответчик, звонит кэпу, кается, кланяется в ножки: мне так плохо, капитан, что я могу поделать, пожалуйста, помогите Дэвиду. Ненавидит свою жизнь, ненавидит себя в эту секунду, ненавидит свою ложь: да капитан ее сразу раскусил, понял, в чем дело, коротко режет воздух терпким «отработаешь», кладет трубку первым. Бесится, как и Дэвид. Подвела. Кэссиди молчит, виновато сутулится, пытается что-то сказать, но натыкается на холодное «поехали». Дождь бьет в лицо, автобус не едет, Рэй хочется залезть на крышу остановки и слиться с грязной водой. — Заедем к тебе, — бросает в лужу слова. — Переоденешься, я заряжу телефон, и поедем. Надо посмотреть, есть ли у них сегодня шоу. Сможешь? — Фокс кивает, но не двигается с места, и голос Рэй срывается: — Сейчас, Кэссиди! В телефоне тоже есть интернет. Она слепо тыкает по кнопкам, пытаясь найти нужный значок, и брови Вэйт сходятся на переносице в молчаливом недоумении. Сейчас она вспоминает — несколько дней назад, когда они сидели в кафе с детективом, Кэссиди положила на стол совсем другую модель. Новую, с косо наклеенной пленкой и без нижних кнопок. Рэй почти физически ощущает касания кончиков пальцев по дисплею. — У тебя новый телефон? — с трудом произносит она, пытаясь придать голосу оттенок беззаботности. Кэссиди даже бровью не ведет: — Это мой старый. — А где предыдущий? — Я решила его не брать с собой. Боялась, что потеряю. Рэй ей не верит, ни одному слову, ни одной букве; Кэссиди смотрит ей в глаза — всего мгновение, — а потом пристыженно отводит взгляд, словно боится что-то сказать; и в голове у сержанта мешаются все мысли, которые только могут быть. В автобус садятся молча. У Фокс лицо белое-белое, с темными кругами под глазами, у Рэй — губы, сжатые в полоску, полное непонимание реальности. Кажется, что все вокруг — старый черно-белый фильм: стоящие в пробках машины, город под дождем, почти полный автобус людей. У спящего студента в наушниках играет раздражающая музыка, и ее басы эхом отдаются в натянутых нервах сержанта. Кэссиди вмерзает в пол, спиной прислоняется к поручню; Рэй старается не смотреть на нее в упор, пытается подавить покалывание в животе и резкий приступ тошноты от спертого воздуха и кислого запаха духов. Люди вокруг обезличиваются, становятся серой массой, стираются из сознания. Вэйт закрывает глаза. Это самый паршивый день в ее жизни. Хуже просто некуда. Кто-то толкает ее в бок, протискиваясь к выходу; и вместе с распахнутыми дверями в салон влетает поток свежего ночного воздуха. Рэй жадно делает вдох, чтобы через несколько секунд двери снова отрезали ее от грозового фронта. Лучше бы она мокла под дождем. Кэссиди скукоживается в углу, прячет ладони под мышками. Озябшая, сутулая птица. Скомканная бумага. Рэй снимает с себя куртку, накидывает ей на плечи. От былой нежности не остается и следа — черный кусок пластика в наклейках окончательно ломает ее ребра, — просто так кажется правильным. Делить тепло, пока жив. Кэрри бы уже скулила, думает Вэйт отстраненно. Прошлой весной она носила красное и белое, и пятна крови из вечных ссадин на ногах сливались с алыми колготками, расшитыми зеленым бисером. Кэрри в холода — это бордо, настоящее, кислое, мерзкое: лопнувшие капилляры, дрожащие руки, стучащие зубы. Жалкая, болезная. На своей остановке Рэй вываливается первая. Спотыкается, чертит ботинками мокрые полосы на мокром асфальте. А ведь еще идти. — Поехали на такси до цирка, — цедит сквозь сжатые зубы. — Только быстрее. Я все еще надеюсь успеть на смену. Кэссиди виновато кивает, смотрит на нее исподлобья. Рыжие волосы впитали воду, стали цвета прогорклой горчицы, платье висит на теле мокрой тряпкой. Рэй все еще не понимает, где реальность, а где ее вымысел. Кэссиди ведь не такая. — Далеко идти? — спрашивает. — Минут десять. Рэй качает головой, молча идет вперед. На Хэллоуин Дэвид в шутку сказал ей, что этот город проклят и весь асфальт под ногами — просто огромные очертания нечестивых букв, выведенных на страницах огромной книги. Вэйт тогда не поверила, смеялась, говорила: ты дурак, что ли, кто в такое вообще верит? Рэй не знает, какое слово написано на асфальте сейчас, но искренне верит, что не самое худшее. Как же она ошибается.