Answer the call

             

      почему от меня остаются одни слова?       наша яркая, наша красочная война.       как прострелены спины, как в крови у нас рукава,       почему здесь пустырь, почему не растет трава,       после нас — только боль,       заплетенная       в кружева.

                    Три пролета преодолевает на одном вдохе, на четвертом спотыкается и падает, со всего размаху впечатываясь ладонями в бетонный пол. Кожа саднит и кровит, и этого хватает, чтобы Рэй остановилась. Вторая половина здания — совершенно пустая, душная и удушающе-мрачная — кажется совершенно необитаемой, пусть Вэйт и знает, что где-то здесь располагаются складские магазинные помещения.       Страх имеет коричневый цвет и текстуру шерстяного пледа — колет кожу, раздражает, краснит до последнего сантиметра; страх пахнет сгоревшим кофе, скисшим молоком и втоптанной в землю сигаретой, заставляет Вэйт обхватить себя за плечи и глубоко дышать.       Она не дурочка какая-то, чтобы говорить, мол, ничего не боюсь, всех переживу; Рэй вполне себе знает, что такое ощущение неизбежного: это словно делать неудачное сальто назад — оттолкнуться от земли ногами, крутить тело в воздухе и в какой-то момент понять, что обречен на падение.       Миг, который длится вечность, — испуг, паника, ледяное смирение от столкновения с землей. Сколько раз она падала на тренировках в академии, сколько набивала синяков и шишек, до сих пор на ноге где-то длинный шрам — познакомилась с щебенкой, второй курс, больно до одурения, зато какой жизненный урок — впредь будет смотреть, куда прыгает.       Усвоила одно: страх — всего лишь одно движение губ, распахнутых на единственной гласной.       Но если все так просто,       почему же она боится?       Опирается спиной на ледяную стену, переводит дыхание: бежала без оглядки, словно от чумы спасалась, позади оставила Кэс и Кэрри, Кэрри и Кэс, сколько одинаковых, повторяющихся букв, они же совсем разные, эти двое, так как они могут быть так похожи в именах?..       Но они похожи.       Нельзя бояться страха, это же смешно, как можно бояться эмоции, нет, глупость какая, думает Вэйт и морщится от собственных мыслей; пусть Кэрри и есть ходячее воплощение всех известных кошмаров, она ничего не сделает, пока рядом нет ее Джокера. Страх — просто игрушечное чувство, почти такое же, как настоящее — заставляет кровь стынуть, наполняет ее черной нефтью с багровыми пузырями. Рэй смеется.       Истерика?       Она никогда бы не назвала себя истеричкой. Плакать и бить стены — не в ее стиле, не в ее вкусе, не в ее компетенции. Вэйт скорее сожрет человека заживо, зубами вопьется в горло, раскусит тонкую кожу, но не будет жалеть себя. Хватит с нее, пережалела как-то, переболела же Кэрри-Харли, сейчас нет смысла думать о том, что ей плохо.       Слезы злые и соленые, холодными дорожками катятся по щекам, блестят в желтом свете потолковых ламп. Не ярость, не радость — усталость как она есть, чистый вид, прозрачный, кристальный, первородный. Как у всех.       Поплачет и перестанет.       Вэйт садится на куски картона на полу, подтягивает к себе худые колени, прячет в них лицо. Скукоживается, съеживается — на пару минут в месяц можно стать тугим черным комком патетичных страданий. Слезы — то настоящее, что в ней осталось.       Плачет долго, трясется вся, руки ходуном ходят. Колени выпрямились, шнуровка на ботинке развязалась, волосы у лица превратились в сосульки. Нервная, несуразная — губы искусаны, глаза опухли, округлились, стали теперь на пол-лица. Скулы провалились еще больше. Дай ей зеркало — разбила бы с кулака, с одного удара, лишь бы себя в нем не видеть.       Можно бесконечно перечислять всех тех, кто виноват в ее недоистерике, но Рэй не маленькая — выросла уже из того времени, когда надо было винить во всем других, теперь только она и есть у себя, только она во всем и виновата. Надо было не соглашаться на помощь Кэссиди. Надо было не соглашаться на помощь Джесси. Надо было вообще никогда ни на что не соглашаться.       Контролируемое согласие.       Разберется, выпутается, куда денется, выбора все равно нет — финишная прямая, девица с девять-один-один, Кэрри и Джесси трутся рядом, наверняка что-то затеяли, что-то придумали, чертова судьба, чертовы случайности.       Вэйт в такое не верит. Как и в силу слез — от литра выплаканной, вырыданной воды ничего не изменится, нужно вставать и идти, решать проблемы, думать и действовать.       Но это простое действие, эта однотипная команда мозга кажется ей сейчас такой недостижимой. Потому что — как это, встать и идти, если несколько ночей плохо спишь, если не помнишь, когда ел в последний раз, если руки дрожат на взведенном курке пистолета; как это — жить нормально, до Кэрри, до списков девиц в чужих постелях, до Кэссиди, она вообще знает, что это такое — жить как все, просыпаться дома, открывать глаза, назначать встречи с близкими людьми, чувствовать себя на своем месте, ощущать спокойствие и гармонию?       Не бояться завтрашнего дня.       Ничего, Рэй утирает слезы. То ли еще будет.       Сейчас она переведет дыхание, вызовет такси и поедет на работу, вот прямо сейчас, вот она уже достает телефон, вот ищет контакт в журнале вызовов…       Он подлетает бесшумной тенью и садится рядом с ней, вытягивая тощие ноги в широких хлопковых штанах.       Рэй холодеет. В разреженном соленым электричеством воздухе она чувствует, как мурашки покрывают ее спину, а ледяной пот пропитывает футболку за считаные секунды; в горле страшно колется комок с иглами, телефон падает на пол.       Она впервые видит его так близко — между ними нет и десяти сантиметров, — и вместе с оцепенением к Рэй приходит любопытство; она поворачивает голову, разглядывает хваленого Джокера, святая святых этого места, подкроватного монстра: плохо прокрашенные зеленые волосы, глубокие морщины в уголках глаз, тонкие губы. На щеках — искусственные шрамы, на лбу — настоящие татуировки. Смазанные буквы пляшут и поют, когда Джесси чуть наклоняется к ней и произносит:       — Пуф.       В его глазах полопалась добрая половина капилляров, а странные разрезы у рта не похожи на бутафорию, и Рэй отчетливо видит в клоунском лице что-то, что заставляет ее сердце мошкой биться о стекло — словно слой грима оказался слишком толст для его прохудившейся бумажной кожи и теперь над каждой неровностью возвышается слой хрустального песка. Рэй опускает взгляд ниже: белая грудь под черным кардиганом испещрена татуировками, на ключицах — крупные пятна синяков. Джесси странно улыбается, облизывает красные губы длинным языком и скалится, обнажая золотые грилзы, и есть в его гипертрофированном безумии что-то настоящее, что не подделать.       — Пуф, — устало отвечает Рэй.       От Джесси пахнет мылом и мелом, и этот запах чистой кожи резко контрастирует с несвежими, слипшимися от большого количества лака волосами; он откидывает голову, прислоняется затылком к стене и сглатывает, заставляя кожу на горле пройти волной. Все еще улыбается, но не так, как раньше: уголки губ опущены, от помады остается одна насмешка — алое пятно на подбородке и щеках, крупные блестки сыпятся с висков на плечи.       Рэй прочищает горло.       — Чего тебе? — несмело спрашивает.       Она бы с радостью встала и ушла, но к ногам словно гири привязаны — якорем тянут ее на дно, притягивают к Джокеру, сидящему так близко, что можно увидеть его вздымающуюся грудь.       — Уже и посидеть нельзя со старым другом. — Джесси снова поворачивается к ней, и Рэй кажется, что его голова держится на одном-единственном шарнире.       — Ты мне не друг, — ощеривается сержант.       — Вот как? — Джей щурится, бледно-розовый язык снова облизывает сухие губы. — Значит, не друг. — Он притворно заламывает руки. — Но кто же тогда спас тебя, маленький сержант, от большой клетки со злыми людьми? Разве так бы поступил враг?       Его руки большими тонкими пауками сминают в кулаках черный кардиган. Джокер — фальшивка, поддельное безумие, истеричная фикция, о которой не говорят вслух; но каждый раз, когда он открывает сочащийся алым рот, Вэйт хочется поверить в то, что он действительно поехал головой.       Иначе у него нет другого оправдания.       — Я не хотела его убивать. — Ее низкий голос едва слышно среди пустых бетонных стен. — Ты это знаешь.       — Ты, кажется, забыла, Рэй. — Улыбка Джокера растягивает его нарисованные шрамы. — Я ничего не знаю.       — Ну, да. — Сержант прикрывает глаза. — За сто штук и я бы ничего не знала.       Джей хлопает в ладоши так громко, что она вздрагивает.       — Верно, — радостно сообщает он. — Именно столько и стоила наша дружба.       — Пусть так. — Рэй все еще смотрит в темноту. Все лучше, чем усмехающееся лицо этого клоуна. — Что тебе сейчас-то нужно? — повторяет, зная ответ.       — Я же сказал — поговорить со старым другом. — Джей нетерпеливо вздыхает. — Признаться, я хотел приехать к тебе домой, но решил, что рано или поздно ты все равно приедешь сюда. Ты же коп. — Он сплевывает, и Рэй очень хочется посмотреть — его слюна такого же кислотного цвета, как и волосы, или она красная, заполненная ядовитой кровью? — Чертова ищейка. Страж закона, все дела. — Губы снова растягиваются в нехорошей улыбке, но Рэй этого не видит.       — Что ты сделал с девчонкой? — Вэйт зажмуривается так сильно, как только может. Если не видеть зло, то можно представить, что его нет. Что оно — фантазия. Фальшь. Плод ее больного воображения.       — Ну вот, — расстроенно тянет Джесси. — Ты опять забыла, маленькая Рэйна. Я ничего с ней не делал. Это ты сделала. Ты, ты, ты, ты, ты!       Он хохочет. Запрокидывает голову, прижимает ладони к животу; Вэйт такого смеха никогда и не слышала — злого, маниакального, почти припадочного. Звук словно ненастоящий, вылепленный из килограммов черной пены, едкого дыма и боли.       Как и сам клоун перед ней.       Рэй закрывает лицо руками.       Он прав — она покрыта чужой кровью, словно глазурью. Алая липкая жидкость капает с ее пальцев, течет из ее рта, рвется наружу из раздавленных глаз. Она купается в ней, омывает свое тело каждый день, а потом насухо вытирается полотенцем и выходит из этого чертового бордового пруда, в котором каждый миллиметр жидкости напоминает о том, что она сделала.       Это неправда.       Нет.       Это просто такая игра — кто первым сделает ее виноватой: Джесси, Кэрри или она сама. Правила просты: кто первым сдался, тот и убийца. И Рэй еще никогда не побеждала.       Она открывает глаза и с вызовом смотрит на Джокера; ненавидит в нем каждую черту, каждую деталь, выжигает его насквозь, мечтает, чтобы он обратился в пыль.       — Пошел ты, — цедит. — Я ничего не делала.       — Как же? — искренне удивляется Джесси. — А кто, по-твоему, так хотел отомстить бедняжке Харли, что с трудом понимал, что делает? Кто раздобыл номер этой глупой конфетки? А? Я, по-твоему? Я что тебе, дешевый клоун какой-нибудь? — Джей вдруг хватает Рэй за загривок и больно сжимает, заставляя ту вскрикнуть от боли и обхватить руками его запястья. — Позволь, я напомню, — Джокер так близко, что Вэйт чувствует его горячее дыхание на своей коже, — ты настолько отчаялась, что приползла мстить за нее ко мне.       Он отпускает ее — грубо вырывает руку из волос, утирает свой рот тыльной стороной кисти, размазывая помаду по коже. Больше не фикция, не игра воображения: сидит на корточках, смотрит прямо в глаза, пальцы скрючены, губы напряжены; Рэй не может двигаться от его взгляда, не может даже дышать нормально. Знает, что он скажет. Как он ловко порежет ее на лоскуты. Снова.        Не в этот раз.       — Ты, — почти выплевывает сержант. — Это была твоя идея. Ты хотел себе новую игрушку, а я просто хотела скорее забыть. Вот мы и сошлись на том, что это хорошая идея. — Она улыбается. — Или же ты действительно влюбился в Лею, — чуть увереннее говорит сержант, — и решил избавиться от Кэрри. Я не знаю, какой вариант правильный. Если не оба. В любом случае это неважно. Ты попал, Джесси. Они выйдут на тебя гораздо быстрее, чем я.       Это такая игра.       Кто первый обвинит.       Тот и убийца.       — Кэрри если узнает, то из тебя кишки вытащит, — продолжает Рэй, поднимаясь и отряхивая руки. — Уж я-то ее знаю, она и не на такое способна. Только я все понять не могу: зачем ты так шифровался, когда я вышла? Мог раскрыть все карты, чтобы заполучить девчонку. Она и так на тебя вешалась. Или… — Вэйт замирает. — Или ты просто испугался?       Он смыкает пальцы вокруг ее горла так быстро, что Рэй не успевает ничего сделать. Он втыкает ногти в шею, рычит — яростно и низко, в глазах плещется ярость, сильные пальцы сжимаются все сильнее. Рэй не успевает дышать — перед глазами все темнеет слишком быстро.       — Я убью тебя, — шипит он, и голова Вэйт болванчиком болтается в его руках. — Прямо здесь и сейчас, и никто ничего мне не сделает. Смотрите-ка, — в его голосе слышится ледяная издевка, — твоя хваленая академия тебе вновь не помогла. Что ты можешь? Правильно, — он закусывает губы от восторга, — ничего.       Джей разжимает руки, и Рэй мешком валится на пол, кашляя и отплевываясь. В голове гудит, сосуды лопаются от напряжения, пот заливает глаза. Она ползает по полу, пытается отдышаться. Глупая, бесполезная, даже Кэрри и то может из такого зажима выбраться, а она боится — навредить, наделать глупостей, снова опуститься на дно, с которого одна не выберется.       — Не лги мне, сержант. — Джесси складывает руки на груди. — Это ты влюбилась в эту девчонку, потому что увидела в ней Кэрри. Я понял это сразу же, как ты только попросила прекратить эти фокусы. Как и Кэрри поняла. — Рэй поднимает голову, и Джей продолжает с нотками удовлетворения в голосе: — О, до тебя так и не дошло? Моя малышка все знала. С самого начала. Она была в этой игре незримым наблюдателем, потому что ей так нравилось, когда я пишу сообщения этой девице и одновременно трахаю ее саму на деревянном столе. Она буквально взрывалась от ощущений. — Он ухмыляется. — Поэтому, даже когда ты ушла, мы продолжили играть в эту игру. Я, Лея и Кэрри. Это было забавно, ведь она даже не догадывалась, что с ней общаются сразу трое. Глупенькая конфетка.       Рэй встает, пошатываясь. Перед глазами взрываются фейерверки, в голове дым от шашки. Она ненавидит Джесси — так сильно, что готова выбить все его золотые зубы изо рта одним ударом, чтобы пол кипел от крови, а в ушах стоял только его крик. Останавливает только то, что ее поймают, — страх перед тюрьмой слишком велик, чтобы марать руки о лицо Джокера.       Как же она ненавидит это чувство.       Правда, есть еще один довод. Она — вроде бы — все еще человек. А он — чудовище. Монстр, которого кто-то создал для ее мучений. Ее личный дьявол, Люцифер с зелеными волосами и обломанными крыльями. Стоит, пялится на нее, ожидает реакции. Сейчас Рэй сломается, начнет плакать и умолять, все как обычно, все как всегда, можно опускать занавес и умирать от жалости к себе.       Но так не будет — Рэй знает, догадывается, в голове чувствует, что он не врет, но все события, рассказанные Джеем, не имеют ничего общего с реальностью. Вывернутая, гипертрофированная версия случившегося не подходит к ней хотя бы потому, что Лея никогда не была главной фигурой на шахматной доске.       Или?..       Джей не дает ей времени на размышления — подходит вплотную, тычет в нее омеленным пальцем:       — Я хочу, чтобы ты замела следы, — выдыхает он, и его дыхание пахнет мёдом из акварельных красок. — Никто не должен знать. Особенно эта ищейка из десятого отдела.       Рэй качает головой, пытаясь сказать нет, зажмуривается, подается назад; руками упирается в стену, трясется от ужаса.       Джесси наступает на нее, прижимается всем телом, а потом высовывает свой длинный язык и обводит им ее дрожащие губы.       Мысли Рэй превращаются в точки белого шума, когда теплый кончик языка касается впадины между губ, пытаясь их раздвинуть, а потом с шумом возвращается назад.       — Спаси себя. — Джокер отрывается от нее. — Спаси всех нас. Иначе ты утонешь.       Когда его черная тень исчезает в полумраке, Рэй выворачивает прямо на голый пол.