Лебединая песня

      Мишель Бестужев-Рюмин оказался в общежитии так же, как и Серж — два с половиной года назад по причине переезда.       Что ж, в его истории нет речи о каком-либо семейном деле, так как продолжить оное мальчишка не захотел. Военная служба это, конечно, хорошо, правильно и нужно, однако дипломаты в нынешнее мирное время ценятся больше. Международные отношения — штука интересная и сложная; но без особой хватки и хитрости в них можно в лучшем случае остаться ни с чем. У Мишеля была и хватка, и необходимое проворство, и смекалка. Язык подвешен; но в силу возраста, видимо, иногда играл против него же самого.       Рapa* его думал иначе.       В корне изменить мнение о сыне в худшую сторону ему приходится тем же летом, когда Бестужев на свой страх и риск сбегает поступать туда, куда тянет душа. Криков и ругани Миша не услышит — остается в Петербурге до оглашения итоговых списков поступивших, а на звонки отвечает только перепуганной матери. Неожиданный свежий глоток свободы от родительского плена кажется безумным счастьем, и не меркнет даже после обнародования результатов. Он сбегает из дома, чтобы жить, как хочет сам, поставив, наконец, свои интересы на первое место.       И поступает ведь куда желал.       Правда, за это после приходится расплачиваться — отец лишает всякого финансирования, мотивируя это тем, что за свои глупости нужно всегда отвечать самому, а мать, жалея единственного ребенка, некоторое время, все же, переводит ему небольшие суммы. Этого хватало для оплаты общежития на первый семестр и спокойного бытования в течение двух недель, до полного устройства на работу. Потом пополнение счета резко прекращается, а вместе с ними созревает новый повод для конфликта с главой семейства — тот прознал про происходящие за его спиной «махинации» и в тот же день позвонил сыну.       Бестужев предпочитает делать вид, что разговора этого не было.       Неправильно, когда родители пытаются выбрать что-то за своего ребенка, тем более находящегося в сознательном возрасте и точно знающего, что он хочет от жизни. Да, он может ошибиться; но на этом учатся. Без ошибок не бывает хорошего опыта. За Мишу всегда все решали, а когда он первый раз захотел сам сделать выбор — пресекали любые попытки. Вот и получилось, что многолетний бунт сам по себе вырвался наружу в виде спонтанного своевольного отъезда из дома.       И ведь он все правильно сделал. Правда ведь?..       Не жалел об это, по крайней мере, еще ни разу.       Хотя бы потому, что встречает он на новом месте жительства невероятных людей.       С Пестелем Бестужев знакомится с первым.       Второкурсник вальяжно валяется на одной из кроватей, самой дальней, у шкафов, рассматривая что-то в своем телефоне, когда Мишель бесцеремонно вваливается в комнату. Он рассчитывает, что здесь никого нет — на дворе начало августа месяца, а значит все студенты еще не приехали; да и сосед удивляется не меньше — в начале августа перваков не селят обычно, только в последние дня три-четыре лета. Оба смотрят друг на друга странно, долго и подозрительно, пока «новенький», все же, не решается представиться.       Да и после знакомства они сидят еще некоторое время в угнетающем молчании, каждый думая о своем.       Бестужев забирается на подоконник, осторожно приоткрывая окно, а сосед, Паша, возвращается к своему прежнему занятию. Едва слышно трещит зажигалка, кончик белой сигареты легко воспламеняется, а мальчишка прикрывает глаза.       Стоило заняться поиском работы, да и озаботиться о подсчете трат, которые будут осуществляться в первое время. С вещами он, пожалуй, разберется несколько позже, а потом и…       — Господи, это что, бонд что ли?       Хриплый голос раздается совсем рядом. Светловолосый едва вздрагивает, распахивая глаза и замечая нового знакомого на другом конце подоконника. Он бесцеремонно выхватывает дымящуюся сигарету из пальцев первокурсника и выкидывает в окно — Мишель даже воспротивиться не успевает.       — Так ты не только себя, но и меня убьешь. — Паша усмехается, извлекая из кармана джинс собственную пачку и протягивая ее все еще ошарашенному подобной выходкой международнику. — Почувствуй разницу, Ромашка.       — Ромашка?       Мальчишка удивленно вскидывает брови. Необычно как-то для первого прозвища во взрослой жизни. Карие глаза находят на предлагаемой картонной пачке название марки, которая тут же заставляет удивленно присвистнуть.       Кэмел.       Для студента очень даже круто.       Они сидят молча еще пару минут, видимо, каждый по-своему наслаждаясь первой затяжкой. Она всегда самая лучшая; особенно, если раскуриваешь сразу, а не тянешь еще пару секунд, когда подпаленная бумага горечью будет отдавать на кончике языка. Первый раз за продолжительное время твои легкие получают желаемый никотин. Первый раз серый дым, едва обжигая обветренные губы, медленно растворяется.       Первый раз всегда пропитан недостающим спокойствием.       — Ромашка потому что светлый весь, наивный. — Паша пожимает плечами, рассматривая толпящуюся возле качелей во дворе детвору. — Трудно тебе будет потом.       В этот раз разговор пошел куда проще — видимо, сосед моралистов ожидал, коих, как он выразился, «среди мелочи полно и все норовят в жизнь залезть со своими дрянными советами». Все встало на свои места, и Бестужев, не любящий образовывающееся разного рода напряжение в коллективе даже как-то спокойно выдохнул. Последующий разговор о заселении зашел случайно, с какой-то шутки про пустующую общагу и «невероятную удачу».       У Миши — досрочное было, а у Пестеля — продление контракта найма жилого помещения на оба свободных летних месяца.       Тоже, как выяснится спустя несколько месяцев, с отцом проблемы были.       С другим же соседом все оказалось немного иначе.       Сергей Муравьев-Апостол выглядит человеком рассудительным, интеллигентным и дружелюбным. Мишель завороженно замирает с, кажется, совсем детским восторгом рассматривая красивые черты его лица. Сергей, несмотря на привычную свою флегматичность, с мягкой улыбкой (без сомнения вызванной растрепанным полусонным мальчишкой, только выбравшимся из ванной) протягивает ему руку для знакомства. Сергей обращается к нему как-то иначе, не внушая ничего кроме небывалого восхищения, которое только способен вызвать незнакомец. И Сергей, Серж, определенно станет самым необычным из всех знакомых Бестужева-Рюмина.       Муравьев-Апостол нравится ему с первой минуты.       Нравится абсолютно и точно. Своей манерой речи, спокойным тоном, необыкновенным блеском в глазах, холодностью мыслей и безоговорочно пламенным сердцем, в которое, пожалуй, невозможно было бы не влюбиться. Последующее их общение лишь в очередной раз будет укреплять уверенность Мишеля в том, что человека лучше и искреннее он пока не встречал. К тому же, у них возникает общая дурацкая, по мнению Паши, привычка — на французский переходить. Случалось это как-то само собой — то ли в шутку, то ли нет, а потом просто заговаривались, пока раздраженный Пестель не вставлял комментарий о своем незнании языка.       А еще Муравьев будет первым, кто узнает о проблемах в семье; первым, желающим действительно понять мальчишку и его чувства.       —…И отец сказал, что не хочет меня видеть. Больше никогда.       Серж молчит.       Напряженно рассматривает профиль Бестужева, занявшего излюбленный подоконник. Губы бледные, сжатые в тонкую линию, а в глазах лихорадочный огонек, незнакомый и совсем неестественный для образа юноши. Мишель даже оборачивается — отсутствие реакции интересует его куда больше, чем собственные чувства.       Этот человек интересует его куда больше, чем собственные чувства.       И сталкиваясь взглядом с глазами напротив он внезапно понимает — реакция была.       — Так и сказал?       Голос тихий, обыденно спокойный, но какой-то иной. С нотками непонимания, сожаления и…искреннего удивления.       Просто потому, что родители н е м о г у т говорить так своим детям, правда?       Они же понимают, что следом может прийти не просто обида, а различные психологические комплексы, излишняя самокритичнось, влекущая за собой чувство несуществующей собственной вины и желание решить эту «проблему» любым способом. Обычно через вред себе. Потому что ты не идеальный, да?       Ведь…они понимают же это?..       Бестужев задумчиво рассматривает эмоции, мелькающие на лице друга, с удивлением отмечая как рассказ повлиял на него. Затронул невероятно и вызвал…ужас?       Секунды превращаются в вечность, когда Мишель оказывается в теплых объятиях и чувствует легкие нотки ландыша.       Про таких выражение есть — один на миллион.       Муравьев и правда кажется единственным в своем роде на весь новый век.       Да и на все последующие, наверное, тоже.

***

      Была, однако, у Мишеля одна невероятно ужасная привычка (благоразумно не одобряемая Сережей) — таскать на пары термос с виски вместо чая. Проявлялась она, конечно, редко, но в самые что ни на есть подходящие моменты: как чувствовал, что требовалось. Да и носил не больно много по своим меркам — алкоголь был свистнут из отцовского кабинета еще летом, что непременно гарантировало его отменное качество. Бутылка небольшая, а год длинный, до июля ждать нового случая не сильно хотелось. К тому же, за два с половиной года они так и не помирились, а новая пропажа точно не останется без внимания.       На каникулы зимние домой Миша предпочитал не ездить, а первые два года еще и на летних не объявлялся. Больно много поучений приходилось слушать, упреков и недовольств, касающихся всего, в чем он только мог быть замешан. Каникулы ведь для чего нужны? Для отдыха морального и физического от постоянной зубрежки и иных пагубных воздействий учебы. А тут тебе никакого расслабления. К тому же, на каникулы практически все разъезжались, а значит очередное собрание в их комнате уж точно никому не мешало своей громкостью.       Но термос Муравьев у Бестужева приметил еще с самого утра.       Обычно он успевает заскочить перед парами в кофейню, однако в этот раз что-то будто наперекосяк пошло, и студент, задержавшись в метро, еле успел-то на первую пару. А Мишель, успешно игнорирующий некоторые предметы в расписании, по роду своей временной профессии умел варить исключительный бодрящий кофе, аромат которого периодически разносился по их комнате. Вот и сейчас Апостол было решил, что содержимое его то и составляет.       Он вопросительно указывает на нужный предмет и, получив невнятное согласие отвлеченного на разбор конспекта перед парой друга, делает несколько больших глотков. Напиток отчего-то обжигает горло так, что перед глазами чуть ли не искры летают, а мозг еле успевает сообразить, что для кофе это явно «немного» крепковато. Упрек застревает где-то в глотке, огнем сгорающей от такого количества алкоголя за раз, и он решает оставить этот вопрос немного на потом.       Но и потом лучше не становится — в голове будто белый шум, застилающий все мысли, и размаривать как-то начинало.       Сережа обычно мало пьет потому что невероятно восприимчив к спиртному, да и потом несет чепуху всякую. Миша же считает это невероятно милым и забавным. Ровно до того момента, как Муравьев расслабленно откидывается на спинку стула, долго всматривается в его профиль и, наконец, мягко произносит:       — Что ты хмуришься, mon chéri*? За твою улыбку все бы сейчас отдал, честно.       С языка это слетает совершенно случайно — он и подумать не успевает. Желание отчитать проходит само по себе, забирая внезапную головную боль и оставляя лишь странную легкость. Бестужев замирает, а из тонких пальцев юрко выскальзывает карандаш. Он думает, что ослышался. Надеется, по крайней мере. Потому что иначе его сердце и правда грозится совершить невозможный кульбит в грудной клетке. За последние два с половиной года многое произошло, чтобы не учитывать подобных чрезвычайно лестных фраз в свою сторону.       Нотки крепкого напитка парят в воздухе, и осмысление непоправимого постепенно настигает студента. Там же сегодня не кофе… Он в панике сгребает собственные вещи и Сережины практически в одну сумку, и, кое-как поддерживая товарища, спешно удаляется вон.       — Куда мы? — Муравьев хмурится, кажется, уже не понимая ход мыслей Бестужева.- У нас же пара у Ор-р-рлова, нет?       — Вот только Орлову тебя не хватало таким показывать. И вообще для тебя на сегодня пары завершены.       В коридорах почти пусто — у кого-то окно, кто-то еще спешит на пару. Миша, легко лавируя меж встречающимися студентами, тащит Сережу через эту сложную сеть переходов, привычную для многих зданий центра Петербурга. Дворцы бывшие, все же. Положено было. Помнится, на первом курсе они путались сначала, недоуменно рассматривая номера кабинетов. Однако все оказалось не так сложно, как было на первый взгляд — буквально пары дней им стоило запомнить всю эту нелегкую «катакомбную» систему.       Но в состоянии Муравьева сейчас сориентироваться было почти невозможно.       Бестужев проворно выныривает из-за очередного поворота, удобнее подхватывая друга за талию, и едва ли не налетает на кого-то из преподавателей.       — С пар сбегаете, молодежь?       Этого еще только не хватало.       Александр Павлович был последним человеком, которого Мишель бы сейчас хотел повстречать. Ректор будто с подозрением смотрел то на одного студента, то на другого, видно, готовясь продолжить комментировать ситуацию. Или же из-за страха попасться, подставить Муравьева, подозрительность мальчишки так зашкаливала?..       Хотя нет, была еще кандидатура Николая, и вот от него черта с два отделаешься. А добродушный Романов-старший хоть понять может. К тому же Муравьева он отлично помнил как одного из лучших студентов университета.       Но делать все равно нужно было что-то срочно, пока нотки спиртного не долетели до их случайного собеседника       — Сержу плохо стало. Мигрень, представляете? Почти не соображает что происходит. — Бестужев резко вскидывает голову, театрально взволнованно округляя глаза и едва встряхивая Муравьева, явно пытающегося возразить.       — Действительно плох; бледный весь. Проводите его до дома?       — Разумеется.       Он отвешивает ректору шутливый поклон и спешит удалиться, пока упомянутого Сержа не развезло окончательно.       В общагу они добираются где-то за час. В коридоре блока слышится ужасный шум, заставляющий Пашу нахмуриться, а затем в дверях появляется взъерошенная его причина, ловко опуская почти не стоявшего на ногах друга на кровать.       — Миша, ты что с ним сделал? — Пестель окидывает беглым ошарашенным взглядом неподвижно лежащего Муравьева. Его голос сейчас представлял собой смесь то ли удивления и непонимания, то ли веселья и ужаса. — Ты что, Апостола прямо на парах напоил?       — Да случайно это вышло!       Бестужев, всклоченный и, судя по всему, невероятно испуганный, судорожно метался по комнате в поисках чего-то, видимо, очень важного, однако Пестель, ловко схватив мальчишку под локоть, резко остановил его.       — Случайно вышло напоить его? — он насмешливо повел бровью, кивая на Сережу. — Ты же знаешь, что с ним бывает, если он выпьет.       — Он не знал, что там алкоголь.- Миша виновато опустил голову, кидая короткий взгляд на Муравьева. — Думал, наверное, что обычный кофе. Или чай, оно же по цвету похоже! Я не хотел, чтобы так вышло, правда.       — Ладно, отоспится — разберемся, что уж теперь.       Пестель лениво тянется, пока обеспокоенный сосед заботливо накрывает уже спящего товарища пледом. Крика не будет, Паша точно знает. Какой-нибудь фирменный укоряющий взгляд, коим Серж обычно имел привычку смирять их обоих, заставая за курением в комнате, хотя напротив блока, у лифтов, имелся просторный балкон. Не терпел он это и все; считал, что старший сосед временами нарочно подталкивает младшего, для компании. Мишелю же, то ли из-за невинной улыбки, то ли из-за красивых глаз прощалось все и всегда. К удивлению, это не вызывало недовольства.       Лишь немножечко усиливало интерес к этим двоим.       — Кстати, Рылеев обещался завтра зайти.       — Снова тебе конспекты принесет? — Бестужев, наконец успокоившись, опустился на ближайший стул, пододвигая к себе чашку давно остывшего утреннего кофе.       — И дело у него какое-то срочное.       …Или же солнечного мальчика ожидаемый упрек не коснется и вовсе?