Лебединая песня

      Главной проблемой Павла Пестеля был Николай Павлович.       Главной проблемой Николая Павловича определенно был Павел Пестель.       Такой вот весьма незамысловатой и неироничной связью были проникнуты их жизни на протяжении почти трех с половиной лет. Но вопрос этих «чудесных» взаимоотношений — штука отдельная, и пока оба даже не подозревают о том, с какой обоюдной нервотрепкой после знакомства им придется столкнуться.       Ровно три с половиной года назад Пестель и появился первый раз в университете и общежитии соответственно. На первый год его селят с однокурсниками с других факультетов, однако, имея достаточно сложный холерический темперамент, он не выдерживает их чрезвычайно глупой компании и полугода — выбивает у коменды, Аллы Юрьевны, пустую комнату, соглашаясь доплачивать за оба свободных места с условием, что на третий семестр к нему кого-нибудь точно подселят.       Следующий год не близко, а значит времени еще было полно.       Еще полгода он наслаждается долгожданной тишиной; иногда, конечно, прилетает от Риты, зама Аллы, за слой пыли на шкафах, но это не проблема — он успевает благополучно исчезать во время проверок. В соседней комнате по блоку живет тихий паренек-архитектор, Петя Каховский, видать, тоже запрашивавший переселение. Оба друг друга устраивают — лишнего шума не создают, дурацкими вопросами не докучают, периодически вместе собираются у плиты в правом крыле, чтобы понять «как эта хрень нормально должна готовиться». Второго соседа из комнаты 58-2 Пестель в глаза не видел до конца второго курса, но о существовании его знал. Парень ему вообще не попадался, а значит полностью устраивал в соседских отношениях.       Несмотря на то, что в паспорте в разделе прописки был указан город Санкт-Петербург, Паша из двух зол в виде жизни с отцом и морокой со взрослыми проблемами выбрал последнее. Не только потому, что хотел самостоятельности, меньшего контроля и свободы, а потому, что находиться в одном помещении стало подозрительно неспокойно. Проблемы были у всех, юноша это прекрасно понимал. Только срываться не нужно было на первых попавшихся.       Во время очередной ссоры так слово за слово и дошли до единственной оскорбительной для обоих фразы, точно бьющей по больному месту.       — Она ушла из-за тебя!       И никто явно не ожидал услышать столь ужасную ложь по отношению к себе.       Людям свойственно расставаться. Мать и правда ушла из семьи. Года четыре назад, Пашке только четырнадцать исполнилось. То ли влюбилась в кого, то ли не смогла терпеть чертов характер супруга, передавшийся в некотором аспекте и сыну. Но ребенка она не винила, нет. Только он об этом, увы, не знал. Поэтому нападки отца и ударили так сильно по одному из самых крепких детских комплексов. Не любил он все эти обсуждения однозначно; вину свою никогда не признавал, но осознавал, поэтому и искал причину ухода жены в лице сына, с которым она больше него времени проводила. Расстроил, щенок, чем-нибудь, довел, пока глава семейства на службе, вот и ушла. Глупо?       Еще как.       Просто ну не любила она, видно, обоих.       — Правда…правда так думаешь, пап?       Нет, он так не думал.       — Разумеется.       Ложь.       — Значит мне тоже здесь нечего делать.       Так и разошлись. Однако вскоре, осознав ошибку, отец было предпринял попытки вернуть сына; чуть ли не слежку за ним устраивал, чтобы помириться с упирающимся мальчишкой. А потом понял, что задел сильно. Что ему нужно время и вся прочая ерунда. Вырос больно быстро, самостоятельный стал; мозги на месте — не пропадет. А в помощи, если надо будет, ему не откажет. Карточку не блокировал, счет пополнял, не докучал звонками. Не извинялся, правда; но он же поймет все, так?       Время шло, а Паша так и сидел в своей общаге, не желая идти на контакт.       Только через два года лично придет с просьбой заявлением о желании вытащить двух друзей-оболтусов.       Но до этого момента Пестеля еще только ожидало знакомство с ними.       Полгода спокойствия прерываются вместе с шумно распахивающейся дверью и светловолосым пареньком на пороге, кажущимся не то удивленным наличием постороннего в комнате, не то смущенным собственной громкостью.       Паша думает, что все теперь точно пойдет наперекосяк, и участия в этом принимать он не будет. Может съедет опять.       Однако крупно ошибается — паренек с красным бондом почему-то быстро приедается, и Пестель уже не замечает, как сам начинает немного оттаивать в его отношении. Напугал, видно же. Нужно было исправлять. Сигареты — предлог хороший, а мальчишка навязчивым не кажется. Попробовать стоило, а то заморачиваться лишний раз с переездом не хотелось; да и Алла бы не оценила.       Миша оказывается приятным в общении молодым человеком, неглупым и весьма энергичным, что, к удивлению, не раздражает, а скорее вызывает улыбку.       И мысли о том, что его непременно когда-нибудь нужно будет спасать.       Но роль храброго рыцаря отводилась отнюдь не ему (хоть у Пестеля уже и был один знакомый дракон) — через два месяца на пороге появляется еще один молодой человек, и Паша с облегчением понимает, что «участь» эта нисколько не обременит Муравьева, весьма сдержанного и рассудительного.       Он прикипел к Бестужеву всей душой, но разорваться никак не мог.       Никс (вообще-то Николай Павлович, но это только в лицо) ему не понравился сразу.       Строгий, не в меру серьезный, ругается часто, да еще и абсолютизм с монархией любит. Ну не ходячая катастрофа ли это?       На парах, обычно, говорил только он; возмущений не терпел, предложения отвергал, слова поперек сказать не давал. Старшие курсы их сразу предупредили — как преподаватель он невероятен, а вот как человек… Советовали с ним не пререкаться лишний раз и не пересекаться, дабы целей остаться. Говорят, был там один какой-то случай непонятный, когда за дискуссию с ним чуть ли не исключили паренька. Вот и ходили потом все зашуганные и не высовывались лишний раз. Да никто в здравом уме, в принципе, и не старался-то с ним спорить.       А вот Паша иначе считал.       Свою точку зрения отстаивать надо, чай, право на нее имеют. Как и на обучение здесь, а, соответственно и на непосредственное участие в учебном процессе. Он ведь не про абстракцию говорит, а про дело. Вот и вступал в разнообразные полемики с преподавателем.       Тот сначала здорово удивлялся, замечания делал; потом уже грозился прежними мерами, но вскоре и сам не заметил, как подхватил от мальчишки этот чудной азарт.       Умный больно Пестель был; спорить с ним интересно и приятно.       Местами, конечно, это выходило за все дозволенные рамки, но оба будто не замечали ничего такого. Зато весь курс замечал и с удовольствием наблюдал. Боялись, конечно, первое время, что за одного всем прилетит, а потом поуспокоились, удовольствие от этого цирка получать стали.       — Тиран.       — Диссидент.       Так и начинались обычно утром ранним пары или дополнительное собрание на четвертом курсе с куратором, младшим Романовым, у кафедры адвокатуры.       Странно, что не уставал никто.       Пестель препираться до победного любил. А Николай Павлович рекомендовал оставить ему это для зала суда, если сам туда в виде обвиняемой стороны не загремит. Потенциал-то в нем был, определенно; однако пара историй доказывали, что человек это легко воспламеняющийся, трудный, на язык острый.       И потому почти никто не стремился его понять.       Как и сам Романов поначалу.       А вот Марина, Мариша, Урусова заметила одногруппника сразу.       Парень красивый, умный, не из боязливых, да и пропадает один (информация точная, выясненная). Думала она не долго — решилась было что-то делать, намекнуть осторожно на какую-нибудь встречу там или еще чего. А он не понял. Хмурился, отвечал кратко и спешно покидал ее компанию. Девушка обижалась, конечно, но на своем стояла. К тому же, решила уже точно, что кроме нее ему явно никто не подходит.       Только и она тоже понять его не пыталась; вид такой делала.       Кукла куклой была; не доходило, что Пестель прекрасно понимает, к чему она ведет, да и пресекал это по-своему. Она вот только, почему-то, не отставала. Зрелище жалкое, конечно, проблем в итоге много. К концу второго курса Муравьев, прознавший об этом, посоветовал нормально поговорить и объясниться в отсутствии интереса.       Девушки ведь свое достоинство ой как ценят.       И это помогло, кажется. По крайней мере, еще года полтора он жил абсолютно спокойно.       Дальше вот только что-то непонятное начнется…

***

      На Бестужева же Серж злился недолго.       Помолчал угрюмо пару часиков вечером, как проснулся, выслушивая непрекращающийся поток извинений от взволнованного Мишеля, да и оттаял. Слово взял, что делать тот так больше не будет, ну, или хотя бы предупреждать станет. Оба понимали, что от привычек мальчишка не откажется, зато компромисс хороший нашли.       Пестель лишь усмехается — так и знал.       А на следующий день, как обещано было, находят в своей комнате помимо четверокурсника общего знакомого — Кондратия. Номер этот был абсолютно не новый, к Рылееву в стенах комнаты 58-1 как к родному привыкли, мысленно четвертым прописывая. Появлялся он, обычно, за своими конспектами, отданными на время Паше, да и так, за жизнь молодую поговорить.       Вышла у всего старшего курса удивительная накладка: философию со второго на четвертый перенесли, да еще преподавателю и часы урезали. Группы пришлось совмещать, и странным образом, журфак и группы две юрфака оказались вместе на потоке.       Пестель «науку мудрости» не оценил, спал постоянно, а вот литератор сразу проникся. Пытался, конечно, первое время расталкивать товарища и «прививать» ему уважение к этому великому предмету, но тот отмахивался сонно, да грозился делать как Трубецкой — на лекциях бесполезных не появляться.       На семинарских и отработает посещение, что ему.       Но конспекты у Рылеева брал постоянно — иллюзию присутствия выстраивать было необходимо. Журналист лишь добивал шутливым вопросом: « что, Никс тетрадки твои проверяет?» и заливался веселым красивым смехом, лучше которого Паша, пожалуй и не слышал.       После такого и отвечать едко не по себе было.       Теперь же, как объяснил Кондратий, он здесь находился по делу исключительной важности, потому что Трубецкой опять прикидывался овощем ленивым и ни с чем не хотел разбираться. На носу были дебаты от университета, а им в срочном порядке требовался третий спикер. Роль важная, требующая аналитического склада ума, умения сопоставить доводы свои и другой стороны, сделать грамотный вывод. И кто подойдет лучше будущего адвоката?       Однако и Бестужев, и Муравьев долго молчат, перекидываясь странными взглядами, а после почти в один голос опровергают выдвинутую кандидатуру. Пестель на синхронную реакцию не удивляется, бровь вскидывает и нахальным тоном уточняет:       — А что это нет-то?       — Сам расскажешь или нам напомнить? — терпеливо отвечает вопросом на вопрос Сережа, опускаясь на свободный рядом с Кондратием стул и не отрывая от соседа потемневших глаз.       Рылеев непонимающе смотрит то на одного, то на другого. Паша поджимает губы, рвано дергает плечами и отворачивается, доставая новую сигарету. Знает, что Муравьева это раздражает, но от привычки отказаться не может. Как и от беззастенчивого желания закурить прямо в комнате. Сигналка свинчена еще с Бестужевым с самого начала их общего заселения в эту комнату — решили, что так проще будет отмазываться. Коменда долго не замечала этой «шалости», а когда поломку увидела — тут же сообщила, что пришлет мастера. Но тот не явился ни на следующий день, ни после, ни даже через неделю. Так и жили третий год.       — Да что случилось-то? В любом случае, это вряд ли что-то критичное. — Кондратий с надеждой обернулся на Муравьева, но со стороны окна вдруг послышался тихий смешок Миши.       Он ловко вытащил из пачки Пестеля сигарету и, закинув ноги на подоконник, заговорщицки улыбнулся. Улыбка эта почему-то вовсе не вызывала у Рылеева доверия и все больше сгущала мрак над упомянутой ситуацией.       — Было там одно дело. Нас от кафедры на дебаты отправили, и буквально за пару часов до начала у нас третий спикер слился. Заболел. Ну, а Паша после пар задержался. У него мозги на месте, речи разные задвигать умеет, в ситуации ориентируется хорошо, вот мы его с собой и потащили. — Бестужев легкомысленно пожимает плечами, выпуская едкий дым из бледных губ под насмешливый взгляд героя истории.       — Пока не вижу здесь ничего предосудительного. — тонко заметил Рылеев, слегка щурясь.       Муравьев-Апостол лишь усмехнулся, поднимаясь с места и выхватывая тлеющую сигарету из тонких пальцев Миши. Она, не сгорев даже и наполовину, тут же оказалась выброшенной в узкую щелку открытого оконного проема, как и красный бонд два с половиной года назад, под обиженное восклицание светловолосого.       — Не здесь, хорошо? — Сережа мягко улыбается, наблюдая за недовольно нахохлившимся другом, и внезапно доканчивает за него историю. — Кто же знал, что во время итоговой речи он чуть ли не стулья там начнет ломать с криками «Да мы нахуй правы!». И этот человек, хочу напомнить, будущий адвокат.       — Эти козлы сами напросились. — Пестель зло фыркает, несколько морщась. — И сидели они с высокомерными рожами.       — В таком случае, в будущем, из зала суда в наручниках не подсудимого выводить будут, а тебя.       Бестужев, уже кажется забывший о своей «потере», заливается заразительным хохотом. Паша только брови приподнимает, не сводит с него пристального взгляда зеленых глаз.       — Не Романов ли тебе эту мысль нащебетал, а, белобрысый? Вроде и не ведет у вас ничего.       — Просто это ни для кого не секрет. — Рылеев не может сдержать улыбки, откидываясь на спинку стула. — Так что же в итоге?       — Нас турнули. С полуфинала, представляешь? — Мишель ухмыляется, довольно потягиваясь.       — Обидно?       — Нисколько. Нам, конечно, досталось, что такого спикера притащили, зато хоть весело было. Но вот Пашке от Романова по щам прилетело хлеще нашего. За то, что устроил дебош.       — Дебош, недостойный кафедры, я бы попросил не умаливать мои «заслуги».       — Я понял, Пестель, интеллектуальные игры у вас только с Никсом, и на другие тебя не приглашать. — гость весело усмехается, легко уворачиваясь от летящей с кровати юриста подушки. — На днях предлагаю собраться; давно ничего нового не обсуждали, да и ваше чудесное освобождение отпраздновать что ли нужно.       Идея хорошая, точно всеми будет поддержана.       Однако до этого прекрасного момента Кондратий будет иметь встречу с одним из присутствующих по причине очень даже безрадостной.