Лебединая песня

      — То есть, думаешь, Аня тебе намекает на что-то?       — Предполагаю, да. — Муравьев как-то неопределенно кивает на вопрос поэта, делая очередной небольшой глоток шампанского.       — И что она говорит?       Петербург уже давно окутала ночь, а в квартире на Мойке вот уже какой час чувствовался стойкий запах алкоголя, никак не хотевший выветриваться даже с учетом открытых окон. Трубецкой, периодически ворчавший на этот счет, выдвигал основным аргументом то, что все они с легкой подачки Бестужева могут заболеть (ведь, на минуточку, на дворе был не май месяц), на что уже разошедшийся Паша отвечал единственной резонной, по его мнению сейчас, фразой: «Ты хочешь, чтобы ребенок задохнулся, пока курит в своем душном углу? Имей совесть, Сережа!».       Если спорить с ним в трезвом-то состоянии было практически всегда невыносимо, то сейчас — тем более.       Рылеев же с Апостолом все это недоразумение предпочитали только наблюдать, не участвовать — бессмысленно и чревато долгими разговорами, которые ни к чему хорошему, конечно, привести не могли: обязательно нужно было бы занять чью-то сторону, иначе Пестель потом не соглашался распускать все это собрание (пока не заснет, разумеется; но ждать приходилось ужасно долго, проверено на горьком опыте).       Проблемы с девушкой были, к слову, не только у него, но и у Сержа, отчаянно ничего не понимавшего, привыкшего к прямолинейности и ясности, а сейчас запутавшегося окончательно. Только если в случае юриста барышня действовала весьма понятно и навязчиво, то у Муравьева все было куда сложнее — она делала определенные намеки, ничего, кажется, такого за собой не влекущие, но с каждым разом улыбка ее становилась все более мягче, голос — нежнее, а «случайно» сказанные фразы звучали как предлог встретиться. Нет, она была приятной особой, весьма красивой и неглупой, но не во вкусе третьекурсника.       К слову, то, что было определенно в его вкусе сейчас перегибалось через подоконник, чуть ли не по пояс высунувшись наружу.       Случайно замеченная картина эта заставляет Сережу совершенно забыть о вопросе поэта и, спешно извинившись, опрометью кинуться через всю комнату к своему «чаду», довольно резко оттягивая за воротник расстегнутой на пару пуговок рубашки. Сигарета успевает выпасть из тонких пальцев вниз, на блестящий в свете желтоватых фонарей снег, заставляя Бестужева только вздохнуть, грустно глядя в сторону распахнутого настежь окна, кажется, и вовсе не обращая внимания на все еще державшего его за шкирку друга.       — Совсем рехнулся?! А если бы выпал?       Голос Муравьева, отрезвляющий, звонкий и обеспокоенный, раздается уже в полной тишине; прекращают свой спор даже Трубецкой с Пестелем, а последний еще и тихо присвистывает.       До субботы, в общем-то, без особых происшествий дожить удалось (если не считать того, что юрист едва не схлопотал гипсом по голове от Миши за совершенно дурацкую, между прочим, попытку напугать).       У Рылеева они все собрались около семи: Паша с Сержем из общежития, Бестужев — со смены, а самый старший товарищ уже пребывал в квартире неопределенное время до их прихода, что коротко и тихо (во избежание неодобрительных взглядов со стороны хозяина помещения) прокомментировалось Пестелем светловолосому соседу. По части таких шуток в этой компании его понимал и поддерживал исключительно Мишель, о чем четверокурсник не гнушался напоминать каждый раз, когда подобное произвольно вырывалось громче на пару тонов и, несомненно, с другим градусом.       Но сейчас голос повысил, на удивление, не он.       Муравьев не кричал ни на кого и никогда.       Да и сейчас-то это криком назвать было нельзя. Так, осведомился немного громче обычного. Волновался он просто невероятно за мальчишку, а тот, видимо, не особо понимая этого, едва вздрогнул, широко распахнув глаза. Что-то в нем щелкнуло, Сережа отчетливо видел, и понимал, что дело было плохо. Сколько бы человек о себе ни рассказывал, а какие-то психологические аспекты его личности все равно будут скрыты до поры до времени. И потом «активированы» случайно, да так, что в норму долго приводить придется.       Вот только не дай бог…       — Я не хотел…       Слова звучат неуверенно и как-то жалобно; Муравьев даже ткань белую резко отпускает, отшатываясь от Бестужева.       …отца напомнил.       Но, на удивление, защитной реакции не следует; Мишель, видать, когда пьяный сильно, на ассоциации плох. Вселенная сужается буквально до существующих в комнате личностей, и никто другой на ум не приходит.       Хотя, его мир уже довольно давно был замкнут исключительно на этих людях.       Он встряхивет копной пшеничных волос и поднимает на одногруппника виноватый взгляд.       Не будет так больше, правда.       И это заставляет всех присутствующих значительно расслабиться.       — К слову, проблема в виде Мариши никуда не исчезла из моей жизни.       Первым подает голос Пестель. Он, наконец, оставляет Сергея в гордом одиночестве, которое готов уже был скрасить хозяин квартиры своей компанией, и вальяжно опускается на ближайший стул, подливая в пустой бокал красного.       — Вероятно, ей не хватает мозгов сбежать от тебя. — Трубецкой фыркает, принимая из рук поэта стакан с виски.       — Как и тебе, друг мой.       Юрист приподнимает свой фужер в его сторону и осушает до дна одним махом, после неожиданно для всех и с силой швыряя пустую посуду об пол.       Хрустальный звон, прокатившийся по всему помещению, заставляет Мишеля вновь вздрогнуть, заметнее, чем кого-либо из присутствующих (кроме, разумеется, виновника шума), и, повинуясь руке Муравьева, тоже усесться на свое место, как раз напротив Пестеля.       — Не заигрался ли ты часом, а, Паш? — Кондратий окидывает возмущенным взглядом разлетевшиеся по полу осколки. — Ты рассказать, кажется, что-то хотел, а не квартиру мне крушить. Теперь хоть из горла пей — новый не дам.       — Ну я — не Трубецкой, все же логично. — он криво усмехается, но бутылку к себе ближе двигает. — Да что там рассказывать; пристала она ко мне, да и все. Гулять зовет, отказов не принимает, еще и не злится на то, что я не прихожу.       — Подожди, эта та что ли, которая в комнату к нам пыталась попасть?       Мишель едва хмурится, точно вспоминая какое же время назад произошел упомянутый им случай, но перехватывает вдруг ошарашенный взгляд четверокурсника, определенно не готового к таким новостям. Серж, сидящий рядом, согласно кивает, подтверждая сказанное другом, и слегка улыбается кончиками губ, когда тот утыкается растрепанной головой в его плечо, видимо, и вовсе измаявшись еще и от таких тем. Если пьян Муравьев, то он имеет свойство нести чепуху всякую; а вот Бестужев, напротив, замолкает, да, видимо, просыпается в нем необъятное желание чужой теплоты и нежности по отношению к себе, проявление которых он необыкновенно любит, но в обыденной жизни не стремится к ним то ли из-за смущения, то ли из побуждений казаться неприступным внешне, как Пестель.       Не хватало ему этого, видимо, из-за родителей.       И по той же причине в ином состоянии всегда это отрицал.       — В смысле попасть пыталась? — севшим голосом отзывается Паша, почти что ошалело вглядываясь в прикрывшего глаза светловолосого мальчишку, теперь уже во всю удобно устроившегося на плече друга.       — Да ей сказал кто-то, что ты в общаге живешь. Вот ее подружка, видимо, к себе провела, а она к нам помчалась, тебя искать. Не нашла. — Миша почти что мурлыкает, позволяя себе приоткрыть один глаз и лениво усмехнуться. — Только Каховского зря напугала видом своим.       — И после этого вы мне советовать будете нормально поговорить с ней?! Да она же помешанная!       — Может это пройдет?       Рылеев коротко жмет плечами, поспешно переглядываясь со своим одногруппником.       Мариша Урусова барышней была, конечно, очень странной; особенно, когда рядом не находилось ее лучшей подруги, Ани Бельской, с которой они на Мужества квартиру вместе снимали. Обе четверокурсницы, одна с юридического, другая с лингвистики, знали друг друга давно. Только вот Бельская от соседки адекватностью отличалась; флиртовать не очень умела, а потому и не навязывалась — боялась испортить все. Марина, же, видимо, считала, что испортить ничего не сможет и тем более свято верила в то, что непременно нравится существенной части вуза.       Вот и пугала все большее количество людей, проживающих рядом с 58 блоком.       — Кстати, Сережа, — Пестель удивительно быстро переключился на более интересную тему, делая глоток из стоящей рядом бутылки. — Его ве-ли-че-ство согласился проштудировать речь на защиту. Даже материала подкинул, представляете?       Он довольно улыбается, в очередной раз отпивая вина, и весело подмигивает поморщившемуся поэту, видимо, не ожидавшему того, что гость последует «совету».       — Так просто согласился? С учетом твоих высказываний в его сторону?       — Ну да. К тому же, я от них и не отказываюсь вовсе.       — Конечно; смотри только ему об этом не напоминай лишний раз. — Трубецкой фыркает, хитро щурясь.       Юрист вдруг вскидывает голову. На губах его играет неопределенная усмешка, а глаза пристально всматриваются в черты лица собеседника.       Этого только сейчас не хватало.       — Зря ты это сказал. — Апостол неодобрительно качает головой, а присутствующие, исключая Бестужева, как по команде оборачиваются на него. — Паш, правда, не делай глупостей; жалеть потом будешь.       — Ну ты же сам слышал, это был вызов!       И эта фраза подействовала как надо — участвовавшие в разговоре заметно засуетились. Пестель сейчас, как любой пьяный человек, дел мог натворить таких, что потом даже самый толковый член компании, Муравьев, не сумел бы его отмазать. От Николая Павловича без «заметных потерь» скрыться было невозможно. Однако, пожалуй, на данный момент, четверокурсника это волновало меньше всего — под всеобщие уговоры сесть спокойно обратно он демонстративно достает телефон и набирает несколько сообщений к ряду, разных по длине и, видимо, содержанию, что живо отражается через эмоции на его лице. Да и попытки злополучный предмет отобрать ничего не дают — юноша бодро вскакивает на стул под негодующие призывы поэта хоть мебель не портить и с невероятным упоением продолжает набирать нужный текст.       — Какого черта у тебя вообще его телефон есть?       Рылеев устало потирает переносицу. В следующий раз нужно обязательно учитывать состояние Паши, прежде чем давать ему пить сколько влезет, это точно. Уже более спокойно парень спускается обратно, самодовольно ухмыляясь, и, видимо, собираясь ответить, однако сонный Бестужев его опережает.       — Все парочки телефонами обмениваются. — Миша, наконец, принимает прямое положение, на удивление ловко уворачиваясь от подзатыльника юриста под общий смех и неодобрительный взгляд одногруппника.       — Если серьезно, вас спать укладывать уже надо, детишки, а то и правда разнесете тут все.       Трубецкой многозначительно указывает на осколки бокала, все еще разбросанные по всему паркету гостиной, на что Пестель лишь плечами пожимает, убирая телефон обратно. Он думает (насколько это, конечно, возможно в его состоянии), нет, он уверен, что реакция последует через ответные сообщения, но, к удивлению, даже засыпая под утро не слышит ничего, кроме шорохов и тихого разговора со стороны Бестужева и Муравьева.       Неужели из виду упустит?