Лебединая песня

      Павел Пестель провел в кабинете Николая Павловича довольно внушительное количество времени и пока что не увидел в этом ничего полезного.       Романов вызвал его сразу после пар в понедельник, якобы для уточнения фактов по делу, но, по сути, распинался исключительно о субботнем инциденте. Точнее, как обычно, заходить начал издалека — знал, что студента это раздражало неимоверно, вот и пользовался. Хотя, данная беседа нравоучительная ни к чему желаемому и не привела. Мальчишка только плечами поводил безразлично, да отстукивал карандашом какой-то надоедливый мотив, будто у них соревнование проводилось «кто кого быстрее из себя выведет». И пока, отметить стоит, один другому не уступал. Преподаватель сидит на краю кафедры, скрестив руки на груди, и как-то исподлобья смотрит на четверокурсника, развалившегося за первой партой.       Бесполезное, все же, занятие — морали ему читать.       — Не советую вам в следующий раз злоупотреблять моим доверием. — он поднимается с места, обходя стол и, наконец, забирая бумаги, принесенный студентом.       — Надеетесь, что следующий раз непременно случится?       Пестель приподнимает брови, довольно ухмыляясь и откидывая карандаш куда-то в сторону.       Николай Павлович человек интересный. Особенно, когда не в духе. Ходит весь из себя недовольный и угрюмый, но резкостями отвечать не спешит — продумывает все, как бы в выигрыше от ситуации остаться. Да и злится, в принципе, не так часто; только если уж причина какая-то весомая. Флегматик по натуре, он предпочитает чувства свои не показывать, как особа какая-нибудь царская. Паша же, живущий не первый год с Муравьевым, давно просек и перенял некоторые из этих его фишек, а потому практически всегда мог в точности представить последующую модель поведения оппонента. Штука полезная, конечно; когда сам в холерических припадках не заходишься. Тогда-то тебе параллельно абсолютно на все, да и понимать никого не хочется. Однако сейчас вот, например, он с точностью мог сказать, что Романов был, скорее, сосредоточен больше обычного, нежели зол. Что-то его тревожило и, как парень мог предположить, это непосредственно касалось дела. Преподаватель некоторое время вдумчиво перечитывает принесенные четверокурсником бумаги, иногда сводя брови к переносице и поджимая губы. Вместе с тем, это ничуть не портило его греческий профиль, красоту которого глупо было бы игнорировать.       Но Паша не думал об этом. Правда.       — Что-то не так? — из его голоса исчезает самодовольство и эта напыщенность, периодически проскальзывающая в разговоре с мужчиной.       Теперь же здесь остались исключительно специалисты, а не люди, ищущие лишний повод поцапаться.       Пестель толком и документы рассмотреть не успел, когда вместе с Трубецким пришел на очередной и весьма странный вызов из суда. Забрал только папку каких-то новых материалов по делу, да сразу пошел на кафедру, чтобы на месте уже проконсультироваться. Но, видимо, очень зря не ознакомился заранее, потому что весьма удивленный взгляд голубых глаз, перебегающих со строки на строку ничего хорошего не сулил.       — Вашему другу, — голос Романова странно дрогнул, однако в следующие секунды он будто собрался и продолжил более уверенно. — Ему грозятся переводом дела на иной уровень за нахождением новых доказательств вины.       Николай Павлович передает бумаги озадаченному студенту, закладывая руки за спину и неспешно отходя к окну.       — Теперь уже уголовно наказуемой.       Четверокурсник отрешенно вглядывается в первый же документ, где четко говорится о пересмотре настоящего дела, а, соответственно, и состава преступления. Он шумно вздыхает, захлопывая папку, и откидывается на спинку стула. Если с административным можно было решить все более менее спокойно, то вот с уголовным… Здесь все было гораздо серьезнее; хотя бы потому, что теперь речь шла не о простом штрафе при худшем исходе, а про лишение свободы и дальнейшие вытекающие из этого негативные факты. Для начала стоило не паниковать и поговорить с самим Трубецким. Он, конечно, придурок тот еще, но на такие вещи бы в жизни не пошел. Не только из-за принципов — из-за характера еще.       — Нужно перестраивать всю защиту. — Паша, наконец, недовольно отзывается, переводя пристальный взгляд зеленых глаз на фигуру преподавателя.       — Нужно подтверждение его алиби. Поговорите с ним еще раз, пусть выдаст все как есть, а не ту смутную историю, с которой мы работаем.       Николая Павловича в происходящее посветить, все же, пришлось — со стороны Михаила Андреевича он услышал интереснейшего содержания рассказ о том, что Трубецкой, якобы, все же привлекается к делу о митингах, а соответственно и вопрос о его исключении был поднят вновь. Так, по крайней мере, он заявил студенту при следующей же их встрече. Ничего не стоило соотнести факты «случайного» интереса Пестеля в отрасли административных правонарушений и его дружбу со всей этой компанией. Тот даже отпираться не стал — только плечами флегматично пожал, спросив: « ну и что с того?».       Действительно.       Не станет же Романов от обещания своего отказываться.       Паша благодарно кивает на последний совет преподавателя, поднимаясь со своего места. Если сейчас и правда добиться от Сергея вполне вразумительного рассказа, а не только сухих фактов, то все пойдет непременно хорошо. Романов в уголовном праве специалист, придумает наверняка что-то; не первое же судебное разбирательство в его карьере. Парой сообщений четверокурсник быстро оповещает Рылеева о необходимости присутствия обоих в общежитии сегодня же, и собирается уже покинуть аудиторию, как Николай Павлович, вдруг, останавливает его:       — Не думайте, Павел, что я просто так забуду ситуацию субботнего вечера. Видите ли, сдается мне, что у вас проблема есть.       Губы мгновенно растягиваются в привычной насмешливой ухмылке, чуть натянутой из-за еще не пережитого волнения с этими чертовыми бумагами. Однако выходит весьма недурно — собеседник не замечает ничего кроме прежнего самодовольного вида студента. А если и замечает, то виду стоически не подает; понимает, что лишним будет. Юноша разворачивается, опираясь о дверной косяк, и не сводит с преподавателя заинтересованного ироничного взгляда.       Уверены, что сейчас удачный момент для подобных обсуждений, Николай Павлович?       Хотя, черт знает, когда времена получше наступят.       — Правда? И какая же?

***

      В общежитие Пестель возвращается несколько позже запланированного, ссылаясь на покупку новых сигарет для себя и для Бестужева, что весьма неодобрительно комментируется Муравьевым.       Точно ведь подначивал мальчишку, а.       — А что ты предлагаешь, Сережа? От бонда его тут задыхаться не хватало, вот честно.       Паша спешно обменивается рукопожатиями с присутствующими и кидает Мише обещанную пачку. Держится он на удивление расслабленно — поездка в метро и прогулка до общежития дали время собраться и не пустить все под откос. Лишних переживаний сейчас им только не хватало. Но скуривает он сигареты три-четыре к ряду, стоя еще возле крыльца нужного здания, чтобы друзей потом зря не пугать. Нервы, все же, давали о себе знать. К собственному удивлению, он даже получает короткое сообщение от Романова, гласящее о бесполезности волнения. Ответ отправлять было, наверное, бессмысленно — не поверил бы в любом случае, что все отлично.       Трогательная забота, однако.       Бестужев довольно растягивается на кровати, запихивая пачку подальше в сумку и успокаивающе улыбается Муравьеву. Ну что с ним будет, честное слово. Все равно привычку не деть никуда.       О случившемся на Литейном они не вспоминали.       Мишель, в силу состояния на тот момент, а Сережа — из лучших побуждений. Вероятно, не стоило именно сейчас разбираться. Не хватало только еще отношения испортить с этим невозможным мальчишкой. Упоминание Бельской, почему-то, все не давало ему покоя. Из каких таких соображений он ввязал ее тогда в разговор? Да и повода особого не было — при соседе они пересекались только раза два. Апостол был отнюдь не глупым и догадывался о возможной взаимной симпатии.       Давить просто не хотел.       Если Бестужеву нужно было время на осмысление — он готов был ждать хоть вечность, лишь бы тот не отверг.       — Надеюсь, повод для встречи хороший. — Кондратий улыбается кончиками губ, кидая короткий взгляд в сторону Трубецкого, сидящего рядом.       Ситуация, в принципе, шла к своему логичному разрешению, и вести об окончании всего этого фарса сейчас были бы как нельзя кстати.       Но Паша молчит.       Упорно молчит и крутит железную зажигалку меж пальцев, не глядя на собеседника.       — Что им нужно еще?       Сергей парень умный, быстро соображает.       Понимает, наверное, что так просто отделаться на этот раз не выйдет. Митинги — это не превышение скорости, предупреждением « на первый раз» не отделаешься; как и штрафом, в худшем случае. Пестель подскакивает со своего места весьма внезапно, заставляя Рылеева дернуться, а Трубецкого лишь бесстрастно приподнять брови.       — Скажи-ка мне, Сережа, что там произошло. То, что ты просто ушел при первом предупреждении от органов это, конечно, хорошо. Только мне конкретика нужна. Что тебе сказали, что ты ответил. И, самое главное, как.       — На что ты намекаешь?       — На то, что за просто так 111 УК* никому не пришивают.       Юрист прислоняется к светлой стене, не сводя пристального взгляда со старшего журналиста.       — Понятия не имею. Я уже рассказывал о том, что произошло. Это же, надеюсь, не допрос.       Металлические нотки в его голосе моментально выводят Пашу из себя. Он раздраженно фыркает, видимо, сдерживаясь от передразнивания, и едва щурится, уже не обращая внимание на остальных присутствующих.       — Я рассчитываю до допроса, настоящего допроса, это дело и не доводить, если ты не заметил. — с каждым словом его тон становился все более суровым, слова звучали отчетливее и будто бы предостерегающе. — Ты же не строитель как наш Каховский, Сережа. Вот и прекрати строить из себя черт знает что.       На последней фразе он почти что рычит.       Довольно резко четверокурсник извлекает из сумки зеленую папку с документами, кидая ее на стол и как бы предлагая ознакомиться с обвинением. Итак из-за халатности понятия не имеют кто истец, так еще и Трубецкой упрямца из себя строит, добиваясь невесть чего.       Подтверждения вины если только.       В комнате стало неожиданно тихо; даже переговаривающиеся Бестужев и Муравьев замолчали, внимательно глядя с кровати последнего на метающегося из стороны в сторону взвинченного Пашу.       — Я жду. Иначе защитить тебя не выйдет.       — Я и не просил.       — Зато я просил, — в разговор достаточно неожиданно вмешивается поэт, уже совершенно серьезно смотрящий на своего одногруппника. От мягкости, присутствующей несколькими минутами ранее не осталось и следа. — Потому настаиваю к своему труду относиться более уважительно.       — Только ради тебя. — Трубецкой, явно удивленный повышением голоса со стороны Кондратия, неоднозначно кивнул, вызвав у Пестеля возмущенный вздох. — Говорили уже об этом. Про митинг было известно давно. Про цели его, задачи и прочее; там должен был выступать диктор один интересный, а я хотел у него интервью после взять. Соседи твои все равно туда собирались, вот мы и договорились встретиться. Только я задержался немного, была одна…причина.       — Какая? — юрист не дает ему договорить, тут же перебивая и едва пожимая плечами в свое оправдание, мол, иначе бы сам не сказал.       — Девушке помощь нужна была; каблук сломала. Ногу подвернула и встать не могла. А живет от площади недалеко. Кем бы я был, если оставил ее в таком положении, верно? К тому же, она милая вполне.       Кондратий еле заметно дернулся, но от комментариев воздержался.       Бестужев, уловив его состояние, едва мотнул головой, поддерживая решение не вмешиваться в вопрос. В любом случае, это было исключительное проявление галантности, а не любовь с первого взгляда, переживать не о чем. Однако от Трубецкого состояние поникнувшего Рылеева тоже не укрылось; он удивленно окидывает сидящего подле поэта заинтересованным взглядом, а после, едва сдерживая улыбку, отзывается:       — Брось, ты все равно самый лучший.       Литератор не без удовольствия усмехается, желая ответить на это некое подобие флирта, однако со стороны Пестеля слышится новый многострадальный вздох, на этот раз без капли гнева:       — Давайте вы где-нибудь не здесь уединитесь, ага? Мне своей парочки с лихвой хватает, так вы сюда еще втискиваетесь.       Миша краснеет моментально, спешно перебираясь на подоконник и усиленно делая вид полной непричастности. Лишь однажды он оборачивается на журналиста с удивлением подмечая быстро исчезнувшую с его губ улыбку. Не поверил. Паша же, довольный эффектом от своих слов, вновь возвращается к прерванному разговору, слушая теперь куда более терпеливо.       — Ну помог ты ей, а дальше что?       — Потом пришел на собрание это. Только там уже разгоняли всех. Попасть пытался, но меня товарищ один остановил; ну как, точнее. Вроде паковать собрался, а к нему напарник подскакивает, говорит, что против закона это, мол, может вообще шел мимо. Я ему так и сказал — за одного человека звездочку на погоны не добавят.       — Ты что, второй Бестужев что ли, чтобы с сотрудниками так разговаривать. Его-то ясно почему пресанули; а вот от тебя не ожидал.       — Да без разницы. Поговорили с ним еще. Обиделся сильно, правда, но до драки же не дошло.       — Выписки готовы с тобой ой как поспорить, Сережа.       Трубецкой повел плечами, кидая короткий взгляд на покоившуюся на столе папку.       — В любом случае, я тебя понял. Пока что, мотив был только у этого человека. Если кто-нибудь, конечно, из преподов наших тебя радикальными мерами турнуть не собрался.       Пестель усмехается весело, однако быстро меняется в лице.       — Подожди. У тебя же были какие-то терки с Милорадовичем, да?       — Ну, вспомнил. Курсе на втором или третьем, как документы с того вуза просматривать стали для перезачетов. Про справки с ним говорили и успеваемость. В этом году тоже дело было. Но это ерунда все.       — Друг мой, он специализируется на административных правонарушениях. Ты вспомни, что только он против был, когда твое дело после разговора с Сережей и Мишей отложить решили. Он мужик умный, понял, что действовать иначе надо. Участника вашей перепалки нашел, его подключил. А тот из личной мести тебя подставить решил. На парочку лет, эдак.       — Тебе не кажется, что это слишком. — Муравьев слегка хмурится, задумчиво вглядываясь в лицо юриста, встревоженного своей догадкой. — Даже для него.       — Вот еще. Он о чести универа сколько уж кричит, а все без толку. Оба Романова не слушают, так он сам решил все в свои руки взять. Разберемся и с этим.       На телефон Паши приходит очередное сообщение, заставляя обеспокоенность смениться усмешкой, а других, наоборот, ввергая в непонимание.       Черт знает что у него там творилось.