Лебединая песня

      Новый учебный день складывался на удивление неплохо.       Для начала хотя бы потому, что Волконский отпускает с пары на полчаса раньше, жалея несчастных голодных студентов, а Орлов — и вовсе отменяет по каким-то там техническим причинам. В образовавшееся окно Миша в компании Пестеля удаляется за здание универа курить, а когда оба возвращаются — уже не разделяют прежнего бодрого настроения.       Вообще, от проблем Паша не бегал.       Считал невероятно важным разбираться с ними сразу же, столкнувшись лицом к лицу, чтобы потом не возникало каких-то дополнительных осложнений. Они нисколько не пугали его — наоборот, развивали, что ли, стойкость и выносливость по отношению ко всем жизненным невзгодам и ударам. Метод, конечно, правильный и достойный уважения; да и черта эта его многими знакомыми отмечалась. В определенное время стала в упорство невероятное трансформироваться и, в итоге, юрист был готов почти ко всем поворотам судьбы. Ну, или, по крайней мере, относился к ним с долей юмора.       Но даже у него существовала такая проблема с которой разбираться было себе дороже.       Четверокурсник, лениво пересчитывающий оставшиеся в пачке сигареты, вовремя замечает на горизонте подозрительное движение, а когда идентифицирует его источник — спешит отшутиться и оставить мальчишку в одиночестве у нужной аудитории. Он юрко скрывается за поворотом, однако сзади слышится отчетливый стук каблучков сапог Мариши. Заметила что ли? И невероятно увлеченный мыслью скрыться скорее с ее глаз долой, студент даже не связывает факт появления девушки в данном месте с временем пары у третьего курса международников.       Раз она была здесь, значит и подруга неподалеку находилась.       А вот Бестужев как раз отличился большей наблюдательностью.       Он неотрывно смотрит в сторону парочки у окна, вполне себе мило воркующей о чем-то.       Сережа не выглядит обремененным разговором, периодически улыбается на какие-то слова Бельской. Не скованно и не натянуто; вполне искренне. Так, как улыбается обычно и ему. А она смеется отчего-то и, извлекая ручку с блокнотом из сумки, спешно пишет пару строк, после отдавая небольшой листочек собеседнику. Миша смотрит на них и взгляда отвести не может или на чем-то другом сосредоточиться. Не то, чтобы он и вовсе против их общения был, нет. Просто знал, что у Ани на Муравьева тоже «планы» свои существовали. Вот и переживал. Убеждал себя, правда, что за друга, а на деле — за собственные чувства. И его ни в коем случае нельзя было в том винить — слишком мало о себе-то по существу думал во всей этой истории. Лучшего заслуживал — это уж точно. Однако не хотелось бы, пожалуй, наперегонки с девушкой признаваться, да еще и отказ получить. Правильнее же все оставить как есть, так? Зато рядом с ним и без напряжения в виде неприязни, там, или смущения. Из груди вырывается только тяжелый вздох.       Вот тебе и намек.       Достаточно неожиданно под руку его подхватывает Кондратий, подошедший весьма незаметно то ли чтобы осведомиться о настораживающем состоянии друга, то ли чтобы полюбопытствовать о происходящей сцене у окна, тоже отмеченной с удивлением.       — Все в порядке? — его тихий голос раздается прямо над ухом, заставляя Бестужева вздрогнуть и обернуться медленно. — Хотя можешь не отвечать.       По глазам понял.       Прекрасно догадался в чем причина замешательства и отстраненности. Парень только коротко отрицательно головой мотает на вопрос журналиста, наконец, уделяя ему внимание.       — У тебя закончились пары?       — Нет еще. Но это не важно. Ты домой? — Миша старательно делает вид, будто ничего необычного и не было им замечено.       Будто он изначально знал, что этим все и кончится.       А разве нет?       — Прогуливать собрался?       — Не в первый раз.       Бестужев преувеличенно флегматично пожимает плечами, засовывая руки в карманы и спешно следует за Рылеевым на выход.       Да и курить опять хотелось смерть как.       Они идут в абсолютном молчании некоторое время, каждый о своем думая. Литератор, обычно возвращавшийся на пару с Трубецким (хотя бы до метро), сегодня ждать его не стал. Подвергся собственным сомнениям, да и решил пока в покое оставить; заметит — замечательно, нет — и ладно, придумает что-то. Вся эта неопределенность заставляла несколько усомниться в верности своих действий, а потому он и не нашел ничего лучше, чем побегать от Сережи пару деньков.       Там и понятно станет.       А вот Мишель убегать отнюдь не хотел. Разве что только от мыслей своих поганых и разъедающих, да и все. По его мнению, ситуация с Аней пришла к своему логичному завершению, и следующим шагом было только услышать от кого-нибудь из них о намеченном свидании или становлении парой. Они не просто разговаривали там, видел все. И не накручивал он себя. Просто неожиданно как-то пусто внутри стало.       Бывает.       — Ты же понимаешь, что это простая случайность? — медленно начинает Кондратий, все еще размышляя как к уязвленному мальчишке подступиться лучше. — Не делай поспешных выводов, Миш.       Бестужев неоднозначно поводит плечами, выпуская серый дым из едва приоткрытых губ.       — Почем нам знать, может и не случайность. Она вон на него как смотрит. Да и он не против.       — Смотрит как? Как ты? — поэт усмехается, переводя взгляд на белоснежные облака. День сегодня был хороший, светлый. — Он вежливый просто, вот и все; сам что ли не знаешь. Что, по-твоему, Сережа должен был сделать? Оттолкнуть ее? Повода нет, да и о чувствах твоих он не знает.       — Как будто Трубецкой о твоих знает.       Третьекурсник огрызается, но тут же язык прикусывает, насупливается недовольно и взгляд опускает. Рылеев прав был, как и всегда: с чего бы вдруг Муравьеву проявлять столь нехарактерную ему нетактичность и даже не вступать с ней в диалог. Погорячился что ли?.. Возможно и правда стоило что-то менять, только вот улыбка его дороже была и желаннее брезгливой гримасы, и это серьезно тревожило.       Откажет ведь, а потом не вернешь ничего на круги своя.       Слова мальчишки Кондратия отнюдь не задевают — очередную улыбку вызывают, не более. Он единственный знал о наработках письма и даже оценил первую его часть. А горячность слов оправдать можно было болезненным восприятием произошедшего. Как ему иначе-то реагировать?       — Не переживай лишний раз и хорошенько обо всем подумай. Сережа печется о тебе больше, чем о ком-либо. По нему видно, что чувства ваши взаимны; как бы сложно ни было — поговори с ним, хорошо? — поэт подбадривающе похлопывает мальчишку по плечу, дожидаясь неуверенного кивка. — И в любом случае, что бы ни произошло, помни, что всегда можешь написать мне о своих переживаниях. Когда захочешь.       Он улыбается вновь своей теплой, мягкой улыбкой и скрывается в дверях метрополитена.       Бестужев остается на улице, все так же вертя меж пальцев в кармане пачку сигарет, не решаясь теперь почему-то закурить вторую, и молча наблюдает за исчезающим в прозрачном стекле бежевым пальто.       Любил он Рылеева неимоверно за характер добродушный и отзывчивость. Тот всегда был готов выслушать, да еще и на чай к себе затащить — иначе никак! Только уютная обстановка, полный комфорт и никакого волнения. Журналист всегда его понимал в этом отношении лучше других.       У самого ситуация схожая образовывалась.

***

      Существовала у Миши еще одна особенность, которая как-то раза два или три была замечена Сережей в отсутствие Пестеля. Сны ему периодически снились странные. Разные по содержанию своему, но сводящиеся всегда к одному — к удушению. И ладно, если бы он просыпался ни с того ни с сего, а потом засыпал преспокойно обратно, но дело в такие моменты принимало решительно иной оборот. Он и правда задыхаться начинал. От панической атаки. На сон-то уже плевать было: со страхом бы разобраться, а не с тем, что там мерещится.       Ночью Муравьев спит отчего-то неспокойно. Ворочается долго, да мыслей глупых много в голову лезет как на зло. Бестужев еще себя весьма странно повел — с пары ушел, не сказав ничего. Он, конечно, отчитываться ни перед кем не должен, но и так просто исчезать даже не оповестив тоже. Отговаривался, правда, тем, что на работу вызвали срочно и он прямо из курилки рванул; сменщик, мол, заболел, а из остального штата сотрудников только парень ближе всех к Грибоедовскому и находился. Сережа учтиво интересуется о том, как все прошло, и дальше, вроде, их общение и вечер возвращаются в привычное русло.       Только вот не верил он рассказу этому. Давно уже научился отличать, когда Миша юлить пытается.       А врать он не умел только Апостолу.       С соседней кровати вдруг слышится возня, а затем раздается резкий глубокий вздох, точно у мальчишки весь воздух из легких выбили и он вдохнуть как следует не может. Это обстоятельство заставляет напрячь слух до, кажется, невозможности и не привыкшими к темноте глазами найти силуэт одногруппника. Потом следует еще пара сиплых рваных вдохов, и до Сережи доходит суть происходящего. Он моментально вскакивает с кровати, оказываясь возле Бестужева и взволнованно вглядываясь в его лицо.       Тоже уже проснулся.       Рядом слышится шевеление со стороны Паши и, вроде, какой-то сонно-насмешливый комментарий, однако и он через пару мгновений понимает, что происходило здесь нечто отнюдь не веселое. Юрист отрывает голову от подушки, вслушиваясь в совершенно ненормальное дыхание третьекурсника и тоже подрывается со своего места.       Какого же черта?!.       Муравьев спешно опускается на край кровати, помогая светловолосому сесть и встревоженно вглядывается в его испуганное лицо. Мишель же не слышит ни одного соседа, ни другого, хаотично шаря взглядом по комнате и все так же сдавленно и редко вдыхая. А что, если он умрет сейчас? Что будет тогда? Он же непременно задохнется буквально вот-вот, если ужас непомерный не добьет раньше. Не скрыться никуда и никак не исправить происходящее.       А он переживает ведь, да?..       Значит ли это, что дело точно плохо?       Вокруг много всего.       Фрукты на тумбочке, тетрадки рядом на столе с парой ручек и оберткой от конфеты что ли. Банка энергетика, купленная зачем-то пару дней назад, ноутбук и учебник какой-то. Зачем они вообще здесь? Страх сковывает неприятно, и Миша снова не понимает что с ним происходит. Телефон, ключи, папка зеленая на подоконнике… Шевелиться вроде может, а сказать что-то — нет. Кружка, сковорода на столе обеденном, роутер рядом… Чувство полнейшей беззащитности давит мучительно, заставляя вновь резко осмотреться, да только результат ничего толком не дает. Утюг, провода, полки деревянные, темнеющее пятно куртки… Мысли толкают к полнейшей панике и заманивают в тупик, как и неспособность сосредоточиться хоть на чем-то. Репродукция Шишкина в рамке, закрывающая штукатурку обваливающуюся, свинченная сигналка, люстра без одной лампочки… Перед глазами мелькает Сережино лицо, за которое ему кое-как удается зацепиться. Вокруг так много всего. Из уголков глаз слезы непроизвольно катятся, что не на шутку пугать начинает.       А что, если он правда…       -…включи свет и достань лекарство в зеленой коробке…не стой столбом, Паш!       Обрывки фраз долетают до той части сознания, которая способна пока еще здраво оценивать ситуацию, несмотря на всю ее критичность, но и этого было мало. Чудовищно мало. В комнате тут же становится светлее, что позволяет увидеть мир в красках, но несколько мутным из-за скопившихся слез. Апостол легко перехватывает его подбородок, придерживая свободной рукой за обнаженные мраморно-бледные плечи и говорит что-то с невероятно серьезным лицом и плохо скрываемым беспокойством.       Может приятное что-то даже; Миша понять только не может.       — …ты слышишь меня? Постарайся дышать чаще. Давай, вдох и глубокий выдох, ну же.       Голова кружится ужасно.       По всему телу слабость, а вместо мыслей — пустота полнейшая.       Он делает несколько вздохов по совету Муравьева, и непонятная пелена вроде даже рассеиваться начинает.       Сколько они уже вот так сидели?       Десять минут? Пятнадцать? А может и все полчаса?       Пестель нетерпеливо заглядывает за плечо Сережи, наблюдая за тем, как Бестужев потихоньку «отходит» и обмякает, совсем как ребенок устроившись на руках темноволосого. Приступ, видать, вымотал его сильно; ресницы подрагивали едва, грудь все еще тяжело вздымалась, но уже более спокойно и в меру часто. Пальцы тонкие слегка трясутся, цепляясь за предплечья «спасителя», а нос утыкается в ключицы куда-то.       Да так, что Муравьев замирает невольно, боясь пошевелиться.       Несчастный солнечный мальчик.       — Что это с ним? — голос у Паши тихий необыкновенно, встревоженный.       Испугался не меньше Бестужева, точно.       — Паническая атака. Случается иногда; впечатлительный больно.       — Все в порядке будет?       Наивный вопрос звучит весьма неожиданно со стороны юриста, заставляя Сережу несколько нахмуриться и промедлить.       — Да… Да, конечно       Просто потому, что он не позволит случиться иначе.