***
Серое облачко медленно вылетает из полураскрытых губ. Пестель, закинув голову на спинку стула, с удивительным любопытством рассматривал паутинку черных трещин на, кажется, недавно выбеленном потолке. Серж его уже не укоряет; только сам несколько нервно взгляды кидает на присутствующих. Трубецкой явился первым и сразу же, как только Паша про отмену судебных разбирательств сообщил. Кондратий приехал немного позже — заканчивал с чем-то невероятно важным, по его словам. Стихи, наверное, как обычно дописывал. Они располагаются по старой привычке, за обеденным столом, пока Муравьев кружки да чай на его поверхность выставляет. Рассказ юриста слушают настороженно, но радости не скрывают — обвинение снято, а значит все теперь было в полном порядке. — Насолил ты, Сережка, человечку из органов по полной программе, раз он на тебя уголовку вешать собрался. Четверокурсник лениво стряхивает пепел прямо на пол, чем вызывает нескрываемое недоумение у поэта. Рылеев переводит взгляд на молчавшего Апостола и, к еще большему своему изумлению, не отмечает привычного протеста. На молчаливое возмущение журналиста тот только положительно головой кивает. Да, так и должно быть. От Паши пока что ничего другого и не добьешься. Собственное потрясение сказывалось не самым лучшим образом, а замалчивание фактов только дело усугубляло. Сидел, вот, второй день подряд да курил только. Не ел почти, а утром чего-то спиртного из бестужевской заначки выпил. Плох совсем. — И как ты это выяснил? — Трубецкой щурится едва, пепел провожая коротким взглядом. — Ценой своей личной жизни. Пестель вновь выдыхает дым, криво улыбаясь. Вся комната тут же опускается в безмолвие. Посвященный в тайну этих отношений еще ночью Муравьев обеспокоенно с соседа глаз не сводит. Лучше реагировать стал, менее бурно; теперь даже с сарказмом привычным отзывается. Может и не все так печально. Но сказать надо, что оба журналиста такого поворота событий не рассматривали и вовсе. Рылеев удивленно вскидывает брови и ахает — прав ведь оказался с самого начала, а Сергей, расположившийся рядом, чаем даже давится от неожиданности. — Что вы так распереживались. Может оно и к лучшему. Наигранная самоуверенность слух режет, но поверить приходится. Не такой Паша человек, чтобы все просто бросить и не возвращаться более к волнующей теме. Поотойдет за пару деньков, успокоится. Поговорят потом, да во всем разберутся. В любом случае, чего-то особо страшного не произошло; неприятное — да, Трубецкой не отрицал. Но лезть и тем более рушить чужие отношения он не собирался. Каким же другом после этого будет, верно? Преподаватель опрометчиво весьма поступил, но дело же закрыли. Да и, в конце концов, не ему с Романовым встречаться теперь, а Пашке, который из-за своей влюбленности по большей части сейчас и страдает. — Девушке своей этой можешь цветы купить, или, там, игрушку какую. Сам догадаешься что-нибудь сообразить. Помогла она нам очень с показаниями. — Да, мы как раз на днях встречаемся. Он отодвигает чашку, даже не замечая изменившегося в лице Кондратия. Что? — Вас скоро ругать начнут, наверное, из-за того, что мы до сих пор тут кантуемся. Сергей поднимается с места и, дождавшись, поэта, приходящего в себя после услышанного, удаляется вместе с ним из комнаты. До вахты их Апостол провожает. По правилам общежития персоны, не проживающие здесь должны были документы свои у охраны оставлять, а друзья, к которым они приходили — свой пропуск. Журналисты отчего-то спешно прощаются с товарищем и расходятся, даже не интересуясь как обстоят дела с Бестужевым. Сами, видимо, догадываются, да Сережу лишний раз дергать не хотят. Ночью же Муравьеву снова спится неспокойно. Он ворочается часто, а как глаза открывает — все высматривает фигуру мальчишки на соседней кровати. В такое время Миша обычно спит уже. Выглядит это невероятно мило: он морщится смешно, когда в одеяле запутывается окончательно, подтягивает к себе сбившийся уголок и кончик носа прячет, тихо-тихо вздыхая. Иной раз его губы трогает легкая улыбка — приятное, значит, что-то снится. Третьекурсник на локте приподнимается, вглядываясь в темнеющее покрывало. За Бестужевым ведь следить нужно, а то, мало ли, приступ снова случится; может и просто тоже бессонница мучить будет, ну или… Его нет на соседней кровати. Нет в этой комнате. И нет в этом городе. Сон приходит часам к трем ближе. Мерещился ему звонок телефона, только найти вот источник звука никак не удавалось. Писк раздражающий все не прекращался, и, кажется, от этого Сережа просыпается вновь. Просыпается с удивительным осознание того, что экран смартфона и правда светился от входящего. Не показалось, значит. По ту сторону не слышится вообще ни единого звука, только тишина слух и режет. Муравьев даже отнимает трубку от уха, сонно щурясь и пытаясь удостовериться, что звонок проходит. — Миш? Его хриплый ото сна голос точно лезвием проходится по сердцу Бестужева, вырывая из груди сдавленный полустон-полувсхлип, который тут же заставляют студента окончательно проснуться. С его Мишелем было что-то не так. Бестужев не знал, почему звонил Апостолу. Почему разбудил и наверняка опять помешал. Может, голос хотел услышать, а может и сказать что-то — уже не важно. Он по старой привычке прячет нос в вороте своей непомерно большой алой толстовки, отворачиваясь от окна и еле слышно вздыхая. Глаза красные, раздраженные, стараются будто найти в стенах знакомый силуэт, однако комната сама тоже теперь странная, не похожая на их общежитскую. Конечно. Он же д о м а. А д о м а Сержа нет. И никогда не было. — Миша? — вновь слышится заботливо-обеспокоенный голос одногруппника.- Что-то случилось? Мальчишка сползает по стенке, кусая побледневшие губы и едва сдерживает очередной всхлип. Он устал. Невероятно устал от этих людей. Сейчас ему не хватало банального тепла и уюта, коим всегда так нежно и трепетно окружало его одно лишь присутствие Муравьева. Он бы никогда на него руку не поднял и в обиду бы не дал, как и Пестель. Но звонит паренек не Паше, а целенаправленно другому человеку, более нужному сейчас. Сейчас и всегда. Глупость только сделал, что сбежал. Т и ш и н а. Бестужев продолжает упорно молчать, в кровь терзая потрескавшиеся губы и нервно вглядываясь в дверь комнаты — вдруг откроется. Сережа знал, что ему сейчас нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Знал, а потому и не торопил с ответом, хоть и готов уже в любую секунду сорваться с места и прилететь в чертов Новгород. Защищать своего солнечного мальчика от чего бы то ни было. После произошедшего он вряд ли звонит радостной новостью поделиться, от слез при этом задыхаясь. А может и не только от них. Проходит еще минуты три, не меньше, прежде чем до напряженного безмолвием Апостола наконец долетают еле слышные жалобные слова: — Забери меня отсюда. Пожалуйста.Неопределенный случай
2 мая 2020 г. в 00:02
У Бестужева эти две недели тоже проходили, мягко говоря, не очень гладко.
Если от конфликта с отцом в первый же день его спасла расчувствовавшаяся мать, прикрикнувшая даже на мужа за грубую реплику, с которой встречать уж точно не стоило, то вот в последующее время ничего больше, по сути, она сделать и не могла. Вопросы поднимались самые что ни на есть различные: от самовольного отъезда и исчезновения коллекционного виски до пререканий и появления на пороге дома. С последним, конечно, мужчина очевидно переборщил — сына-то любил, да только простить все никак не мог. Сам переживал после его исчезновения и стольких лет молчания; maman рассказывала даже, будто он частенько узнать пытался не звонил ли Миша и все ли у него в порядке. И пока что мальчишка определиться не мог как к этому факту отнестись — на отца, вроде, не похоже, а мать помирить их пыталась. Оно и понятно, переживала все за то, как он там один справляется без их помощи.
Но третьекурсник и не был один.
По крайней мере, до недавнего времени.
Назойливые мысли о Муравьеве, кажется, и вовсе не планировали его покидать, несмотря уже даже на напряженную домашнюю обстановку.
Без Сережи и Паши было как-то совершенно непривычно одному оставаться в просторной комнате, не слышать никакой посторонней возни, разговоров на самые разные темы и не чувствовать запаха дорогих сигарет. К слову об этом. Затрещину звонкую он получает практически с порога; забывает как-то о том, что дома за пропахшую дымом едким кофту не пожурят привычно, как это делал он, а действовать радикальными методами начнут.
Отец сразу чувствует.
Втаскивает за шкирку в квартиру, чтобы, видимо, внимания еще лишнего не привлекать, дверью громко хлопает, да тут же подзатыльник отвешивает. Силы не жалеет нисколько: звук такой разносится, что женщина испуганно рот ладонью прикрывает, видимо, и вовсе не ожидав подобного поступка. Да уж, немного вразрез со сказанным идет; скучал, конечно. Потом она тут же бросается к ним, мальчишку загораживая. Вредно — не спорила. Но так сразу зачем?
— Отойди. — мужчина рычит практически, не сводя потемневших от злости глаз со студента.
— Успокойся. Тогда и поговорите.
Ее холодный тон действует поразительным отрезвляющим образом.
Старший Бестужев вздыхает тяжело, коротко отмахивается и уходит в гостиную больше ни слова не произнося. Паника совершенно незаметно душить начинает, но Мишель вовремя собирается с мыслями, а в маминых объятиях и вовсе успокаивается. Не хватало ей только узнать про все эти приступы. Они еще довольно долго стоят в коридоре: он — опустив взгляд, а она — осторожно поглаживая его по пшеничным волосам, точно сын вот-вот вновь исчезнет куда-то.
Вырос еще как.
В комнате своей он, наконец-то, остается один. Помещение теперь не кажется уютным, как прежде, в детские и подростковые годы. Сейчас оно проникнуто было что ли излишним холодом отцовского воспитания и печальными взглядами матери, сердце давящими. Некомфортно. Сбежать хочется до ужаса, да только некуда. Телефон Миша выключает практически сразу же; видит, правда, пару сообщений от Сережи, колеблется некоторое время — стоило ли читать. Кондратий, вероятно, уже во все нужные детали отъезда посвятил, значит смысла особого не было лишний раз мучить себя. Потом объяснятся на словах; не маленькие. Он забрасывает вещи в дальний угол и сваливается на кровать, более мягкую, широкую, нежели в общежитии, и от того непривычную.
Почему все просто не может быть хорошо?..
Первые дня три проходят на удивление тихо. С отцом они пересекаются только за столом во время еды, да, по большей части, друг на друга даже внимания не обращают. Мальчишка целыми днями в комнате своей сидит, то с приставкой, то с книгами. Мaman это, конечно, беспокоит сначала невероятно. А на второй неделе она уже и сама жалеет, что лишний раз обоих мужчин к разговору подталкивала.
Начинается-то все, вроде, как обычно: молчат угрюмо, периодически взглядами косыми обмениваясь. А стоило про дату отъезда заговорить — так снова в дело идут обвинения обоюдные да крики. В один момент женщина не выдерживает, лицо руками закрывает, точно отгораживаясь ото всех этих невзгод.
А они все кричат, кричат, кричат.
Кажется и ситуация-то уже решенная была. Юноша учится где хочет, ему нравится; с успеваемостью все замечательно, да и жалоб никаких на него не поступает. Хотя может и было что-то, да замяли. От этого хуже только становится. Однако лишь бы Мише хорошо было, да друзья правильные, не сомнительные нашлись. Переживала она на этот счет еще как. Он ведь ей так ничего и не рассказал толком с кем живет, учится и общается, в кого влюблен.
Как будто важный период жизни его пропускает невозвратно.
— Ты матери нервы все измотал, щенок!
Стеклянная поверхность стола содрогается от удара кулаком, и женщина, нервно дергаясь, вновь поднимает взгляд на мужа. Мягкий, успокаивающий. Сказать что-то хочет, да только это не действует. Старший Бестужев чрезвычайно увлечен своей «нравоучительной» беседой с сыном, что даже не замечает обратной перемены в состоянии жены. Ему важнее сейчас мальчишку вести себя правильно научить, а не к советам чьим-то прислушиваться. Не понимает, видимо, что тот уже взрослый, поздно как-то, и, что самое страшное, отозваться может со зла той же резкостью.
Не слушай, Мишенька, и глупостей в ответ не говори.
— Удивительно; и в кого я такой?
Звучная пощечина ставит в этом споре точку.
Третьекурсник с нескрываемым удивлением и обидой держится за горящую щеку, едва челюсть разминая. На глаза слезы невольно наворачиваются, а в голове пустота сплошная с болью и тяжестью смешивается. Огонек привычный потухает моментально, да и радужка выцветает будто. Он пятится назад наугад, едва не запинаясь за ножку стула, так и не отрывая разочарованного взгляда от побледневшего отца. Вот теперь какие методы воспитательные в этой семье, да? Мать делает попытку двинуться в его сторону, помочь как-то, но паренек резко головой мотает, отскакивает и все смотрит, смотрит, смотрит обвиняюще. Зря приехал только. Становится как-то мерзко от собственной слабости, сейчас даже не скрываемой и не маскируемой под замешательство. Привык, что за него заступаются, и сделать ничего не может. Просто потому что не ожидал.
Потому что никто бы из его окружения так не поступил.
— Помнишь, ты как-то на моем первом курсе сказал, что я тебе больше не сын? — губы подрагивают, однако студент говорит тихо, хрипло и спокойно. Да так, что мужчина сам вздрагивает невольно. От взгляда, тона, собственного поступка. — Хорошо бы так и было.
Мишель одергивает руку от щеки, на которой алым пятном расползался след от удара, и выскакивает из кухни, не оборачиваясь даже на просьбы матери и новые гневные оклики старшего Бестужева.
В комнате темнее обычного, а замок щелкает непривычно громко. Вокруг так много всего постороннего, что это заставляет ужаснуться — нет, нет, он определенно не дома. Не там, где должен сейчас быть. Откуда-то из груди наружу предательски рвутся всхлипы, а перед глазами все расплывается теперь из-за накатывающих слез. Не сможет так больше, не сможет.
Окно нараспашку, в руках полупустая пачка кэмела с белой пластмассовой зажигалкой, а ворот любимой толстовки темнеет из-за образующихся влажных дорожек. Вот и настал тот самый неопределенный случай. Хотя, все было понятнее некуда. Ничего страшного не произошло. Совершенно ничего страшного. Миша дергано чиркает маленьким колесиком, но вылетают одни лишь искорки вместо желаемого пламени.Черт возьми. Он судорожно вздыхает, делая новую попытку и, наконец, втягивает желанный дым. Дрожит еще; то ли от пережитого, а то ли от холода. Давящая тишина за дверью только состояние усугубляет, заставляя от каждого шороха напрягаться. Увидят — влетит похлеще, чем сейчас. Третьекурсник стряхивает пепел в темноту, устраиваясь на подоконнике и наблюдая за тем, как кончик сигареты, сгорая, мерцает периодически оранжевыми огоньками.
Что ж, он, пожалуй, теперь похвастаться мог только душащими чувствами опустошения и одиночества.
Этого добиться хотел своим появлением тут?