Лебединая песня

      После той странной ситуации в общежитии Кондратий запутался, кажется, окончательно.       Мысли в голове все не могли от хаотичного состояния прийти в полный порядок, а на душе становилось еще более неспокойно. Когда они с Трубецким идут из гостей до метро, литератор чуть ли не порывается вопрос интересующий озвучить — что между ними, все же, происходит — однако одергивает себя сразу. Нет, не сейчас. Сережа сказал, что лучше поэта найти никого нельзя; что тот невероятно важен для него, ценен, необходим и все в подобном направлении. В искренности услышанного не сомневался — не в понятиях старшего близким людям врать.       Да и был ли смысл?       С последней их прогулки ничего, как такового, не изменилось. Усилилась лишь вера в необходимости признания через стихи и письмо соответственно. Наработки журналист стал потихоньку собирать в единое целое (и, отметить надо, что получалось весьма прилично), а дальше уже посредством многочисленных вычиток менял или добавлял какие-то фрагменты.       На самом деле, странным одногруппнику такой формат вряд ли покажется: Кондратий, сколько бы записных книжек, блокнотов разных и ежедневников ему ни дарили, почему-то упорно продолжал писать на отдельных альбомных листах, и читать давал в той же форме. Да, неудобно. Да, зачастую все эти кипы бумаг сложно сортировать, а если они перемешаются меж собой — и вовсе беда случится. Но так было как-то более приятно и аутентично что ли, а следовательно отказаться от столь неудобной привычки он никак не мог. Все перевязывалось и сохранялось на книжных полках, в бюро или по разным ящикам комода весьма преспокойным образом; необходимое всегда можно было найти с первого раза. Главное помнить, где искать. Сергей называл это творческим беспорядком; особенно в моменты, когда обнаруживал пару таких небольших стопок со стихами в том же кухонном шкафчике для столовых приборов.       Теперь же они не виделись по меньшей мере несколько дней. Даже не списывались. Рылеев выяснять не хотел аспекты прогулки с незнакомой ему девушкой, наличие которой, вместе с тем, до ужаса тревожило и напрягало, а Трубецкому, видимо, просто поделиться было нечем.       Не забыл же он про своего поэта, верно?       Соответственно все эти дни журналист и просидел над, как ему теперь казалось, одним из самых важных и многообещающих трудов его сравнительно короткой жизни. Сначала слова и вовсе не хотели на бумагу накладываться; смешивались только в голове с этой странной фразой — «встречаемся с ней на днях». Сбивали, заставляя хмуриться в очередной раз, тонкие губы поджимать и ручку в безысходности откидывать. А потом, вроде, это использовать получилось для более интересного способа описания своих истинных чувств.       Да и от переживаний о личной жизни Рылеева отрывает звонок Паши, долго заливисто хохочущего в трубку и не способного, кажется, сейчас оперативно собраться и рассказать в чем дело. Однако литератор терпеливо ждет, пока друг успокоится хоть немного и только брови удивленно вскидывает, когда слышит голос Романова-младшего на фоне.Точно он; перепутать невозможно.       Значит тоже помирились.       — Ты не представляешь, Кондраша, что наши мальчики в общаге вытворяли.       — По твоему тону легко догадаться. — он улыбается, наконец, впервые за последние несколько суток. — Очень за них рад.       — Даже не скажешь, что на обстановку вкуса никакого нет? — собеседник, судя по звукам, ухмыльнулся.       — Какая разница, если они и правда безумно влюблены?       Сокурсник отвечает вопросом на вопрос отстраненно как-то, чем Пестеля изумляет сразу же.       Обычно поэту активности и оптимизма не занимать. В компании таких только двое и было: он да Бестужев. А сейчас даже отшутиться не пытался по привычке, чтобы состояние скрыть. Ведь у него всегда и все было замечательно, под контролем. Юрист посмеиваться перестает мгновенно, чем вызывает даже недоумение у находящегося рядом Николая, но на такую реакцию лишь отмахивается — свои временные проблемы, сейчас все решат.       — Это из-за Сережи, да?       — При чем тут он вообще? Считай, наступающая весенняя меланхолия. — в голосе Кондратия неестественные ленивые нотки, а в действиях, для взора звонившего недоступных, несвойственная дерганность.       Потому что Паша прав был абсолютно.       — Ты мне голову-то не дури. Слышал я, что твоя эта весенняя меланхолия сказала недавно. Полагаешь, все так серьезно?       — Теперь, почему-то, даже не сомневаюсь. — он сдается неожиданно, откидываясь на спинку стула и перебирая лежавшие на столе исписанные витиеватым почерком черновики.       — И что ты собираешься делать?       — Я рассчитываю просто поговорить с ним откровенно и…и признаться, наверное. Лучшего сейчас все равно не придумаешь.       — Соглашусь, пожалуй. Тянуть с этим нечего. Муравьев с Бестужевым до победного вон говорить друг другу ничего не хотели, и что в итоге?       Пример был хороший, мотивирующий.       Правда по обоим сразу сказать можно было о взаимных чувствах, а вот в своей ситуации Рылеев уже не был так уверен. Если на Бельскую Апостол должного внимания не обращал, то вот у одногруппника с его знакомой складывалось как-то все иначе. Ладно бы просто проводил однажды, да и все. Но он же встречи искал. Стал менее суровым по отношению к окружающему обществу, чего от него даже сам поэт в свое время добиться не мог. Хотя, может, это вовсе и не ее влияние? Может так сказывался их последний разговор и прогулка на крышу, а журналист снова по старой привычке зацикливался не на том? Человеку же меняться свойственно от чувств нежных в положительную сторону.       Однако кто же все-таки растопил сердце Сергея Трубецкого?       Хорошо.       Хорошо, к весне он точно соберется и обо всем расскажет.

***

      Время, по сути своей, скоротечно.       Еще около месяца или чуть больше все они живут относительно спокойно. Кого-то тревожат бытовые неурядицы, кто-то волнуется за собственные чувства, вот-вот собираясь преподнести их другому, а у кого-то все та же эйфория друг от друга, что и несколькими неделями ранее.       В университете все шло своим чередом: третьекурсники готовились к практике, более сложной и ответственной, чем в прошлом году, а вот старшие их товарищи в спешке зубрили материал к госам.       С соседями своими Паша виделся теперь исключительно в вузе (не считая того раза, когда они с Романовым в общежитие заявились за вещами). Оба международника шутили периодически на эту тему, но сильно не досаждали — тоже, видать, переживали за то, чем все может обернуться в случае широкой огласки. Хотя про отношения данные, к счастью, так никто и не узнал (откуда бы, верно?). На оставшихся парах и консультациях студент и преподаватель грызлись привычно, без каких-либо послаблений, а уж дома обсуждали по частям все высказанное, если таковое вопросы вызывало. К тому же, невероятно замечательным фактом для обоих оказалась уже разрешенная ситуация с Урусовой (по крайней мере, так оно и выглядело). От одногруппника она отстала вовсе.       Ходила, только взгляды печальные кидала.       Возможно, последний разговор, состоявшийся еще на зимней сессии, повлиял на образ ее мышления, чему Пестель радоваться не переставал. Надумала там себе что-то про его девушку несуществующую, смирилась с этим фактом и жила дальше. Погрустит, да новую забаву найдет, ничего страшного. Или, может, просто Анечка вразумила ее, указав на неверный подход. Собственно, надо сказать, что бы там ни было, парня устраивало все абсолютно. Не лезет больше — и ладно, не этим же еще голову забивать.       Но, как окажется немного позже, очень зря юристы спокойствие это из виду упускали.       Жизнь рушиться начинает то ли в среду, то ли в четверг — без разницы, собственно.       А еще улыбка Мариши четверокурснику не понравилась сразу. Уж больно слащавая, приторная и змеиная какая-то, что ли. Он как раз собирается уходить после очередной консультации, когда девушка совершенно флегматично просит его задержаться, собираясь, вроде как, извиниться.       И улыбается сразу.       Затея эта, казалось бы, безобидная, вызывает неопределенные чувства. То ли из-за того, что личность сия была не сильно приятна и настороженность всегда вызывала своими действиями, то ли просто Паша уже в параноика превращался, считая, что теперь каждый второй в универе знает о них с ректором. Николая это тоже тревожило периодически, но чувства свои он умело скрывал за непроницаемой маской уверенности. Только целовал мальчишку в макушку, отмахиваясь на его бредовые предположения.       Они даже повода думать так не давали, а значит и причин для волнения не было.       С Урусовой он опять остается один на один все в том же злополучном коридоре, но теперь ее поведение значительно меняется. Она не строит из себя дурочку, не пытается внимание его привлечь или разговор начать с чего-то глупого. Совершенно серьезно извиняется за то, что надоедала так долго, чужие чувства не учитывая, чем вызывает у одногруппника еще большее удивление и замешательство. Губки не поджимает, жеманности не выказывает, флиртовать не пытается, да и театральщины никакой напрасной не разводит.       Правда что ли в себя пришла?..       И кажется все складывается невероятно удачно. Однако когда Пестель уходить собирается, она вдруг перехватывает его руку, разворачивая к себе. Вид все тот же, искренне-мягкий, без фальши и привычной напыщенности.       Улыбается снова.       Да так, что юноша настораживается невольно — неужели опять сейчас что-то выкинет в своем стиле?       И он прав.       Прав как никогда раньше.       Такие люди меняются редко.       Особенно когда своего добиться любой ценой пытаются. Не обращают уже должного внимания на отношение предмета воздыханий к себе, что и страшно. Принцип «не со мной, так ни с кем» неверен в корне своем, потому что счастье чужое рушит. Но им разве есть до того дело?       — Что-то еще? — парень с опаской осматривает ее пальчики на своем запястье.       Не к добру это все.       Такие люди не стремятся более получить то, к чему шли раньше.       Отказ, особенно резкий, меняет их идеи, мотивы и планы в целом. Для них только одно правило действует: с в о е нужно защищать любыми путями. Здесь самое ужасное состоит не столько в слепом фанатизме, сколько в том, что не угадаешь ведь, когда и как человек свихнется на тебе окончательно. Начать действовать нужно было еще месяца два назад, когда Урусова в общежитии объявилась у дверей его комнаты.       — Да, но я тебя надолго не задержу.       Голосок у нее вкрадчивый, ласковый, что заставляет вздрогнуть даже.       А еще такие люди не отпускают никогда.       Гарпиями вцепляются и до последнего держат. Заставляешь страдать, значит и сам вскоре присоединишься. Банальная психологическая привязанность превращается за почти четыре года из влюбленности в самую настоящую болезнь. Да-да, Мариша была неметафорически больна Пестелем. И данный факт сказывался сейчас для него не лучшим образом.       Только юрист, увы, не знал еще чем дело кончится.       Не догадывался даже.       Девушка поправляет длинные локоны, не сводя голубых глаз с Паши. Пожалуй, в эту минуту он и был способен удивиться тому, как разительно они отличались от романовских. Только Николай смотрел мягче, более безмятежно; от его взгляда становилось всегда тепло и уютно, точно лежишь среди травы высокой, да на небо июльское смотришь. А когда радужка и вовсе темнела — зрелище было непередаваемое; будто рассматриваешь произведение мариниста какого-нибудь, сумевшего всю эту бурю эмоций в красках передать. Ее же глаза отличались пронзающим холодом; на небо вовсе не были похожи, на лед скорее — отталкивающие, безэмоциональные.       Неживые точно.       Где-то на подкорке мелькает короткая мысль о том, что представление это затеяно было не просто так, а с какой-то определенной целью, которую сейчас четверокурсница и собиралась озвучить. Медлила только, ситуацию нагнетала. И, признать надо, Паша ошибался все это время. Правда ошибался. Думал, что она сыграть ничего не сможет по глупости своей; выдаст себя в первые же секунды.       А девушка, видимо, еще и умнее него оказалась, раз так одурачить смогла.       В актрисы бы тебе, Мариш.       — Я тут подумала, на самом деле, и решила шанс тебе последний дать все исправить. — Урусова говорит невероятно серьезно, чего бы Пестель, пожалуй, в жизни от нее не ожидал. — Подумай хорошенько, нужны ли тебе проблемы, которых со мной можно избежать?       — На что ты намекаешь?       Он замирает напряженно, не в силах даже руку из чужой хватки вырвать. Слова звучат угрожающе, хорошего в себе точно ничего не заключают.       Темноволосая пожимает плечиками, взгляд безразличный переводит, заставляя теперь не на шутку волноваться. Знала что-то, раз на такой шаг отчаянный решилась. Знала, и очень эффектно собралась козырем своим воспользоваться. Кисть его сама отпускает; понимает потому что — теперь точно не сбежит. Студент обходит ее, прислоняясь плечом к стене с другой стороны, и чуть ли от злости не воет — пусть сразу все говорит, что хотела, а не тайны да загадки тут разводит непонятные. Заинтересован, конечно, но больше напряжен, напуган. И совсем не зря.       Боится услышать верный факт.       — Да ты сам, наверное, догадался. — непринужденно головой качает, все так же не отрываясь от рассматривания полутемного коридора. — Согласись, нехорошо будет, если о том, что происходит между тобой и Николаем Павловичем узнают люди, которых совсем не обязательно в это посвящать. Подумай, Пашенька, кому от такого легче станет? Порви лучше эти отношения, пока они вас обоих не уничтожили.       Пестель отшатывается, точно от пощечины.       В глазах темнеет, а дыхание редким становится. Как, черт, к а к она узнала?! Мысли в кучу сбивались, не давая сосредоточиться и выкрутиться. Да и бесполезно, наверное, было — видела где-нибудь по их же неосторожности. Ошивалась всегда неподалеку, на заметку взяла, а теперь использовала правильно, через шантаж. Даже если и доказательств особых у нее не было, то поверить в информацию такую вполне возможно. Хотя бы потому, что последний раз в общаге юрист появлялся с месяц назад в совершенно удивительной компании ректора, который, скорее настаивать будет на немедленной сдаче проекта, чем прокатится со студентом до места жительства (дважды, причем), подниматься на этаж станет, да еще и обратно тем же составом выйдут с сумкой спортивной.       — Не посмеешь. — он рычит угрожающе, резко ударяя кулаком по стене, прямо возле ее лица.       Однако Мариша даже не дергается. Вскидывает брови невпечатленно, провожая совсем незаинтересованным взглядом покрасневшие костяшки его руки.       — Дело твое, конечно. Но я бы не была столь уверена, что, скажем, завтра вы оба все еще сможете в этих стенах находиться.       — Ну ты и сука.       Пестель резко срывается с места под ее ехидный смешок.       Выбор сделан, очевидно.