***
В последние пару ночей Кондратий спал совсем плохо. Мысли разные все никак покидать не хотели, да и беспокойство нарастало. Однако, к концу текущей недели, ему, все же, удается собраться, вернуть прежнее приподнятое настроение и дописать окончательно свое письмо. В университете поэт появляется немного припозднившись, чем приводит в замешательство преподавателя. Всегда собранный и пунктуальный, несмотря на род деятельности и частые витания в облаках, однако сейчас немного тревожащийся вопросами будущего, литератор спешно опускается рядом с Трубецким. После консультации и поговорят. — Ты спишь ли вообще, творец? Такое обращение улыбку вызывает. Он неопределенно кивает головой, расслабленно тихо фыркая. Знал бы ты только причину, Сережа… Теперь же все волнение отчего-то и вовсе исчезло. В его компании часто так случалось. Привычный мягкий тон, беззлобный насмешливый взгляд и будто отзеркаленная легкая полуулыбка — он всегда прекрасный. Всегда; но сейчас особенно. Рылеев любуется невольно тем, как чужие пальцы спешно поправляют ворот темной водолазки, вероятно, весьма жаркой даже для такого неопределенного сезона как петербургская весна. Время пролетает удивительно быстро; в конце их только просят обратить особое внимание на повторенный недавно материал и учесть высказанные на защите проектов замечания. До госов — считанные недели, а в голове все еще ерунда совершенная. Тоже, как и у Бестужева с Пестелем, воспоминания о произошедшем, однако более теплые и радостные. У Кондратия-то повода грустить и не было — взаимопонимание у них с Трубецким изначально присутствовало, от того и недомолвок не было. Нужно просто вовремя во всем признаться. И теперь момент однозначно пришел. Пока они по привычке вместе до метро идут через парк, литератор достает из сумки сложенный листок, чем сразу внимание Сергея привлекает. Он усмехается, оглядывая с любопытством необычную плотную бумагу. Особенное что-то, видимо, раз еще так постарался. В совершенном молчании стихи перекочевывают в руки старшего товарища, ведь, слов, по сути, здесь и не нужно — помешают только. Они останавливаются ненадолго: молодой человек читает написанное, а поэт с нескрываемым восторгом наблюдает за меняющимися эмоциями на его лице. Недоумение, растерянность, мягкость, легкая улыбка… — Невероятно. — одногруппник, наконец, отрывается от текста, восхищенно вздыхая. — Лучшее, что ты писал, как мне кажется. Это заставляет сердце биться раза в два-три быстрее, а окончательное спокойствие приходит само по себе. Очевидно же, его чувства приняты были с совершенным трепетом и взаимностью. Просто потому что иначе бы Сережа вопросов много задавал, а может бы и дочитывать не стал, сразу ситуацию решаясь прояснить. Но нет. Ему понравилось. Все устроило и не вызвало никаких сомнений в происходящем. Искренность прежняя подтвердилась однозначно — ему нужен был только Рылеев и никто больше. Получается, все эти бессонные ночи напрасными были, как и пугающие мысли о том, что… Однако от собственных размышлений юношу отвлекает совсем неожиданное продолжение, заставляющее теперь уже его в замешательстве застыть: — Влюбился в кого что ли? В каком это смысле?..«Я слишком влюблен Ты в каждой моей мысли, ты — вирус, Я снова буду ждать тебя дома В бессмысленном поиске глаз…»
Небо над головой серое, темное. Точно с него все краски сошли, даже светлого оттенка не оставляя; в голову от этого мысли отрешенные лезут. На общем мрачном фоне выделяется только золотой шпиль Петропавловки, блестящий и как всегда, мерцающий. Даже в такую отвратительную погоду. Он упирается будто бы в самые тучи, грузно нависшие надо всей крепостью, удерживая их на своем кончике. Еще и чуть-чуть — и проткнет наверняка. Гроза собиралась. Журналист моргает удивленно на такой нелепый вопрос. Кажется, все же очевидно было… То, что между ними творилось, давно уже на простую дружбу походить перестало. Все эти ласковые обращения, взгляды исподтишка, прогулки вдвоем, касания и разговоры о чувствах. Его слова о том, что абсолютно из всех знакомых людей лишь Кондратий и необходим, а еще…еще… Разве же это не прямые намеки, совсем для друзей не свойственные? — Я посвятил их тебе. Былая веселость моментом растворяется в настороженности. Взгляд Трубецкого тоже меняется, однако сейчас его спутник, пожалуй, и сказать не мог, что тот чувствовал. Первый раз за все время. Они вглядываются друг в друга буквально несколько мгновений, будто бы угадать пытаясь о чем другой думает, но это не приводит ни к чему. У литератора от молчания затянувшегося внутри пусто становится, а страх за то, что сделал или сказал что-то не так с головой накрывает. Почему он выглядит так, будто это неожиданность полная? Одногруппник же задается немного иным вопросом и, пожалуй, для товарища более ужасным — как они к этому вообще пришли. Потому что поводов-то, вроде, особых не существовало, да и складывалось бы все иначе, если это и правда нечто большее и за рамки выходящее было… — Мне? — его голос хрипит будто бы, да только непонятно по какой причине. — Я влюблен в тебя. Давно уже, правда, и… — И сейчас тебя моя реакция удивляет. Верно. В жизни много вещей разных случается. Одной из наиболее пугающих, пожалуй, является та самая иллюзия полного взаимопонимания. Люди по природе своей не могут абсолютно всегда мыслить одинаково, воспринимать ситуацию только в одном-единственном ключе, не придавая ей собственной окраски, по существу своему, не похожей ни на чью. Все может складываться невероятно хорошим образом, да только даже чувства одни и те же истолковываться могут по-разному. Вот примерно так все сейчас и выходило — им думалось, что все время с одного ракурса смотрели, а в итоге по разные стороны оказались. Рылеев верно замечал — Сережа человек исключительный. Так неужели он, отметив, что близкому плохо, не сделает ничего? Не попробует это состояние сменить иными эмоциями; чем-то приятным и всегда восхищающим поэта. Не составит компанию просто потому что знает каково в одиночку со всеми своими скелетами, в шкаф уже не влезающими, справляться. Знает, что нежность — лучший подход для человека с творческой и тонкой душевной организацией, привыкшего к чему-то возвышенному и легкому. Привыкшему к мечтам. И мыслям о том, что все у них сложится как надо. Осознание больно бьет куда-то в грудную клетку и отзывается глухо в голове. Перед глазами темнеет все стремительно, и только смеяться почему-то хочется. Не от счастья, конечно — от нервов порванных и чувств иных, уничтожающих сейчас окончательно, без остатка весь этот придуманный идеальный мир. Но… Трубецкой же относился к нему всегда как-то иначе! Щадил, выходит.«Зачем ты врешь? Зачем ты жжешь мои стихи? И говоришь, что ты уйдешь Ты не простишь мои грехи. Я сдохну с ними, ну и что ж? Давай, иди, чего ты ждешь?..»
Они стоят молча еще с минуту или две, пока старший вновь не заговаривает: — Я и не воспринимал тебя как-то иначе. Шутки шутками — Пестель с Бестужевым дурачатся постоянно, не каждый же раз одергивать их. Да и не мое дело — о чем хотят, о том и говорят. Но… Звучало как бесполезная надежда. Она, пожалуй, ситуацию сейчас уже не изменит. Рылеев поджимает губы, глядя теперь будто бы сквозь своего спутника. Как же все глупо получилось. — Она… Катя согласилась встречаться. Возможно, я должен был раньше сказать это. Нам просто не по пути с тобой. Удивительным образом все складывалось. На его глазах разрушилось то, чего, по сути, и вовсе не существовало; не в той форме, по крайней мере. Стихи свои Кондратий возвращать не спешит, да и не хочет вовсе — на кой черт ему дома теперь эта лебединая песня. Журналист только плечами поводит, давая понять, что все в порядке и в дополнительных объяснениях он не нуждается. Так все и кончится. Без единого слова и лишних эмоций, рвавших внутри абсолютно все. Наружу выбралась только отстраненность вкупе с прострацией непривычной. Планов было много, вот что. Неосуществленных, находящихся еще на стадии проекта; да, видимо, там и оставшихся. После подобных событий сложно будет в привычное русло вернуться. Банальная фраза о том, что как прежде точно ничего не будет сработает на все сто. Сейчас нужно было сосредоточиться на экзаменах предстоящих, защите диплома, там; после выпускного о магистратуре задуматься. А как дальше жить — пока непонятно. Через четыре недели оба отбросят мысли про случай этот; на расспросы отвечать, правда, так и не будут. Через шесть с половиной — начнут в компании появляться, стараясь неловкости избежать. Через десять — списываться снова начнут. Только что это им даст? Но на данный момент оба находились еще в самом начале этого совершенно нелегкого пути. Молча они добираются до метро, а там расходятся в разные стороны — каждый на свою ветку. В жизни много разных вещей случается, да… И что для одного все время любовью было, для второго казалось лишь дружбой.