***
Я бегу так быстро, как только могу. На шум, на звуки битвы. Я бегу, пока меня не хватают, удерживая. Бальтазар чуть старше меня и Кастиэля, но им двоим довольно тяжело делать это, и подключается кто-то из более старших братьев. Я понимаю, что почти всё закончилось и мои болтыхания бессмысленны, но будучи ребёнком я об этом не знала. Оставшиеся из отряда Люцифера лежали обессиленные на окровавленном участке Небес, места, что было нашим общим домом, ожидая своего падения по соседству со своими умершими «коллегами». — Отпусти! Отпустите меня, ну же. Достаточно! Прекратите, хватит, пожалуйста! — кричу я, как заведённая. Но меня мало кто слышит. Меня держат крепко, а я всё пытаюсь вырваться. Мне хочется приказать своему телу прекратить и в идеале отвернуться, но я словно кукла-марионетка, не способная подчинить себе собственную волю. Мне остаётся только наблюдать заново, как Люцифер проигрывает Михаилу и с оглушительным криком падает вниз со своими мёртвыми крыльями, а следом за ним — все те, что его поддержали. Я чувствую вкус собственных слёз, и когда меня отпускают я от душу пинаю кого-то из тех старших ангелов, что меня держали. Я даже не знаю, кто они, я не успела разглядеть их тогда, и сейчас мне тоже было не особо до этого. То есть такую вольность мне позволяют, да? А так дёргают за ниточки, не позволяя бунтовать. Чудесно. Ненавижу. Как же я ненавижу всё это.***
Слабость и отчаяние — вот, что я чувствовала тогда. Вот, что я ощущаю и сейчас. В этот раз всё сходится просто «от» и «до». Растерянно скребу стену камеры, но ей всё равно — прочная зараза, крепкая. Созданная для пернатых, что пошли против правил слишком сильно. Тишина действует на нервы, и это наверное едва ли не худшее здесь. Я пою что-то знакомое, ужасно фальшивя, что-то про облака и дождь — песню, что я услышала недавно, как раз тогда, когда с группкой других моих братьев отправлялась на поиски нефилима. И в этот раз на это реагируют — с другой стороны я ощущаю похожий скрип, и приникаю ухом к стене, чтобы хоть немного расслышать своего соседа. — Не грусти, малышка, — из всего сказанного услышала я. — Всё будет хорошо. — На Небесах нет справедливости, — стараюсь как можно громче и чётче произнести я. Я знаю, что Гадриэль едва меня слышит — в конце концов, тишина — тоже часть наказания, но вряд ли они думали, что ещё кого-то придётся посадить по соседству, и уж тем более, что этот кто-то начнёт петь. Я вздыхаю едва слышно и продолжаю мурлыкать запомнившиеся мне слова, полыхая острым сожалением. И дело не в том, что я оступилась, не выполнила приказ, сомневалась и пошла против правил — а в том, что в результате ребёнок человека и ангела всё равно погиб. Чёртовы правила. Горело б всё адским пламенем.***
Chris Cornell — You Know My Name I've seen angels fall from blinding heights But you yourself are nothing so divine Just next in line Я видел как падали ангелы с невиданных высот Но ты не такой божественный Просто ты — следующий.
Но пламенем в итоге горю именно я. Я чувствую их взгляды — презрительные и ненавидящие, и мне даже не нужно открывать глаз, чтобы понять это. Но я делаю это. Осталось всего мгновенье до моего падения, и я впитываю образ моего старого дома, как одержимая. Эмоции переполняют меня, мешая дышать, тело колотит, а затем я ощущаю жгучую боль, и крылья начинают сгорать даже раньше, чем я проваливаюсь вниз свободным падением. Всё-таки — это Ад думаю я, но это единственная связная мысль, которую я могу себе позволить. Сейчас у меня нет возможности анализировать то, что происходит, потому что, чёрт возьми, это всё не только печально и опустошающее, но и невероятно больно. Я чувствую всё, что и тогда, и оттого, что я знала, что это произойдёт, легче не становится. Ни на сколько.***
Но когда череда плохих воспоминаний заканчивается, и начинаются сносные и где-то хорошие, я начинаю задумываться над тем, действительно ли это призвано мне в наказание. Потому что я правда не понимаю. Его заметить не сложно — он словно источает особую ауру. Не сказала бы, что тьмы, но что-то действительно искушающее, так что я не смогла бы не узнать его даже, если бы он изменил своим традициям и сменил тело. Элизабет сбоку от меня замолкает, недоумённо смотрит, обиженно хмуря бровки, а затем замечает, на кого направлен мой взгляд — сложно не заметить, когда я вопреки всем манерам и приличиям сканирую пристальным взглядом давнего знакомца. Кроули тоже увидел меня, узнал и стремительно стал приближаться, пока я призадумывалась над тем, что ему надо. Вернее, я в тот раз размышляла. Сейчас я-то знаю, что он просто так, от скуки пришёл на бал моей подруги Лизи — как бы я не избегала общения с людьми, у меня почти всегда был кто-то, кого я время от времени навещала. Он галантно протягивает руку, приглашая на танец, и я, не задумываясь, соглашаюсь. Сбоку фыркает Элизабет, которая прекрасно знает, какие именно отношения нас связывают, но если честно, мне слегка было слегка не до этого. Неуверенно зарождённая столетье назад дружба, не отягощённая более долгами и договорами, цвела и пахла, и я радовалась этому. Мы очень быстро достигаем танцующих пар и вливаемся в общий ритм. Я не очень люблю танцевать, мне сложно отпустить себя на волю музыки — однажды мне сказали, что танец — это полёт души, что ж, мне уже подрезали крылья. Но демон ведёт уверенно и легко, и я почти забываю об этом. — Ты неплохо справилась с теми смертниками, — похвалил меня он, прерывая молчание. — Но я не просил. Я улыбаюсь. — Как и я не просила страховать меня с той безумной ведьмочкой, — замечаю я. Теперь его очередь довольно усмехаться. Верно, нас больше не надо просить. Мы просто делаем это, непонятно по какой причине. Не сказать, что меня это прям напрягало — когда бы то ни было. Кроули мне всегда импонировал с этим его практичным подходом к жизни и чётким осознанием, чего он хочет добиться. Он никогда не был злым, он был… бизнесменом скорее, но иногда что-то в этой позиции давало сбой — и наша дружба, вероятно, входит в состав этого забавного глюка. И чем дольше мы общались, тем больше я привязывалась к нему. На особо удачном повороте меня притягивают ближе, и я, довольно фыркаю, наслаждаюсь танцем и чужим теплом. Это не будет долгим. Затем он уйдёт, и мы не увидимся до следующего моего воспоминания о наших встречах. Но я стараюсь особо не задумываться ни над этим, ни над тем, почему разочарование от этого факта настолько острое.***
Бал заканчивается под утро. Элизабет со всем своим изяществом «носится» вместе с мужем, спроваживая оставшихся забывших о времени гостях, и на это уходит некоторое время. Я, планирующая задержаться на время, пока я снова не отправлюсь в бесцельное путешествие, стою возле стеночки и ожидаю, пока они закончат. Когда миссия выполнена, шатен коротко целует свою супругу в щёку и уходит в хозяйскую спальню, давая нам возможность пообщаться. Они оба знаю, кто я такая, что я такое, а также то, что я на вряд ли проведу здесь много времени — я всегда куда-то бегу, спешу, пытаюсь заполнить пустоту в сердце — там, где раньше был образ дома. Именно поэтому мы так пытаемся наобщаться с Лиззи. Она аккуратно зевает, манерно прикрывая ладошкой рот. Я знаю, что Элизабет устала, да и я, если честно, тоже, и вряд ли сегодня мы сможем насладиться общением в полной мере — впрочем до Бала и во время него мы тоже поговорить успели. Девушка смотрит на меня с немым упрёком — и даже у такой Лизи — сонной и полудомашней — это получается более, чем хорошо. — Что не так? — говорю я свои старые реплики. Ей не нравилась моя дружба с Кроули. Он ей не нравился. — Ты не боишься того, что он способен уничтожить в тебе весь оставшийся свет? — Он помогает мне, — качаю головой. — Или лишь старается заставить тебя так думать, — возражает она. — Демоны… — Демоны — это ангелы, которые когда-то выбрали неправильный жизненный путь, — перебиваю её я, и Элизабет морщиться, что на её миловидном лице выглядит более, чем забавно. Она чуть дёргает себя за локон и едва ли топает ножкой в возмущении — мне нравится, как эта истинная леди превращается в живого и эмоционального человека рядом с теми, кому доверяет, а особенно потрясающ тот факт, что я одна из таких людей — если меня вообще можно называть полноценно человеком. — Вот именно, что неправильный! — горячо говорит она. Я не говорю ей, что все ангелы в чём-то да вышли на неправильную тропу, как и не стала до этого рассказывать Лиззи всю свою историю. — Ты такая светлая и чистая, и я беспокоюсь, что он уничтожит всё это. Светлая и чистая? Я? Да даже, если не брать в расчёт меня, пернатики… Людям ангелы видятся миленькими голубками-мутантами. Но стоит прочесть пару страниц Библии, чтобы понять — мы зачморим любого во имя добра. Эх, малышка Элизабет, такая наивная. Я усмехаюсь с привкусом горечи во рту и спрашиваю: — Рядом с ангелом у тебя тоже вырастают крылья? Она молчит, не зная, что ответить. Я молчу тоже, но совсем по другой причине. У меня возникает маленькая, но странная и безумная ассоциация. Я где-то читала весьма необычное предположение, что перед самым рождением младенца ангел прижимает палец к его губам и шепчет: «Забудь все свои прошлые жизни, воспоминания о них не должны смущать тебя в жизни настоящей». И над верхней губой новорожденного остаётся ложбинка. У меня ложбинка, конечно, и так есть, но, хэй, я-то и не забываю, похоже, а наоборот освежаю память. Может кто-нибудь уже откликнется и объяснит мне, что происходит, чёрт возьми?