don't be afraid of the dark

— Кому строчишь? Голос у Сабито мерзотный и хриплый, потому что он орать очень любит, а еще потому что для своих двадцати пяти он уже старик с прокуренными связками. Морда лисья возникает из-за плеча, пока они пару минут прохлаждаются перед работой. Глаза, в которых разбито стекляшками небо, с интересом скользят по пыльному экрану чужого старенького смартфона. Санеми рычит утробно, так что у него в груди ребра скрипят и крошатся. Он пытается хоть как-то сдержать себя, ведь желание расцарапать чужое лицо, а потом вырвать дёргающийся кадык, чертовски велико. Хотя будет вернее отгрызть Урокодаки его длинный точеный нос, чтобы привычка совать его в чужие дела отпала раз и навсегда. — Пошел ты. — Руки быстро суют телефон в карман все того же любимого рюкзака с самодельным брелоком. На лице оскал во все тридцать два, и это лучший признак того, что еще пару неаккуратных фраз не к месту — и чья-то задница будет закатана в бетон. Жаль только, что вероятность того, что после драки именно твоя задница будет-таки закатана, все же существует. А это не то, чтобы капец как приятно. Да и штаны новые. Короче не хочется убивать лисицу по-настоящему, просто надо кинуть предупреждение. Многовато чести его бить. Сегодня по крайней мере больше хочется лишь ментально дать ему в харю. — Неужели у тебя девушка появилась, Шинадузгава? А то как-то часто ты в телефон заглядываешь. Сабито вовремя делает шаг назад, дабы не получить в свою хитрожопую мордашку кулаком. Он за все то время, что они вместе горбатят свои старые спины на общей работе, выучил в идеале все дикие повадки своего коллеги и по совместительству ни заклятого то друга, ни то заклятого врага. Короче, уворачивается виртуозно. — Хотя какая у тебя девка, с твоим-то характером. — Чужой смех заставляет пнуть землю, чтобы облачко грязной пыли попало куда-нибудь в узкие глазенки этого кицуне на пол ставки. Ну, или в рот, чтобы тот харкал строительной стружкой. Но, к сожалению, они слишком долго работают бок о бок, слишком много пережили вместе и слишком часто оставляли на телах друг друга ссадины, чтобы такая простая уловка возымела хоть какой-то успех. Да и сам Сабито был проворливой заразой, что частенько заставляла самого Санеми жрать землю. Короче ни пыль, ни лживый выпад в его сторону не смиряют чужой пыл. — Ей бы не повезло, — протягивает с злорадным весельем Урокодаки, смотря то ли с жалостью, то ли с любопытством. — Заткнись и иди разгружай фуру, — подойдя чуть ближе, выплевывает едко в чужое лицо Санеми. И на сей раз он куда серьезенее. Нет этой напускной бравады или выпендрежа, мол, смотри, тоже могу грудь выпячивать. Сейчас только усталость, как постоянное состояние, и тихая бесформенная ярость. Лучше не распалять искру в сухом лесу — пожар пожрет все до корней. Самому уже приелось в драки ввязываться, так что просто отстаньте от него и не бесите. Сабито хмыкает даже с легкой обидой — еще бы, не удалось как обычно утром бодро поцапаться, словно они грязные кошки в подворотне. Отличная разминка и прекрасное начало трудового дня. И все же он благоразумно уходит куда-то, кидаясь бранными словами напоследок, — лисицы умные, хотя и бесячие до безобразия, знают, когда свалить в закат. Видит, должно быть, что Санеми сейчас не до него. Утро на объекте началось не с привычной свалки и даже не со стаканчика паршивого сыпучего кофе, что на языке, как песок, а с запоздалого ответа адресату «ебучий рыжик (кёджуро)». «Утро не доброе. Что там у тебя? Отправлено в 6:53 AM» Пока их начальник что-то там кричал истошно про какую-никакую дисциплину и технику безопасности, Санеми лишь потянулся лениво, заглядывая в чернильное небо — ничего нового, снова темные тучи. Ползут себе куда-то, несут в себе промозглый дождь. Хорошо им, вечным странникам бесприютным. Нет мыслей о будущем, нет сожалений о прошлом. Только путь куда-то в никуда. Завидно, что сам так не можешь. Вот сейчас придется вместе с Сабито мешки таскать туда-сюда. Как тараканам сновать из угла в угол. И ждать ответку в сообщениях, чтобы перерыв скоротать с интересом и пользой за чтением. В изящных книжках любят вести разговоры о том, как же мимолетно и быстротечно время. Что все вокруг — не более чем эфемерность бытия, и наши жизни — одна лишь звездная пыль в потоке нескончаемых условностей. Во всяком случае что-то такое высокопарное на занятиях по литературе пытался втолковать своим студентам проклятый Тсугикуни-сенсей, с умным видом и тихим томным вздохом смотря многозначно в дождливое окно. Он красиво говорил о том, как порой легко забыть о моментах жизни, о радостях и о печалях. О том как простые часы превращаются в долгие годы, или же наоборот — миг длится вечность. Много о чем еще говорил, но Санеми большую часть не слушал просто из принципа. Да и на нафиг надо, тут слушай не слушай — все равно завалят. Но сейчас какие-то обрывки чужих речей о том, как легко упустить из рук моменты собственной жизни, казались такими яркими, что становилось тошно, и голова раскалывалась, словно гнилой орех. В жизни все оказалось вовсе не так изящно, как в книгах. В жизни терять время оказалось паскудно и немного обидно. Вот сначала ты посылаешь кого-то далеко и надолго, не желая ранить, а вот уже утром просыпаешься с мыслью, что нужно поскорее проверить почту и посмотреть, что за смешные картиночки тебе прислали на сей раз. Ну и чиркнуть «утро». И куда делось это «до» что разделило бы жизнь? Где та грань между безразличием и безосновательной щенячьей привязанностью? Когда они с Кёджуро успели стать близки — Шиндазугава не запомнил, даже не ощутил. Просто как-то за ужином поймал себя на мысли, что вместо обыденных размышлений о том, как он хочет лишний час поспать или как он ненавидит ебучую учебу, вместо всего этого, он даже с каким-то азартом и задором отписывал Ренгоку о том, как вкусно мама готовит карри, какой его мелкий Генья дебик, и что Суми вновь бухтит что-то там про косметос. Близость ощущалась на кончиках пальцев, она разлилась пятном по жизни. Она была одновременно легкой и летучей, как летний дождь, и в то же время чем-то тяжелым смачно огрела по макушке. В один миг случился хлопок в пустой башке, словно кто лампочку разбил в дребезги. Пришло запоздалое понимание всей соли данной ситуации, а вместе с ней какая-то невыносимая тоска. Общаться по свойски с кем-то кроме братьев и сестер было, чего врать, приятно. Да и интересно в конце то концов — хоть новое что можно было послушать. Оттого так и не хотелось все это терять. Но ностальгия по былым годам накатывала, шепча скрипуче, что всё скоро подойдет к концу, дно будет достигнуто. Тебя бросят и все дела. Может, на прощание еще пару раз обольют грязью. И это будет самый лучший выход. Да, самый лучший — ведь допустить еще одну непоправимую ошибку значило бы на сей раз уже по-настоящему сдохнуть в какой-нибудь выгребной канаве. Случись что-то такое, что случилось с Масачикой — и Санеми себе точно что-нибудь перережет, чтоб наверняка. А если не дадут даже тупого ржавого лезвия, то зубами жилы перегрызет. Как часто теперь он начал вспоминал то время, те события. Как непозволительно часто. Да, хорошее слово «близки», чтобы описать все то, что сейчас творилось. Потому что можно стать близкими за сотни лет, а можно за день и одну пачку сигарет. Можно быть «близким», но при этом забыть тот миг, когда тебе кто-то стал нужен. Даже если этот «кто-то» гиперактивный парень-огонь с кошачьим взглядом и по-ублюдски очаровательной улыбкой. Логики тут не было место. Потому что в чувствах, тем более в чувствах Шинадзугавы, ее никогда не наблюдалось. Все умное и обоснованное — не про него. Отрицай, не отрицай, все едино. Слово «близки» клеймом горело на коже. Тут за тебя все решили. «Близкими», как показала практика, вообще можно стать за два шага, просто получив как-то после бессонной ночи одно единственное уведомление. Простое и бесхитростное: «Удачного тебе дня, Санеми! Постарайся на учебе!» И вот так легко и просто утонуть в кипе похожих пожеланий, которые по началу бесили (читай смущали своей заботой мерзопакостной) до чертиков, так что подушкой швырялся в стену. А потом сообщения стали частью привычной рутины, без которых было уже неуютно и пусто. Недовольные вздохи от Шинадзугавы ныне можно было чаще услышать тогда, когда эти самые дурацкие письма он не получал. Некуда было деваться от кучи вечных вопросов, которые раздирали телефон. Как и некуда было спрятаться от постоянных рассказов о том, как проходит чужой день и чужая ночь. Кёджуро сыпал информацией о себе любимом (и не только), словно бы они и правда знали друг друга с начальной школы, если не раньше. И самое необычное, что при таком раскладе, Санеми даже стало в какой-то момент… интересно, что там творится у рыжей башки. Привык, должно быть. Да и как тут не привыкнуть, если Ренгоку отправлял сообщения без остановки, словно бы всю жизнь ждал их встречи и заранее приготовил лист вопросов и ответов. Хотя вряд ли хоть кто-то в мире мог бы быть готов к встрече с отморозком наподобие Санеми. Кому в здравом уме могло бы хотеться общаться с ним, заранее что-то там продумывать? Раньше еще может быть — он не такой уж и мразью был когда-то,— но не сейчас же. И все-таки контакт потихоньку налаживался, хоть и не ровно, и не всегда. Благо, пробивной энтузиазм Кёджуро и его не знающие границ социоблядство вывозили абсолютно все неловкие ситуации, виновниками которых являлся, естественно, не он. Ренгоку никогда не смущался, не агрессировал, не винил ни в чем. Продолжал писать спокойно, даже если его игнорили или посылали грубо. Только матюкаться все еще запрещал, цаца какая. «Спрашивай, о чем пожелаешь» — отвечал он неизменно каждый раз, и даже через экран смартфона и закорючки иероглифов, Санеми чувствовал его улыбку. Иногда, если был один, или мелкие уже спали, он улыбался в ответ. Они общались дней пять, но для Шинадзугавы прошло как минимум две вечности подряд и еще немного сверху. О Ренгоку через их километровые переписки он успел узнать, как казалось, все. То, что он учился в частной школе, был (конечно, блять) отличником. Поступил на направление журналистики, потому что того желала мама. Имел талант к изучению иностранных языков, знал на неплохом уровне (хотя и вежливо прибеднялся) английский и французский. Еще он владел кендо, имел какой-то там ранг и вообще был спортивным живчиком. Заботился о младшем брате, который часто болел и собирался поступать в заоблачно дорогую художественную академию. Короче, идеальный парень — первое впечатление не обмануло. Жил своей сахарной безбедной жизнью, сиял солнцем, и все у него было, что говорят, на мази. Даже дом у его семьи, походу, был большой, если не огроменный. Там умещалось додзё, сад с камелиями, имелось пару этажей и каждому своя комната. Короче, и правда хороший парень из благополучных «слоев общества». Почему он умудрялся продолжать балакать с кем-то вроде Шинадзугавы, все еще оставалось загадкой. Но чем чаще Санеми получал уведомления от знакомого адреса, тем меньше это начинало волновать. Пусть руководствуется чем хочет, черт с ним. Закаты и рассветы сменяли друг друга, колесо жизни вертелось и скрепило несмазанным ободом. Пальцы уставали печатать. И пофиг, что ответы обычно были односложные и затяжные. Подобное было в новинку — набирать более двух сообщений в день, даже если сообщения были в одну строку. Конечно, иногда становилось вроде как немного стыдно, что ты на вопрос «как дела?» ответ можешь минут десять рожать — и по итогу родишь уродца из трех слов. Но что поделать, если Санеми был таким идиотом, который порой не знал просто на просто что ответить? На развернутые сообщения Кёджуро о его буднях, приятелях, оценках, подработках и всем таком, было тупизной отвечать «ну нормально, пока не сдох». Только что другое отвечать — тоже не придумывалось от слова совсем. Так что большую часть времени Санеми валялся на своей кровати, пялясь в экран и сочиняя что-нибудь. В отличие от Ренгоку, он жил в мире без красок. Рассказывать не о чем было, если только о семье или заебанности. О семье, кстати. Суми уже успела его знатно простебать за все эти финты с новой зависимостью от телефона. Посмеялась, мол неужто братик друга или подружку завел? Но сама же потом заверила себя и домочадцев в невозможности подобного. Как и Сабито сегодня утром, любимая младшенькая сестра скандировала на весь дом, что из-за такой недовольной рожи и столь «трудного» характера с Санеми якшаться будут только чокнутые, а нормальные люди убегут в страхе. Интересно, как бы сильно она опешила и взбесилась, узнай, что вот такой отбитый все же нашелся? Да еще и какой — золотая молодёжь, мальчик-отличник, признанный гений и просто красавчик. Суми бы локти себе сгрызла от зависти, но все-таки было предпочтительней молчать о новом знакомце. Лишние пересуды и расспросы о том «а как угораздило и как так свезло» только бы больше злили. И смущали. Лучше пока это побудет «маленьким секретиком», потому что хер там разберешь, что дальше сложится, и кто с кем «якшаться» будет. Поживем до завтра. Того самого «завтра», которое так легко рушило все, к чему прикасалось. Один день легко ломал судьбы, и уж эту истину Санеми вызубрил идеально. Она въелась в мысли, она стала частью его самого. Так что, раз уж решил и дальше отвечать на чужие сообщение, то наслаждайся моментом сейчас. И поменьше думай о неминуемом «после». Размышлений в голове было поразительно много, а тяжелые мешки, что они разгружали, не кончались. Санеми обычно просто выключался на работе, чтоб полегче было. Послушной куклой бегал от машин до стройки, делал терпеливо, что требуют, копал котлованы, что-то строгал. Но в последние дни, как верно подметил лис, он явно стал куда более нервным. Не как всегда нервным из-за своих сдвигов внутри черепа, а скорее нервным и возбужденным. Может, потому что слишком часто косился на телефон. А может потому, что какая-то рукожопная рассеянность начала сквозить во всех действиях, так что один раз чуть не пролил банку с краской на кофту лисице. Тот вопил так, что уши заложило. Но чем больше думал обо всем этом, тем чаще носом упирался в одну и ту же проблему — Санеми не мог понять, к добру это или к окончательному краху, что теперь у него (снова) появился кто-то «близкий» помимо семьи. Такие-то думы и занимали все время. Как уже было самим собой замечено, хотя людям свойственно верить, что с кем-то стать близким можно только спустя годы совместной жизни, на деле все оказалось брехней. Всего пара фраз и пара приободрений, и, казалось, что Ренгоку ему под кожу просочился и остался там. Как наркотик — сначала вроде ты блевать готов от него, а теперь хочется дозу. Хотя бы электронную. Это и пугало, и завораживало. «Утро еще раз! У меня все отлично! Сегодня сдавал проект на конкурс — его приняли. Было сложно получить грант на стажировку в издательстве, но у меня получилось хаха Надеюсь, со следующего месяца смогу хорошо там поработать. А после Канроджи-сан угостила меня новым десертом. Вот! просмотреть вложения Получено в 11:03 AM» Полуденный перерыв был коротким, успевалось выкурить только две сигаретки. Но сегодня вместо этого Санеми пялился на фотку каких-то странных розовых печенюх, похожих в чем-то на цветы вишни. Глазурь и шоколадная посыпка — выглядело недешево и весьма аппетитно. Особенно, когда самому жрать хотелось, так что живот выл. «Неплохо. Я б съел парочку. Отправлено в 12:04 AM» Пока Шинадзугава весьма серьезно размышлял над тем, поставить ли в конце предложения смешную рожицу, или обойтись столь сухим признанием, свисток отдал честь, прогудев. У перекуров обычно была отвратительная привычка заканчиваться слишком быстро. И это не играло на руку. Он успевал урывками что-то написать Ренгоку, не имея даже малейшей возможности дождаться ответа. Будь прокляты социальные навыки, а точнее их отсутствие. Еще неумение быстро связные предложение строить, из-за которого во время работы пообщаться не выходило. А да, еще проклята извечная неловкость, когда пишешь кому-то. Паскудно. Перед тем, как убежать к остальным парням, парочка из которых уже грозилась свернуть шею, Санеми успел только увидеть на экране блокировки короткую броскую надпись — новое сообщение. Кёджуро поразительно быстро отвечал. *** — Ну что, снова в телефон? — Сабито стаскивает с себя грязную футболку, пытаясь нарыть новую в своей спортивной сумке. Он прилежно строит из себя опрятного парня, потому что его девушка не особо любила грязь и всегда неслась стирать замаранные вещи, даже будучи адски уставшей. А подкидывать бедной студентке лишнюю работу Урокодаки не хотел. Так что носил с собой сменную одежду. Про эту особенность своей дамы сердца лисица успел распиздеть уже всей бригаде, и только глухой счастливчик не слышал историю их любви. Несмотря на то, что Сабито обожал толкать речи о мужественности и чести, о том, что настоящий мужик должен, чего не должен, романтические свои похождения описывать он любил не меньше. Слабо сказано — любил. Обожал. При этом всегда пускаясь еще и в рассказы о трудном детстве в приюте, о мужике, что его усыновил, и обо всем таком. Санеми, блять, ужасно такая манера общения бесила, и в первый раз они пацапались как раз из-за того, что Шинадзугава во время очередного такого разговора за перекуром девушку Сабито обозвал доской — хотел поговорить о ней, ну так получай. На фото она была, конечно, симпатичной, но плоской – чего обижаться на правду? Ладно, проехали. Они уже сто раз вроде как помирились. Больше он подобные «комплименты» о девке не отпускал. Не сказать, что Санеми Сабито другом считал, но может быть приятелем. Каким никаким товарищем по общему несчастью под названием «бедность», так что спустя год, многое научился прощать ему. Да и к разговорам о «Гию-чан» и «мужественной мужественности» прикипел немного. Но все-таки убежденность Урокодаки в том, что он, как лидер всех и первородный альфач, может творить, все что ему вздумается, напрягала. — Тебе какое дело? — хрипло рявкнул Санеми, стараясь попасть уставшими руками по эмблемке электронной почты на небольшом экранчике. Конечно же, могло бы оказаться, что вся эта спешка с попыткой почекать сообщения ни к чему и это просто спам, и ты зря так яро сжимаешь телефон. Но все же, вдруг дождался наконец ответа или новой фотки с печеньями. Все-таки невообразимо вкусные они, наверное. — Просто все думаю, кто смог заставить тебя общаться. Ты же у нас король севера, вечно одинокий волк, матерый и старый бродяга и мамин симпатяга, — Сабито снова смеялся, и не получил по ебалу лишь из-за того, что в руках телефон вновь завибрировал. Писал все-таки Кёджуро, а не рекламный бот. Он весьма красноречиво излагал события прошедшей пары по истории литературы в Западной Европе конца XX века. Одно лишь название дисциплины заставило вздрогнуть всем телом и пожелать сблевать в ближайшие кусты. — Пошел ты, — махнув пренебрежительно рукой в сторону лиса, Санеми только фыркнул. Сегодня как-то не тянуло на драку, да и в последнее дни все душевные силы уходили на то, чтобы собирать волю в кулак и нажимать стременную кнопку «подтвердить отправку». Разочаровать Ренгоку было не страшно — он уже, должно быть, сто раз это успел сделать еще в баре. А вот выглядеть неумелым неловким школьником, который мнется так, словно с сенпаем общается — вот это было правда стремно. Хотя, конечно, закрадывалось подозрение, что именно так Санеми и выглядел все это время. — Какой злой, — усмехнулся с надменной усмешкой Сабито, выдавливая из себя тон мудреца, что тысяча лет назад постиг все истины. Говорил так, словно уже все понял и теперь только лишь потешался. Словно бы сам был в курсе кто и зачем пишет Шинадзугаве, а теперь только комедию ломал. От подобных мыслей липкие мурашки бежали по спине, и приходилось пару раз тряхнуть несильно головой, чтобы их отогнать. — Ладно, вижу, что ты сегодня скучный, — протянул Урокодаки, потягиваясь лениво. Он, походу, до самого конца, рассчитывал на какое-нибудь веселье, но пришлось обойтись лишь недовольными взглядами и парой крепких ругательств. Домой он уходил без трофея в битве, и без самой битвы. Сабито уже в дверях разворачивается в пол оборота, и их глаза встречаются. Иногда предательски казалось, что у него в глазах и правда разлилось высокое небо, жидкое и холодное. Обманчиво добродушное и пылкое, а на самом деле такое далекое и безбожно старое. Может поэтому он так любил корчить из себя знающего жизнь монаха, потому что и на самом деле был немного таким? Не просветленным, но повидавшем столь многое, что взор его пробирал временами до костей. — Знаешь, ты уже дня два такой, — как-то слишком спокойно говорит Урокодаки, улыбаясь неровно — шрам на щеке ему мешает и по сей день. У него улыбка половинчатая, но всегда искренняя. — Береги того, кто тебе пишет. Хороший походу человек, если ты ему отвечаешь. Вряд ли другого такого найдешь. Растерявшись от такой прямоты и честности, которая бьет прямо в цель — прямо в грудь, Санеми не сразу успевает ответить. На самом деле не успевает вообще, дверь подсобки хлопает и приводит в чувства этим оглушающим деревянным звуком. Ушам больно. — Без тебя знаю, придурок, — хмыкает под нос измотанно Шинадзугава, оседая на рабочую лавку. Выдыхает медленно и думает, как бы после таких речей не скурить целую пачку сижек за раз. Та еще нервотрепка. Эх, сейчас бы отвлечься от всего. Хоть раз в жизни. Найти такое место, где никто не пристает, где можно просто не думать. Быть собой, что ли. Найти такое место и… О, новое сообщение.