don't be afraid of the dark

Отец снова не отвечал. Их переписка давно превратилась в бесконечный поток сообщений, не доходящих с одного берега на другой. Неизменно стояла отметка «прочитано», но никогда не было даже намека на ответ. Несколько лет назад такое невеселое положение дел вгоняло в тягучую тоску, но со временем чувства какой-то наивной, бесцельной обиды выгорели, превратившись в сыпучий пепел. Остался только шлейф еле ощутимой меланхолии где-то глубоко внутри, который с каждым годом становился все тоньше и тоньше. Пропадал незаметно. Кёджуро ставит телефон на режим блокировки, переводя взгляд на размытое дождем окно. Капли бегут неровными узорами, от них даже через стекло чувствуется холод и пряная свежесть. Из-за их водянистой ряби почти не видно очертаний университетской аллеи — так, одни только пятна зелёной бесформенной зелени. Влага похожа на прозрачные, стылые слезы, которые проливает весеннее мрачное небо. Вздох тихий и тонущий в безмолвии толпы. Не усталый и не печальный, а скорее сочувствующий всем тем, кто трясется над куском бумаги уже час. Сегодняшний тест был на удивление легким, но почти вся группа послушно не отрывала взоров от парт. Паника плотным туманом стелилась в воздухе. Желание одногруппников видеть в каждом тесте Тсугикуни-сенсея очередную искусную ловушку играло с ними злую шутку — они так долго не могли дописать небольшое эссе, в котором требовалась даже не сотня-другая страниц. Ренгоку же был слишком собой, чтобы выискивать лишние мелочи и подвохи там, где их не было. Так что первым сдав аттестационный бланк, он лишь расслабленно сидел в первом ряду у самой кромки широких окон, позволяя себе маленькие вольности вроде проверки телефона или чтения не учебной литературы. Хорошие оценки и ответственный подход к учебе дарили свои привилегии. И кем бы был Ренгоку, чтобы не воспользоваться этими маленькими радостями жизни? Подобные поблажки были честно заработаны, да и не сказать, что ими приходилось пользоваться особо часто и особо бессовестно. Насладиться строчками родных или же иностранных книг удавалось редко, так что эта мелочь скорее была исключительно для случаев, подобных сегодняшнему. Обычно пары были весьма насыщенны событиями, да и слушать лекции было интересно. Собственный творческий запал и любопытство не выгорели даже к третьему курсу. А вот дозволение иногда заглядывать в телефон — лишь на миг, скользяще, но цепко — было весьма приятным допущением для старосты. Раньше это было в первую очередь важно в отношение Сенджуро, который слишком часто оставался дома один. Но с тех пор, как его состояние ухудшилось, большую часть месяца младший брат проводил в окружении белесых больничных стен, и там уж ему точно было лучше, чем дома (как ни прискорбно признавать). Там с ним вряд ли бы случилось нечто незапланированное. Ныне же сообщения имело смысл проверять лишь в случае, если отец все-таки ответит. Призрачная, жалкая надежда, но ее хватало. Кёджуро за него беспокоился, потому что по-другому не мог — они одна семья, все, что осталось друг у друга. Но отец, несмотря на все ожидания, имел полное право не отвечать старшему сыну. Этим правом он охотно пользовался. Интереса в том, чтобы написать хотя бы короткое «у меня все прекрасно», у Шинджуро, увы, совершенно не было. Винить его за это не приходилось. Ренгоку понимал слишком многое и поэтому все ему прощал — а как иначе? Хотя порой эгоистично хотелось, чтобы он просто кинул небрежное «все хорошо». Или хотя бы «неплохо». Но некоторые мечты остаются только мечтами. Да и давно уже можно не справляться об отцовском здоровье. И так было прекрасно известно, как он там. Тем более теперь появился еще один адресат в длинной веренице номеров и причудливых закорючек почт, за которым хотелось приглядывать. Забота — она самая. Ёриичи-сан был прав, как и всегда. Но не во всем, разумеется. Человек, о котором теперь хотелось заботиться, явно был этого достоин. Но что важнее — он нуждался в этом. Санеми был милым. Другие слова казались излишними, и они все равно бы не предали всей сути — были слишком неуклюжи. Дикий, нелюдимый, озлобленный, упрямый, смущенный, неумелый, уставший, работящий, искренний, заботливый, ответственный, непонятый — все это только осколки, которые рассыпаны и не соединены в витражную мозаику. Такие слова, конечно, сами по себе, может быть, и сверкали, сочными красками переливаясь, но этого было мало. Простое же и даже местами пошлое «милый» нравилось куда больше — оно вбирало в себя любые значения, отражая водной гладью простую истину, гласящую, что во всех проявлениях своей необычной натуры Санеми ощущался совсем своим и родным. Если же почтенной публике короткое «милый» пришлось бы не по вкусу, Ренгоку бы легко заменил его на возвышенное «очаровательный» — чары у него явно были и именно они заставляли каждые десять минут проверять папку со входящими сообщениями. Санеми, при всех его дурных порывах и не самой вежливой манере общения, все равно казался тем, о ком хотелось думать часами. Кёджуро сам бы с трудом сказал, что конкретно милым и трепетным ему казалось. Но не потому, что назвать одну причину было трудно, а наоборот — слишком многие черты в Шинадзугаве по-своему привлекали, заставляя порой нервно стучать по клавиатуре, печатая ответ. Начиная от чужого умения быть неумело благодарным за пожелания «спокойной ночи», заканчивая послушным, в целом сговорчивым (хоть и вспыльчивым) нравом — он ведь правда больше не сквернословил, и это радовало. Матушка раз и навсегда привила своим сыновьям любовь к правильной, чистой речи, так что даже от Санеми слышать ругань Ренгоку не собирался. Да и Санеми не шло ругаться, старшим братьям такое не идет. Они ведь должны подавать пример, не так ли? Дождь все еще лениво полз за окном. Его шуршащий шум был почти не слышен в аудитории, но обрывки биения капель все же ласкали слух — приятная мелодия. Кёджуро неспешно листал переписки — провести верх по экрану, вниз по экрану. Перелистнуть и еще раз рассмеяться про себя от всей этой неловкой идиллии. Например, Неми так не привык к смайликам — он их называл «девчачьим» бредом или чем-то более вульгарным. «Неми». Да, именно так он и был записан в избранных контактах. Еще одна вещь, которая шла Шинадзугаве помимо воздержания от постоянной брани, это прозвище, которым его наградили младшие братья и сестры. В двусложном Не-ми чувствовалась семейная теплота, часть которой хотелось бы оставить у себя, выкрасть и не отдавать никому. Но что и говорить, Санеми всячески просил не называть его подобным образом (скорее даже пытался запрещать), но маленькие шалости были порой позволительны. Тем более Ренгоку понравилось это детское и уютное «Неми». А если ему что-то нравилось, то отказываться от этого Кёджуро просто не умел. Да и не хотел никогда. К концу пары блестящий значок новых уведомлений так и не загорается посреди сумрачной серости дня. Работа Санеми была неприятным условием для их общения, она отнимала много времени, забирая слова и фразы, меняя их на часы молчания. Как Ренгоку успел понять, в отличие от него самого, Шинадзугава большую часть времени посвящал выматывающему физическому труду — неплохой выбор, тем более зная, что за ранние смены на всяких стройках, разгрузках и доставках неплохо платят. Эту истину успелось узнать еще в школьной молодости, когда сам искал хоть какую-то весомую подработку, дабы на лишнее деньги купить Сенджуро необходимые лекарства. Но даже хорошая оплата не могла затмить тот факт, что обычно весь ручной труд требовалось выполнять как минимум до полудня. Как легко понять — идею работать на какой бы то ни было стройке за хорошую зарплату, но утром, пришлось отринуть, научившись виртуозно совмещать школу и вечера в кафе; университет и ночи в переводческом бюро. Конечно, спать в таких условиях было практически невозможно, но после пары лет плотного принятия энергетиков, что заменили кровь в венах, все стало простым и понятным. Жизнь наладилась, и в ней появился бешеный ритм. Ренгоку всегда нравился рок — потому что там ритм был неистовый, такой же, как теперь у его будней. Ему нравилось преодолевать вопреки чему-то, оказываясь потом на вершине. Он любил побеждать и гореть, а не тлеть. Так что не жаловался на свою жизнь, принимая ее и любя. А если и был недоволен какой-то ее частью, то только иногда, совсем редко. Когда слишком долго не получал нужного ответа. После сдачи журнала посещаемости, который давно уже стал походить на потрепанную бульварную газету (и это во многом просчет преподавателей, нежели старосты), Ренгоку, как и обычно, обменялся любезностями с сенсеем, отмечая, что сегодня его настроение весьма сносное. Но затягивать приятную беседу о значение Достоевского для японской культуры литературоведенья не было смысла — все равно сейчас бежать на сдачу контрольных проектов. Да и лишний раз уделять особое внимание Мичикатсу-сан не было светлой идеей. Определенные причины на то имелись, и у них даже было необычное имя и абсолютно такие же глаза, как и у его старшего брата. Ливень не заканчивался, маршем провожая Ренгоку, что уверенной поступью рассекал широкие и бесконечно длинные коридоры университета, поднимаясь и спускаясь по лестницам длиною в жизнь. Оконные стекла мутнели и превращались в рыбью чешую, только вместо острых чешуек поблескивали крупные капли. Серый цвет тяжелых небес пах влагой. Хорошее время года, хотя мало кем любимое. Двери конференц-зала старые и пережившие, казалось, не одно столетие, скрипят еле слышно, когда открываешь их. От них пахло смазкой и пылью. Очередная попытка выжить и научиться чему-то начинается со слов ректора о том, что сегодня будут распределять стажировки в издательствах. В зале прохладно, и Канроджи, закутавшись в чью-то мужскую толстовку, уже заждалась его. *** — Ренгоку-сан, это было так круто! Вы так уверенно рассказывали материал, все профессора были просто в восторге! В столовой пусто — дневное отделение успело спешно покинуть место своих утренних пыток, желая как можно скорее возвратиться в родные края. Студенты вольными птицами улетали прочь из стен университета, не в силах более терпеть несправедливость жизни и лишние пары. Наивные счастливцы. Кёджуро медленно потягивал крепкий чай из изящной яноми*, порой позволяя себе небольшую вольность: в присутствии собеседницы бросать короткие взгляды все на те же широкие окна. Весна неустанно плакала. Капли моросили и водяной паутиной оплетали мир где-то за плоским стеклом. — Я не сомневалась, что Вы получите стажировку в издательстве! Кто если не Вы! Канроджи пальцами стучит по столу, нервно отставляя пустую чашку, полную некогда риса. Волнуется. Даже сейчас, после презентации перед комиссией их проекта, ей трудно усидеть на шатком и тонком стуле, так что дрожь ее тела бежит по литым паучьим ножкам из стали. Ренгоку только улыбается еле заметно, глядя на то, как самая талантливая студентка курса с плохо скрываемым трепетом и беспокойством пытается накормить его (да и себя) обедом. Из термоса выплёскивается чай и оставляет темные, пахнущие жасмином пятна на белой столешнице. Ей стоит не так близко принимать к своему большому сердцу публичные выступления. — Мы получили стажировку. Перехватив ловко из девичьих рук теплую бутыль, Кёджуро сам наливает ей еще немного. Мицури, когда взволнована, много ест и не меньше пьет (в особенности сладкого чая). Забавно, что она умудрялась при этом переживать из-за такой очаровательной особенности организма, нарочно порой стараясь морить себя голодом — за что неизменно получала подзатыльники и хлесткие выговоры. Ее мотивацию (якобы ходили «слухи» о «прожорливости» и «не женственности») Кёджуро игнорировал. Ренгоку было совершенно неясно, как кто-то мог насмехаться над тем, что Канроджи имела возможность похвастаться здоровым аппетитом. И следовательно похвастаться она могла и не менее здоровыми формами тела. Иногда хотелось самолично «побеседовать» с тем, кто вбил в светлую голову Мицури мысль о том, что ей немедленно стоит похудеть и перестать столько есть. Право, стоит выделить время в плотном графике для подобного разговора. — Ты тоже постаралась, и все прошло чудесно! Часть презентации с твоим исследованием особенно понравилась главе издательства, — бодро кивая в такт своим словам, Кёджуро подвинул коробочку-бенто ближе к девушке. Это будет уже третья порция, но она явно необходима в подобной ситуации. Обычно Мицури делала где-то четыре бенто для их небольшой компании: два себе, два для Ренгоку. Но сегодня не лишним будет ей самой насладиться этим чудесным карри. — Ну что Вы, прекратите, Ренгоку-сан. — Щёки Мицури становятся подобны алому персику, она несмело отодвигает от себя отданный ей обед. Канроджи не умеет принимать комплименты совершенно, потому что до сих пор думает, что недостойна даже самой ничтожной похвалы. Это, конечно же, полная чушь. Но Кёджуро относился к подобным ее заблуждениям снисходительно, продолжая каждый раз опровергать все ее глупости. — Не принижай себя, лучше поешь. Ты явно переволновалась, Канроджи-сан. Взяв в руки несчастную коробку с едой, Ренгоку поставил ее перед самым носом девушки, улыбаясь своей улыбкой, которая не терпела возражений. Не стоит пренебрегать его помощью, тем более, когда он искренне волнуется за кого-то. Тихо кивнув и раскрасневшись еще больше, Мицури все-таки берет в руки палочки, но почти сразу откидывает их, хватаясь за свою спортивную сумку. — Я чуть не забыла, я ведь сделала Вам подарок за помощь с проектом! Подождите минутку! Старательно потроша внутренности своей глубокой черной сумки, Канроджи достает оттуда стройные ряды каких-то книг, пачку тетрадей с розовыми котятами, два пенала с пушистыми помпонами, антисептики в бутылочке в форме манго и даже мини-гантели (она все-таки спортивная девушка). В ее движениях много неловкости, но нежность и доброта в каждом легком жесте компенсируют любые оплошности вроде упущенной из рук заколки, которая с треском падает на пол. — Вот, наконец-то! — уже увереннее и не так беспокойно добавляет Канроджи, теперь сама ставя перед Ренгоку розовую коробочку, перемотанную атласными лентами. Они легко скользят между пальцев, когда стягиваешь их. Картон пахнет жженым сахаром и марципаном. — Это новый рецепт, так что, надеюсь, вышло не совсем плохо, — смеясь с неуловимой тревогой, вполголоса добавляет Мицури, наблюдая из-под опущенных ресниц за тем, как Кёджуро аккуратно открывает ее подарок. Печенье в виде цветков вишни почти вываливается за край. Тесто немного теплое, пар и аромат окутывает ладони — странно, что печенье не успело остыть. Липкая глазурь розового цвета, шоколадная стружка, бусинки марципана и еще много разного декора. Канроджи потратила явно не один час, чтобы порадовать своего «сенпая». У нее талант к приготовлению изысканных блюд, но что главнее — усердие и желание подарить людям немного своей любви через такую простую радость жизни, как еда. В мире, где все бегут куда-то бесцельно, порой забываешь, как много может значит одна единственная трапеза и ее тепло. — Это восхитительно! — Ренгоку вертит в руках коробку, и печенье тихо скрипит. Но даже из-за внешней красоты не стоит забывать пробовать. Когда дарят подобные подарки, главное в них — вкус, а остальное лишь дополнение. Конечно же, печенье тает во рту, растекаясь по небу вишневыми и шоколадными нотками. Прекрасно, как и всегда, — иные слова будут попросту лишними. Меньшего не стоило ждать от Канроджи и ее кулинарных способностей. Ее будущему мужу безумно повезет — каждый день сможет наслаждаться изысками мировой кухни и сладостями, не хуже этой. — Не перехвалите меня, — все еще немного неуверенно отвечает Мицури, но теперь ей явно стало комфортнее. Уютные посиделки за теплым чаем и искренние беседы всегда помогали успокоить ее волнительную натуру, даже после такого «ужаса», как сдача групповых проектов. — Я же могу это сфотографировать? — скорее вопрос ради формальной вежливости, потому что Ренгоку уже достал телефон, стараясь подобрать самый удачный ракурс. Порой Кёджуро испытывал непреодолимое желание делиться подобными мелочами своей жизни, как красивая еда, с окружающими, заодно тренируя искусство фотографа. Но сейчас его цель была немного иной. Она все еще вписывалась в определение «поделиться», но теперь явно «делиться» хотелось не с миром. А с одним конкретным человеком, мысли о котором все так же фоновой мелодией витали где-то на периферии сознания. Даже разговоры с Мицури и лучшая еда не могли заставить по-настоящему забыть единственное имя. «Утро еще раз! У меня все отлично! Сегодня сдавал проект на конкурс — его приняли. Было сложно получить грант на стажировку в издательстве, но у меня получилось хаха Надеюсь, со следующего месяца смогу хорошо там поработать. А после Канроджи-сан угостила меня новым десертом. Вот! загруженные вложения Отправлено в 11:03 AM» Любопытно, что такой «брутальный» парень, как Санеми, скажет о столь милых сладостях? Снова будет вопить, что все это удел «сопливых» девчонок или его реакция на сей раз будет не столь предсказуема? Во всяком случае это выяснить получится только после полудня, после факультативов и чужой подработки. Может, у кого-то учебный день и закончился, но у Ренгоку он только начинался — они с Мицури единственные, кто к последним курсам имели силу воли не пропускать дополнительные (точнее не обязательные) лекции по профилю. Вдалеке послышались приглушенные раскаты грома, которые терялись среди цокота деревянных палочек. Канроджи все же начала есть, не в силах больше сопротивляться томительному голоду и манящему аромату риса. Хорошая девочка, ей стоит чаще позволять себе быть собой. Чай остывал в чашке, а в столовой были лишь они вдвоем. Скоро снова за учебу. *** — И ваше задание на дом — показать мне импрессионизм! Я жду хороших сочинений по творчеству Дега**, покажите мне все оттенки его танцовщиц! Как минимум пятьдесят страниц! Давайте-давайте! И ссылки на источники! Покажите мне японские мотивы девятнадцатого века в творчестве Дега! Гёкко-сенсей, как и обычно, пытается требовать от них невозможного, потому что на меньшее не в силах согласиться — в течение двух дней он хочет увидеть на своем столе полсотни страниц и по возможности прикрепленный к ним иллюстративный материал. Требовательность не была главной чертой его во всех смысла необычного характера, но как преподаватель Токийского университета, он не мог ограничиться простой и скучной домашкой из десяти страничек. Да и такой вдохновенный человек, как он, и правда ждал от своих студентов творческих свершений, которые мог бы изучить. В руках преподавателя пачка каких-то важных документов превращается в веер, что сопровождает легкими жестами каждое его слово. Он так же продолжает говорить о мазках и оттенках, пока жалкая горстка студентов, что посещает его факультатив, стремительно утекает из аудитории. Гёкко был хорошим специалистом в искусстве родной страны и мира, но его манеры и не самый «традиционный» облик (взять хотя бы выкрашенный в пурпурный волосы) иногда пугали учеников. Даже Канроджи какое-то время ютилась на задних партах, тихо скребя ручкой и не смея шелохнуться. Но как оказалось и как предполагал Ренгоку, их сенсей просто был немного не в себе, как и все люди искусства. Совсем чуть-чуть, и это даже придавало ему свой шарм. Во всяком случае он не был из тех, кого порой так хотелось назвать «ханжой», и пары с ним проходили весьма интересно и даже легко. Хотя записывать за его торопливой речью было не всегда удобно. Покидая аудиторию, Кёджуро замечает, что Гёкко все так же продолжает говорить сам с собой. Все-таки некоторые люди и правда живут по принципу «лучший собеседник — это ты сам». — До завтра, Ренгоку-сан! Удачной Вам дороги! — Мицури машет ему рукавом толстовки, что явно ей велика, и убегает в темноту вечера, стуча каблучками. Сегодня ее очередь сидеть с младшими братьями и сестрами, так что пройтись вместе до станции, увы, не выйдет. Улыбка Канроджи похожа на алое пламя, но оно быстро отгорает среди едкой тишины, потому что Кёджуро все же проверяет телефон. На паре подобное провернуть не удалось, все же сидя на первой парте перед Гёкко-сансеем рисковать было отважно, но глупо. «Неплохо. Я б съел парочку. Получено в 12:04 AM» Санеми милый. Его редкие и лаконичные ответы греют, хотя, должно быть, он старается сделать их колючими и холодными. Выходит у него так себе, даже если порой он не замечает обращенных к нему вопросов или решается быть наигранно грубым. Когда впервые гладишь кошку, она тоже сначала выпускает когти и выгибает спину. Зато потом становится ласковой и мурлычет себе под нос. Кёджуро перескакивает две ступеньки, пока спускается, и смотрит в экран неотрывно, печатая на ходу. Стены и потолки давно стали родными, он выучил каждый угол и каждый поворот, так что видеть мир вокруг было не обязательно, чтобы представить его в своей голове. «Съел бы? Ты хочешь попробовать? Они правда вкусные и стоят того! Отправлено в 2:05 PM» Шаги становятся тише и реже, и сумка на плече неприятно натирает ремнем. За окном уже давно все стало чернильно-черным, словно смола, и где-то среди гула города раздались отзвуки грома. Кёджуро не заметил. «Хочу, но какая разница? Получено в 2:09 PM» Иногда от собственной улыбки у Ренгоку болели губы, особенно, когда все шло именно теми путями, которые он сам начертал. Игра в кошки-мышки продолжалась, и все было даже проще, чем казалось. «У тебя же пары начинаются в 2:30 в той же четвертой аудитории? Отправлено в 2:10 PM» Хотя, может, стоит сказать игра в кошки-кошки? Потому что Неми был наглым уличном котом, который медленно привыкал к той руке, что его кормила. Стоило поскорее свыкнуться с мыслью, что рука хочет не только кормить и не только строчить короткие письма, она хочет гладить хвост и перебирать шерстку за ушком. Многое хочет и многое получит. «Ну да, а что? Получено в 2:17 PM» Что ж, добежать до дальнего корпуса за лишние минут восемь? Нужно будет постараться и не попасться на глаза преподавателям. Интересное испытание. «ЖДИ! Отправлено в 2:18 PM» *** По бледным прядям стекает вода. Редкие капли, от которых волосы липнут к чужому лбу и очерчивают шрамы, стекают по лицу. Не то, чтобы эти белесые отметины на бледном лице особо выделяются, но они скорее заметная (красивая) деталь. Санеми смотрит злобно, но как-то понимающе беспомощно — ведь уже некуда бежать. Он вымокший, не столь и сильно, но темные пятна растекались по джинсовой куртке. Чужое лицо поблескивает влажно, и губы бледные и замёрзшие. Видимо, носить с собой зонт он считал недостойным занятием такого крутого парня, коим являлся. Допускать, что Неми просто забыл зонт дома в спешном беге между работой и учебой — о таком Кёджуро предпочитает не думать в угоду чужой гордости. — Чего тебе? — вместо приветствий и изнеженных фраз вежливости цедит сквозь стиснутые зубы Шинадузагава, переходя сразу к делу. Еще в первую их встречу было ясно, что Санеми из тех людей, что сразу бросаются на врага, при этом считая врагами всех вокруг. Честность и прямолинейность на тонкой грани с дикостью. Отважный подход, но не особо полезный — с таким в их мире не выжить. Хотя лично Ренгоку нравится до дрожи, потому что ему претит все лживое. Они стоят у входа в аудиторию вдвоем — только злой и мокрый Санеми, только запыхавшийся и немного растрепанный Кёджуро. Вечерние сумерки густые и темные, они заполняют собой углы, куда не может дотянуться холодный свет металлических ламп. Пустота становится капканом, в который попадают они оба. Вопрос лишь в том, кто от этого выиграет. — Ты говорил, что хочешь попробовать печенье Канроджи-сан, — собственный голос окутан тонким эхо, и можно заметить, как такие простые слова заставляют Санеми дернуться в сторону. В глазах напротив мечется вихрь. Безумный и немного бездумный ветер, который вырвись — сожрал бы, ну или явно попытался это сделать. Шинадзугава смотрит с опаской, но не страшась, а скорее готовый в любой момент обнажить клыки. Даже в строчках его сообщений аромат какой-то настороженности ощущался очень остро вперемешку с не особо умело завуалированным любопытством и скользкой, но милой заботой. Особенно эти его «иди уже спать» — просто прелесть. — Чего? — рык, но не настолько громкий, чтобы кто-то из-за приоткрытой двери аудитории обратил внимание, но достаточный, чтобы Ренгоку тихо рассмеялся в кулак. Мокрый кот, который пытается шипеть, выглядит так нелепо, если быть откровенным. Стоит сначала вытереть шерстку. — Я отдам их тебе после пары, сейчас некогда. А пока, вытрись. — Сумка соскальзывает с плеча в руку, и довольно быстро удается найти полотенце***. Махровое и желтое, выцветшее и старое. На нем до сих пор видны вышивки инициалов «R. K.», потому что матушка сама заставила вышить эти буквы когда-то. Они вместе тогда только начинали учить английский алфавит. Ренгоку свое маленькое сокровище протягивает аккуратно, но без страха. Он решил доверять Санеми и еще ни разу не пожалел о таком выборе. — Вытрись, нехорошо мокрым заходить в аудиторию, — очередной тихий смех заставляет чужую руку дернуться и выхватить предложенное полотенце. Берет его Шинадзугава нехотя, но выхода другого у него нет. Потому что он и правда вымок и потому что он прекрасно знает, что Кёджуро не терпит отказов. Санеми снова тихо фыркает, видимо, стараясь загасить таким образом очередное бранное слово. Ренгоку делает вид, что не слышал ничего лишнего, между тем заглядывая в аудиторию с не самым счастливым номером****. Пустовато, но на то это и вечернее отделение. Белые лампы гудят под потолком, а доска сохранила следы предыдущих занятий. Кое-где на паркете разбросаны кусочки мела. Преподавателя нет, а парты, начиная со второй, уже заснули. Невеселая атмосфера, унылая и обречённая. Без лишних мыслей и охваченный пламенем очередной спонтанной идеи, Ренгоку заходит внутрь, осматриваясь, — он все же крайне редко бывал в корпусе точных наук. Все больше как-то бегал по основным зданиям между кабинетами журналистики, филологии, литературы и изобразительных искусств. — Что ты там забыл? Санеми возникает из-за спины, преграждая дальнейший путь. Он в руках сжимает полотенце, а в глазах у него теперь отражается шторм, который заставляет только шире улыбнуться. Неми боится? Но чего? Ренгоку просто хочет провести немного времени вместе, посмотреть, как и что изучает направление инженерии. Это полезный опыт, тем более хотелось воочию узреть то времяпровождение, о котором до сего дня мог лишь отрывисто читать в чужих сообщениях. — Хочу посидеть с тобой на паре, — обходя чужую фигуру, отвечает Кёджуро, направляясь к высоким задним партам. Помнилось, что Шинадзугава любил именно эти места, в самом конце. Что такого привлекательного в партах на самом краю слышимости находили студенты можно было только догадываться. Но чей факультет — того и правила. Шинадзугава быстро настигает на ступеньках, цепляясь за рукав толстовки. У него сильная хватка, но недостаточно, чтобы остановить. Да и лишний шум уже начал привлекать к себе ненужное внимание. Интересно, почему он так нервничает? Всего лишь незнакомый студент пришел на их пару, разве это редкость? А даже если и редкость, то неужели у вечернего отделения есть силы удивляться? Ренгоку разворачивается резко, так что чуть не сшибает Санеми. Смотрит ему глаза в глаза, потому что не любит лишний раз повторять свои слова. Пламя и ветер — получается пожар, который не тлеет. — У меня больше нет занятий, так что я посижу с тобой. — Кёджуро поверх чужой ладони на собственном запястье кладет свою. Резким движением стряхивает жесткие пальцы и делает шаг на одну ступень. — Пойдём, скоро придет преподаватель. Дальше возражений не следует, только недовольный взор. Неми и правда послушный, если правильно говорить с ним. Ренгоку садится у окна по привычке. Санеми садится слишком далеко от него, видимо, тоже по привычке. Между ними пропасть, броситься в которую не страшно. По крайней мере Кёджуро не страшно, потому что он собирает все свои выложенные в аккуратные ряды материалы и подвигается почти вплотную к белобрысому парню. — Что сегодня за лекция? — сверху хотя бы приятный вид, поэтому Ренгоку позволяет себе окидывать аудиторию искренне заинтересованным взглядом, стараясь запомнить лица одногруппников Неми. Хотелось чужую жизнь почувствовать, вдохнуть полной грудью и ощутить кожей. Нечто необычное и в тоже время схожее — подобное не могло не завораживать. — Какое тебе дело, — фыркает Санеми, лениво вытряхивая из рюкзака ужасно измятые тетради и огрызок ручки. Он словно бы слепец руками шарит по парте, не глядя, стараясь привести рабочее место в порядок. На кончиках пальцев можно заметить мозоли. — И что ты тут вообще делать собрался? — Шинадзугава вздыхает обреченно, но с согласием. В его руках ручка чуть дрожит. Работа порой изнуряет, Ренгоку знает это прекрасно, так что лишь тактично отводит взгляд от чужих натруженных рук. Они красивые. — Я буду переводить статьи. Как ты знаешь, я подрабатываю в издательстве, так что есть чем заняться. Конечно, в обычные дни было предпочтительней заниматься переводами дома. Тишина и хорошее освещение были не единственными аргументами в пользу стен родной комнаты. Оставшиеся еще от матушки толковые и профессиональные словари выручали зачастую чаще интернета, да и книгами Кёджуро любил пользоваться больше, нежели холодным куском пластика и металла. Но сегодня можно сделать исключение. Провести время рядом с Санеми, живым и настоящим, было слишком соблазнительной возможностью, чтобы ее упускать. Просто сидеть рядом, слышать его дыхание, видеть его быт, видеть его самого — стоит мучений. — Валяй, — закатывая глаза, кидает холодно Санеми. Но в его словах слишком легко уловить фальшь — кажется, сам он тоже рад, что они вместе. К сожалению, у него плохо выходит скрывать истинные эмоции. Ну или у Ренгоку слишком хорошо выходит понимать мотивы других людей. Мотивы Неми. Преподаватель заходит минута в минуту и с порога начинает читать лекцию. Пожилой мужчина, невысокий, но живучий. Похож на шаровую молнию. Он бодро и с энтузиазмом читает лекцию, и его усы смешно дергаются. Громкий голос, прямая спина — похож на военного. Кёджуро улыбается, порой отрывая нос от листка с переводом. Ему нравится такая атмосфера. Не своя, но принадлежащая Санеми, которая была частью Санеми, его плотью и кровью. То, что делало Неми — Неми, то, что окружало его каждый день, каждый вечер. Ренгоку сейчас мог прикоснуться к жизни за гранью своей. Чем больше касался, тем меньше хотел отпускать. Минуты незаметны, они вместе с каплями дождя растворяются в маслянистом свете уличных фонарей. Лекция идет медленно, неспешно, словно бы благородная дама, что танцует в распахнутом кимоно. Кёджуро не сразу понимает, что Санеми у него под боком спит. Тихо так, почти не дыша. Упав на собственные локти и все еще сжимая руками кусок разлинованной тетради. У него до сих пор влажные волосы, которые липнут на лоб. Даже во время сна на губах недовольная усмешка, а брови нахмурены. Такой беззащитный сейчас, показывающий свои слабости. Мило. Приходится отложить собственные материалы, убрать в сумку иностранные брошюры. Видимо, выспаться сегодня удастся только Шинадзугаве, потому что Ренгоку предстоит любопытный квест — записать за преподавателем лекцию, в который он не разбирается от слова вообще. Перед этим ещё предстоит виртуозно вытащить тетрадь из-под чужого лица. Ну что ж, бывало и хуже. Откуда, значит, начинать вести записи? *** Если провести рукой по чужим волосам — они окажутся жесткими, как проволока. Хотя, нет, скорее это седые иглы. Короткие, неаккуратно стриженые, растрепанные. Но все равно столь манящие. Невозможно было удержать себе от того, чтобы не коснуться. Ренгоку бессовестно гладит чужие волосы. Улыбается мягко и пропускает через пальцы белесые пряди. Все вокруг замирает, пока он всматривается в чужое лицо — хочет запомнить каждую черту, запомнить и хранить где-то под сердцем. Должно быть, со стороны это выглядит безумно сюрреалистично — Ренгоку, что гладит чужие патлы, Санеми, что тихо спит. Но разве в том есть разница? Косые взгляды похожи на летучих острых стрекоз, но от них было просто отмахнуться. Кёджуро не волновали люди вокруг, его волновало лишь чувство прикосновений и еле заметная дрожь чужого тела. Пара закончилась пару мгновений назад, и Куваджима-сан (как оказалось, именно так звали этого профессора) с довольным ворчанием покинул аудиторию. Он был из тех по-доброму ворчливых стариков, которые таким способом выказывали свою любовь к студентам. Его ругань была громкой и грубой, но слова всегда были полны заботы. Общаться с ним было необычно, особенно учитывая, что на вопросы Ренгоку он отвечал неизменно «а ты еще кто?» и лишь после этого пояснял материал. Нет, Кёджуро, конечно, знал, что в инженерном деле он бездарь, но как оказалось, даже самые наивные наводящие вопросы были лестны Куваджиме. Они в каком-то смысле даже оказались полезны для группы, потому что обрывки фраз про то, что несуразный комментарий Ренгоку пришелся к месту, уловить удалось. Студенты не собирались покидать свои насиженные места. Может, потому что следующее занятие должно было проходить здесь же, или, может, потому что у группы просто не было сил куда-то спешить после дня, полного работы. В любом случае легкий шум наполнял коробку из бежевых стен, становясь все ощутимее. Их время кончается. Руку отнимать не хочется, потому что Санеми мило хмурит нос, когда проводишь пальцами за ухом. Это слишком мило и приятно. Но существование мерзкого слово «надо» портит момент. Надо прекратить. И Кёджуро прекращает, отсаживаясь чуть дальше. Достает из сумки печенье и ставит на парту. Все еще ароматное, так что даже пара ребят с первых рядов оборачивается. — Санеми, — осторожно пихает в бок локтем, с тихим и плохо сдерживаемым смехом наблюдая за тем, как просыпается Шинадзугава. Тот похож на заспанного котенка, который сейчас начнет жалобно и недовольно мяукать. Но, увы, не начинает. Только смотрит расфокусировано то на розовую коробку в лентах, то на Кёджуро, пытаясь, видимо, понять, кто он и где. — Пара кончилась, — кончиком пальца пододвигая печенье чуть ближе к их новому хозяину, продолжает Ренгоку, посмеиваясь. Слишком забавное зрелище, сдержаться не выходит. О вежливости приходится забыть, хотя вряд ли она уж так сильно нужна в данной беседе. — Чего? — сонно потягиваясь, разминая плечи, тянет хрипло Санеми, и суствы его хрустят. Замечает наконец коробку. В его глазах на секунду мелькает смущенный ужас. — Это что такое?! — Печенье от Канроджи-сан, ты же хотел его попробовать. Оно правда вкусное! — вставая из-за парты и убирая свои вещи в сумку, немного второпях отвечает Кёджуро. Все-таки он многое принес в жертву ради сегодняшнего дня, но работу пропустить не может. Впервые появилось мимолетное желание туда не идти, но оно выветрилось из головы довольно легко и непринужденно. — И да, твой конспект вот, — Ренгоку кивает на чужую тетрадку, которую он постарался еще и выпрямить. Все-таки было немного противно писать на измятой бумаге. — Я записал туда лекцию с пометками и комментариями, так что прочти дома. Тихий ужас в чужих глазах сменяется столь же тихой злобой. Без ненависти, но с болью от задетой гордости. Забавно наблюдать, как Неми негнущимися пальцами прибирает к рукам тетрадку и смотрит так, словно сейчас набросится. Конечно же, он этого не сделает. Потому что на самом деле он благодарен, просто не умеет это выразить. Выражать эмоции сложно, Ренгоку знает. Не винит ни в чем. — Надеюсь, все будет понятно, извини, что взял тетрадь без разрешения. — Ренгоку качается на краю ступеней, что ведут вниз. Под ним обрыв. С ухмылкой, краем глаза замечает, как Санеми невольно пытается ухватить его за капюшон — но не дотягивается. Почти сам сразу же свою руку ловит другой и отдергивает. Мило, ужасно мило. — До встречи. Надеюсь, тебе понравится печенье! Уже выйдя из университета и шлепая кроссовками по неровным лужам, наслаждаясь песней дождя, Ренгоку получает сообщение. «Ты конченый идиот. Печенье вкусное, спасибо. Получено в 4:33 PM» Капли барабанят по прозрачному зонту, и Кёджуро думает, что это самая классная весна в его жизни.