Вереск

      — Это мои Мама и Папа.       Запись со старого телефона. Она стащила его со стола и долго тыкала по разным кнопкам, надеясь найти нужную.       — Мама немного строгая, но она так волнуется.       — Милая, верни маме телефон!       Звонкий голос отца из гостиной. Он тогда заметил, как она бродила по разным комнатам, стараясь запечатлеть каждый уголок. Родителям всегда удавалось видеть только то, что хотелось им.       — А Папа злится, когда я беру что-то без спроса.       Помехи. Скачки камеры из стороны в сторону. Звонкий топот босых ног по кафелю. Хитрый детский смех. Она неслась в сторону комнаты, чтобы заснять самое важное.       — Братик! Я снимаю фильм про нашу семью.       Запись скачет. Прерывается на пару секунд, выхватывая статичный кадр бледной перебинтованной руки, что легла на ручку двери. Потом застывают удивлённые лица компании подростков.       — О Господи, Дан, это твоя младшая сестрёнка?       Заразительный девичий хохот. Опущенная в пол камера, заснявшая зелёный коврик возле кровати и большую лапу брата. Среди компании не было той девочки, что вызывала в маленьком детском сердечке приступ ревности.       — Ну-ка давай посмотрим, что ты тут снимаешь.       Телефон перехватывает Дан. Камера останавливается на ней - маленькой девочке с забинтованной рукой и выбитым передним зубом. Она улыбается, прыгая по комнате вокруг девушек.       — Такая милашка.       Говорят в унисон, словно куклы. Брат любит внимание. Внимание любит брата. А ещё он до безумия обожает сестру и ту странную девчонку, что приходила к ним всего один раз. От неё до блевотины несло чем-то протухшим, смешанным с резким запахом табака, но Дану словно было глубоко насрать на это удушающее амбре.       — Сойер, ты не хочешь остановиться и сказать нам что-нибудь?       Брат громко смеётся, наблюдая за тем, как сестра приближается совсем близко. Угловатое личико с курносым носом практически полностью заполняет экран.       — Мой друг говорит, что ты плохой оператор.       Заговорщическая ухмылка. Блеск больших серых глаз.       — Так это милашку зовут Сойер.       Девушки тянут к ней длинные ручонки и тискают, как игрушку.       И запись кончается.       Это было когда-то восемнадцать лет назад. Долгих восемнадцать лет назад, когда Сойер было всего семь. Она бы хотела вернуться туда и прожить старые мгновенья хоть чуть-чуть рядом с любимыми людьми, которых ещё не изменило наступающее будущее.       У неё в ноутбуке хранится много записей. Старых. Новых. Есть та, где её в первый раз ведут в детский сад. А ещё Сойер прячет по папкам тонну фотографий. В детстве она была тем самым человеком, который любил фотографировать все подряд. Соседский пес. Мамин пирог. Ночное небо. Окровавленная нога. У неё тогда была настоящая мания к фотографии, да и сейчас азарт от процесса никуда не делся, лишь стал более пассивным.       Сойер хотела бы вернуться в начало, когда родители не ругались, а она могла чувствовать. Тогда бы вернулся и брат. Но время остаётся неподвижным. Сквозь него невозможно прорваться, оно удерживает тебя в стенах настоящего, заставляя двигаться вперёд, оставлять погибших товарищей гнить. Как бы сильно ты не тянул руки обратно, время не пустит тебя. Оно не пустит, но Сойер знает, что даже самую крепкую пленку можно порвать. Вцепиться зубами и разорвать, переломать себе все зубы, чтобы ротовую полость заполнила кровь от распоротых дёсен.       Когда девушка съехала от родителей, все стало только хуже. Руки тряслись, волосы постоянно лезли в глаза. Само тело вызывало отвращение. Порой Сойер вставала у зеркала, долго вглядываясь в его гладь. Хотелось расцарапать себе лицо, полностью содрать с него кожу. Все равно не принесет никакой боли, так что можно наплевать. Наплевать на все. Хотелось лишь чувствовать себя живой, нормальной. Надоело быть осторожной фарфоровой куклой, спокойно сидящей на полке. Хотелось упасть и разбиться, чтобы перестать быть той самой ущербной девкой, над которой тихо посмеивались, пока она шла по коридору.       Посетителей было мало. Парочка человек танцевала под тихую музыку в самом центре зала. Остальные либо играли в бильярд, либо сидели по краям за столиками, обсуждали свои собственные проблемы, поглощая пироженки и тортики, запивали это все маргаритой, виски или пивом — зависело от личных предпочтений.       Посетителей действительно было мало, но зал был полон. Они опять пришли поглазеть на неё. Горящие глаза выглядывали из стен и пола, тела висели над потолком, запрокинув головы назад. Они не двигались, следили за каждым движением пустыми взглядами, будто полностью съедая, обгладывая каждую косточку её долговязого тела. Сойер маневрировала между призрачными телами, плотно зажав в руках поднос. Со стороны это могло показаться странным, но никто не обращал внимания. Персонал привык, людям было все равно. Сойер всегда была такой.       Девушку тошнило от них. Призраки не были агрессивными, потому что им это не нужно, они ведь не духи. А она научилась четко отделять мирных призраков от злых духов. И сейчас здесь не было тех, кто хотел бы вернуться и попытать себя в хрупком женском теле. Но само осознание того, что она находится в центре внимания многих уже мертвых людей, чьи тела давным-давно сгнили и стали прекрасным сосудом для личинок мух, червей, может, всяких других мерзкий тварей, приносило лишь отвращение. Сойер не изучала биологию настолько хорошо, чтобы точно знать весь процесс гниения, потому не могла точно назвать всех насекомых, для которых ныне бездушная кукла становится домом. Зато девушка точно знала, что от всего этого её тошнит. Тошнит от одного упоминания о мертвых, призраках и смерти, пускай она и вынуждена изучать о них все.       — Ты как? — Бармен опёрся на стойку, заглядывая Сойер в глаза. — Не выспалась что ли?       Девушка вопросительно наклонила голову, мысленно подметив, что, по всей видимости, плохо замазала круги под глазами, которые сияли, словно фонари на её бледной коже.       — Немного, — призналась честно, потому как не умела скрывать что-либо от других.       Сойер держала голову слегка опущенной, боясь поднимать взгляд выше. Смотреть в пол — лучшее решение из худших, только бы не видеть изувеченные тела, постанывающие в лёгком свете ночного клуба.       — Может уйдешь сегодня пораньше? — кажется, он действительно волновался за её здоровье.       — Нет, — она поправила рукава рубашки, закрывая тем самым новые шрамы на запястье, заправила длинную прядь русых волос за ухо. — Осталось два часа, я продержусь.       И ушла в раздевалку под сотней пристальных взглядов.       Возможно, у неё была температура. Сойер не могла сказать. Но она точно была три дня назад, когда девушка последний раз посещала врача. Болезнь вынуждает проверяться постоянно, потому что иначе Сойер может легко умереть. Схлопнуться, как старая мышеловка. Только вот ловушкой будет её собственное тело, в которое не посчастливилось угодить слабой душе.       Прислонившись к шкафчику, Сойер осторожно дотрагивалась до больших черных часов на руке. Она проводила израненными подушечками пальцев по циферблату, ощущая холод, задевая небольшие трещинки. Как бы она хотела, чтобы часы при запуске стали вновь вести отсчёт жизни, ведь есть такое поверье, что они ломаются, когда хозяин погибает. Хозяин гибнет, и стрелка останавливается, как бы говоря, что время этого человека закончилось. Он попал в тупик. Ему некуда больше идти. Это и есть будущее, отведенное ему.       Наверное, Сойер смогла запустить механизм лишь потому, что часы брат решил оставить именно ей. Теперь они мерно тикают, отсчитывая время до кончины вновь. Тик-так. Стрелка медленно крутится по знакомой траектории, словно ускоряясь с каждой секундой.       — Сойер, — дверь в раздевалку хлопнула, заставив девушку перевести взгляд на вошедшего. — Там один парень спрашивал, все ли с тобой хорошо.       Глубокий вдох. Ноздри раздулись до предела. Рука сжалась в кулак.       — Я уже иду, — Сойер улыбнулась коллеге, на чьем бейджике было написано «Ка́рин». — Просто устала немного.       Она вновь отвела взгляд. Не смотри на свой страх, если не хочешь его бояться.       — Мы серьёзно волнуемся.       Карин говорила легко. Её слова словно парили по воздуху, влетая в ухо Сойер и ударяя ей прямо в мозг. Точно, все всегда о ней волнуются. Так банально. Так скучно.       — Я тоже порой серьезно волнуюсь за себя.       И это было правдой, которую она осмелилась сказать вслух.       Карин улыбнулась уголками губ, постукивая ногтем по руке. Наверное, это так классно, когда длинный ноготь яркого красного цвета впивается тебе под кожу. Становится невыносимо больно. Призраки смеются над тем, как ты корчишься, радуясь, что уже давно не знают ни обыденных человеческих эмоций, ни боли. Может, Сойер тоже наполовину призрак?       — Давай ты расскажешь мне, что случилось. — Карин берет Сойер за руку и сажает за стол, на котором кто-то оставил недопитую кружку с чаем.       Карин всегда такая добрая и милая. Она всегда знает, что нужно сделать, чтобы привести Сойер в порядок. У неё голос бархатный и спокойный, как у врача. А каждое прикосновение потных рук, словно разряд тока.       — Там полно призраков.       Карин знала, что Сойер их видит. Возможно, она даже верила в её рассказы, а не считала сумасшедшей. Девушка переехала в этот провинциальный городок, когда Сойер училась в средней школе. Тогда они обе не особо любили друг друга, но невозможность примкнуть к местному кругу общения в классе свела девочек вместе, и теперь они, можно сказать, дружат. По крайней мере Карин была той, кто помогал Сойер справиться с чувствами.       — И среди них есть…? — протянула Карин, специально оборвав фразу.       У Сойер вновь задрожали руки. Костяшки были перемотаны розовыми пластырями, единственными, которые она нашла среди хлама в доме.       — Нет, — Сойер смотрела куда-то в пустоту, слегка мотая головой из стороны в сторону. — Его там не было.       Правильно, брата не было среди тех призраков, что летали по залу, вспоминая остатки прошлой жизни. Дана там не было, и это серьезно волновало. Он вообще ни разу не являлся ей, словно боялся показаться страшным и напугать маленькую сестрёнку.       — Я просто разволновалась, последнее время чувствую себя до ужаса подавленной. — если бы Карин не сжимала ладони Сойер, девушка бы начала грызть свои пальцы.       — Хочешь, я приду к тебе на выходных? — улыбнулась Карин, стараясь подбодрить подругу. — Мы могли бы посмотреть сериалы и покушать жареной рыбы. Ты же любишь рыбу, да?       И опять Сойер спрятала взгляд серых глаз за выпавшими из общего пучка прядями. Только сделала это не от стыда, а скорее от радости. Небольшой шрам на щеке смешно растянулся, когда на лице появилась улыбка.       — Вот, так лучше, — от Карин не укрылась перемена настроения подруги.       Она наконец отпустила ладони Сойер, поправила ей ворот белой рубашки.       — Кстати, — хитро протянула Карин. — Там ведь один парень, ну, тот самый, спрашивал о тебе.       Сойер зажмурилась, стараясь унять забегавшие зрачки.       — Он пялится. — тихонько проговорила девушка, сжимая край юбки. — Пугает даже больше, чем призраки.       — Он пялится, потому что ты ему понравилась. — Карин усмехнулась. — Все парни так делают. Запомни, прежде чем познакомиться с официанткой, они будут долго пожирать её взглядом, брать заказы, а потом просто оставят номер на салфетке, в надежде, что им позвонят.       Конечно, Карин описывала ситуацию из собственного опыта. Ей такие салфетки оставляли достаточно часто; волосы красного цвета привлекали внимание многих.       — Так, поднимайся, — она встала, вытягивая подругу из раздевалки. — Не будем работать – шеф сожрет с потрохами.       И работа пошла вновь. Работа. Работа. Работа. Карин бегала по залу, задорно подмигивая каждому, кто бросал на неё взгляды. Сойер могла подмигивать только призраку юноши без глаз и только потому, что тот не увидит натянутости и фальши в её улыбке. Время близилось к пяти часам утра, и посетителей было совсем мало. Даже тела, занимающие танцпол в середине зала, видимо устали ждать чего-то необычного от этого странного медиума и поспешили убраться, чтобы не видеть восход солнца.        Тот парень все ещё сидел, подперев голову рукой. У него в руках был красный механический карандаш, а рядом стакан яблочного сока с небольшим кусочком льда, дрейфующим от стены к стене. Сойер старалась не смотреть и совершенно не обращать внимание на то, как он скашивает глаза в её сторону.       Как Карин узнавала именно этого парня, для Сойер оставалось загадкой. Его голова всегда была скрыта серым капюшоном толстовки, а при обслуживании он обычно не отрывал взгляда от меню. Хотя, признаться честно, пару раз он посещал заведение в куртке грязного желтого цвета. В такие дни он обычно доставал из кармана пачку сигарет и курил, курил...       Когда было пять, и клуб прекращал свою деятельность, парень встал и вышел. Никакой салфетки Сойер не нашла.