A Fragile Web

Лара прорывалась сквозь метель. Округу удавалось разобрать лишь на расстоянии вытянутой руки, но бессмысленно — белое, бесконечно белое пространство слилось в пустоту. Холод, леденящий и колкий снег жег лицо. Едва удавалось открыть глаза, — крохотные льдинки облепили ресницы, — и ноги утопали в сугробах. Она не помнила, куда шла и сколько успела пройти. В памяти повторялись, чередуясь, разрозненные и страшные сцены — как отец лежит в постели, будто совсем другой человек: осунувшийся и бездыханный. Как Изот последним, отчаянным движением перерезает себе горло — и падает в грязь, рядом с телом возлюбленного, захлебываясь кровью. У Герхана не было головы, когда его нашли после осады — маленькие, синие руки казались ненастоящими, будто части сломанной куклы. Все эти сцены врезались в память, и к ним невозможно было привыкнуть; невозможно перестать чувствовать страх и боль, глядя на самых близких на свете людей, свою семью. Почему она выжила? Ведь у нее точно такие же хрупкие кости, как у брата. Почему ее не убили, не растоптали твари с Глубинных Троп, как сделали это с остальными? Слезы мгновенно замерзали, — Лара не хотела больше видеть эту снежню пустоту, но ослепительная белизна продолжала резать глаза, даже если она плотно закрывала их. Бесполезная. Она не только не помогла, но привела демонов за собой — ее тайна, ее проклятие, заставившее бежать тогда и сейчас, — всегда была ярким огоньком для тварей, о которых она даже не догадывалась, продолжая бояться инквизиторов и храмовников — всего лишь людей. Она закашлялась, споткнулась о снег и упала, а когда открыла глаза — увидела красные брызги на белом. Коснулась рта и посмотрела на кровь — будто не на свою. Почему голоса замолчали? Почему она слышала утешающий, убаюкивающий голос, только пока все еще можно было предотвратить? Он тоже, наверное, умер вместе с остальными — пусть только она и могла слышать его в своей голове. Теперь уже было поздно. А если и сама она умерла — то почему все еще чувствовала режущий холод и эту чудовищную боль? Взгляд расплылся от слез, и кровь на снегу тоже размылась, смешиваясь и исчезая в белоснежной пустоте. На кончиках пальцев затрепетало тепло. Метель только усилилась, но холод — отступил, и ветер больше не хлестал по лицу. Лара бы и не увидела едва заметный глазу барьер, если бы нескончаемый поток снега не ударялся о него, опадая, прямо перед ней. Но ведь… Все кончено. Она — отступник. Даже если ей удастся выбраться к поселению или городу, — ее рано или поздно распознают, и объявят охоту. Бабушка боялась круга сильнее смерти, значит, и Ларе следует опасаться. Иначе весь их побег был бессмысленным, и бабушкина кончина — тоже. Лара сидела на коленях, в снегу, и меховой воротник вовсе не трепало ветром — ни одна снежинка не доставала до нее из-за барьера. И Ларе впервые за долгое время стало невероятно легко — как не бывало никогда, ни в детстве, с бабушкой, ни в доме ярла Вульфа. Больше не нужно пытаться. Ни слушаться, ни подчиняться; не лезть вон из кожи, оправдывать ожидания. Быть хорошей, достойной, благодарной — больше не было смысла. Ведь они все — мертвы. Она долго сидела без движения, и не успела заметить, как вокруг стемнело, а ослепительно-белое превратилось в черноту. О метели напоминал только вой, безудержно-тоскливый, и бледный снег, отскакивающий от слабо сияющего барьера. Как он работает? Она не знала. Только с удивлением посмотрела на руки — ни капли алого. Почему все это происходит с ней? «Так должно было случиться». Лара вздрогнула. После такого долгого затишья, она снова слышала голос, — ровный, уверенный, не то что ее собственный. — Зачем?! «Теперь ты гораздо ближе». Голос редко говорил о чем-то своем, чаще отзываясь только на происходящее вокруг — она никогда не понимала их до конца, но сейчас и вовсе, казалось, перестала. — Ближе? К чему? — Ко мне. Рука в длинном черном рукаве коснулась барьера со стороны ночи — кончики пальцев мгновение задержались на сияющей пленке, но ладонь примкнула к нему — и прошла насквозь. «Ведь ты — вовсе не животное, загнанное хищниками. Ты — маг, а магов боятся, Лара. Как думаешь, почему?» Она слышала этот голос среди прочих с самого детства, и хорошо помнила его. Наверное, так же звучал и голос ее отца — настоящего отца, лица которого она даже не знала. Именно этот голос всегда был с ней. — Они только сбивали с пути. Не давали тебе стать сильной, заставили бояться своих возможностей, самой себя. Я же дам тебе все. Больше нам никто не нужен. Он подал ей руку — черный рукав из тяжелой ткани больше не трепетал на ветру, едва только прошел через барьер. Кто-то стоял по ту сторону — высокий, угловатый силуэт. Лара смотрела завороженно — на красивую, бледную ладонь, усеянную шрамами-порезами, со множеством великолепных колец на длинных пальцах. На фигуру, что возвышалась над ней. И хотела слышать еще; слушая его голос, она будто сама наполнялась решимостью. Становилась сильнее. Лара потянулась к его руке. — Нет! Она рванулась с криком, и только потом проснулась. Мышонок обхватил ее, севшую на кровати. Губы жгло — коснувшись, Лара смазала кровь, почувствовав солоноватый вкус. Мышонок весь трясся, все сильнее вжимая моську в ее плечо. — Прости, малыш, — шептала виновато, бережно обнимая, поглаживая его по спине. — Прости меня, прости. Теперь все хорошо, правда… Все будет хорошо... Он не сразу успокоился, но вскоре пригрелся и затих. Убаюкивая его, Лара сама закрыла глаза, восстанавливая дыхание, а с ним и успокаивая бешено грохочущее сердце. Мрак их комнаты, глубокий и подвижный, отступил перед рассветом.