***
— Не трогай ее, Мохамед! — подросток лет пятнадцати кричал своему другу, размахивая грязными руками. — Почему не ее? — парень постарше, лет семнадцати, вытер со лба пот. Они полдня бегали по городу, пытаясь проникнуть в аптеки, но везде, блядь, везде срабатывала гребная сигнализация и высовывались соседи с балконов. Долбанный карантин, долбанный Мадрид с долбанными испанцами. Снять денег с ворованных банковских карточек было невозможно как и купить что-то. Это до карантина можно было набрать еды на 19 евро* в каждом магазине. Сейчас все стоят за два метра друг от друга и никто не берет так мало, закупаются на сотни евро. Банки ввели дополнительные коды, поэтому даже при покупке на маленькие суммы придется набирать четыре цифры. Мохамед и Сугейб были братьями по отцу, он вместе с женами остался в Марокко, отправив средних сыновей вон из дома. Старшие жили во Франции и получили стартовый капитал от отца. Остальные выживали как могли. Несколько дочерей работали секс-рабынями в Эмиратах, кого-то отец успел выдать замуж, когда он делал неплохие деньги на травке. Последние года все изменилось. В Европу потащились сирийцы и стали вытеснять африканцев** из Испании и Португалии своими низкими ценами. Сугейб резко остановился: — Она же останется голодной. — Тебе женщина важнее, чем твои братья? — удивился старший брат. — Нет конечно же, — прошептал Сугейб, — просто жалко ее. — Пожалей своих братьев! Мохамед был старший в их компании, это был последний год перед восемнадцатилетием, когда он мог безнаказанно воровать, вскрывать квартиры, грабить на улице. Если его поймают, то отправят в подростковый центр, а потом выпустят, вернее его заберет испанская семья для адаптации. Многие из его земляков прошли через адаптационные семьи, некоторым даже понравилось и они оставались подольше. Но большинство все равно сбегали. Сегодня была очередь Мохамеда принести спиртное, но в бары они не смогли проникнуть. Сугейб предложил взять спирт из аптеки и разбавить его колой. Предложение было хорошим, но в небольшие закрытые аптеки им не попасть, а в крупных, которые работали круглосуточно, стояли охранники. Тогда Мохамед решил принести еды, уговорив ребят поесть вместо выпивки. Травка у них еще осталась, когда закрылись школы и дискотеки стало трудно продавать товар плохого качества. Дорогие наркотики не толкали в школьных патио или в туалетах, только киф*** или пакетик с сухой марией можно было сунуть в ладонь старшеклассника. Тем, что подороже занимались другие кланы. Отца Мохамеда и Сугейба вытеснили с побережья, когда старшие сыновья уехали во Францию. Гашиш привозили в Кампо-де-Гибралтар, самую ближайшую точку к Африке. Отсюда до родины Мохамеда можно добраться вплавь, а если взять моторную лодку, то через полчаса можно топтать марокканский песок. Ла-Линеа-де-ла-Консепсьон, город, расположенный на самой границе с Гибралтаром, тоже зарабатывает на кифе. За разгрузку лодки платят три тысячи евро; тем, кто следит за полицией и пограничниками выдают по тысячи евро в день; а перевозчики на лодке зарабатывают по тридцать тысяч. Все работало как часы, все были довольны. Пока не появились новые беженцы. И какого черта Испания подписалась на них? Сирийцы придумали дешевый вариант перевозки, за счет корабля с беженцами, и своими ценами окончательно перебили заработок его отца.***
Ана не удивлялась, что каждый день она просыпается с мыслью: «Мы все умрем сегодня». Может быть, это странно, но она находила это даже утешительным — каждое утро просыпаться со словами: «Это тот день, когда все закончится». Чтобы продлить «последний» день, Ана вставала в пять утра. Так она добавляла себе четыре-пять-шесть часов дополнительного бодрствования по сравнению с теми, кто просыпался в девять-десять-одиннадцать. «Последний» день должен быть радостным, полным удовольствий. Поэтому Ана делала только то, что ей хотелось. Выпить травяной чай или сварить кофе, съесть сухарик или печенье. Даже в нищете надо позволить себе выбирать. Не «хлеб и хлеб». А «белый хлеб» или «серый хлеб». Как-то так. Где-то на задворках памяти Ана должна была знать свою родословную, помнить свою дату рождения. Но зачем ей это нужно в «последний» день. У нее часто спрашивали, почему она не восстановит свой паспорт. Ана искренне удивлялась, зачем ей тратить «последний» день на очереди в полиции, соцслужбах, чтобы в итоге получить кусок бумаги в пластике, где будет написаны ее имя и фамилия, а также год и место рождения, еще налепят туда ее не самую лучшую фотографию. И для чего все это? На тот случай если забудешь как тебя зовут или сколько тебе лет? Чтобы была маленькая бумажка в пластике и ты всегда могла посмотреть на свою страшную фотографию и ужаснуться, что вот этот человек на фото с такой фамилией — это действительно ты? Нет, Ана не была сумасшедшая, не была классической бомжихой или пьяницей. Просто так сложилось в ее жизни. Она рисовала, всегда любила рисовать. В детских воспоминаниях были ее рисунки, Ана прекрасно помнила что она рисовала в пять, восемь или шестнадцать лет, но не помнила где и с кем она жила в это время. Она помнила краски, карандаши, альбомы, но не помнила родителей. Всю молодость она жила около Эйфелевой башни, только Ана не была уверена, она жила в квартире или под кустами, окружающими поле. Затем она решила посмотреть на мост, который построил немец Гюстав Бёникхаузе (это настоящая фамилия Эйфеля, Ана не помнила, откуда это знала, просто в ее голове на полке с информацией о башне находились данные и о ее создателе). За двадцать лет до постройки трехсотметровой башни в Париже, инженер Гюстав Эйфель баловался постройками мостов, придумывая новые металлические конструкции. Один из них находился в Жироне, Испании. Ане срочно понадобилось посмотреть этот мост. Она выяснила стоимость билетов на поезд, нарисовала несколько акварелей с видами Парижа и за неделю собрала денег и на дорогу и на еду и на одежду. Металлический пешеходный мост темно-красного цвета через реку Оньяр в Жироне впечатлил Ану. Прогуливаясь вперед и назад через мост, обойдя еврейский квартал, посетив готический собор Santa Maria, она приняла решение остаться. Но Жирона — не Париж, Испания — не Франция, испанские полицейские оказались строже, и туристов здесь было меньше. Вернуться под Эйфелеву башню? Ана подумала, что ей уже будет скучно во Франции. Она обратилась в соцслужбы, но без документов здесь не помогали. Тогда Ана попросила помощи в монастыре, где приютили ее на месяц, помогли немного выучить каталонский. До Барселоны она добралась на электричках, на которые можно было сесть на небольших станциях и вовремя выходить, если появлялись контролеры. Она была наблюдательна и заметила как если вдруг цыгане или группа подростков вскакивали и неслись к выходу, значит шел патруль; если подростки шли по шпалам и исчезали в проеме забора, значит там был выход в город без контроля билетов. Ана посетила почти все города вдоль побережья от Барселоны до Севильи. Испания ей нравилась больше. Теплее, дешевле, добрее. Летом можно спать на пляже, зимой — прятаться в закрытых дешевых хостелах или летних домиках. Она рисовала море, пляж, море, солнце, снова море. Туристы покупали ее рисунки, но платили меньше, чем за Эйфелеву башню. Тогда Ана отправилась в столицу — искать мадридские достопримечательности. Там же, около памятника El Oso y El Madroño — «Медведь и земляничное дерево», когда она небрежно выводила черты дерева, познакомилась с местными сквоттерами. Они жили в районе Усера, далековато от центра, но Ана была благодарна, что ее пригласили в окупас (сквот) как художницу. Квартира находилась в пятнадцати минутах от станции метро, и нужно было идти по запутанным улочкам, где проживали такие же окупас. Квартира имела много плюсов — хозяева на появлялись последние четыре года, столько времени здесь проживал бельгиец, который нашел Ану на площади Пласа дель Соль. Окупас оплачивали коммунальные услуги, не устраивали пьянки и драки; не привлекали лишнее внимание полиции и преступников. Ана знала французские правила сквоттеров, но здесь было немного сложнее. Главное отличие состояло в том, что в квартире окупас всегда должен был кто-то оставаться, чтобы соседи вместе с полицией или, что еще хуже, другие сквоттеры, не вскрыли дверь. Сейчас в четырехкомнатной квартире жил художник из Бельгии; два гимнаста из Индии, которые собирались съехать в другой сквот и их комнату должна была занять Ана; семья из Румынии, которые тоже хотели поменять квартиру, с маленьким ребенком и румынскими документами они имели право на социальное жилье; и то ли актер то ли спортсмен из России. Бельгиец обрадовался, когда нашел Ану, родственную душу, с которой мог поговорить о живописи на французском. Русский был хмурый и редко появлялся в квартире, но строго следил, чтобы никто не дотрагивался до висячего замка на его двери. Он не платил ни за свет, ни за воду. Но одно его присутствие успокаивало буйных соседей латиноамериканцев. Бельгиец объяснил, что безопасность их сквота — это вклад русского. Ана перенесла свою хозяйственную сумку на колесах, она держала вещи в такой сумке, и удобно и никто не обращает внимания. Самыми дорогими в ее скрабе были краски и кисти, которые она привезла из Франции. Второй дорогой вещью были кроссовки, купленные на распродаже в Декатлоне. Ана не рылась в мусорках, не брала чужие вещи, она не считала себя бомжихой, уверенная, что лучше купить дешевле, но свое. Пока гимнасты не уехали, Ана спала на диване в гостиной. В освободившуюся комнату Ана заселилась с трепетным чувством. Теперь ее дом здесь, в Мадриде. На какой срок, она и сама не знала. Перемыла все помещение, но все равно остался стойкий запах индийских приправ. Каждый день Ана выходила на прогулку, краски и альбомы брала с собой в холщовой сумке. Вдруг найдет что-то интересное и захочет нарисовать. Через несколько дней исчезли румыны, прихватив всю кухонную посуду, которую покупал бельгиец на распродажах; они вскрыли его комнату и украли одежду, накопленные деньги, документы; из личных вещей Аны ничего не пропало, но из ее комнаты украли ковер, который ей подарили гимнасты. Комнату русского тоже пытались вскрыть, но не успели разломать все три замка. Он потом орал и жутко матерился, обещая подвесить за яйца этого цыгана вместе с его шлюхой-женой. Бельгиец обратился в полицию, но там ему сказали, что румыны скорее всего сбежали из Мадрида и никто их искать не будет. Через месяц или около того, Ана видела эту семейку на рынке, они воровали с прилавков все, что плохо лежит. Ана уже открыла рот, чтобы закричать «воры», но заметила, вернее ощутила кожей, как на нее кто-то пялится, и этот кто-то был с ножом. Ана захлопнула рот и быстрым шагом ушла. Бельгиец на правах старожила никого не хотел принимать в квартиру, но им с Аной приходилось через день сидеть дома, а они оба зарабатывали на улице. Ана уговорила бельгийца взять в окупас еще одну женщину, то ли с Украины, то ли с Молдовы, она вроде говорила по-русски. Женщина убирала квартиры и была очень рада, что ей не придется платить за аренду жилья. Понедельник и четверг Ана сидела дома, задача была простая — активно показывать что в квартире кто-то есть, например курить на балконе. Но если будут звонить и стучать, то никому не открывать, с полицией переговариваться через закрытую дверь, а всех остальных посылать. Ана не курила и не понимала, por qué coño тратить деньги на сигареты. Она рисовала. В свои «домашние» дни Ана ставила подставки под столешницу, приподнимая ее за один край и разбрызгивала краску, выводила абстрактные линии либо дописывала открытки для туристов, маленькие, размером с ладонь, чтобы можно было увезти с собой как сувенир; затем садилась на балконе с чашкой кофе и наблюдала за соседями. Закрытие города на карантин сказалось на всех, кроме русского соседа. Он как и раньше появлялся два-три раза в неделю, что-то приносил в больших баулах, что-то уносил. Ана думала, что это может быть и трупы, большие спортивные сумки выглядели очень тяжелыми, и деньги, и оружие, и наркотики, а может… книги? они тоже тяжелые. Гадать о том, что хранится в комнате русского было главной темой разговора за ужином. Обычно в окупас живут каждый сам за себя и только против полиции объединяются все вместе. Но с появлением украинки-молдаванки, которая не знала других языков кроме своего родного, гостиная стала местом вечернего чаепития. Сначала эта женщина испекла пирог со своей первой зарплаты, потом Ана принесла вкусный чайный сбор, которым ее угостили английские туристы, затем бельгиец угостил всех шоколадом с родины. Как и раньше каждый готовил из своих продуктов и ел из своей посуды, но вечерний чай стал неким совместным ритуалом. С первым днем карантина на улицы города выставили блокпосты с военными, медиками и полицейскими. Требовали на расстоянии показать документы и маршрутный лист, позже стали требовать номер пропуска, который можно было получить только находясь легально на территории Королевства Испании. У Аны вообще не было никаких документов; украинка-молдованка боялась выходить из дома, она давно просрочила свою визу и сидела в стране нелегально; оставался только бельгиец, но он поленился восстановить свои документы после того, как их украла румынская семья; что с русским — никто не знал, в какой-то момент он перестал приходить. Ана пыталась договориться с бельгийцем, чтобы по очереди покупать продукты, но тот ответил, что карантин — это почти война и каждый сам за себя. Тогда Ана на пальцах и на рисунках объяснила украинке-молдаванке, что пусть она сидит дома, ведь если ее остановят, то не сможет даже объясниться; а Ана будет ходить в город. Вот только кому сейчас нужны ее открытки и рисунки. В один из дней, когда Ана вернулась домой, то обнаружила, что ее соседка провела грандиозную уборку на кухне и откуда-то вытащила набор ниток и иголок. Она вручную шила медицинские маски, которые вдруг исчезли из продажи. Для обеззараживания женщина вымачивала их в растворе хлорки, поэтому в квартире стоял душный запах, от которого слезились глаза. — Зато вирус сдохнет, — смеялась Ана. Утром, как только заканчивался комендантский час, Ана выходила на улицу. Метро не закрыли, но на входе стояли патрули и нужно было показать пропуск. Автобусы ходили один раз в двадцать минут, выходило дороже, чем на метро и Ана не знала, будут ли проверять пассажиров на въезде в центр города. Лучше не рисковать и идти пешком. Ана улыбалась солнцу, «Мы все умрем сегодня», зачем расстраиваться. Она некоторое время шла за группой латиноамериканских подростков, которые точно знали как обойти блокпосты. Боковыми улочками можно было подойти к реке Мансанарес. Мост с обеих сторон перекрывали военные, останавливали весь транспорт на проведение экспресс-теста. Но правее, после закрытого пешеходного виадука, был еще один старый мост, который соединял спортивный парк и социальные санитарные службы, и самое важное — его не было на картах. Подростки остались на баскетбольной площадке, Ана перешла через мост, удивляясь, как он еще не разрушился. На другой стороне начинался район Легаспи. Прошел всего час, как Ана вышла из дома, но она уже почувствовала усталость. — Эй! Ты! Было страшно оборачиваться, наверное полицейские заметили ее. Ана вспотела от страха, остановилась и медленно повернула голову. Ей махал сеньор из панадерии — хлебного магазинчика. — Возьми круассаны, они вчерашние, но вкусные! Из-за длинной юбки ее приняли за цыганку или марокканку? Ана подумала, что глупо отказываться от еды. Сеньор ей улыбался, передавая бумажный пакет с булочками. — Gracias, — Ана потянула носом вкусный сливочный запах выпечки. Пусть вчерашние, но круассаны пахли отменно. Еще за полтора часа она дошла до парка Ретиро, избегая больших улиц и перекрестков с блокпостами. В парке несколько пожилых сеньоров выполняли зарядку словно не было никакого вируса, но скоро, через неделю-другую они уже перестанут приходить. Ана не знала, возможно старики просто боятся выходить на улицу, либо они уже заболели, а может для них наступил «тот день». Ее ежедневный ритуал был такой. Дойти до баскетбольной площадки, перейти через безымянный пешеходный мост, перекинуться «с добрым утром» с хозяином панадерии — теперь Ана оставляла пакет со вчерашним хлебом у него до вечера, чтобы на обратном пути захватить его домой и поделиться с соседями по окупас. Затем осторожно, по боковым улицам добраться до станции Аточа, рядом с ним все еще работал рынок, где можно было обменять медицинскую маску на яблоко или банан, или даже продать несколько масок, но с каждым днем становилось все труднее это сделать. На рынок стали заходить патрули и проверять документы и пропуска. Один раз она заглянула в социальные службы, где выстроилась очередь за гуманитарной помощью. Ана раздумывала, готова ли она простоять целый день на улице, готова ли отдать свой «последний» день такому глупому времяпрепровождению. В это время увидела, как сирийская семья, которая грузила на велосипеды корзины с едой, оставила после себя пакеты с беконом и колбасой; они не ели свинину и просто выкидывали продукты. Ана уже наблюдала подобное во Франции и не удивилась, а просто подобрала упаковки. После рынка можно было зайти в парк и отдохнуть на скамейке, перекусить, порисовать — Ана всегда носила с собой блокнот и карандаш. Потом она, рискуя попасться на глаза патрулю, перебегала проспект, чтобы поболтать с итальянцами из пиццерии, с которыми познакомилась еще до карантина, когда приходила рисовать скульптуру Диего Веласкеса около музея Прадо. Сейчас же нужно было подобрать правильный момент — либо раннее утро, когда братья открывали свою закусочную, либо вечер, за полтора-два часа до комендантского часа. В это время Ана могла поболтать с младшим братом Дарио. Он ей нравился больше, чем Густаво, который был всегда чем-то недоволен. Обычно старший брат не выходил из кухни. И Ана наблюдала издалека как итальянец раскатывает тесто, как напрягаются его мышцы. Ничего сексуального. Она любовалась красивыми вещами как художница — цветок, пчела, мускулы на мужском теле, старая акация, высокая женская грудь, металлический мост, капля дождя… все одинаково красиво. Дарио угощал ее кусочком пиццы, а Ана рассказывала о Париже, Барселоне, Валенсии; показывала новые наброски и мечтала увидеть их родной Милан. Сегодня Ана задержалась в парке, засиделась, наблюдая за лебедями, плавающими в центральном пруду. Но все равно решила поздороваться с братьями. — ¡Hola guapa! Привет, красавица! — улыбался Дарио. Густаво уже вымыл разделочный стол, а увидев ее, крикнул брату, чтобы отдал Ане продукты. В пакете лежали сыры и копчености. Ана обрадовалась, что угостит соседку, а то сегодня не смогла попасть на рынок. — Ребята, я побегу, а то поздно, — Ана была благодарна братьям за поддержку. Дарио сверху положил остаток «маринары», пицца была еще теплая и Ана не выдержала и отхватила сочный кусок. Она быстрым шагом направилась в сторону пласа Майор, высматривая патрульных. Внимание Аны было направлено на боковые улицы, чтобы после площади уйти влево и добежать до моста. В районе Усера полицейских и военных было явно меньше, они стояли около станций метро и супермаркетов. Кому нужно оберегать бедный район? Бельгиец говорил, что в соседнем районе Карабанчель стоят патрули только на въезд в центр города, словно мадридцы боятся, что бедные жители бедных районов накинутся на них как зомби. Ана замешкалась, пытаясь откусить еще немного пиццы и не испачкать свою кофту, поэтому не заметила двух молодых парней, марокканцев, которые ругались между собой. Не увидела как один из них подбежал к ней. Ана очнулась когда у нее из рук вырвали пакет и холщовую сумку, в которой носила блокнот для для скетчей и карандаши. — Сумку! Сумку верните! — Ана кричала вслед малолетним грабителям, - Отдайте сумку! Черт! ¡Mierda! Слезы брызнули из глаз, было жалко не столько продуктов, которые ей дал Дарио, cколько блокнот с набросками и дорогие профессиональные карандаши, которые она купила в специальном магазине. Ана испугалась, что может привлечь внимание полицейских, уж они-то не станут бегать за подростками, а вот ее проверят, почему гуляет без документов. Она прошла еще немного за марокканцами в надежде что те выбросят ее сумку, но дойдя до перекрестка Ана остановилась, не зная в какую сторону побежали ее грабители. ¡Que mierda! ¡Una puta mierda!***
Инма внесла данные Висенте в свой планшет, затем профессионально протерла спиртовым раствором его ладонь и пальцы, она бы с удовольствием опустила его руку в раствор хлорки, чтобы убить все вирусы на сто процентов. Фэн-в погибает только от 70º спирта и то, если вирус поместить в раствор на несколько минут. Если на пальцах Висенте есть вирус, то он может попасть в открытую рану во время теста. Альфредо, коллега Инмы, врач-инфекционист, был против тотальных общенациональных тестов, считая, что таким образом врачи заражают здоровых. Вирус Фэн колонизирует слизистые поверхности и чтобы попасть в кровоток ему понадобится всего два дня. Количество времени будет зависеть от уровня здоровья носителя и от его иммунной системы, которая может слишком остро среагировать на инфекцию, вызывая цитокинемию, когда организм по сути дела сам себя атакует. Перевозбуждение иммунной системы нарушает работу печени, почек, легких, сердца и головного мозга. Больной умирает одновременно от инфаркта, пневмонии, резкой гипотонии, на фоне судорожных припадков, помутнения сознания и воспаления мозга. Если Фэн-в попадет в кровь, то распространится по организму за несколько часов, вызывая резкое повышение температуры, затем наступит кровавая диарея и рвота. Зараженный организм просто не успевает среагировать. Затем вирус попадает в сердечно-сосудистую систему, пробираясь глубоко в вены, вызывая образования тромбов, инфарктов и воспаления сердечной мышцы. Вирус Фэн способен проникать в центральную нервную систему, вызывая менингит и энцефалит. Иммунная система больного просто сходит с ума и люди умирают из-за отказа сразу нескольких органов. Вся работа врачей была направлена только на поддержание больного кислородом, витаминами, питательными веществами; и на снижение концентрации вирусных токсинов. Медицина не знает как остановить инфекцию. Ни одно из существующих лекарств не работает, не помогает. Больного пытаются поддержать в надежде на то, что его организм сам победит вирус, мечтая, что в его крови обнаружат иммуноглобулины. Вирус Фэн надежно защищен клеточной оболочкой от воздействия антибиотиков и других лекарств. Внутрь клеток, где размножаются Фэн-вирусы, свободно проникают только собственные иммуноглобулины, синтезированные только внутри данного организма, которые и убивают вирусы. Больному организму нужна примерно неделя, чтобы создать высокую концентрацию иммуноглобулинов внутри костного мозга, лимфоидной ткани, селезенки и печени. Сразу после проникновения Фэн-вируса в организм человек фактически на протяжении пяти дней не имеет никакой защиты против вирусной инфекции, так как иммуноглобулины еще не выработаны. Токсины вируса Фэн приведут к гибели этого человека через один-три дня после начала острого периода болезни. Все врачи понимают, что до тех пор пока организм больного не выработает огромную концентрацию собственных иммуноглобулинов — до тех пор излечения пациента не произойдет. А пока надо постараться отделить еще не зараженных от остальных — больных, зараженных, погибших. Инма должна провести тесты, должна выполнить свою работу, и она старалась сделать ее максимально хорошо. Поэтому поменяла перчатки и вторично обработала руку Висенте, вскрыла герметичный пакет с тестом — это вытянутый квадратный шприц, напоминающий флешку. Нужно только сделать один укол для забора крови, аппарат сам проанализирует присутствия антител иммунной системы против вируса. Конечно, этот тест не совсем точный, он может выдать половинчатый результат, когда иммунная система человека активна против другой инфекции. Так уже случалось со здоровыми людьми, у которых была аллергия. Инмакулада потрясла головой, пытаясь спрятать неприятные воспоминания. Первые экспресс-тесты показывали наличие антител, «зараженного» привозили в больницу, брали дополнительные анализы и хорошо, если его действительно не инфицировали Фэн-в и не задерживали в госпитале. Но чаще всего оставляли на обсервацию. После недели, проведенной под наблюдением врачей и с ежедневными анализами, такого пациента отпускали, отметив в его личном деле, что он здоров. Но никто не задумывался о том, что пациент мог «унести» вирус Фэн из лаборатории. Альфредо кричал, матерился и отказывался принимать в отделение тех, у кого были неясные анализы. Инма даже не знала, сколько человек погибли, зараженные в лабораторных условиях по вине врачей. Классическая медицина до сих пор считает аллергию страшным заболеванием и всячески стремится «помочь» больному, подавляя такие симптомы как кашель, чихание, насморк различными противоаллергическими препаратами, помогая фармацевтическим компаниям зарабатывать очередные миллиарды. Альфредо считал, что аллергия — не ошибка иммунитета, не ложное срабатывание иммунной системы. Для него, впрочем и для Инмы, аллергия является превентивной мерой защитных сил организма. Когда появляется потенциально вредное вещество в небольших количествах, иммунитет вызывает аллергическую реакцию, мотивируя организм избегать этой опасной среды. Это предупреждающая система, знак того, что иммунная система выполняет свою прямую функцию — защищает организм от токсинов из окружающей среды. Коллеги Альфредо смеялись, когда он говорил, что аллергия — это естественное состояние организма человека во враждебное среде, когда он дискутировал на тему, что нужно поменять понятия «здоровый» и «больной», ведь если организм никак не реагирует на внешние опасные раздражители, то это не признак здоровья, а наоборот, признак заболевания, «нечувствительности», слишком большой «терпимости», некого «мазохизма». При аллергии отмечается повышенная иммунная реактивность организма, что позволяет иммунитету своевременно находить и обезвреживать чужеродные белки, инфекции, вирусы, даже раковые клетки.**** Через двадцать дней работы с первыми экспресс-тестами во всех госпиталях и больницах обновили протокол. По рекомендации СDC***** теперь при неопределенном ответе теста необходимо получить дополнительную дозу крови для повторного анализа. Второй тест длится около получаса и направлен на обнаружение белков, входящих в состав Фэн-в. Медработники на блокпостах делали только экспресс-тесты, в случае непонятной реакции, когда нет ни отрицательного ни положительного ответа, человека просто разворачивали и не пропускали дальше. Никто не знает количество носителей Фэн-в, возможно это организмы, в период размножения вируса, давали такую реакцию на тест.***
Висенте не то чтобы боялся уколов, но ему с детства не нравились «люди в белых халатах», внушая тихий ужас. И чтобы не ходить к ним лишний раз, его тело очень быстро справлялось со всякого рода инфекциями, гриппом он почти не болел, ангина его не цепляла, самое страшное, что случалось в его жизни — страшная resaca, похмелье после виски и пива. Медсестра, которая представилась как Инма, очень нежно обработала его ладонь и пальцы, и Висенте вдруг подумал как эти маленькие и сильные руки в перчатках поднимаются вверх по его предплечью. Он часто задышал, потому что в его мыслых медсестра просила его раздеться. Она начала дезинфицировать все его тело, аккуратно дотрагиваясь до грудной клетки, проводя рукой по его животу и особое внимание уделяя его члену. Особенно его члену. Висенте мечтал как медсестра склоняется к его пенису, который уже достиг состояния камня. Когда к члену прикасаются пальцы медсестры, то он начинает пульсировать. Инма хватает его толстый ствол и сжимает. Висенте вздрагивает от неожиданности, когда она ритмично сжимает и разжимает пальцы, и затем проводит языком по бархатистой поверхности головки. Инма раздвигает губы и принимает его толстый твердокаменный пенис в рот. Она медленно сосет его член, не переставая сжимать и разжимать пальцы, и Висенте двигает бедрами, сначала осторожно и медленно, но постепенно наращивает темп, усиливает толчки. А Инма уже глубоко заглатывает его ствол, слегко покусывает зубами. До дрожи в коленях Висенте хотел дотронуться до медсестры. Он воображал как хватает ее защитный костюм и одним движением разрывает его. Под ним оказывается худое женское тело с выской грудью. Воображение Висенте оставило Инму обнаженной, с упругой грудью и большими темно-корчневыми кружками сосков. Он облизывает один из сосков и рукой пощипывает второй. Затем Висенте поддерживает ее за бедра, и, склонившись вперед, по очереди целует оба соска, затем выбрав один из них и принимается облизывать языком по кругу, снова и снова. Инма наверно вцепится ему в плечи, а он будет продолжать нежно ласкать ее сосок, заставляя его увеличиваться в размере. Медсестра беспокойно задвигает телом и посмотрит на него затуманенным взором. Висенте просунет руку между ее бедрами, надавливая и раздвигая их. Его пальцы проникают к ее влагалищу, попадают внутрь, Висенте начинает сразу с трех пальцев, и двигает по кругу, вперед поглубже, удивляясь, какая она горячая и влажная. Инма тихо стонет и выгибается в его руках. Его пальцы касаются клитора и ласкают его в том же ритме как он посасывает ее сосок. Медсестра уже не держится на ногах и Висенте должен уложить ее. Он раздвигает ее ноги как можно шире и оказывается между ними, чтобы дотронуться языком до чувствительного бугорка. Ее пальцы хватают его за волосы. Инма выгибает спину и поднимает бедра в такт движению его языка и пальцев, ласкающих клитор. Затем она просит, нет, требует, чтобы Висенте взял ее. Тогда он всем телом наваливается на распростертую перед ним Инму. Его руки скользят по ее животу, спине, надавливая на плечи, когда он вводит член все глубже и глубже, до самого основания. Твердый, как камень, пенис двигается внутри влагалища, надавливая на горячие складки. Висенте тискает ее ягодицы и с остервенением вгоняет в нее свою пульсирующую плоть. Инма призывно двигает бедрами навстречу. Висенте ускоряется, до упора входит в нее, насаживая на свой член. Судороги удовольствия пробегают по телу... Висенте опустил веки, чтобы успокоить дыхание, унять свои похотливые желания и отвлечься от медсестры в защитном костюме, которая в этот момент решила, что молодому человеку стало плохо, так как у него участился пульс, появилось покраснение и вдруг он закрыл глаза. Инма чертыхнулась ¡mierda, mierda, mierda! и схватила тестируемого за лицо. Непрофессионально! Но Инма почему-то испугалась, что придется отвозить этого парня в госпиталь. Она надеялась, очень надеялась, что экспресс-тест будет отрицательным. Висенте почувствовал прохладные руки у себя на лице, и не сдержал улыбку, его мечты начинают сбываться… но не так как хотелось бы, потому что эти нежные руки его трясли, а не ласкали, он ощутил как вместо массажа и мягких прикосновений его щеки огрели пощечины. От возмущения Висенте взмахнул руками и схватился за медсестру, которая стояла над ним, нахмурив брови. Даже через защитный костюм он ощутил ее тело, крепкое, упругое и мягкое. Его кровь стала вскипать, сердце грохотало так, что должны были слышать все в комиссарии. ¡Joder! ¡Qué coño está pasando! Медсестра сделала шаг назад, но Висенте не отпускал ее. Он смотрел в большие, строгие глаза, скрывающиеся за защитными очками. Глубокие, цвета теплого растопленного меда, сверкающего на солнце. Висенте отчаянно захотел увидеть ее лицо, фигуру без всяких костюмов, халатов, масок. Он очнулся от своих фантазий, когда медсестра зашипела, что придется дополнительно обрабатывать руку, теперь она действовала не так нежно, с силой нажимая на ладонь и пальцы, втирая спиртовой раствор. Поднесла прямоугольный шприц, Висенте должен был вставить палец, словно в тиски, медсестра нажала на поршень и игла проткнула мозолистую кожу. Так как шприц содержал внутри дозированный вакуум, то Висенте почти не заметил, что прибор провел забор крови. Инма не отпускала его руку, боясь лишний раз вдохнуть или пошевелиться. Через минуту будет готов ответ. Медсестра нервно вздохнула, когда увидела, что анализ крови подходит к концу и засветился символ «no» на зеленом фоне. Сама того не ожидая, Инма сжала руку Висенте. От радости, от нервного напряжения, как она себе объясняла. Она занесла индивидуальный номер одноразового шприца в личное дело Висенте и с большим удовольствием нажала на знак «минус» — не заражен, не болен, не является носителем Фэн-в. Она должна предупредить начальника комиссарии, пусть всех отпустит по домам. На сегодня ее работа закончена. Инма убрала использованный тест в контейнер для биологических отходов, отдельно сложила использованные перчатки, очки и маску. — Поздравляю! — медсестра устало улыбнулась. Висенте завороженно смотрел на ее губы, полные, розовые, без капли макияжа, к которым так хотелось бы прикоснуться, целовать их, ласкать. — Вы можете идти, — добавила Инма. Ее глаза цвета меда немного щурились, Висенте заметил морщинки-лучики вокруг глаз, которые делали ее лицо естественным и живым. Как во сне он встал и направился к выходу. Висенте уже схватился за ручку двери, когда представил, что вот он уходит и больше никогда не увидит медсестру Инму и все фантазии останутся только в его влажных снах. В этот момент ее телефон завибрировал. Висенте остался стоять около двери. Инма нахмурилась и прочитала сообщение. Медсестра долго смотрела на экран смартфона словно решала какую-то сложную задачу. Она кусала губы и мрачнела с каждой секундой. Висенте почувствовал как неприятный холодок страха пробежал по его спине, слегка прокашлялся: — Все в порядке? — Нет. ------------------------- * При покупке до 20 евро можно просто провести карточкой по считывающему устройству, без ввода пин-кода, чем пользовались карманные воры, за сутки (или больше, пока владелец не заблокирует карточку) могли обежать десяток супермаркетов и мелких магазинов. ** Имеется в виду северная Африка — Марокко, Алжир. *** Киф — в северной Африке так называют гашиш **** Анализ смертности от рака, проведённый в США и Канаде, показал, что пациенты с аллергией умирали от злокачественных образований реже на 10%. Наличие бронхиальной астмы у женщин снижает риск развития рака шейки матки на 44%, а рака яичников — на 40%. Согласно европейским исследованиям, аллергия снижает риск развития рака кожи и молочных желёз, а детей-аллергиков реже настигают лейкемия, злокачественные опухоли кожи и лёгких. Какие защитные механизмы лежат в основе этого явления, до конца неясно. Но, поскольку при аллергии отмечается повышенная иммунная реактивность организма, есть предположение, что это и позволяет иммунитету своевременно находить и обезвреживать раковые клетки. ***** Centers for Disease Control and Prevention (CDC) — Центры по контролю и профилактике заболеваний США.