***
После третьего урока Чимин на ватных ногах выполз на улицу, к зоне со столиками, где в тёплую погоду по обычаю обедали школьники; пришёл туда позже всех и, не взяв ничего поесть, приземлился за стол рядом с Тэхёном, медленно пережёвывавшим куриный чизбургер. Вокруг была куча подростков, они громко разговаривали и смеялись, а над столом «Романа» висели грузные серые тучи и обет молчания, которым Чимин и собрался перекусить, потому что от пережитого стресса желудок внутри скручивался сотнями узлов и болезненно ныл. Хосок передал ему молоко в небольшом тетрапаке, и парень сделал пару глотков, прежде чем скривиться от неприятных ощущений. — У меня в классе по английскому новенький, — решил поделиться он, потому что остальные выглядели слишком вымученными, чтобы обмолвиться хоть словом. На удивление похмелье не подействовало на него так сильно, как на них, хотя, скорее всего, дело было в отрезвляющей с утра беседе с Мистером Д. — Симпатичный. Кореец. Хосок вскинул брови, помешивая в контейнере салат. Тэхён закашлялся справа, но Чимин знал, что тот просто придуривается, так что шлёпнул его по спине. Друг взвыл с полным ртом чизбургера. — И что? Он достаточно хорош? — спросил Хосок; диалог, даже такой дурацкий, заставил его немного расслабиться, и это было хорошим знаком. — Ну, чтобы… — Нет, — перебил его Чимин и пожал плечами. — Он тоже не то. — Ты же сказал, что он красивый, — гулко проглотив кусок, сказал Тэхён и присосался к трубочке в банке с газировкой. — Красота — это ещё не всё, как будто ты не в курсе, — ответил Хосок, с укором глядя на младшего. — Так в чём дело? — Экстраверт. Футболист. Горячий парень. Постоянно лыбится. — О, — Хосок понимающе закивал. — Тогда да, конечно. Чимин хотел расплыться по стулу, чтобы вздремнуть ближайшие минут пятнадцать, пытаясь избавиться от сводящей с ума боли в голове, но вдруг народ вокруг стал ещё шумнее, и люди начали сновать туда-сюда ещё быстрее, и парень с толикой недовольства, смешанного с любопытством, обернулся назад, на источник шума. Через мгновение из-за поворота показался капитан школьной футбольной команды, и Чимин понятия не имел, как его зовут; рядом с ним, увлечённо слушая чужой рассказ, уверенным шагом шёл новенький, придерживая одной рукой ремень чёрной спортивной сумки. Его волосы, как и волосы капитана, блестели влажностью в ярких лучах полуденного солнца, острыми иглами спускаясь на его лицо и в небольшом беспорядке торча на макушке. Видимо, они как раз шли после урока физкультуры, а раздевалки находились в другом корпусе. — Ого, — выдохнул Хосок, и Юнги, читавший книгу, оторвался от страниц и поднял голову; Тэхён, громко высасывая из банки остатки влаги, с недоумением обернулся. — Он правда горячий. Ого. Чимин повернулся обратно лицом к столу и всё-таки развалился на стуле. У него не было желания смотреть на Чонгука, хотя, безусловно, Чимин не мог отрицать то, что он привлекательный; ему было также всё равно, как быстро он займёт высокую позицию в пирамиде их школьного социума. Чимин понял для себя, что такой весь идеальный Чон Чонгук точно пришёл не за ним, не для него, да и раздражал он немного. Он был слишком обаятельным и общительным, его уже было слишком много, а это было совсем не то, чего искало сердце Чимина. По расписанию у них в тот день было по четыре урока, так что друзья договорились собраться после и поехать в гараж для того, чтобы продолжить выбор песен для выступления на осеннем фестивале, участие в котором принимали уже третий год подряд. Им нельзя было облажаться, потому что они должны были показать, как выросли за год, чему научились и чего теперь стоили. Выбор песен всегда был сложным делом, ведь каждый хотел предложить свою, и в конце концов у них набиралось песен двадцать, всегда таких отличных, что от попыток выбрать необходимое ограниченное количество голова шла кругом. И они не думали о том, насколько сложно будет их исполнять; они думали о том, как хорошо смогут передать свой дух слушателям, и как те смогут с их помощью расслабиться и подчиниться музыке, свободе. Чимин шёл на последний урок в наушниках, желая послушать ещё одну песню, которую скинул Тэхён с подписью «огосподибожеэтопростонечто», а у неё в названии было написано «Песня года 78»; когда Чимин включил её, в ушах зазвучал до боли знакомый мотив одной из самых популярных в то время песен в интернете, которая на самом деле называлась «September», и исполняла её группа Earth, Wind & Fire. Чимин подумал, что Тэхён издевается, но песню выключать не стал — она ему правда нравилась. Он отправил в чат стикер с закатыванием глаз. Последней у него была мировая история. Чимин любил историю, вне зависимости была ли она американской или, например, китайской. Ему было интересно изучать пути от становления до крушения великих держав, было интересно, как они справлялись с теми или иными трудностями. Интересно и то, как развивалась в разных государствах своя, обособленная культура. Чимин считал «Роман из телевизора» одним из небольших государств. Ему нужно было знать, как построить свою политику так, чтобы потом не было никаких экономических кризисов, забастовок, свержения власти. Не то чтобы Чимин был самоуверенным в плохом смысле лидером, но он бы очень не хотел, чтобы с ним поступили как с Николаем Вторым, например. Но через пятнадцать минут после начала урока по всей школе вдруг раздался строгий женский голос секретаря через систему оповещений. Он дважды сделал объявление о том, что Чимин Пак — то есть, этот самый Чимин — должен явиться в ближайшее время в кабинет директора. Парень сидел в ступоре ещё полминуты, пока на него глазели одноклассники и в кабинете стояла тишина. Преподаватель попросил его очнуться и покинуть класс, и Чимин ещё с минуту стоял камнем у дверей, не в состоянии заставить себя сдвинуться. Если его ожидал такой же кошмар, какой был утром, думал Чимин, он бы не пережил это. С него было достаточно стресса. Если Мистер Д. звал его к себе, это означало лишь одно — он выбрал наказание. Возможно, догадывался Чимин по дороге в корпус, где находился его кабинет, он придумал что-то отвратительное, по типу отработок после уроков в течение всего последующего года обучения, а, может, он просто не стал париться и решил сдать их полиции. Он так же мог отстранить их от уроков или того хуже — отчислить, не найдя в них никакой социальной необходимости. У Чимина сердце билось так быстро, что голова кружилась. В сумке трещал телефон от десятков тревожных сообщений в общем чате группы. В кабинете Мистер Д. усадил его на теперь уже единственный стул напротив его стола и некоторое время молчал, перебирая бумаги. Затем, сняв очки и потерев взмокшую переносицу, он посмотрел на парня, и Чимин криво улыбнулся, не зная, что должен сказать. Директор не улыбался, но теперь выглядел скорее уставшим, чем взбешённым, как это было с утра. — Чимин, как ты понимаешь, я немного обдумал ваше наказание, — его голос звучал негромко и мягко, не пугающе. — Я правда уже хотел просто сделать всё, как должен был с самого начала. Но вы, ребята, мне как дети, и я не могу с этим ничего сделать. Он встал из-за стола, обошёл его и присел на столешницу перед Чимином. — Когда я был в вашем возрасте, у меня тоже была группа. Днём мы были участниками школьного оркестра, а вечером собирались с моими друзьями из одиннадцатого класса и…. … и бла, бла, бла. Он рассказал, как они репетировали в подвалах, как тяжело им далось первое выступление, как они пошли на преступление — взломали музыкальный магазин, — чтобы спереть струны для их гитариста ночью перед самым выступлением, потому что какие-то отморозки порезали его старые. Короче, Чимин не понимал, к чему он ведёт, но было очевидно одно: это было что-то такое, что могло бы задеть именно «Роман из телевизора», потому что иначе он бы не стал тратить время на воспоминания. — Мистер Д., — пробормотал Чимин, когда директор в очередной раз, воодушевлённый воспоминаниями, уставился куда-то в стену позади него, едва заметно улыбаясь. — Скажите, пожалуйста, зачем я здесь. Мне правда очень интересно, но, чем я дольше здесь, тем больше нервничаю. Директор прочистил горло и закивал. Он встал со стола и начал расхаживать по кабинету, застёгивая свой пиджак. — Ты уже ведь знаком с новеньким в вашем классе по английскому? — спросил он, и Чимин подумал, должен ли он вообще отвечать. — Да. Чонгук, кажется. — Точно, — Мистер Д. сел за свой стол и сложил руки в замок поверх бумаг. У Чимина создалось впечатление, что он встревожен не меньше его. — Это касается его. Отчасти. Ваше наказание. Пак непонимающе уставился на мужчину. — Во-первых, безусловно, вы будете ходить на отработки после уроков, начиная с понедельника и до конца месяца. — Чимин чуть заметно кивнул; шла первая неделя семестра, а все наказания начинались только со второй. — Во-вторых, скоро осенний фестиваль, но, думаю, ты и без меня в курсе, — продолжил он спокойно. — Чонгук здесь новенький, ему нужно здесь освоиться. Я решил, что ты — отличная кандидатура для помощи. Что же касается фестиваля, — он снова надел свои очки, пока парень, как рыба, открывал и закрывал рот в попытках сдержать негодование. — Лучшее, что я могу сделать, так это отстранить вас от участия в нём, ну, а худшее — сам понимаешь. Но я не стану этого делать, если в составе вашей группы там выступит Чонгук. — Ч-что? — выдохнул рвано Чимин. Ему искренне хотелось верить в то, что ему послышалось, но директор повторил последнее предложение в точности так же, как сказал его в первый раз, и Чимин чуть не задохнулся от подступающего к горлу вскрика, утонувшего в груди, так и не прорвавшись наружу. Пак закрыл рот рукой и зажмурился, тело содрогнулось, и он подумал, возможно, его стошнит прямо сейчас на директорский бордовый ковёр, но этого не произошло. Проблема была, кроме всего прочего, в том, что они обязаны были выступить на осеннем фестивале. Он проводился среди всех школ их округа, и там зачастую были в качестве гостей скауты из разных университетов со всех концов страны, а ещё — подосланные сотрудники различных компаний, подыскивающих талантливую молодёжь. С каждым разом, когда они выступали там, им вручали всё больше визиток, а этот год должен был стать пиком их карьеры, потому что Хосок оканчивал школу, а это означало, что он просто обязан был заявить о себе. А ещё это означало, что он в последний год выступает с ними в качестве школьника. — Это всё потому, что он кореец? — ляпнул Чимин, переведя учащённое дыхание. Мистер Д. взглянул на него, спокойно и с укором, поправил очки и снова прочистил горло. Чимин и сам был корейцем, но это никаким образом не оправдывало тот факт, что именно он был в какой-то странной, даже дурацкой связи с каждым грёбаным корейцем поблизости. В общем. Дело было в том, что их городок не был самым большим и густонаселённым, он даже не был просто большим, но он находился в Калифорнии, а Калифорния хвасталась наличием самой большой корейской диаспоры в США. Так что азиаты не были чем-то необычным, жители штата к этому привыкли, но всё же именно здесь их не было так много, потому что в таком городишке не каждому хотелось бы жить. В Лос-Анджелесе даже находилось посольство, Чимин знал об этом, потому что ему говорил Сокджин, семья которого занималась помощью в адаптации в новой стране гостей с Азии. И Чимин им помогал, потому что, во-первых, благодаря этому он постоянно торчал с Джином, а во-вторых, за это ему платили, немного, но на карманные расходы хватало, так что Пак не чувствовал себя троглодитом. А ещё, после десяти лет дружбы с Сокджином, в возрасте неполных восемнадцати лет Чимин уже отчётливо осознавал свою ориентацию и что у него появился тип, но это не означало, что ему нравился каждый встречный парень-азиат. Чимин просто считал их славными. Ему было приятно с ними общаться. То есть, конечно, Чимин общался со всеми, невзирая на их расу или пол, но из-за Сокджина, который был в довольно тесных контактах со всеми корейцами и кореянками в городе даже спустя долгое время после их приезда, будто у них была отдельная община, Чимин знал их всех тоже, и потом, пока Сокджин не уехал, когда приезжали другие, Пак автоматически знакомился и с ними, по привычке, наверное. Это было странно. Даже для него самого. Тэхён и Хосок были корейцами, и они легко нашли общий язык друг с другом. — Возможно, только отчасти, — сказал Мистер Д., принимаясь опять листать бумажки на столе. — Но он также отличный студент. По крайней мере, если судить по его портфолио из предыдущей школы. Сплошные положительные отзывы, грамоты, награды, похвалы… Даже награды за песенные конкурсы. — И что? — голос Чимина сорвался; Мистер Д. смерил его взглядом, и парень стал тише. — Да пусть он хоть святой. Наша группа — это уже укомплектованный коллектив, и нам не нужен больше никто. Хосок и Тэхён умеют играть на всём подряд, Юнги пишет песни, вокал за мной был и остаётся. Нам больше никто не нужен. Чимин пылал внутри, потому что это было так нечестно. Они никогда не считали себя школьным ансамблем — именно по этой причине они никогда не репетировали в школьном музыкальном кабинете, оставив его для хора и оркестра; они всегда были обособленными, и в этом был их шарм, их сила. На них никогда не влияли экономические трудности оргкомитета, их не пытались распустить или изменить стилистику, потому что не имели над ними власти. Её никто над ними не имел. Их духом была свобода. Это была группа Чимина. Каким бы отвратительным порой лидером Пак ни был, это целиком и полностью была именно его группа: название было его, тексты — большинство из них — были его, вокал был его, люди в группе тоже были его. Даже первая барабанная установка для Юнги — хорошая, полуакустическая, а не старая и скрипучая, — была куплена в основном на деньги Чимина. Потому что Чимин желал существования этой группы так же сильно, как желал бы поцеловать Сокджина — всеми фибрами своей души, каждым нервом, каждым вздохом за все свои на тот момент шестнадцать лет жизни. Они были такими юными, но их глаза горели огнём страсти к музыке. Каждый человек в их «Романе из телевизора» был как часть пазла и идеально дополнял картинку, убери одного — и всё распадётся. Но картинка была полной и не требовала доработок. Никаких Чон Чонгуков им не было нужно. Каждый человек в «Романе из телевизора» был его, потому что переживал каждую трудность, каждую рану рядом с ним и никогда не отворачивался; каждый из «Романа» поддерживал идиотские идеи Чимина, и его глаза, его сердце горели так же ярко, как у Чимина. Они приняли его и его музыку, они приняли условия, в которых стали расти, и они были частью Чимина, его истории, его личности. Это была больше, чем группа. Это была его жизнь. В которую теперь пытались насильно вклинить кого-то ещё. Чимин закрыл лицо руками и попытался выровнять дыхание, потому что к горлу подступала истерика, а он не должен был допустить её прорыва. Мистер Д. внимательно всматривался в парня, в его пальцы, скрывающие наливающиеся слезами глаза. — Ты должен понимать, на что мне пришлось пойти, чтобы вас не отчислять, — сказал он спокойно. Чимин кивнул, не убирая руки от лица. — Ему нужно здесь освоиться. Ты всегда вокруг себя собирал всех корейцев в округе. У тебя не должно быть с ним проблем. — У него нет проблем точно, — выдохнул Чимин. — Вокруг него уже крутится добрая половина школьников и школьниц. И вообще… Он же первоклассный футболист, так пусть там и осваивается. — Он хочет музыкальный уклон. — Тогда пусть валит в хор или оркестр, — Чимин хлопнул ладонями по коленкам. — Это не обсуждается. Ты можешь делать что хочешь, но Чон Чонгук обязан выступить в составе «Романа» на осеннем фестивале, и это окончательно. Чимин ногтями впился в плотную джинсовую ткань на своих бёдрах. Его переполнял ураган из злости, обиды и растекающейся по венам лавы ярости. Эмоциональные слова, из-за которых Чимин потом бы жалел до конца своей жизни, застряли в глотке, и он не проронил больше ни звука, кивнув и выйдя из кабинета. Потом он, сжимая губы и кулаки, быстрыми шагами добрался до школьной парковки и уткнулся лбом в горячее от палящего солнца стекло дверцы пикапа, пытаясь успокоиться, но внутри выстроенная многолетней, зачастую кровавой работой вселенная рушилась, едва Чимин мог бы назвать себя полностью сформировавшимся человеком; в ушах гудел внешний мир и слышался шум разбивающихся надежд и устоев. Чимин заплакал. Разумеется, на урок он не вернулся. До конца оставалось тридцать минут. Чимин простоял все эти полчаса на парковке, откинувшись спиной на накалённый металл пикапа, боясь залезать внутрь и сгореть заживо от горячего воздуха, томящегося внутри машины. Вскрыть дверцы не было трудно, потому что замки на них стояли такие же древние, как сам пикап. Но Чимин не хотел стать рагу до прихода остальных, поэтому просто стоял, одной ногой опираясь на автомобиль с обратной стороны от солнца, и думал, думал, думал, но всё время возвращался к мысли о том, что лучше бы его отчислили хоть тысячу раз подряд, чем заставили принять нового участника — вне зависимости, был бы это Чон Чонгук или какой-нибудь Патрик Стамп. Когда прозвенел звонок, на парковке стало гулко и многолюдно, но Чимин не шелохнулся до самого прихода Хосока. Тот остановился в паре ярдов от брюнета, глядя растерянно ему прямо в глаза, и Чимин махнул рукой, чтобы он быстрее садился за руль. До отъезда Хосок должен был завести тачку и включить дряхлый кондиционер, чтобы парни смогли пережить поездку от школы до репетиционной. — Что сказал Мистер Д.? — спросил Хосок, открывая водительскую дверь. Его обдало жаром из пекла машины, и он постоял ещё пару секунд снаружи, чтобы хоть какой-то свежий воздух с улицы обдал по салону. Чимин засунул руки в карманы своих узких джинсов, раскачиваясь с носков на пятки. — Обсудим на месте. Нам правда есть, что обсудить. Чимин сказал это ровным голосом, но Хосок нахмурился, всматриваясь в его пустое, не выражающее ничего лицо — Пак, пока пытался успокоиться, растратил силы на всё, даже на мимику. Пожав плечами, Чимин отвернулся, наблюдая за дверями центрального входа, то и дело открывающимися и закрывающимися от снующих туда-сюда подростков. Тэхён и Юнги будто планировали дождаться выхода всех учеников из здания и только потом объявиться. Когда они наконец вышли, Чимин обнаружил Тэхёна раздражённым: тот гневно скинул сумку с плеча и, пройдя мимо друга, зашвырнул её в машину. — Что случилось? — прошептал Пак, и Юнги безучастно пожал плечами, молча усаживаясь на заднее сиденье справа, за водительским креслом. Тэхён всегда сидел позади Чимина. Они ехали до гаража Тэхёна молча. Хосок беспокойно вёл машину, то и дело оглядывая салон, тонущий в духоте и угнетающей энергетике; Чимин кусал губы и смотрел в окно, на проплывающие мимо улицы городка, особо не всматриваясь ни в здания, ни в людей, сливающихся в сплошной цветной поток. Тэхён, скрестив руки на груди, нервно дёргал коленкой и задевал его сиденье, но Чимин молчал, потому что тот всегда так делал, когда был зол. Юнги жевал жвачку и время от времени лопал из неё пузыри, расписывая что-то в своём ежедневнике. В машине было грузно и тихо. Никто не хотел включать магнитолу. Когда они подъехали к дому, Тэхён выпрыгнул на тротуар и молча двинулся к входной двери, а остальные, припарковавшись на платформу у въезда в гараж, подняли электрические ворота. Чимин сразу же плюхнулся в своё бархатное кресло, залезая на него прямо в ботинках, и откинул голову назад, вздыхая. Внутри была прохлада, приятно пахло древесиной, а свет не был таким ярким, так что спокойнее этого места для него не существовало во всём мире. Чимин любил этот гараж так сильно, что порой задерживался дольше всех — даже Тэхён уже мог уйти спать — и сидел на этом самом кресле, таком потасканном, но мягком и уютном, и писал стихи, играл на гитаре, заучивал каверы. Иногда — просто думал. Это было замечательное место. Гараж не уступал ни школьной репетиционной, ни любой другой студии, которые сдавались в аренду в городе за неоправданно большие деньги. У них была импровизированная сцена — постеленный на бетонный пол чёрный линолеум, ровно обрезанный отцом Тэхёна, чтобы выглядело более профессионально. У них были стойки с микрофонами на шнурах, пускай не самой новой модели, но с довольно качественным звуком. Чуть поодаль от входа, почти посередине помещения стояла барабанная установка Юнги, и на ней красовалась их эмблема «Т/R» с нарисованным телевизором и расколотым сердцем на фоне, и всё это было дело рук самого Юнги и одного из его многочисленных баллончиков с краской. У них была акустическая гитара — все на ней умели играть, потому что это было довольно просто — и электрические бас и соло, которые парни купили на заработанные за лето деньги пару лет назад. Тэхён разрисовал свою в кислотных оттенках, и на её корпусе тоже красовалась небольшая эмблема их группы. У них ещё был синтезатор, который Чимин купил на одной из гаражных распродаж, потому что он подумал, им нужны клавишные, и Тэхён его со временем тоже освоил. У них было и оборудование, не самого высшего сорта, но оно было, и Чимин любил и бережно относился к каждому усилителю, стабилизатору и даже к набору из сотен разных медиаторов в круглой стеклянной вазе, стоящей на одном из нескольких стеллажей вместе с тетрадками, дисками и пластинками. На стенах гаража висели плакаты с лозунгами по типу «свобода в огне» или «лучше умереть, чем жить без страсти», и несколько фотографий с группами, чьё творчество нравилось хотя бы половине их коллектива. Там были и The 1975, и Panic! At the Disco, и Pale Waves, и Paramore, и ещё много других, потому что их много кто вдохновлял. Юнги сразу уселся на табурет за барабанами, но палочки не взял, всё ещё увлечённый записями; Хосок достал из небольшого холодильника, который привёз из своего дома, когда родители купили новый и навороченный, две банки газировки и кинул одну Чимину, усаживаясь в кресло-мешок чуть поодаль справа от него. Чимин открыл напиток и сделал жадный глоток, обнаружив, что его мучает ужасная жажда. Тэхён вышел из двери, ведущей прямиком в дом и находящейся в глубине гаража, с тарелкой сэндвичей и поставил её на низкий столик между креслами, а сам сел на пол; на его голове теперь была повязана чёрно-белая бандана, наверное, чтобы было не так жарко от волос. Он с громким хрустом откусил огурец, который держал в своей руке, и этот звук был единственным в дурацкой неестественной для этих стен тишине. — Так что произошло? — спросил Чимин, не в силах больше слушать чавканье друга. Ему нужно было, чтобы остальные начали говорить: тогда Чимин смог бы немного расслабиться и начать обсуждение настоящей проблемы. — Препод сегодня забрала у Тэхёна его скетчбук и выбросила прямо во время урока, — сказал ровным голосом Юнги. Чимин с приоткрытым ртом уставился на него, и тот не оторвал даже взгляда от ежедневника, прячась за копной взъерошенных мятно-зелёных волос. Тэхён откусил ещё огурца, продолжая лениво его пережёвывать. — Что за фигня? — воскликнул Хосок. — Он нарисовал миссис Лори с бесовскими рогами. Прямо во время того, как она рассказывала о распятии Христа, уже в сто двадцать седьмой раз за эти два года. Чимин прижал ладонь ко рту. Миссис Лори была такой набожной, что азиатов — хотя она и не говорила напрямую — считала неверными, и все они в её глазах поклонялись Будде и были наркоманами, хотя, вообще-то, Буддизм зародился в северо-восточной Индии и там не совсем было про дурь. Уровню её некомпетентности мог бы позавидовать только Чимин на уроках точных наук. — Отвратительно, — прошептал Хосок. — Отвратительно круто. Тэхён взглянул на него и улыбнулся; друг заговорщически улыбнулся в ответ. — Ладно, парни. У нас проблемы, — вклинился Чимин со всей своей серьёзностью. — Это точно, — закивал Хосок. — Вы даже себе не представляете, — продолжил брюнет, и все посмотрели на него сосредоточенно, даже Юнги с неохотой кинул книжку на пол под табуретку, — в каком мы с вами дерьме. Чимин выждал паузу, потому что слова стало произносить чертовски трудно, как будто для каждого нового нужно было напрячь все мышцы в теле. Остальные молчали, не торопя его. — Короче. Все же видели новенького? — они кивнули. — Мистер Д. хочет, нет, он заставляет нас взять его в группу. — Чего? — взбушевался Тэхён. — Какого хрена? — Он сказал, что этот парень занимался вокалом в предыдущей школе или что-то типа того. Что он был так хорош, что Мистер Д. согласился предоставить ему место в этой школе в музыкальном ансамбле. — Но мы не какой-то дурацкий ансамбль, — взвыл Хосок. — Мы инди-группа. Мы независимые. — Я знаю, — продолжил Чимин. — Конечно, я отказался, за кого вы меня принимаете? Но в качестве альтернативы он предложил отчислить нас из школы или как минимум отстранить нас от участия в фестивале. Или вообще сдать копам. Вот у вас есть по полтысячи? — все замолчали, хлопая глазами, и Чимин устало выдохнул. — Вот именно. — Но у тебя же есть какой-то план? — спросил Тэхён. Чимин поджал губы. Ему нужны были бы годы, чтобы придумать хоть что-то, потому что за последний час он придумал ровным счётом ничего. — Думаю, нам нужно пойти на эти условия, — начал размышлять Хосок. — Сделать так, чтобы этот Чонгук сам отказался. Не знаю, как, но, думаю, это будет просто. Он долго с нами не протянет. Главное, чтобы он выступил на осеннем фестивале, а дальше — пусть катится. — А может, он сам накосячит? — сказал Тэхён. Пак покачал головой: — Такие, как он, не умеют косячить. Чимин не ненавидел Чонгука. Никто здесь не ненавидел Чонгука. Его никто толком даже не знал. Просто он был не их человеком. Это не была его вина. Он принадлежал миру футбола и команд поддержки, миру вечеринок и популярных девчонок, он принадлежал миру правильному, миру с картинки, со всеми его наградами и почестями, миру обычных школьников и их хлопот, миру социума, в котором они не играли особой роли и вообще — зачастую воспринимались как придурки, потому что, в отличие от большинства, у них была своя мечта, одна, поделённая на четверых. У них была своя эстетика, пропитанная романтикой ретро и пыльных пластинок, с мозолями на пальцах от струн, хриплым под вечер после репетиций голосом и потными футболками; с крашенными в яркие цвета волосами и осыпавшимися смоки, с усыпанными серебром ушами и другим пирсингом, с одеждой не по размеру и кожаными ботинками. И в общем, они решили, что на следующий день Чимин должен был подойти к Чонгуку и потом привести его к остальным, чтобы познакомиться, возможно, в школьной репетиционной, потому что встреча и разговор должны были пройти в спокойной обстановке, без гула вокруг и без лишних ушей, без его кричащей взлетевшей популярности. Кстати, она тоже входила в число тех факторов, из-за которых группа могла пострадать. Они исполняли музыку не ради популярности, а для тех, кому группа нравилась, так что такой парень, как Чонгук, мог бы — и он бы это сделал — привлечь к ним лишнее внимание. Тем вечером они репетировали недолго, хотя обычно перед осенним фестивалем они часами пытались доводить звучание до идеала. Но в этот треклятый день был исчерпан запас энергии на пару месяцев вперёд из каждого из них, так что они прогнали несколько неплохих песен, которые могли бы подойти для выступления и куда можно было бы вклинить второго вокалиста кроме припева. Чимин даже не был уверен в том, какой у Чонгука певческий голос. Это всё предстояло выяснить на следующий день. Его место занимали то Тэхён, то Хосок, но их голоса совсем не походили на голос Чона. У них были неплохие голоса для пения, порой они занимали партии во время бриджа или выступали в качестве бэк-вокала на припевах, но никогда не исполняли песни целиком, потому что играть на инструментах им нравилось гораздо больше, так что было как-то условлено, что вокал у них в группе исключительно Чимина. В районе семи вечера Хосок уже подвёз Пака до дома, и Чимин, сидя на пассажирском сиденье, пообещал ему, что всё будет хорошо. Хосок беспокоился за их группу как мать за родных детей, просто потому что испытывал те же тёплые чувства ко всему, что было связано с «Романом из телевизора», какие были и у Чимина. Они обнялись, Хосок зарылся носом ему в надплечье, и было щекотно, но Чимин ничего не сказал. Потом он провёл рукой по его щеке, и Чимин молча вышел из машины, а старший ждал, не трогаясь с места, до тех пор, пока Пак не зашёл в дом.***
На следующий день после урока обществознания — он шёл третьим в списке — Чимин выжидал Чонгука около его шкафчика. Была как раз большая перемена, и, если бы не обстоятельства, они преспокойно сидели бы за ланчем на улице, обсуждая предстоящий фестиваль, а, может, какую-нибудь чушь, по типу недавно вышедших видеоигр, в которых Тэхён был специалистом с завидным послужным списком, а они всегда слушали его советы о том, на что стоит обратить внимание. Все они — в большей или меньшей степени — любили видеоигры. Так что, да. Они могли бы обсуждать их в этот самый момент. Но Чимин стоял у чужого шкафчика, кусая от волнения губы и озираясь, потому что его собственный шкафчик был на другом конце коридора и в этом «дистрикте» Чимин обычно не тусовался. Телефон вибрировал в кармане узких джинсов от бесконечных сообщений от Тэхёна в общем чате, раздражая сильнее, но Чимин старался не терять самообладание, потому что ему нужно было предстать в качестве настоящего лидера. Чонгук заставил себя подождать ещё некоторое время, может, минут пять, но этого времени было достаточно, чтобы Чимин, взвинченный от постоянных оповещений и дурацких взглядов проходящих мимо школьников, уже собрался уходить, но тут Чон вынырнул из-за угла, лучезарно улыбаясь высокому парню из футбольной команды. Он был таким ярким в своём свитшоте цвета яичного желтка, его сильные ноги облегали узкие спортивные брюки с двумя белыми лампасами по бокам, сияли белизной кеды, шнурки которых обвязывали узкие лодыжки на два раза. Время замедлилось, как в сериалах, и они постепенно надвигались на Пака вместе с этим футболистом в сине-белом бомбере с эмблемой школы, и Чимин затаил дыхание. Каждая клеточка его тела застыла, Чимин даже перестал ощущать вибрацию мобильника. Когда Чонгук, всё ещё так широко улыбаясь, что глаза от паутинок морщин в уголках были едва видны, наконец наткнулся на него, стоявшего прямо перед шкафчиком, он охнул, потому что не заметил его облачённую в чёрное с ног до головы фигуру на фоне светло-серой стены, и вопросительно его оглядел. Чонгук был выше Пака дюймов на пять. Чимин забыл английскую речь, поэтому тупо смотрел на него несколько секунд, замечая в ярком дневном свете, льющемся из широких окон коридора, маленькие родинки справа на кончике его носа и под губой. — Эй, певичка, тебе что-то нужно? — с насмешкой спросил футболист, и Чимин даже не посмотрел на него, потому что, если тот знал его, это не было гарантией того, что Чимин знал его тоже. Парень проглотил ком в горле и схватил застывшего Чонгука за запястье; швырнув какое-то сдавленное «да», он потащил его прямиком в репетиционную сквозь толпы подростков, непонимающе расступавшихся перед ними. От переполняющего его волнения Чимин даже не чувствовал силы чужого сопротивления или хотя бы веса; Чонгук поспешно бежал за ним, и сквозь гул собственной крови в ушах Чимин в одну секунду услышал его заливистый смех и что-то вроде «что ты делаешь», которое не звучало вопросительно. Ещё несколько ярдов Чимин пытался отогнать румянец от щёк, потому что держал незнакомого парня за руку, а она была до приятного тёплой, так что, Чимин подумал, было бы неплохо не выглядеть по-идиотски смущённо, как будто ему пятнадцать. Ему было семнадцать. Почти восемнадцать. Разница была буквально в пропасть. Затолкав всё ещё смеющегося парня в кабинет, Чимин захлопнул дверь за ними и закрыл её на замок; внутри уже ждали Тэхён, Хосок и Юнги, сидя на стульях за пюпитрами оркестра. Не шевеля ни одной мышцей лица, они выглядели почти каменными изваяниями, подсвеченными мягкими лучами солнца, проникающими сквозь полузакрытые жалюзи, когда Чимин обернулся к ним, пытаясь выровнять учащённое сердцебиение и сбившееся от бега дыхание. В воздухе витал запах лака, видимо, совсем недавно была репетиция оркестра; в самой аудитории обычно хранились кубки и инструменты в плотных черных чехлах, расставленные у дальней от окна стены, а ещё нотные книжки, пюпитры и другой инвентарь. Посреди кабинета, повёрнутое к нескольким рядам из стульев, стояло фортепиано, которое обычно использовали для распевок хора. «Роман из телевизора» никогда в жизни не использовали это помещение для репетиций, потому что оно было пропитано таким духом, который был чужд для их музыки — правильным, прилежным, классическим. Коричневые стены, обшитые деревянными панелями со звукоизоляцией, такого же цвета паркет и даже фортепиано. В общем, совсем не то, что их гараж. Чонгук перестал смеяться. В большом помещении, каждая молекула воздуха которого была пропитана музыкой, его смех мелодично отражался от стен те самые несколько секунд до того, как он перестал. Он робко оглядел класс, где теперь находились только они впятером, и никого из них четверых Чонгук не знал и даже вряд ли помнил, что Чимин уже дважды ходил с ним на английский. Пак вдруг подумал, должно быть, он напуган, потому что его улыбка сменилась полным непониманием и глаза расширились, и он стал похож на оленёнка Бэмби в своём апельсиновом свитшоте. — Что происходит? — спросил он; Чимин слышал, что голос его не дрожал, и это так противоречило его внешности в тот момент. — Ну здравствуй, Чон Чонгук, — сухо, словно подражая манере какого-то киношного героя, сказал Тэхён. — Мы знакомы? — Пока нет, — Тэхён встал с места и медленно обогнул невысокий пюпитр, приближаясь к блондину; его голос был низким и с нотками надменности, и так он разговаривал только когда был либо пьян, либо в вызывающем мурашки по всему телу предвкушении. — Но совсем скоро ты узнаешь… — Хватит, — оборвал Чимин. Тэхён закатил глаза, вскидывая руки. — Ты сядь на место, — Тэхён сел, — а ты, — Чимин обошёл Чонгука, чтобы встретиться с ним глазами, — сядь вот сюда. Пак легонько толкнул его в преподавательское кресло, чтобы он оказался лицом к остальным, и отошёл подальше, чтобы он видел их как единое целое, как группу, потому что Чимину было это важно. Чонгук должен был видеть, что они уже состоявшийся коллектив, и, возможно, это толкнуло бы его на мысли о том, чтобы сразу отказаться. — Меня зовут Чимин. Я лидер этой инди-группы под названием «Роман из телевизора». — О, — лицо Чонгука вытянулось в искренней заинтересованности. — Мне говорили, что здесь есть такая, но я не думал, что она будет меня похищать. — Нам нужно поговорить, — продолжил Чимин спокойно. — Мистер Д. сказал, что ты обязан попасть в нашу группу, но мы — как видишь — уже в полном составе. — Угу, — кивнул Чон. — Я сказал ему, что было бы неплохо заниматься музыкой и дальше, но только не в оркестре или хоре, я такое не люблю. И что, он заставил вас? — Там… Другие обстоятельства, но, в общем, да, — вклинился Тэхён. Он прочистил горло, когда Чимин взглянул на него, и продолжил. — Короче, он сказал, что ты обязан выступить с нами в составе группы на осеннем фестивале, но не то чтобы мы в тебе нуждались. — Я понимаю, — Чонгук активно закивал. Он не выглядел как какой-то дурак, Чимин подумал, возможно, всё будет гораздо проще, и он вправду просто откажется сам, раз так хорошо все понимает. Но Чимин рано обрадовался, потому что Чонгук усмехнулся и как-то оценивающе осмотрел их. — Но даже если так, я хочу попробовать. Может, мой голос именно то, чего не хватало вашей группе? — Ты даже никогда нас не слышал, — сказал Чимин, отчаянно хватаясь за ниточки рассудительности в его голове. — Ты даже ничего о нас не знаешь. — Как и вы обо мне, — заявил Чон и встал со стула. — Вы здесь репетируете? — Нет. — Тогда приведите меня на свою репетицию. — Нет, — отрезал Пак. Его голос дрогнул, потому что на самом деле Чимин не должен был быть таким категоричным, и его трезвая, лишённая ярой ревности часть рассудка старалась подавить в нём зачатки бешенства. — Тогда как же вы будете разбираться с директором? Чимин поджал губы, а Чонгук по-недоброму улыбнулся. — Я просто хочу послушать, посмотреть. Ничего такого. Возможно, мне правда не зайдёт, и тогда мы просто договоримся, я не буду придурком и помогу вам, — он медленно двинулся в сторону выхода, его пальцы коснулись ручки двери, аккуратно открывая замок. — Ну, а если мне понравится, то и вам понравится, обещаю. И он вышел из аудитории, оставляя их в звенящей напряжением тишине. Чимин стоял с открытым ртом с тех самых пор, как Чонгук начал ставить условия, и не закрыл его до тех пор, пока через некоторое время Тэхён не подскочил со стула, ругнувшись, а Хосок не заскулил где-то слева. К репетиционной начали сходиться школьники, так что им пришлось покинуть её. Они разошлись по кабинетам точно так же, как днём ранее, не сказав ни единого слова. Этот Чонгук был не прост. Нужно было увидеть его в действии, чтобы поверить: для всех остальных он был милым парнем, похожим на лунного кролика, добродушным и общительным, но Чимин после этого разговора видел в нём эти зачатки демонической силы, лисьей хитрости и крысьей расчётливости. Чимин буквально видел ауру вокруг него — тёмную, устрашающую. Чонгук оказался гораздо хуже, чем они могли себе представить, потому что он знал, какая сила теперь была в его руках — совсем немного, но он был осведомлён. И самым страшным для Чимина на тот момент было просто представить, как же он мог ею распорядиться. После пятого урока они, голодные из-за пропущенного ланча и уставшие, поплелись к пикапу Хосока. Чонгук нагнал их на полпути на парковке, и тогда Чимин подумал, что нужно ставить машину гораздо ближе ко входу, чтобы можно было быстро слинять. Но Хосок ставил её всегда в одно и то же место, между машиной его приятеля с двенадцатого класса и стоянкой для велосипедистов, потому что там было безопасно для его «ласточки». Так вот, Чонгук нагнал их и сел им на хвост на своём родстере цвета электрик с опущенной крышей, и они выехали, даже ничего друг другу не сказав, только включив какую-то дрянную музыку на магнитоле. Хосок выключил её на одном из светофоров. В машине было ещё более угрюмо и угнетающе, чем было прошлым вечером, и воздух внутри был свинцовым. Чимин немного дрожал из-за нервов, а его кресло тряслось из-за коленки разъярённого, но молчаливого Тэхёна; Юнги дремал, вжавшись в стекло и слушая музыку в наушниках. Хосок взволновано вёл машину, как и всегда. Они подъехали к дому Тэхёна, находившемуся в тридцати минутах от школы, и Чонгук, припарковавшись у обочины, выпрыгнул из тачки и спросил: — Вы кого-то ещё забираете? — Нет, — ответили они хором; Тэхён поспешно ринулся к дому, едва колёса пикапа коснулись заезда на платформу. Они устало вылезли из машины и дождались, пока Хосок припаркуется на платформе, а затем — пока откроет гараж. Всё это время Чонгук осматривал ровные домики улицы, где жил Тэхён с семьёй: одинаковые, двухэтажные, с молочной облицовкой и гранатового цвета крышей. Этому району уже было лет десять, но он сохранился так, будто был построен и выставлен на продажу только полгода назад. Район этот был тихим и благополучным, практически в каждом доме жила семья с детьми, так что здесь обычно было довольно тихо и репетициям никто не мешал; машину Хосок ставил так, чтобы через открытые настежь ворота гаража их не было видно. Они, правда, никак не решали этим проблему со звукоизоляцией, но за четыре года остальные жильцы улицы к ним привыкли, зная, что ребята не какие-нибудь там панки, что они не закатывают пьяные вечеринки от заката до рассвета — это обычно делалось на квартире у Юнги, — да и вообще, что они довольно безобидные. Тем более, они соблюдали закон о тишине. Парни завалились в гараж, и Юнги уселся на софу в глубине помещения, а Хосок достал из холодильника три банки газировки и дал по одной ему и Чимину. Чонгук заинтересованно разглядывал плакаты и стеллажи, пока друзья справлялись с обезвоживанием; Хосок уселся в своё любимое кресло-мешок, и Чимин рухнул на него, потому что его собственное кресло оказалось слишком близко расположено к любопытному блондину, листавшему журналы о музыке, напечатанные в конце прошлого века. Хосок обнял Чимина за талию, уткнулся подбородком в изгиб его шеи и обеспокоенно следил за Чоном — Пак чувствовал, как шевелится вслед за движениями парня голова старшего. — Так это — ваша репетиционная, — констатировал Чонгук. — Вы что, правда репетируете в гараже? — Да, — подал голос Хосок рядом с ухом Чимина. — Вау, какое ретро. Не думал, что в наше время такое ещё практикуют. — Мы — инди-группа, — сказал Хосок. Часть «инди» в слове «инди-группа» всегда имела огромное значение для Хосока, потому что эта часть была от слова «независимость», а слово «независимость» он даже набил себе на предплечье — так много для него было смысла в нём. Поэтому Хосок неустанно повторял «инди-группа», когда ему только выпадала возможность. — Я вижу, — усмехнулся Чонгук, изучая стопки пластинок. — И что же вы исполняете? Он закончил осмотр и плюхнулся в бархатное кресло. Чимин был готов воспламениться, потому что даже Тэхён в своём же гараже уже давно не позволял себе такого нахальства. В воздухе тускло освещённого гаража летали пылинки; Чимин смотрел в лицо Чонгука, расслабленно закинувшего ногу на ногу, и видел в нём интерес, но смешанный с чем-то чуждым для их репетиционной. Своим вопросом он как будто проверял их, будто аттестовал, но для их музыки никогда не нужны были аттестации: они играли не для оценок, а для души. Однако Чимин всё равно почувствовал смущение, словно если он издаст хоть звук, Чонгук может его засмеять. — В основном — каверы, — выдавил Пак, садясь ровнее на коленках у Хосока. — Но своё тоже пишем. — Выступаете? — На школьных фестивалях, на городских мероприятиях иногда. На разогревах. Концерты проводили пару раз, — ответил Хосок, поглаживая Чимина по спине, чтобы тот перестал напрягаться. Чонгук закивал, почёсывая шею и переваривая эту небольшую информацию, и он выглядел как какой-то продюсер или что-то вроде того, потому что таким серьёзным было его лицо, будто он принимал решение: позволить им отправиться в мировое турне или же они слишком плохи для этого. У Чимина в ушах стучало сердце. Он встал, снял джинсовку и, кинув её на напольную вешалку, стоявшую у выхода из гаража, решил немного размять шею, стараясь расслабить мышцы, напряжённые от нервов. Его раздражала эта атмосфера, в которую погрузилась его любимая репетиционная. В ней всегда было так приятно находиться, но только не в этот день, потому что в этот день в ней было столько странной, чужеродной энергетики, что Чимин почти не узнавал воздух, наполняющий гараж. Запах древесины смешивался со сладковатым запахом одеколона Чонгука, таким же чуждым, как его задница на бархатном кресле Чимина. И, если бы не Чонгук, они бы уже минут десять как принялись репетировать, но Чимин знал, что Тэхён пытается справиться с агрессией — у него с ней правда были проблемы, — а остальные чувствуют себя недостаточно уютно, чтобы приняться за дело. В прочем, как и он сам. — Хочу послушать, — сказал Чонгук; Чимин, до этого разглядывавший пустую улицу, плавящуюся от жаркого солнца, обернулся. Тот сидел в пол-оборота, смотрел прямо на брюнета. Чимин сглотнул. — Покажите, что вы умеете. — Нужно дождаться Тэхёна. — Хорошо, — он кивнул, и Чимин подумал, что он слишком часто кивает. — Расскажите мне тогда немного о вашей группе. Кем вы вдохновляетесь? — Нет, дружок, расскажи-ка о себе ты, — вдруг ответил Юнги, вставая с пошарпанного дивана и приближаясь к барабанной установке. Чимин с Хосоком переглянулись. — Мы хрен знает вообще, кто ты такой. Я вот даже без понятия, как тебя зовут. Сколько тебе лет? Ты вообще хоть что-то в музыке смыслишь? Пак прикусил губу, потому что хотелось рассмеяться, ведь Юнги так редко подобным образом болтал: в присутствии посторонних ему было трудно развязать язык. Но, находясь в их святая святых и глядя на то, как самодовольный новичок пачкает подошвой закинутой на коленку ноги драгоценное кресло Чимина, и слушая, как он разговаривает, Юнги, видимо, просто не сдержался. Паку хотелось обнять его, но он не сдвинулся с места, наблюдая за картиной с порога гаража. — Ха, — Чонгук ухмыльнулся и встал с кресла, шаркая по полу в сторону Юнги. — Меня зовут Чон Чонгук, я ученик одиннадцатого класса, мне восемнадцать лет. Неделю назад я приехал из Токио, где находился полгода на стажировке в компании отца и учился по обмену. Я занимался вокалом и в Токио, и до этого в Лос-Анджелесе, где прожил прекрасные семнадцать лет. И да, я знаю немного о музыке. Он приблизился к Юнги, глядя чёрными глазами на его маленькую фигуру на табуретке за барабанной установкой, и стукнул пару раз по хай-хету, и звук разбил тишину на мелкие кусочки, заставляя содрогнуться ушные перепонки. Юнги был непоколебим, на его лице не шевельнулась ни одна мышца; Чимин подался вперёд и, приблизившись к ним, убрал руку парня от установки, чтобы тот больше ничего не трогал. Чонгук вопросительно взглянул на брюнета, и Чимин смирил его строгостью в глазах. И они смотрели друг на друга, глаза в глаза, ещё некоторое время, может, минуты две, а может, пару столетий; Чимин напряжённо всматривался в его образ с острыми линиями, пытаясь не сгореть от изучающего взгляда больших карих глаз, сосредоточенно рассматривающих его лицо, его волосы, а потом — снова лицо, будто он пытался запомнить каждую частичку его внешности, чтобы потом составить фоторобот или ещё чего. Чимин видел капельки испарины на высоком лбу, медовая кожа контрастировала теплотой оттенка с высветленными волосами. Его розовые губы медленно изогнулись в странной лёгкой ухмылке. Пальцы Чимина продолжали сжимать его запястье, прямо как тогда, когда они бежали по коридорам, но в этот раз Чимин делал это неумышленно — он вообще об этом забыл. — Что за хрень? — вдруг послышался голос Тэхёна за спиной Чонгука. Чимин поспешно убрал руку и прочистил горло; пару секунд взгляд Чонгука всё ещё был прикован к нему, Чимин чувствовал это, но сам на него больше не смотрел, борясь с подскочившим в одно мгновение уровнем адреналина в крови. Тэхён подошёл ближе и с характерным лязгом с силой поставил на столик тарелку с сэндвичами. Со своим напором он мог бы одним взглядом прожечь дыру в полу или в лице Чонгука, но этого не происходило, так что он просто пошёл к своей гитаре и перекинул её широкий узорчатый ремень через плечо, тут же подключая усилитель. Тэхён играл на басу, и бас был создан для Тэхёна, а Тэхён был создан для баса, и сочетание их на выступлениях заводило толпу сильнее, чем вся их группа в целом, будь они без Тэхёна и его баса. Тэхён всегда перевоплощался, становился самым настоящим профессионалом на публике, его движения были страстными и оттого — потрясающими, и игра на гитаре была такой, что Чимин бы с удовольствием рассказывал об этом своим детям и внукам, называя Тэхёна олицетворением духа бас-гитаристов. Шатен сунул медиатор в зубы, сосредоточенно проверяя строй гитары, и, лишь его пальцы коснулись струн, вдоль позвоночника Чимина пробежалась стайка мурашек. Пак нервно сглотнул. Тэхён из-под опущенных ресниц взглянул на них и провёл медиатором по струнам, и обдающий жаром звук разлетелся по помещению. Чонгук сложил руки на груди и отошёл немного в сторону. — Хочешь посмотреть на нас в действии? — сказал Чимин, воодушевлённый энергетикой Тэхёна. — Что ж, попридержи тогда свои штаны. Хосок вскочил с кресла и, подхватив со стойки свой голубой «телекастер» , тоже взял медиатор из вазы. Обычно Чимин играл на ритме, потому что во время пения ему нужно было сосредотачиваться на ровности голоса, а с недавних пор взялся и за клавиши, но в этот раз из-за всё ещё удушающего его волнения он боялся, что будут трястись пальцы. Так что он взялся за свою старенькую «Женевьеву» (это было её имя, и она, в отличие от гитары Хосока, была модели «статокастер» — самой типичной для электронных гитар, потому что на другую у него пока не набралось денег, ведь Чимин копил на грёбаный «гибсон лес пол»), воткнул её провод и микрофоны — у всех были микрофоны — в усилитель и встал у своей высокой стойки, оглядываясь на остальных. Юнги расправил плечи и подхватил белые палочки; его угрюмое бледное лицо с бордовым оттенком тинта на узких губах встретилось с его взглядом, и он кивнул, показывая, что готов. Хосок убрал чёлку с лица пятернёй и нахмурил брови, цепляясь длинными пальцами за тонкий гитарный гриф. Чимин выдохнул и повернулся лицом к Чонгуку, который, лишь палочки Юнги ударили по натянутому пластику рабочего барабана и тарелке хай-хета, задавая ритм песни, немного дёрнулся, убрав руки с груди, и его запястья просто повисли в воздухе на уровне боковых швов, а заворожённое лицо приоткрыло рот. Чимин подумал, что, возможно, он ни разу не видел живого выступления музыкальных групп. Пак подхватил ритм, и по помещению поплыла музыка с ровным базовым тактом игры барабанов и вскоре — красивыми переплетениями нот соло-гитары. Тэхён аккуратно добавил свою партию, скользя по грифу пальцами и прикрыв глаза. Чимин дождался окончания вступления, будто оно длилось несколько часов, выпустил гитару из рук и взялся за микрофон, прижимаясь к нему губами, и с его уст слетели первые строчки песни «Kiss» прекрасных Pale Waves, потому что её они усердно репетировали ещё в августе, но она бы не подошла для фестиваля, потому что второй голос им казался там лишним, и у них пока что не было возможности выгулять её. А ещё ему нравилась партия соло-гитары в ней с нотками тёплого ретро, так что она была идеальной. Идеальнее была бы только сама «Television Romance», но для её исполнения им нужны были клавиши. — Я знаю, что хочу тебя этим вечером, — на этой строчке Чимин поднял полуприкрытые глаза на Чонгука, и тот сглотнул, но звука Чимин за громкой музыкой не слышал. — Почему большинство ночей ты хочешь проводить в моей голове? — и его пальцы вцепились в гитару, лад за ладом заскользили по струнам во время аккордов, а кусок пластика в правой руке завибрировал от боя. — Ты — зыбкая мечта, твоя любовь чиста, — Чимин улыбнулся и взмахнул волосами, потому что тело отдавалось музыке всё больше, и сердцебиение ловило такт и сливалось с ним. Хотелось двигаться, скакать; песня была такой замечательной для того, чтобы погрузиться в неё полностью. Так что Чимин подчинился. Оранжевый закат осветил фигуру Чонгука со спины, и в помещении стало немного темнее, и песня будто стала интимнее; на строчке «думаю, мы разные» Чимин вскинул подбородок, взглядом всё ещё буравя лицо стоявшего в десятке шагов от него парня, и после припева, на бридже, он застыл, схватившись разгорячёнными пальцами за микрофон и глядя Чонгуку прямо в душу, потому что хотел вызвать в нём те же самые эмоции, какие дарила ему эта песня, эта музыка. «Крепко поцелуй меня, словно я разбиваю твоё сердце». По дороге, полускрытой от них пикапом, проехала машина, Чонгук вздрогнул в тишине, и они взорвались проигрышем. Чимин оттолкнул стойку, ухмыляясь, закрывая глаза и снова приходясь по струнам боем, скача на месте и загибаясь, тряся головой и короткими чёрными волосами, чувствуя эйфорию, растекающуюся по телу вместе с кровью и переполняющую его счастьем, которое Чимин испытывал только во время выступлений. Ему нравилось то, как они звучали и выглядели, с чуть влажными от пота на лице волосами и приоткрытыми во время игры ртами. И ему нравилось, как Чонгук смотрел на них: в его взгляде блестело восхищение. Последние аккорды и удары по барабанам, и Чимин с прикрытыми глазами ещё раз полоснул медиатором по нагретым струнам и опустил голову, успокаивая бешеное сердцебиение. Его одышка звучала из колонок. Пару секунд они стояли в выжидающей тишине. Парни не торопились начать разговаривать, а Чимин боялся поднять глаза на Чонгука, потому что минутой ранее пытался сожрать его взглядом, поглощённый песней. И вдруг — так внезапно, что Чимин вздрогнул — тот захлопал, и когда Пак посмотрел на него, он улыбался. — Вау, — выдохнул Чонгук. — Это было классно. Правда. Чимину стало легче. Сзади справа послышалась самоуверенная усмешка Тэхёна. — Какого года эта песня? Звучит так в стиле ретро. — Две тысячи восемнадцатого, — сказал Чимин, снимая с себя гитару и ставя её на место. — О, — Чон поджал губы. — Всё равно круто. — Ну так что? — подал голос Тэхён. — Послушал-посмотрел? Свалишь? Чонгук ухмыльнулся, разминая плечи, будто собрался драться, и Чимин настороженно отошёл к Тэхёну, чтобы взять его под предплечье и заставить быть спокойнее. Острый на язык Тэхён уступал мускулистому парню в телосложении, и если бы вышло так, что Чонгук задумал бы вырубить басиста, у него это получилось бы с первого раза. Тэхён даже бровью не повёл. — Послушал, посмотрел, — ухмыльнулся Чонгук. — В вас, определённо, что-то есть. Все эти плакаты, пластинки, лампы с жижей, — он обвёл руками их репетиционную. — Вы сами. Вы выглядите как пародия на «корпорацию тайна». У вас есть пёс? — Будет, если ты присоединишься к группе, — не выдержал Тэхён и дёрнулся, но Чимин встал прямо перед ним, глядя ему в глаза, чтобы тот перестал. Челюсть друга напряглась; за спиной Чимина послышалась усмешка. — Слушай, наша группа гораздо важнее всего этого дерьма типа исключения и всего такого, — Хосок поставил гитару на пьедестал и, сложив руки на груди, подошёл ближе, встав перед ними с Тэхёном; он был только чуть-чуть выше Чимина, может, дюйма на полтора, и Чонгук выглядел рядом с ним таким же гигантом, каким он казался на фоне Пака. — Так что мы можем сейчас просто послать тебя, если ты продолжишь вести себя как конченный придурок. Чонгук, приподняв подбородок в самоуверенном жесте, смотрел на Хосока сверху вниз, но плечи старшего были такими напряжёнными, что, не видя его лица, Чимин понимал, что тот не поддастся на эти попытки его запугать. Хосока вообще было сложно запугать, да, он часто волновался, но это никогда не был пустой и бессмысленный страх. — Хорошо, — выдохнул Чонгук. — Ладно. В следующий раз я покажу вам, на что способен. У меня сегодня ещё тренировка, так что извините, — он наклонился чуть в сторону, чтобы посмотреть на Чимина и Тэхёна. — А ты, — он смотрел Паку в глаза, — просто вау. И он подмигнул Чимину, подхватив свой рюкзак со старого кресла, и ушёл из гаража, оставив их — его — в дичайшем недоумении. Шлейф его парфюма последовал за ним, и через несколько минут уже не было никаких следов его присутствия в музыкальном логове; только уверенный громкий голос Чонгука отскакивал то и дело от серых стен гаража, повторялся в голове Чимина раз за разом, как неисправная пластинка. Чимин смотрел на пустую улицу в узком проходе между гаражом и пикапом и ничего не говорил, ни о чём не думал и не шевелился, время от времени сглатывая вязкую слюну. — Он конченный, — подвёл итог Тэхён. Юнги, в совсем чуждой для него манере, кивал, попивая холодную воду из бутылки. — Хрен с горы. Кто он такой? И Тэхён до самого позднего вечера ругался, покрывая Чонгука благим матом; Хосок кусал губы, обдумывая их план действий и занимаясь заполнением анкеты для фестиваля, потому что это нужно было сделать уже в кратчайшие сроки, но он никак не мог сосредоточиться, в конце концов оставив её на столе с незаполненной графой «количество участников». Юнги пытался выучить новый ритмический рисунок. Чимин сидел на пороге гаража и со стеклянными глазами вглядывался в асфальт под ногами. Сердце даже спустя пару часов не прекращало колотиться в висках. Тэхён плюхнулся рядом с ним на пол, когда время перевалило за девять и солнце спряталось за горизонтом из миниатюрных коттеджей, а на улице сгустились сумерки и зажглись лампочки высоких фонарных столбов, расставленных по периметру. Внутри гаража Хосок включил неяркий свет. Тэхён накинул на Пака свою лёгкую куртку, потому что вечером сильно холодало и от дневного зноя ничего не оставалось, будто его никогда не существовало. Чимин криво улыбнулся ему и продолжил сверлить взглядом дырки в фундаменте дома через дорогу. — Я мог бы дать ему по его смазливой роже, — сказал вдруг парень, и Чимин перевёл пустой взгляд на него, потому что знал, что он не мог бы. — А ты меня остановил. Зачем? Он тебе понравился? Чимин фыркнул. — А ты бываешь тупее, чем обычно, — ответил Пак, и Тэхён толкнул его в плечо. — Нам нельзя его трогать, — присоединился к беседе Юнги, садясь справа от Чимина на пол и вытягивая недлинные худые ноги. — Он сказал, что у его отца есть компания. Если есть компания, значит, есть и власть. — Парни похлопали ресницами, глядя на него. Юнги закатил глаза. — Боже. Вы такие тупые. Думаю, именно из-за этой власти Мистер Д. так о нём печётся. Я думаю, его отец теперь член попечительского совета и будет инвестировать в школьную казну, если, конечно, он уже не сделал это. — Богатенький сынок, — протянул Тэхён и, поставив руки за своей спиной, упёрся ими в пол и чуть наклонился назад, всматриваясь в вечернее небо. Звёзд ещё не было видно, так что, Чимин думал, он просто размышлял. — Чертила. Юнги поправил на голове маленькую бордовую бини и достал из кармана своего объёмного чёрного блейзера пачку дорогих сигарет с кнопкой, которые с завидным бесстыдством воровал у матери, и протиснул одну из них меж губ. Парень нахмурился, поджёг сигарету и глубоко затянулся, после чего выпустил белую глыбу дыма из носа и закрыл глаза. В их группе, кроме Юнги, никто больше не курил — по крайней мере с таким постоянством, — и он считал это одной из своих фишек, а ещё курение помогало ему привести нервы в порядок, так он говорил. Чимин не знал, из-за них или нет, но он был самым спокойным человеком из всех, кого Пак встречал в своей жизни: ему было глубоко плевать на всё и на всех, кроме, разве что, «Романа из телевизора». — Горько, — прошептал он, разрушая повисшую тишину. — Надо менять. Даже если ему переставал нравиться какой-то вид сигарет, он всегда докуривал пачку до конца. Он не слыл расточительным. Но если ему нужна была какая-то дорогая вещь, будь то новая краска для волос или пара кед с умопомрачительным дизайном — Юнги просидел бы на одной крупе месяц-другой, но купил бы необходимое. — Или бросить. — Нет, это слишком просто. Найти действительно твой сорт сигарет — это задача, к решению которой нужно долго идти, перепробовав кучи дерьма. А бросить — дело одного дня. Если ты, конечно, не слабак. Чимин приобнял его, кладя на его узкое плечо голову, и Тэхён сделал то же самое с Паком; позже Хосок сел со стороны Тэхёна, потому что его бесил запах сигарет, и присоединился. Они были похожи на домино, и их первое звено даже не собиралось падать, поэтому они чувствовали себя в безопасности. В вечернем сентябрьском воздухе плавал дым, медленно растворяясь в безветренной улице. Они то и дело тяжело вздыхали по очереди, но никто больше не проронил ни слова. Наступали тёмные времена. Они не были уверены, что справятся, не были уверены, что смогут отстоять частичку «инди» в их инди-группе. Они проходили за четыре года через большое количество разных проблем, они были и на грани распада, и в секунде от ошеломительного успеха, который в конце концов просто выскользнул прямо из их шершавых пальцев. Они проходили через пресловутые стычки интересов, ссоры и нападки со стороны безмозглых подростков, которым их музыка не нравилась. Они проходили через депрессию и творческий кризис. Но они ещё никогда прежде не проходили через Чон Чонгука.