***
В тот день в качестве наказания Чимин и Тэхён должны были прибраться в кабинете естествознания после уроков. Это было лучше, чем писать сочинение на какую-нибудь идиотскую тему, вроде «кем я вижу себя через шестьдесят лет», и лучше, чем уборка школьной территории, куда отправили Юнги и Хосока. На улице опять пекло, будто сентябрь пытался быть июлем, калифорнийский зной бил по стёклам и жёлтым спинам наказанных школьников в полиэтиленовых комбинезонах у входов в корпуса. Чимин видел их из открытого настежь окна и искренне им сопереживал. В другой стороне, на огромном футбольном поле, проходила тренировка школьной команды. Они разминались, бегая уже который круг подряд; на зелёной площадке неподалёку разучивали речёвку чирлидерши с убранными в высокие хвосты волосами, одетые в кроп-топы и короткие тренировочные шорты. Тэхён всегда издевательски звал их «jeunesse dorée», что в переводе с французского, на который он ходил всю старшую школу, означает «золотая молодёжь», как в том фильме начала двухтысячных. Всё, что они обычно делали, это красили губы в школьных коридорах, постоянно тусуясь у своих шкафчиков, и обсуждали всех подряд, как какие-нибудь трещотки. У всех этих девчонок были бесконечно длинные загорелые ноги в дурацких гольфах, лоснящиеся шёлком в солнечном свете; каждая из них сидела на смертельно опасных диетах, чтобы фигура оставалась поджарой, и пренебрежительно общалась с любым представителем «неспортивной лиги». Но Тэхён был исключением. Он говорил: «Каждая девчонка, какой бы высокомерной и неприступной она ни была, хотела бы оседлать настоящего плохого парня, а футболисты не плохие — они тупые», зато Тэхён тупым не был, а образ плохого парня чертовски ему шёл, и Чимину ничего не оставалось, кроме как верить ему. Большую часть времени Ким выглядел, скорее, как студент художественного университета, носил прямые брюки, аляпистые рубашки и пиджаки, но на тусовки и выступления всегда наряжался как какая-нибудь секс-икона в своих узких джинсах и верхах с глубокими вырезами, с банданой во влажных вьющихся волосах. Перед таким Тэхёном невозможно было устоять, и любая понравившаяся ему красотка непременно уходила потом вместе с ним. Ким намывал пол, потому что ему нравилось заниматься физическим трудом, — но Чимин думал, что тот просто любит воображать себя со шваброй рок-звездой с микрофонной стойкой, слушая музыку в наушниках. Чимину достались парты и доска; он еле добился того, чтобы на ней не остались белые разводы от мела. Он слышал, что в более развитых городах уже использовались вовсю доски с фломастерами, но в их школе такого обновления ещё не произошло. Чимин завидовал, потому что у него была ужасная аллергия на мел: от него у парня всегда слоилась кожа на пальцах. Потом Чимин натирал парты одну за одной, но на последних рядах застопорился, обнаружив надпись: «пидоры горят в аду». Поджав губы, он насыпал на чернила больше чистящего средства. Чимину не нравилось размышлять о ненависти, но это была действительность, в какой он жил: политкорректность, терпимость, принятие, — все эти высокие термины украшали только верхушку реальной ситуации, сглаживали углы, именовали дерьмо шоколадным кексом. Пак мог бы поклясться, что законы в школах всю его жизнь были похожи на тюремные нормы общения: ученики объединяются в группки по интересам, это само собой, умники и умницы, спортсмены и спортсменки, странные, популярные, эмо и кучи других; кроме того был ещё один критерий, который Чимин просто терпеть не мог — расовый критерий. Именно благодаря ему, Чимин догадывался, он постоянно был в окружении корейцев. Это происходило на подсознательном уровне; сколько бы он ни пытался найти причины — Джин, его семья, помощь в благоустройстве, — всё это имело один конец, разгадку, типичную закономерность. Разрушить её сумел только Чон Чонгук, и, если честно, то Чимин даже не задумывался почему. Ответ казался ему очевидным — он просто другой, вот и всё. Будучи азиатом-геем — он не кричал о своей ориентации, но и не скрывал её, — даже в США, Чимин страдал, потому что не мог просто подойти к понравившемуся парню — уж точно не к представителю другой нации, это было бы ещё хуже и сложнее — и сказать ему о своей симпатии. Чимин не знал, было ли так во всех школах Америки или только в городках типа Модесто, но его наивной части очень хотелось верить, что после окончания школы подобные страхи останутся в прошлом и он сможет быть честным с самим собой и окружающим миром. Парень вздохнул и присел на стоявшую рядом парту. Тэхён обернулся в экспрессивном припеве, орущем из его наушников, и наткнулся взглядом на поникшего Чимина; тут же выдернув провода из ушей, он уставился на него. — Что-то не так? — Я не знаю, — выдохнул Пак. — Просто меня всё бесит. Тэхён хмыкнул и, подойдя к нему, медленно забрался на соседнюю столешницу. Он смотрел на свои туфли; его индиговые джинсы были перепачканы разводами от порошка. — Я думаю, что ты отличный парень, Чимин, — вдруг пробормотал он. — Такой ты, какой есть. Я могу быть самым хреновым другом на этой планете, но я рад быть твоим хреновым другом, — он кивнул своим же словам, и Чимин усмехнулся. Тэхён никогда ничего подобного ему ещё не говорил. — Я надеюсь, что всё будет хорошо. Мне насрать, разлюбишь ли ты Сокджина или он всё-таки разует глаза и увидит, какой классный парень в него по уши влюблён, — он поднял голову и заглянул внимательно Паку в глаза; тот сглотнул. — Я просто хочу, чтобы в итоге ты был счастлив, и всё. — К чему это вообще? — слабо засмеялся Чимин, скорее из-за неловкости, затопившей его. — Я сидел за этой партой сегодня. Он встал и направился к своей швабре, и Чимин смотрел на него ещё некоторое время, пока тряпка с мокрым кваканьем скользила по оставшемуся не мытым участку пола в полной тишине. Когда они закончили, Тэхён выглядел всё ещё немного подавленным, но он всё равно приятельски похлопал Пака по плечу на выходе из кладовой уборщика. Чимину нужно было в уборную, и Тэхён ушёл на парковку дожидаться остальных в одиночестве. Брюнет вздохнул, глядя, как тот удаляется. У него неприятно тянуло в груди от произошедшего. Меньше всего, по правде говоря, он бы ждал подобного сопереживания от Тэхёна. Ким был прекрасным другом, немного резким, но всё же хорошим, однако в делах, касающихся ориентации Чимина, он был невыносимой задницей большее количество времени, и Пак к этому уже привык. Чимин ополоснул кисти в холодной воде и похлопал мокрыми ладонями по шее, потому что от жары у него закипали мозги и уже начинала немного кружиться голова. Он осмотрел своё лицо, блестящее от пота, убрал волосы назад и вышел из туалета с тяжелейшим вздохом. В длинном коридоре, в конце которого находилась приёмная Мистера Д., по всей смежной с улицей стене растягивалось широкое окно с видом на спортивную площадку. Оттуда ослепительно врывался солнечный свет; из незакрытых деревянных форточек было слышно пение птиц. Легко покачивались тюлевые бело-серые занавески. Пак смотрел в сторону улицы весь путь до выхода; тренировка футболистов уже закончилась, пустое поле зеленело под ярко-голубым полотном безоблачного неба. Чимин подумал, что, возможно, мог бы подождать Чонгука у выхода из корпуса, а не на стоянке, ведь раздевалка клуба находилась в этом же здании, но он оборвал себя, прежде чем окончательно на это решиться, потому что Чонгук, как решил Чимин, его больше ничем, кроме профессиональной сферы, не должен был интересовать. На выходе из корпуса как раз собрались чирлидеры и потихоньку выходили футболисты с мокрыми волосами, обговаривая надвигающийся матч со «львами» из «Биг Вэлли». Чимин этим никогда не интересовался, но в начале семестра всегда были дружеские матчи с другими школами Модесто, и он знал об этом просто потому, что знали все: всю школу обклеивали этими цветными листками с объявлениями дат ближайших игр, вешали подбадривающие плакаты; команда поддержки за пару дней до этого начинала постоянно ходить в школу в полной боевой готовности в своей сине-белой униформе, светя за лето позолотевшей кожей. Чимин робко мотал головой по сторонам, пытаясь высмотреть Чонгука и не попасться ему на глаза, и торопливо двигался к парковке, стараясь не проходить сквозь толпу, потому что чувствовал себя отвратительно неуютно рядом с этими высокомерными красотками и широкоплечими — однако, зачастую, тупоголовыми — великанами. Ему показалось, что он заметил мокрую блондинистую голову где-то справа, и он всё смотрел туда, когда вдруг врезался в кого-то и едва не потерял равновесие, но сумел сбалансировать — хвала его спортивному прошлому. Чимин испуганно отскочил и уставился на стоящего перед ним парня. «О, Господи. Я в сраном кино про лузеров». — Тебя не учили вперёд смотреть, когда идёшь? — вскрикнул парень в бомбере футбольного клуба. Это был тот самый, с которым Чонгук разговаривал в день их с Чимином знакомства; тот самый, который пренебрежительно обозвал Пака «певичкой». Чимин подумал: хуже, чем это, могло бы быть только если бы он врезался в самого Чонгука — тогда он поверил бы в карму. — Извини, — бросил Пак, собираясь продолжить путь; он никогда не общался с людьми, диалог с которыми заведомо был бы бесполезным. — Певичка? Что ты тут забыла? — парень шагнул в сторону и оказался на дороге у Чимина, и тот стрельнул на него взглядом, полным холодного равнодушия. Чимин шагнул назад, чтобы расстояние стало достаточным для названия «безопасное», и сложил руки на груди, всматриваясь в широкое самодовольное лицо. У парня были резкие мужественные черты и смуглая кожа; пара карих глаз сверкала, насмешливо глядя на фигуру Чимина. Под курткой футболиста зиял голый тренированный торс с ярко выраженными линиями пресса. Пак поджал губы, нервно сжимая пальцами рукава своей рубашки. У Чимина было хрупкое, но ладное тело; ростом он скорее пошёл в мать и потому был обычно ниже всех среднестатистических американских подростков — тем более спортсменов. Когда дело доходило до жаренного, он никогда — это было табу — не использовал силу, хотя она, безусловно, в нём была, ведь он занимался лёгкой атлетикой почти десять лет до тех пор, пока не сломал ногу на одном из соревнований, неудачно споткнувшись, и не оборвал на этом все свои спортивные достижения. С ногой со временем стало всё в порядке, но с боевым настроем — нет. Чимину как-то легко обошёлся отказ от нагрузок во время восстановления, и тогда он понял, что больше не хочет этим заниматься. — Свали нахрен с моей дороги, — ровным голосом сказал Чимин. Парень перед ним желчно оскалился и шатнулся в его сторону, но Чимин держал расстояние неизменным, двигаясь синхронно с ним. — Ух, как некрасиво, — пролепетал тот. — Я не думаю, что твоё извинение звучало искренне, а теперь ты ещё и клычки показываешь? — его рука скользнула к предплечью Чимина, и тот дёрнулся, но не успел; футболист рывком притянул его ближе к себе. Чимин приоткрыл рот, боясь сделать вдох и чувствуя, как беззащитность просачивается в его тело, как уверенность медленно сменяется на испуг. Он задрожал. — Отпусти меня, придурок, не то я заверещу, как банши, и все увидят, что ты пристаёшь к парню, — процедил Пак. Он надеялся, что это сможет его запугать, но тот криво усмехнулся и лишь сильнее сжал чужое предплечье. — Вся школа знает, что ты… — Чак, блять, ты можешь сам забирать свои шмотки из раздевалки? Я тебе кто…. Парень удивлённо поднял взгляд за спину Чимина, и тот снова дёрнулся и обернулся тоже. В паре десятков футов от них замер опешивший Чонгук, сжимая в руке две чёрные спортивные сумки. Пак сглотнул, со стеклянными глазами глядя Чону в лицо. — Что за хрень? — выдохнул блондин. Чимин смотрел на него, но не мог издать и звука; ему хотелось, чтобы парень помог ему, чтобы он оторвал придурка от его руки, чтобы увёз Чимина подальше из этой проклятой школы. Никогда прежде Чимин не испытывал такую сильную нужду в чьей-то помощи. Это чувство не было ему знакомым, поэтому он только нервно дышал, почти всхлипывая, но продолжал молчать. — Он врезался в меня. — Он меня домогается! — выпалил Чимин сорвавшимся голосом. Футболист с расширенными глазами вперился в Пака, и тот выдернул предплечье из чужих пальцев и отшатнулся; он чувствовал сердцебиение в собственном горле, вызывающее тошноту, и его глаза пощипывало от подступающих слёз. Чонгук подался вперёд и швырнул сумку Чаку в руки, тут же хватая Чимина за плечи и утягивая в свою сторону; Пак послушно прижался к нему, ощущая, как сковывающий тело страх с покалываниями в кончиках леденевших пальцев потихоньку отступает. — Ну ты и мудак, — кинул Чон и потащил Чимина за собой в сторону парковки. Брюнет еле волок непослушные ноги. Чонгук придерживал его, положив руку на талию, и от него приятно пахло дезодорантом и цитрусовым шампунем, а с волос ещё редкими каплями стекали остатки воды. Чимин дрожал, но тёплая рука и сильное тело поблизости помогали справиться с пережитым ужасом, и по мере того, как они приближались к родстеру Чонгука, Пак кое-как сумел собраться и успокоиться. К Чимину приставали за неполных восемнадцать лет несколько раз, и все они происходили в клубе после их выступлений, где в духоте и адреналиновой дымке Чимину казалось это каким-то захватывающим приключением. Ему нравилась эта странная мысль о том, что он выступал так хорошо, что его потное и разгорячённое тело хотели заполучить после концерта. Но он мог это контролировать. Он мог позвать охрану заведения, или он мог поддаться и получить удовольствие; но здесь, окружённый людьми, которые не замечали или не хотели замечать, которые никогда бы ему не помогли — здесь он был подобно загнанному в тупик оленю и не знал, как ему убежать от охотника. Чон швырнул свою сумку в багажник автомобиля и повернулся к Чимину. Тот нервно переступал с ноги на ногу и остервенело жевал кольцо в нижней губе. Чонгук положил влажные ладони на худые плечи и заглянул в его глаза. — Ты как? — В порядке, — ответил он. — Хотя, если честно, без понятия. — Такое уже было раньше? Чимин покачал головой, опустив взгляд. — Я не горячая школьница. Я не понимаю, как такое вообще возможно. Его голос дрогнул в конце фразы, и он прикусил губу снова, пытаясь привести мозги в порядок, но ничего не получалось. Он ненавидел это. — Я понимаю, что жертвы изнасилования не виноваты в том, что с ними происходит, но, блять, я просто мимо проходил, а он сраный футболист. Разве вы, футболисты, не по девочкам? Чонгук усмехнулся и выпрямился. Его рука вдруг очутилась в волосах Чимина, ероша их в дружеском жесте, и Пак подавился воздухом от неожиданности. Чонгук улыбался, слишком, чёрт возьми, тепло лыбился прямо перед готовым сжаться до размеров атома Чимином, и его пальцы мягко теребили чуть взмокшие от жары пряди. — Он просто ублюдок. Не бойся. У него слишком маленькие яйца для того, чтобы всерьёз тебе навредить. Скорее всего, он правда запал на тебя, но слишком тупой, чтобы действовать иначе. Чимин нахмурился и убрал руку парня от своей головы. — Мне нужно идти к остальным. Догоняй. Чонгук остался растерянным у своего синего родстера, а Чимин быстрым шагом пересёк парковку до самого конца, где у выцветшего красного пикапа уже тусовались остальные. Хосок натирал лобовое стекло, а Юнги посмеивался над Тэхёном, пытающимся подкинуть бутылку с водой таким образом, чтобы, приземлившись, она встала на плавящемся асфальте прямо на донышко, но она всё падала на бок, и он раздражался. Из магнитолы открытой настежь машины громко играло кантри. — Тебя где черти носят? — завидев приближающегося друга, заорал Тэхён. — Ко мне пристал придурок из футбольной команды, — ответил брюнет. Парни вытаращились на него. — Ты что, нарвался на неприятности? — пробормотал Хосок. — Разве что, задницей, — тихо пробурчал Чимин. — Всё нормально. Поехали. Чимин с тяжестью в мышцах залез в пикап и пристегнулся, устало откинув голову назад и вздохнув. Предплечье всё ещё побаливало от жёсткой хватки, Пак был уверен, что позже обнаружит там гигантский синяк. Он прикрыл глаза, всё ещё чувствуя отголоски чужого тепла и веса пальцев на своём затылке, и его вдруг передёрнуло, так заметно, что Хосок напрягся рядом, но Чимин ничего не сказал. Машина Чонгука медленно следовала за разваливающимся пикапом по центральным улицам; Чимин видел его в зеркале заднего вида. Он переключил радио, потому что дурацкое кантри действовало ему на нервы, и оставил станцию, где солист Radiohead как раз протягивал низко: «я всего лишь слизняк, я просто чудак, какого хрена я здесь делаю?», и Чимин подумал о том, что и сам не знает, что он делает.***
По отработанной схеме Тэхён по приезде пошёл в дом поздороваться с семьёй и сделать закуски, а остальные сразу расположились в гараже, пользуясь лёгкой прохладой его стен. Хосок раздал всем по банке газировки из холодильника и уселся в своё кресло-мешок, Юнги развалился на софе в тени стеллажей; Чимин скинул рубашку, оставшись во влажной от пота майке, и в небольшом царапанном зеркале без рамы увидел на светлой коже руки багровеющее пятно от большого пальца. По его спине пробежали мурашки. — Он точно конченный, — прошептал Чонгук, проходивший мимо; Чимин поджал губы. — Херня, скоро пройдёт. — Если он будет к тебе лезть, скажи мне. — Ты что, мой телохранитель? — усмехнулся Чимин. — Таких придурков нужно учить манерам, — Чонгук пожал плечами. Чимин похлопал ресницами, ощущая, как внутри снова пробуждается то мерзкое чувство страха, которое ему стоило огромных усилий усыпить. Чонгук сделал глоток из банки, глядя на отметку на его предплечье, и кивнул сам себе, словно в голове у него происходил какой-то диалог; ничего больше не сказав, он отошёл и завалился в кресло Чимина. Он выглядел уставшим. Пак мысленно чертыхнулся. За то, что Чонгук ему помог, выгонять его со своего кресла совсем не хотелось. Поэтому Чимин воткнул провод усилителя в проведённый в гараж удлинитель, взял акустическую гитару и сел на барный стул, оставшийся посреди гаража ещё с мини-выступления Чонгука в субботу. Подёргав струны для проверки их строя, он провёл по всем большим пальцем, кусая колечко в губе и раздумывая, что бы ему хотелось сыграть. Остальные парни привыкли к этому — он мог сидеть, ничего не делая, и вдруг схватить гитару и начать петь недавно разученную песню, и они не заставляли его заткнуться или что-то вроде того, потому что, в конце концов, он был вокалистом, и это было бы всё равно что запретить Тэхёну музицировать или Юнги беспрестанно писать стихи. Парень поставил каподастр на второй лад, вспомнив старую, но отличную песню группы All Time Low — одной из тех, что писали саундтреки для американских фильмов про подростков в нулевые. Чимину эта песня жутко нравилась в средней школе, потому что он увидел живое выступление в интернете, и солист на концерте закричал: «я просто ебанный катящийся камень», а слова «ебанный» изначально в тексте не было, так что фанаты были просто вне себя от восторга в зале, а Чимин — в своей комнате. Пак аккуратно начал перебирать струны — пятая, третья, вторая с меняющимися зажатыми ладами, быстрее — третья, вторая, третья; он прикрыл глаза и наклонился к микрофону, слегка прикоснувшись к нему губами. С выдохом его голос заполонил репетиционную с первыми строчками: «мой корабль шёл ко дну в бескрайнем море звуков», и все посторонние шумы — пение птиц снаружи, пиликанье игрушки в телефоне Хосока, стучащая в висках кровь, — все они вмиг утонули в глубоких душевных переживаниях, пронизывающих эту песню, и Чимин вдруг понял, как сильно он на самом деле хотел спеть её в этот момент. «В городе дураков я был осторожен и невозмутим, но меня разорвали на части, подобно урагану». Его пальцы соскользнули со струн, и рука ритмично зашлась на простой спокойный бой, приглушённый в игре пальцами без медиатора. Он приоткрыл глаза, глядя в распростёртый перед ним пейзаж гаража и стоящего ко входу капотом пикапа, за которым по тротуару на противоположной стороне улицы прогуливались мать с пухлым круглолицым ребёнком. Чимин хотел бы быть этим ребёнком. Ему было бы в сотни раз легче без синяков, ориентаций, футболистов, Сокджинов, Чонгуков и тому подобного. «Ты никогда не был мне другом, так что оставь своё страдание при себе». Во втором куплете Чимина переполнила какая-то детская гордость за то, что он повторил за вокалистом и пропел «ебанный камень», и он даже от этого заулыбался, глядя на свои пальцы на ладах; он чувствовал, как от просачивающегося зноя в гараже становилось всё жарче, и пот стекал по его лицу крупными каплями, но не останавливался, потому что этой песней он, наконец, вёл диалог с самим собой, протягивая насмешливое: «высокомерный мальчишка, ты любишь себя, поэтому другие — не обязаны», и затем это прямолинейное: «всем лучше без тебя». Его взмокшие пальцы скользили по ладам, солёные губы сталкивались с сетчатым металлом головки микрофона. Чимин зажмурился, рыча последние строчки. Его песня кончилась вместе с воздухом в лёгких, и он устало закончил своё выступление парой медленных переборов. В репетиционной снова стало тихо, будто Чимин был там один, как это бывало обычно поздними вечерами, но глаза всё ещё слепило спускающееся в закате солнце, а перед ним сидели Хосок и Чонгук, и у второго лицо выражало одновременно и тысячи эмоций, и ни одной. Чимин спрыгнул со стула, приставив гитару к ближайшему стеллажу, и сделал глоток из оставленной ранее на полке банки. Этой песне не нужны были овации или комментарии. Она была криком его души. Позже Тэхён притащил горячие вафли. Его мать часто делала их в подаренной ей на прошлое рождество вафельнице. Они всегда сладко пахли и были очень неплохими, особенно в исполнении именно матери Тэхёна, а не в его собственном, потому что он их постоянно сжигал. Все взяли себе по одной, и Чонгук прожевал кусок, прежде чем подал голос: — Вы, ребята, занимаетесь какой-нибудь раскруткой своей группы? — спросил он; Чимин переглянулся с парнями, и те были в лёгком замешательстве. — Ну, я понимаю, у вас немного другая концепция, но ведь на ней деньги не сделать. Свобода — это здорово, но на что-то же нужно будет есть. Чимин понимал, о чём он. — Мы снимали видео на «Ютуб», — ответил Хосок; Чонгук удивлённо вскинул брови. — Этим занимался Сокджин-хён. Мы в этом не очень сильны. Хосок всегда обращался к Сокджину с этим окончанием «хён», потому что он, как и сам Джин, родился и рос в Корее, так что для них это было нормально — использовать корейские слова, добавлять дурацкие «и» и «а» при обращении к кому-то по имени. Чимина раньше это жутко раздражало, но потом это стало чем-то привычным и даже уютным, чем-то, ассоциирующимся только с этими двумя. — У нас на канале чуть больше пятидесяти тысяч подписчиков, — добавил Пак, дожевав вафлю и убрав крошки с уголка губ. — Мы раньше снимали классные ролики, но теперь делаем это очень редко. В основном я заливаю свои каверы под акустику, Тэхён тоже закидывает что-то своё. Просмотров там не так много, но нам это помогает практиковаться. Чонгук нахмурился, почёсывая шею. — Я думаю, вам стоит вернуться к этому. Пятьдесят тысяч подписчиков — довольно внушительная аудитория. Чонгук врал, и Чимин знал это. В США блогеров классифицировали маленькими, если количество их подписчиков было меньше заветного миллиона. Пятьдесят тысяч, пускай и с копейками, Чимин прекрасно это понимал, были ничтожно жалкой аудиторией в этом жестоком мире. — Возможно, ты прав, — пробормотал Юнги, задумавшись. — Нам правда нужно что-то делать. Мир не ограничен одним только фестивалем. Нам нужна стратегия. Весь вечер они то и дело пытались подобрать хорошую песню, чтобы там голоса Чимина и Чонгука выигрышно звучали вместе, но им всё никак не удавалось, потому что лирический тенор вокала Чонгука не подходил их типичному инди-рок стилю. Его голос был слишком мягкий, почти приторный. Такой вокал обычно прекрасно подходит для баллад и поп-музыки, но «Роман из телевизора» никогда не исполняли песни в таких жанрах. В общем, они так ни к чему и не пришли. Это выбивало Чимина из колеи, ему не нравилось, как медленно шла их подготовка. После очередного провала со звучанием он упал в своё бархатное кресло, обливаясь потом, стёр капли со лба тыльной стороной ладони, всё ещё сжимая в руке микрофон, и решил, что им пора закругляться. Остальные вяло согласились. Он отказался от того, чтобы Хосок его подвёз, потому что ему нужно было подумать. Чимин любил рассуждать, гуляя по вечерним полупустым улицам среди невысоких частных домов. Он даже не слушал музыку в такие прогулки, потому что ему нравилось прислушиваться к успокаивающемуся, готовящемуся ко сну городу. То, как надрывались сверчки, то, как изредка проносились по узким кварталам машины, то, как где-то лаяли собаки и где-то вдалеке оседало закатное солнце — все эти мелочи нравились Чимину. Маленький город был именно тем, что его вдохновляло. Если бы не колледж и не потребность в месте, где он смог бы быть самим собой без страха, то Чимин никогда и ни за что бы не променял свой крохотный, уютный, бестолковый Модесто на что-либо ещё. Он всё шёл и вдыхал пыль дороги полной грудью, словно боясь, что вот-вот этот воздух закончится; ветер путался в его волосах, и он пальцами зарывался в них, совсем не чувствуя раздражения. Ласковый вечер окружал парня, струился вокруг него, и Чимин ощущал, что полностью принадлежит в те минуты только ему и этому городу. В глубоком индиговом небе зажигались холодными огнями звёзды. Под ногами хрустел гравий. Чимин хотел бы поделиться этими эмоциями и переживаниями. Но в этом он был одинок. Парень притормозил и осмотрелся: на пустынной улице с небольшими покорёжившимися старыми домами, большая часть которых в этом квартале была либо заброшена, либо с одним единственным хозяином-стариком, жутковато поскрипывали прогнившие деревянные стены. Не было ни души. Чимин достал припрятанную во внутреннем кармане куртки пачку сигарет — тонких, средней тяжести — и прикурил, всё поглядывая по сторонам. В Калифорнии сигареты продавали только с двадцати одного года, так же, как и спиртное, хотя во многих штатах возрастная планка была спущена до восемнадцати. Чимин делал это — курил — не очень часто, но, когда делал это, ему становилось спокойнее на душе. Это была хреновая отговорка; на случай, если его самого или кого-то ещё она не устраивала, он говорил, что это ведь неудивительно — все курили, рано или поздно все пробовали. Он не был в этом хорош, часто просто набирал полный рот дыма и выдыхал, даже не проталкивая его в лёгкие. Ему просто нравились эти серо-белые клубы и запах. Они напоминали ему о Юнги. Его друзья ненавидели Модесто. Калифорния — бесконечно огромная, говорили они, и было так несправедливо, что судьба занесла их именно в Модесто, а не в миллионник типа Лос-Анджелеса. Хосок порой думал о том, чтобы когда-нибудь вернуться в Сеул, откуда он приехал со своими родителями шесть лет назад, и стать учителем музыки; Юнги мечтал о шумном урбанистическом Гонконге и собственном музыкальном бизнесе, а Тэхён жаждал вернуться в Чикаго и открыть там свою галерею. Пак не докурил сигарету: поморщился и выбросил её в чей-то мусорный бак, вывернув на проспект, тянущийся вдоль закрытых на ночь небольших магазинчиков и офисов с опущенными жалюзи. Редкие автомобили светили фарами в лицо. Чимин наполовину застегнул рубашку и засунул руки в карманы джинсов, вглядываясь в темнеющий на горизонте тротуар. Где-то там, на расстоянии в сотню ярдов, был музыкальный магазин — с огромными наценками и скудным выбором, но Чимин всё детство обожал ходить туда и глазеть на гитары. Для Чимина всё началось почти четыре года назад, когда он наткнулся на Pale Waves совсем случайно на «Тамблере» и влюбился в их странный стиль: эмоциональные песни с налётом ретро-музыки, одежда, пропитанная эстетикой фильмов восьмидесятых. Они были в восторге от того, что называли себя фриками. Их музыка была такой откровенной и настоящей. Они хотели рассказывать истории, делиться чувствами со своими слушателями, быть значимыми. Они использовали музыку исключительно как инструмент самовыражения. Это было именно то, к чему стремился Чимин со своим «Романом из телевизора». Он часто вспоминал о том, как они начинали: в заваленном гараже, где семья Тэхёна складировала ненужный хлам, где воняло аммиаком из-за кучи хранящихся там реактивов самого Кима, потому что он был грёбаным юным химиком. Они сидели там на том самом изумрудном бархатном кресле, и изначально оно было не таким уж пошарпанным, но воняло плесенью из-за влажности; на односпальной реечной кровати без ножек — она принадлежала Тэхёну, и он её сломал, — которую вынесли туда после покупки новой. В полумраке одной хилой лампочки, опасно подвешенной на голый провод, они смотрели друг на друга, впятером, потому что Сокджин был там, и единственное, что смог выдавить четырнадцатилетний Чимин, было: «это пиздец», и потом он добавил: «хуже быть не может», но затем: «завтра берёмся за уборку». Это было потрясающе. То, как они виртуозно расчистили и приспособили некогда мусорный чулан под репетиционную совсем юной и нескладной группы. То, как они постепенно волочили туда свою мебель, свои инструменты, плакаты, кассеты, колонки и прочую шелуху; то, как им помогали родители, — возможно, им нравилось, что у детей появилось новое хобби, а возможно, это было лучше, чем если бы они слонялись по городу хрен знает где и с кем. Наконец, то, как они впервые выступали на школьной сцене во время пресловутого конкурса талантов. Чимин всегда заливался краской и смеялся, вспоминая, как они тогда выглядели на сцене: в чёрном, кожаном, металлическом, крутом. С яркой подводкой на глазах, с ревущими инструментами в руках и с самым жарким огнём в сердце. В прогулки, подобные этой, Чимин всерьёз задумывался о том, что же будет с ним, так до конца и не определившимся в жизни, и с его группой дальше. И он никогда не мог найти ответа, способного удовлетворить его сердце. «Мы разбежимся. По-другому никак». И тем вечером, когда он опять думал об этом, размышления о возрождении их канала вернулись в голову. Он вдруг остановился посреди дороги, задумавшись. Если им удастся завоевать интерес публики, думал он, если им удастся добиться успеха, то, возможно, это станет веской причиной остаться всем вместе. Возможно, не в Модесто, но пускай даже на краю земли. Главное — вместе. Чимин возбуждённо выудил телефон из кармана и набрал Чонгука.***
Пак стоял у перекинутой через шоссе металлической арки на бетонных постаментах с развевающимися на шестах флагами Соединённых Штатов. На зелёном фоне посреди неё белыми буквами с круглыми лампочками внутри светилось название города и его девиз: «вода — богатство — довольство — здоровье». Чимин не знал точно, что это значило, потому что арка эта была довольно бессмысленной и служила скорее туристической достопримечательностью. Про неё все знали, даже переехавший меньше недели назад сюда Чонгук, а ещё там поблизости находился «Макдональдс», а у Чимина от голода подгибались коленки, так что место для встречи было отличное. Вокруг трещали электричеством фонарные столбы, сновали подростки. Сломанные светофоры на перекрёстке монотонно мигали жёлтым. Утомлённые дневной духотой деревья благоухали вдоль широких бетонных тротуаров. Чимин сел на каменную изгородь католической церкви, благословенно сияющей белым цветом шпаклёванных стен в ночных сумерках. Оранжевый фонарный свет окружал её, но не окрашивал, и Пак догадывался, всё дело в божественной силе. Синий родстер припарковался на стоянке у бело-ржавого фургона службы доставки; Чонгук устало вылез из него и вздохнул, увидев воодушевлённого Чимина. Он не успел даже переодеться, всё ещё блестел пот прошедшего дня на его лице. Они молча зашли в заведение. — Ну, и какова причина того, что ты ещё не дома? — спросил Чонгук, когда они уже сели со своими подносами за столик у окна. — Я думал, ты уехал на автобусе. Время едва перевалило за десять вечера. В кафе шумно работал древний кондиционер, заглушая попсу, шепчущую из небольших старых колонок; несколько школьников младше их сидели в другом конце зала; парочка взрослых мужчины и женщины в домашней одежде зашли сделать заказ раньше парней и никак не могли определиться. — Я люблю гулять, — пожал плечами Пак. — Модесто по вечерам довольно классный. — Не знаю, — нахмурился Чонгук, оглядывая помещение. — Похож на типичный провинциальный городок. — Вы, парни из больших городов, всегда слишком предвзято относитесь к провинции, — Чимин сделал большой глоток содовой и закинул в рот палочку картофеля-фри; он был горячим и слишком солёным. — Если ты дашь этому городу шанс, он может влюбить тебя в себя всего без остатка. Он жевал и улыбался, говоря об этом. Чонгук усмехнулся. — Ладно. Я вообще-то позвал тебя не поесть в «макдаке», на самом деле, — Чимин выпрямился на стуле и ещё глотнул лимонада. — Я хотел попросить помощи. Чонгук непонимающе моргнул. — Видишь ли… Я правда задумался над тем, что ты сказал в гараже. Ну, по поводу канала на «Ютубе». Я думаю, нам нужно этим заняться. Раскруткой, съёмками и прочим. Я хочу этим заниматься. У Чимина от оглашения этих желаний трепетала каждая частичка тела. Он почти не дышал, схватившись за картонный стаканчик пальцами, и они были влажными и мёрзли от количества находившегося внутри льда. — Хорошо, — медленно кивнул Чонгук. — Я надеюсь, что ты мог бы нам помочь в этом… — Чимин замялся, пытаясь подобрать слова. — Ты же, вроде как, имеешь опыт. Чон задумался, пережёвывая разваливающийся гамбургер. Он смотрел куда-то мимо Чимина. Тот от волнения почувствовал, как ладони вспотели. — Хорошо, — снова кивнул Чонгук и перевёл взгляд на парня. — Чего именно ты хочешь? — Я ещё не решил. Это было спонтанно, когда я подумал об этом, сразу тебе набрал… Извини. Чимин виновато поджал губы. Ещё по дороге к арке он подумал о том, что стоило бы сначала всё обмозговать. Это было глупо с его стороны — с пустыми руками подрывать Чонгука так поздно и требовать встречи, не имея хотя бы наброска плана действий. Город действовал на него своей простотой и беззаботностью слишком сильно. — Ничего страшного. Мне льстит, что ты подумал об этом, — признался Чонгук. Он выглядел немного самоуверенным, то есть немного больше, чем следовало бы. — Я хочу помочь тебе, так что я должен что-нибудь придумать. Он продолжил есть, а у Чимина по спине заносились мурашки, и в голове зазвенела фраза, сказанная, думал он, должно быть, по ошибке: «я хочу помочь тебе».