Иллюзия совершенства

Оперный театр, такой величавый и привлекательный снаружи, внутри оказался темным и неприветливым. Высокие своды расписных потолков нависали над головой, грозя раздавить в следующую секунду, сгорбившиеся статуи мифических животных, казалось, были готовы наброситься и разорвать на кусочки, как только повернешься к ним спиной, гипсовые философы Античности бросали хмурые, презрительные взгляды. Все в самом здании оборачивалось против пришелицы, готовой, но не способной восхищаться каждой мелочью. Таково было первое впечатление Кристины от Парижской академии музыки, Оперного Театра, построенного каких-то восемь лет назад великим Шарлем Гранье. Это воистину грандиозное сооружение поражало своей мощью и ей же сокрушала ничтожных. Солнечные лучи проникали сюда через длинные окна в резных каменных рамах. Из описаного выше могло сложиться впечатление, что сей чудный дворец являл собой мрачное явление, какое представляет собой любой готический храм — те самые храмы возводившиеся всюду в жестокую эпоху Средневековья, где даже в самый солнечный день бывает не светлее, чем в худой бочке, такие места не привыкли к солнцу, и если оное заглядывает, то чувствуется будто бы чужим. именно это отличает настоящую готику от той, что придумали современники наших героев — псевдо-, неоготики, где свет ласкает лица сквозь витражи и согревает каменные полы; — но подобное впечатление ошибочно. Солнечный свет, как впрочем и свет газовых и восковых свечей был не постоянным гостем, а неотъемлемой составляющей здешнего антуража. Первый — свет солнечный — ласкал лица актеров, танцовщиков, привратников и прочего персонала театра. Он видел смех балетных крыс-учениц, слезы хористок, не получивших в который раз роль в новой постановке, видел интриги завистников и боль прима-балерин от стекла в пуантах. Словом, он видел все живое, что было в театре. Второй же свет — свет газовый и восковой — видел все то же: смех, слезы, измены, боль… только не настоящие, а трепетно сыгранные и тщательно отработанные на сотнях репетиций. Словом, он видел ночную жизнь театра — ту, что протекала на сцене, в сердце здания. — Не бойтесь, Кристина, — тем временем вещал Фантом. — Можете спокойно осматривать театр. — Неужели почти что бессердечный человек уловил ее трепет перед театром? Неужели понимает, что все здесь хочет раздавить ее? Неужели хочет заверить, что все окружающее не ненавидит ее? Так думала Кристина, благодаря в мыслях проникновенность мужчины, пока он не продолжил, разрушив ее иллюзию о понимании: — Не бойтесь, вас, нас никто не заметит. Вчера была премьера «Травиаты» (вы когда-нибудь слышали «Травиату», Кристина?), у всех актеров выходной после прошедшего концерта и банкета в честь такого события. В театре сейчас только бухгалтерия, да когда проспятся, придут рабочие — убирать сцену, залы. Девушка даже немного расстроилась. Ей хотелось, чтобы ее спутник успокоил то, что ее гложило, но он смотрел на вещи более здраво, чем она, и готов был успокоить страхи, вызванные реальными опасениями, а не придуманными впечатлениями. От внезапной грусти и осознания своей глупости страх мигом пропал, но Кристина снова ругала себя: меня вызволили из худшего места, в котором можно быть, спасли от унизительной и отвратительной работы и еще более отвратительной судьбы, почему я грущу, обвиняю его своими глупыми мыслями, когда должна слезно благодарить его и быть самой счастливой женщиной на земле! Кристина постаралась улыбнуться и, повернувшись к мужчине, проронила: — Спасибо вам. Эрик кивнул и пошел дальше по коридору, Кристина же осталась на месте, но спустя мгновенье, опомнившись, последовала за ним. Остановившись прямо перед мужчиной, она начала говорить о том, что гложило ее сердце: — Не думайте, сударь, что я вам неблагодарна! Напротив, я благодарна очень. Не поймите меня неправильно, но… я теперь в полной растерянности. Мне некуда идти, я ничего не умею. Я одна в этом мире. — не услышав ответа от неизменившегося в маске (и вряд ли изменившегося в лице) мужчины, Кристина продолжила: — Я понимаю, господин Эрик, что это вовсе не ваша забота. Вы обещали мне только свободу взамен на… тех людей. Да, это не ваша забота, но я не знаю, как мне быть теперь. Не думайте, что я вам неблагодарна… От вида равнодушия Эрика на глаза навернулись слезы. Было больно от жалости к себе, но все же она сознавала, что это правда не его забота. Он сделал для нее все, что мог, а она, дурочка, просит, требует большего. Ей должно бы радоваться… Понаблюдав с полминуты за растерянностью Кристины, мужчина кивнул: «Идем», и снова зашагал вперед к неосвещенным безмолвствующим коридорам. Девушка с небольшим промедлением следовала за ним. Ноги в тонких домашних туфельках, в которых она покинула то место (Кристина даже мыслями боялась возвращаться туда), холодил каменный пол. Но не холод пробирал до костей, а темнота. В темноте Кристина почувствовала себя спокойнее. Здесь она была словно спрятана от взоров каменных сооружений и от света, в котором, как ей казалось, становилась видна вся грязь ее существа. Плечи Эрика также отпустили напряжение мышц, как только глаза перестали улавливать блики и тени. Теперь все было тенью, а они, два изгоя, детьми тени. Темнота принимала их как матушка: обволакивала, принимала в объятья, прятала от опасностей, и оба были благодарны этой своей единственной «родственнице». Однако даже благодарность столь похожих, но различных людей отличалась. Кристина радовалась тому, что она ничего не видит, что ее мир стал вдруг простым однообразным и темным, вокруг будто никогда и не существовало людей, а существовало только спокойствие нежной тревоги. Фантом же не испытывая радости был благодарен темноте за укрытие; он мало любил людей — сказать прямо, не любил вообще — но если бы имел возможность, он предпочел бы жить как все, в свете теплых лучей солнца, которые бы обжигали его тонкую кожу, но бог не был милосерден к некоторым людям, потому им приходилось жить в будущих своих могилах. Последнее утверждение привлекло когда-то внимание Эрика к религии кальвинизма. По ее убеждению люди еще до рождения точно знают: попадут ли они в райские сады или в адский котел, а жизнь земная — лишь подготовка к кому, что их ждет. Кто родился в богатстве, всю жизнь был окружен излишествами, а женился на той, кого увидел за день до свадьбы, был предназначен для райских садов; но если судьба уготовала вам родиться в бедной семье, прожить жизнь простую и умеренно счастливую или несчастливую вовсе, то небеса уготовали вам дорогу в ад. Изучив все детальнее, вы, должно быть, удивитесь, почему такой человек, как наш черный господин, не рассмеялся в лицо таким глупым предположениям людишек. А все потому лишь, что он верил в то, что он уже находится в аду, и его мука не дантевские болота или огненные геенны, а счастье других людей. Он видел его и страдал более, чем страдал в своей юности от физической боли, потому как понимал, что он на подобное права не имеет. Он страдал от темноты, но был ей благодарен. Тем временем дорога уводила их вниз — все ниже и ниже, ступени, повороты коридоров, узкие ходы… Эрик взял девушку за руку после того, как она чуть не споткнулась на первой же лестнице, хотя он предупреждал, что ступени крутые. Теперь мужчина тянул ее за руку вперед, пока второй своей ручкой она изо всех сил прижимала к себе отцовскую скрипку. В какой-то момент, прошло, казалось, около семи минут, Кристина услышала слабый плеск будто бы вод. Ее природная любознательность, задавленная до того отвращением и горем, пробудилось от сна такого крепкого, что можно было бы подумать, что оно давно умерло. Ее любопытство навострило ушки девушки и настроило на максимум осязательные способности кожи. Оно играло в несложную, но достойную внимания игру: старалось угадать, хотя рядом был судья — хранитель правильного ответа. К холоду стылой подземной земли добавился холод стоячей воды. Откуда бы здесь взяться озеру? Или я ошиблась? Едва Кристина решилась озвучить свои мысли, незаданные вопросы прервало ощущение пустоты ладони, и вместо смутных догадок с языка сорвалось только: «Эрик?» Ответа не последовало, но начать паниковать Кристина не успела: послышался тихий треск, а за ним глаза обожгла искра, через секунду превратившаяся в пламя внутри красивой масляной лампы. Глаза мужчины до того казавшиеся Кристине черными блеснули в свете тусклого пламени золотом, все так же поражая глубиной своей посадки. Он, показалось, на секунду улыбнулся ей, но торопливое возобновление движения стерло это видение. Движение однако было недолгим: не прошло и минуты, как они — девушка со скрипкой и мужчина с фонарем — остановились вновь. Догадки девушки оправдались: перед ними лежало озеро, а прямо у ног, тихо качаясь на едва ли существующих волнах, ждала лодка. Эрик, не ожидая, пока она очнется от мыслительного транса, ступил в лодку и, обращая на себя ее внимание, полушепотом-полушелестом проговорил: — Кристина… Она улыбнулась. Шок от утренних событий, от смены мест, от всего, что, черт возьми, творилось с ее жизнью последний месяц и последние восемь лет, — все это начало сходить. Ей вдруг стало так радостно и свободно, что она улыбнулась самой искренней за всю жизнь улыбкой. Счастье разрывало грудь, жгло почти до боли — так, что хотелось кричать. Но она боялась нарушать покой темноты, которая так радушно ее приняла, не хотела нарушать магию момента. Она стояла на берегу, перед мужчиной в лодке и думала, как же приятно вновь слышать свое имя. Здешний воздух сделал его чистым, его голос сделал его свободным. В знак благодарности она так же тихо произнесла: «Эрик…», надеясь, всей душой желая, чтобы он почувствовал то же. Наваждение не сходило, но она уже достаточно окрепла разумом, чтобы переступить низкий борт и занять место рядом со своим спутником в небольшой лодке. Фонарь оказался подвешен на носу, его теплый свет мягкими бликами стелился по воде, но этого было мало, чтобы разглядеть путь. Вокруг стало чуть менее, но все же очень темно. Кристина переживала, что Эрик не видит, куда они плывут, но потом медленно поняла, что он слишком хорошо знает эту местность, чтобы полагаться только на зрение. Значит, фонарь был для нее… Тут же в ее голове всплыла следующая мысль, от которой она вскрикнула, мужчина лениво поднял глаза: — Сударь! Ваше плечо! Как же, вы же ранены, нельзя… Не гребите больше, отдохните. Давайте я. Его глаза расширились таким образом, как если бы он поднял брови, что, вероятно и произошло под маской, губы сжались и растянусь, все в его лице (и даже маска) стало разом каким-то диким. — Не стоит, радость моя, — потянул он. Если бы Кристина была чуть менее сосредоточена на его здоровье, которое так трепетно поддерживала прошедшей ночью, по ее спине непременно пробежали бы мурашки. — Если уж вы так озабочены раной Эрика, окажите ему услугу и зашейте ее по приезде, а до того не беспокойте! До конца плаванья ни слова не сорвалось с розовых девичьих губ. Как только лодка была пришвартована, Кристина сошла на берег и снова взялась за руку Эрика. Несмотря на свет фонаря, вокруг было темно, как в бочке, и прокладывать путь самой не представлялось возможным. Наконец, они достигли двери — настоящей деревянной двери, не каменой стены, не железной решетки — это была просто дверь. Кристина повернула голову, стоило вглядеться в темноту очень тщательно, чтобы заметить, что стоят они не просто перед стеной с дверью, а перед домом. Она ахнула. Дом под землей! Дом под землей у озера под землей! Разве можно человеческому уму выдумать такое?.. Эрик, сдержано улыбаясь, кивнул, наслаждаясь ее реакцией. Он рассчитывал, что прогулка по озеру произведет на нее такое впечатление, но, пока они плыли, она осталась равнодушна. Радовало, что по крайней мере его обиталище вызвало у нее подобные эмоции. Хотя отсутствующий взгляд во время плаванья, ради которого он даже зажег фонарь, немного обижал. — Вы… здесь… — не закончив вопроса, Кристина повернула голову в сторону мужчины. Он уверенно кивнул, даже не зная, о чем она спрашивала. «Живете»? «Бываете»? «Зачем»? На все эти вопросы можно было ответить кивком, что и сделал черный человек. Запустив руку во внутренний карман своего широкого пальто, он изящным движением извлек связку отливающих злато-стальным блеском ключей и так же изящно вставил один из них в замок. Тот мигом отворился. В глаза бросился мягкий теплый свет из комнаты, следующей сразу за «парадной». Движения Эрика, до того развязные на собственной территории, вмиг стали собранными и резкими, лицо приняло подозрительное выражение. Конечно, ведь он никогда не оставлял света, уходя; и даже пребывая в доме, он не держал его включенным во всех комнатах разом. Эрик кивнул Кристине, безмолвно приказывая оставаться на месте. Но не успел он сделать и пары шагов в сторону освещенного пространства, как проявился темный силуэт. Здесь был человек. — Эрик! — закричал человек, — что ты опять… (он осекся) Здравствуйте, мадмуазель.