Иллюзия совершенства

— Извините… — она спрятала лицо в ладони, как будто хотела расплакаться, но на самом деле ей было всего лишь стыдно смотреть на мужчину. Стыд — чувство не менее могущественное, чем даже любовь, родственное отчаянию, однако куда более злое и куда менее полезное, чем оба вышеназванных. Стыд наравне с чувством вины, должно быть, самые пустые и никчемные из существующих двигателей человека к действию. Они строят свои империи поглощения мыслей на бесплотных ожиданиях, которые мы предполагаем у других, зиждятся на приличиях, которые ни одно общество не озвучивало, но на которые мы сами отчего-то полагаемся. Однако Кристина не думала о чувствах, ей не были свойственны долгие размышления и анализ, как нам. Она продолжала свои жалкие извинения: — Я соврала, — но, подняв ничуть не удивленный взгляд, она вопрошала: — А вы? Почему врали вы? Мужчина поднял спрятанные под маской брови и самым безразличным голосом произнес: — Я не врал. (Кристина попыталась промямлить что-то в ответ, но то ли слов просто не было, то ли их посыл не был понятен даже самой Дае — возражения не прозвучало.) Это вы сказали, что я обещал уроки. Что ж, мадмуазель, — он артистично всплеснул ослабленными от подалкогольной операции руками, разваливаясь на диване, — Раз мы оба подтвердили, что прекрасно помним момент этого обещания, тогда мне не остается ничего другого, кроме как давать вам уроки вокала, ухаживать за вашим слабым голоском! (Как пренебрежительно он бросил это — «голосок»!) Девушка хотела бы провалиться под землю, но, когда ты уже на уровне пятью этажами ниже, исполнение подобных желаний вызывает затруднение. У Эрика же ее стыд вызвал бы раздражение, если бы он оставил себе сил быть неравнодушным. Как бы то ни было, момент неловкости прошел. Хозяин дома, грузный, старающийся скрыть онемение в ногах, встал с дивана под громкий «Ах!» Кристины и кивнул ей головой куда-то в сторону. Здесь некоторая сложная часть его характера, премерзкого то ли от природы, то ли от прожитых лет дала о себе знать, и он тихо рявкнул: — Прекрати! Кристина не поняла, что должна прекратить, но после своей глупой выходки перед мужчиной готова была во искупление согласиться, сотворить что угодно; однако, должны добавить, страх перед карой от самого черного господина также сыграл немалую роль: коли за обман он ее и вправду простил, то за другой проступок может наказать. А наказание от него, Кристина не сомневалась, было бы страшным. Для других своих врагов — обидчиков брата — он приготовил в отмщение кинжал в объятьях женщины, которую они желали, пусть и на одну ночь. Своей нетвердой походкой Эрик дошел до развилки, один короткий коридор которой, как успела выяснить Кристина, вел через столовую на кухню, однако хозяин дома повел девушку в ином направлении. По обеим сторонам широкого прохода, который можно было бы даже назвать второй гостиной, если бы здесь было что-то, кроме завешанных рамами — из-за темноты, едва разгоняемой лампой Эрика, разглядеть было невозможно, что находилось за стеклом, — стен. Шли они недолго: мужчина остановился у двери по левую от себя руку и провозгласил: — Гостевая. Было странно думать, что у такого человека и, более того, в таком доме могли останавливаться гости, но спрашивать или перечить Кристина побоялась — в ней в некоторой мере все еще играло чувство смущения за недавнюю выходку. — Белье… Все, что нужно, найдете сами. Он уже отвернулся, уже сделал шаг, удаляясь, когда снова повернулся к девушке, которая стояла, глядя пустыми глазами на дверь комнаты, где ей предстояло остаться, и не решалась войти. Он добавил на прощание будто бы никогда не произносимое доселе «располагайтесь», которое нисколько не вписывалось ни в его грозный образ, созданный при еще первых контактах, ни в нынешний нисколько не расслабленный, но больной домашний вид; и сбежал. Кристина и не поглядела ему вслед. В комнате было темно. Тщательно обыскав ощупью все поверхности, Кристина так и не обнаружила лампы, светильника, свечи — чего угодно, что могло бы рассеять тьму. Это было досадным открытием, но делать нечего. Будь в доме окна или будь у Кристины часы, она бы понимала, как высоко сейчас стоит солнце и как глупо было бы тратить это время на сон — все же сиесту европейские народы так и не постигли, а после народных революций 1789 и 1832 годов аристократическое поведение (в частности привычка к дневному сну) буржуазией и рабочим классом порицалось. Но девушка могла опираться лишь на собственные ощущения, а здесь, в царстве вечной ночи, где она постигла пока только нервное напряжение и неприятное волнение, ей чудилось, что время подходило к полуночи, в то время как в реальности прошел лишь час от полудня. Она устала. Глаза спустя минуту привыкли к темноте, и обыск высокого шкафа не стал слишком сложной задачей. Как и говорил Эрик, постельное белье (которое, впрочем, девушка трогать не стала, не чувствуя в себе сил на подобные хозяйственные проявления) лежало на верхней полке шкафа. Переодеться было не во что, потому Кристина лишь сбросила тонкие туфли и легла на кровать, укрытую покрывалом с приятной бархатной поверхностью, в своем белом платьице. Пожалуй, оно могло сойти за ночную рубашку. Что-то в этой комнате, а может, и во всем доме вызывало недоверие. Здесь не было уютно, но и неуютно не было. Будто дом пустовал, и не было в нем ни хозяина, ни гостя, ни жильца. Кристина чувствовала это, как только вошла в гостевую, однако теперь, едва она приняла горизонтальное положение, все опасения смыла волна усталости. О блаженный мир снов! Как ты прекрасен! Ты, дающий освобождение страждущим, покой отчаявшимся от тревог, неведение страдающим от знания; ты, смывающий несчастье мечтами, делающий мечты счастливыми; ты, дающий прикоснуться к божественному или вовсе ощутить себя богом. Ты, кривое отражение реальности, подчиняющее себе наши мысли после пробуждения, чтобы реальность стала твоим кривым отражением. Возможно, сны — единственно верный вариант нашей жизни — позор вам, о неверующие в силу мечт! Ведь тот, кто отвергает благодать бессознательной жизни, отвергает и саму жизнь. Кристина внезапно открыла глаза. Скрипка! Маленький черный футляр всегда был в пределах досягаемости, и оттого она спала спокойно, но теперь отсутствие ощущения безопасности любимого (а для Кристины, как и для любой женщины с прошлым, память была единственным постоянным любовником, которого можно было лелеять, боготворить и обожать) прервало сон, лишая ее и освобождения, и покоя, и блаженного забытия. В голове отголосками проносились обрывки мелодий батюшкиной песни. Ах, как бы хотелось бедной девушке слушать папашу Дае целую вечность и не просыпаться. Однако то, увы, невозможно. Кристина опустила ноги на холодный деревянный пол, нашарила туфли, в которые тут же обулась без помощи тяжелых рук. Сидя теперь, разумом готовая вскочить и помчаться на поиски единственного своего сокровища, а телом не окрепшая и для одного шага, она старалась вспомнить, где же оставила отцовское наследство. Искать по всему неосвещенному дому — отсутствие света по-настоящему могло бы осложнить поиск «вслепую» — казалось глупостью, потому приоритетом логической части мозга был поиск нужного воспоминания. Наконец, девушка встала и аккуратно, доверяясь всем всем своим органам чувств, отправилась в недра чужого дома. Дойти до главной гостиной не составило трудности: путь прямо, один поворот налево — и цель достигнута. Кристина отыскала скрипку на том месте, где оставила ее в спешке, а так же забрала стоявшую рядом лампу. Взяв только неработающий осветительный прибор, девушка тихими шагами прошла сперва в столовую, затем в кухню, где наконец разогнала тьму масляным огнем, разожженным с помощью уже знакомых спичек. Вздох облегчения отчего-то вышел слишком тяжелым. Девушка чувствовала себя слепым муравьем, которому был дарован огонь, но которого терзал страх, ведь разгневанные боги могли забрать светоч в любой момент. Таким образом, разгоняя вокруг себя тьму, Кристина вернулась и забрала скрипку. Путь обратно в комнату был куда проще. На этот раз Кристина имела возможность рассмотреть гостевую, которая на неопределенный срок стала ее спальней. При входе в комнату первое, что бросается в глаза — высокий шкаф из темного дерева у стены, а рядом с ним его братец-карлик — низкий комод, оба на поверку пустые; справа от этой композиции к соседней стене прижимается узкая кровать с высоким изголовьем, укрытая измятым (вина не хозяина, а гостьи) покрывалом, у кровати, конечно, маленький столик; слева — удивительно! — ширма. Покрытые однотонными безвкусными обоями стены казались голыми без картин и фотографий. В целом комната казалась безликой — не мужская, не женская, не для юной особы, не для старика — ни туалетного столика, ни рабочего пространства, ни украшений интерьера — ничего, что могло бы выдать вкусы хозяина. Даже книг (пусть гостья и нисколько в них не разбиралась, но мы с вами, мои дорогие господа, могли бы составить представление о держателе тех или иных произведений). Однако кое-что все-таки заставило Кристину задуматься. Зажатое в угол, скрывающееся из виду всякий раз, когда открывается дверь, здесь стояло зеркало в полный рост, отвернутое однако отражающей поверхностью к стене, заметить его было, неудивительно, довольно сложно при первом осмотре. Именно оно заинтересовало Кристину больше всего. Теперь, стоя в тусклом освещении, девушка, завороженная, смотрела на себя. «Ты ли это, Маргарита?» — разбирайся в искусстве музыкального театра, пропела бы она. На ней не было украшений, у нее не было, насколько она знала, воздыхателя, но она преобразилась. Она стала красивой. Ни ее круглое лицо, ни хрупкое тело нисколько не поменялись, но выглядела девушка совсем иначе. Может, преображение произошло благодаря избавлению от отвратительного ремесла, может, от получения укрытия и шанса на будущее, может, Кристина снова училась мечтать, и оттого лик делался одухотворенным, а быть может, плохое освещение отбрасывало на ее лице неестественные тени — нам с вами остается лишь гадать, но в тот момент Кристина чувствовала себя так, как, вероятно, чувствовал себя небезызвестный мистер Дориан Грей, глядя на свой только что написанный художником портрет — прекрасное отражение. Но человек не может вечно тешить сам себя — ему либо наскучивает, либо он умирает, как случилось со славным древнегреческим стоиком Хрисиппом. Потому внутри девушки пробудилось любопытство, которое многие годы дремало, подавленное. Кристина вышла из своей безликой комнаты, дабы исследовать чужой дом. Однако путешествие вышло коротким. Пройдя дальше по коридору, никуда не сворачивая, Кристина оказалась у темной деревянной двери. Недолго думая, девушка аккуратно приоткрыла ее настолько, чтобы просунуть голову. В комнате горел свет — вот, что было необычно и что первым заметила Кристина. Искать источник долго не пришлось — это был газовый рожок, стоявший на столе, заваленном какими-то бумагами. Также рядом стояла незакрытая чернильница, в которую небрежной рукой была опущена перьевая ручка, грозившая вот-вот упасть, но все еще активно противодействующая силе гравитационного притяжения, которая здесь, ближе к ядру земли на пять этажей, должна была бы проявляться сильнее. Но, конечно, не канцелярское безумие заставило Кристину с широко распахнутыми глазами заглядывать в чужую комнату. О нет, здесь, посреди этого хаоса, прислонившись головой к столешнице, спал черный господин. Его голова была отвернута от света, а следовательно, и от двери, наблюдательного пункта Кристины. Страшнее же был тот факт, что господин Эрик был без маски. Его постоянный аксесуар сейчас венчал невысокую стопку неисписанной бумаги. Неведение пугает, но и привлекает. Кристина, дрожа, сделала шаг вперед. Комната оказалась просторным совмещением спальни и рабочего кабинета, но — о ужас! — вместо постели под балдахином стоял гроб. Зачем кому-то в здравом уме и твердой памяти занимать комнату жутким атрибутом смерти? Разве есть люди, которые желали бы приблизить свою кончину, или те, что хоронили бы себя при жизни? О нет, поняла Кристина, ведь весь его дом и есть могила! Что еще, кроме футов земли и бетона над ними нужно, чтобы это доказать? Кристина закрыла рот руками, чтобы не ахнуть громко. Иначе она бы разбудила мужчину. В момент она осознала всю незаконность своего пребывания здесь и начала отступление. В последний раз оглядывая запретное помещение, которое в общем отличалось от обычной комнаты только жуткой — страшно подумать, чем служил гроб! — кроватью, Кристина услышала возню за столом. Подумав, что мужчина просыпается, она спряталась за дверью, все еще следя, забыв о всяком стыде. Нет, он не проснулся. Лишь повернул голову так, что теперь девушка видела его лицо.