«Ignoranti, quem portum petat, nullus ventus secundus est»¹
— Встаньте вот сюда, мисс Уокер, пожалуйста. Изнемождённый выдох вырывается из моих уст, разбивая мёртвую тишину слишком светлого кабинета, окутанного запахом роз и белого шоколада. Я морщусь, ощущая под ступнями резкий холод причудливой формы весов и сосредоточенно начинаю наблюдать за медленным перемещением железного бегунка. Темноволосый ангел недовольно цокает, будто бы с укором покачивая головой, а за тем предлагает мне вернуться на кушетку. — Уровень Вашей энергии вновь упал, — со скорбью сообщает доктор, стуча ручкой по столу. — На этот раз ещё ниже. Скажите, мисс Уокер, вы точно принимали все прописанные мной лекарства? — Конечно, — машинальная ложь даже не трогает ту струнку в душе, что отвечает за совесть. — Тогда я и ума не приложу, почему вместо прогресса мы с Вами упорно продолжаем шагать назад. Сколько времени прошло с момента Вашего посвящения? — Почти десять лет… — Десять лет! — восклицает мужчина, выскакивая из-за письменного стола. — Если первые три-четыре года я ещё мог списать постоянные обмороки на смену обстановки, то сейчас для меня ясно как день, что проблема кроится совершенно с другом. Особенно, когда… Вы же не спускались за это время на Землю? Даже по самому незначительному делу? — Ни разу, — качаю я головой, уже даже не удивляясь тому, как филигранно мне удаётся обводить врача вокруг пальца. — Боюсь, как бы не пришлось созывать консилиум… Что ж, я назначаю вам больничный. Вам необходимо провести пару недель в школе Равновесия или, что ещё лучше, на Земле. Посмотрим, как Вы будете чувствовать себя после этого. С руководством академии я договорюсь, не беспокойтесь. Ваша учёба от вас никуда не убежит. Я скромно киваю, принимая из рук ангела целую кучу разноцветных баночек с новыми лекарствами и спешу к выходу. Широкие — намного шире, чем в моём предыдущем учебном заведении, — коридоры академии дарили всем находящимся в них чувство предельной безмятежности. Безмятежности, от которой здесь, в Раю, не скрыться. В чём я совершенно убедилась за добрый десяток лет — Парадиз умеет утомлять. Спустя всего месяц обучения на факультете веков я с ужасом начала вспоминать все предостережения друзей о том, что такая жизнь не для меня. Всё в Раю было идеально, прилизано, по правилам. Ангелы жили в вечной гармонии с собой и окружающими: редко здесь можно было стать свидетелем хоть малейшей ссоры. Незнакомые белокрылые обходились друг с другом подчёркнуто вежливо. Студенты отличались безукоризненной дисциплиной: академия до верху была набита круглыми отличниками, которые, конечно же, ничуть не кичились блестящими результатами, а лишь позволяли себе кроткий наклон головы, когда слышали, что заработали высший балл. Каждый знал своё место. Кроме меня. Я была белой вороной среди них всех. Или чёрной овцой, чёрт его знает. Всего через год я дошла до той кондиции, когда от дружественных приветствий и белозубых улыбок сокурсников меня начало тошнить. Тогда то и начались мои обмороки. Разумеется, я знала их причину и предпочла бы не заявляться к врачу вовсе, но преподаватели, чуть только завидев моё бессознательное тело в центре холла или прямо за партой в аудитории, тут же спешили отправить меня в медицинский кабинет, где я уже провожу гораздо больше времени, чем на парах. Это было своего рода спасением. Гораздо легче выносить общество одного немного эксцентричного и одержимого своим делом доктора, чем полсотни беспрестанно зубрящих конспекты ангелов. Всё чаще я стала наведываться на Землю. Разумеется, тайком и ночью. Часами я просиживала на крыше родного дома, сквозь горькие слёзы наблюдая за тем, как сиделка выкатывает на потонувшую в рассвете террасу моего уже совсем дряхлого отца, уже лет как пять потерявшего способность передвигаться самостоятельно. Ему шёл девяносто второй год. Но, казалось, он не был жив уже давно. В его мутных серых глазах в ореоле мелких морщинок давно уж не плескались жизненные огоньки. Они чуть поубавили свой пыл, когда умерла моя мать. Едва продолжили гореть, когда погиб Эндрю. И окончательно погасли в день, когда на пороге появился криминалист, сообщивший о кончине последнего родного отцу человека вследствие внезапной автокатастрофы. Иногда я спускалась с крыши и становилась прямо на против отца, с разрывающимся сердцем следила за судорожным шевелением его иссушенных жёлтых губ. Я читала по ним, и всегда они шептали лишь одно — мольбу о смерти. Но вопреки законам Небес ежегодные очищающие дожди никак не желали приносить моему бедному папе избавления, которого он так отчаянно просил. Пару раз я обретала форму смертной и подходила к нему со спины с занесённой с кинжалом рукой. Но сколько бы я ни пыталась, подарить отцу желанный покой я не могла. Мне оставалось только наблюдать и размышлять. Размышлять о том, что, быть может, стоило мне в первый месяц в школе Равновесия выпить ту злосчастную настойку. Тогда бы я и думать забыла о земных делах, о друзьях, о своём старике. Тогда бы не приключились бы со мной обмороки, ведь они были результатом неугасающих ни на минуту мыслей о том, какое существование у меня могло бы сложиться. Я бы доехала домой, потом стала бы архитектором, обязательно встретила бы какого-нибудь офисного клерка, вышла бы за него и непременно нарожала бы детишек. Всё моё естество стремилось к той жизни, которую я могла бы прожить на Земле. Пусть неидеальную, пусть заурядную и «одну из многих таких же», но я, вероятно, была бы счастлива. А здесь… всё было словно бессмысленно наворачивающая круги карусель. Десятилетие, хоть и тянулось словно несколько веков, было столь однотипным и жадным до событий, что представлялось короткой секундой. — Вики! — предо мной возникает моя бывшая соседка в ангельском общежитии: низенькая брюнетка с аккуратным стрижкой под мальчика. — Привет, Карен, — я с почти непритворной улыбкой отвечаю на крепкие объятия. Ангел так же, как и я когда-то, была Непризнанной, которая с трудом переживала свою смерть. Удивительно, но мы в своё время очень легко сошлись на почве общего горя. Ночами вспоминая наше былое существование, мы немо поддерживали друг друга. Но вопреки всему общение это не было чересчур доверительным: мы не стремились стать лучшими подругами, отдавая предпочтение сквозящим непринуждённостью разговорам. Без обязательств и без завышенных ожиданий к друг другу. Но Карен очень скоро покинула академию, вступив в число Парадизных воинств, и, честно сказать, я очень редко вспоминала о ней. — Какими судьбами у нас? Кто-то из студентов своей выходкой заслужил вояж в Геенну? — Нет, ну что ты! — машет руками ангел. — Мне и представить такое сложно. Кхм, — голос миниатюрной девушки в одночасье понижается на несколько тонов, выдавая важность её последующих слов. — Вообще-то, Вики, я искала тебя. — Зачем? — я хмурю брови на столь смелое заявление. За все прошедшие годы я уже успела отвыкнуть от присущей Карен прямолинейности. — Я объясню по дороге, а для начала советую переодеться, — черноволосая обворожительно улыбается. — Мы полетим к Жемчужным Вратам.***
Я уже заканчиваю со шнуровкой кроссовок, когда непрерываемое щебетание ангела о своей практике вдруг обрывается, уступая место любопытству: — А к тебе так никого и не подселили, да? — Как видишь, — хмыкаю я, глядя на себя в зеркало. Уже прижившиеся на моём когда-то безупречном лице синие круги сегодня, слава Шепфа, выглядят чуть-чуть поменьше. Я щипаю себя за бесцветные щёки в попытке прибавить им хоть немного жизни, но у меня ничего не выходит. — Вот уже лет семь я живу тут только со своими мыслями. Моя знакомая хихикает, влезая на подоконник. — Ну нет, — категорично отрезаю я, предполагая, что задумала бывшая соседка. — Да! — восклицает она, расправляя огромные и сильные крылья с лиловыми перьями. — Карен, — цежу я, едва ли не скрепя зубами, — я иногда вообще удивляюсь тому, как тебя пустили в Парадиз. Ты же ни одного правила не придерживаешься. Смотри. То, что у тебя есть крылья, ещё не значит, что нужно забыть о существовании дверей. Мы выходим через них, Карен. Одумайся. Не то, чтобы я была такой уж послушницей, но я не прочь влиться в это амплуа на пару минут, ведь перспектива свободного падения на несколько километров вниз не прельщала разума. А ещё напоминала о том, как нравилось мне когда-то прыгать с балкона, что находился в полуразрушенной башне школы Равновесия. — Да брось ты, Вики, всего один раз. Ну чего тебе стоит? — Нервов. — Скука! — возражает непоседливая, скрываясь в чёрной ночной бездне, что кроткими волнами разливалась за окном. Я с тяжёлым вздохом сажусь на подоконник, свешивая ноги наружу. Ветер приятно щекочет открытые голени, так и норовя залезть под свободную майку, я, а смотрю вниз, в непроглядную тьму, и чувствую, как головокружение быстро подбирается ко мне, подхватив заодно и неприятную тошноту. Мне точно не избежать ещё одной потери сознания, если я прыгну. — Эй, Карен, давай обратно! — зову я. Брюнетка, скривившись, всё же выполняет мою просьбу, легко приземляясь рядом со мной. — Полетим понизу, мне что-то нехорошо. — Ладно, твоя взяла. Дорога до Жемчужных Врат протекала в молчании, изредка прерываемом односложными фразами. Я давно уже заметила, что Карен хотела начать разговор на какую-то тему, определённо волнующую её, но девушка стопорилась каждый раз, стоило ей приоткрыть рот. Я терпеливо ждала, пока она соберётся с мыслями, не желая смущать и поторапливать её. В конце концов, зачем-то же она навестила меня для полёта к месту входа в Рай, а значит, так или иначе, я узнаю, что мне положено было узнать. — Вики… — колеблясь, начала Карен, — наверняка ты уже догадалась, что я не просто прогуляться до Врат тебя позвала. — Это уж точно. — Так вот, я прохожу там стажировку. Ну, знаешь, как это водится: под постоянным присмотром апостола Петра, чтобы не дай Шепфа что-то не пошло не так, — девушка прервалась, так как мы почти достигли конечной цели. Перед нами расстелилась длинная узкая дорога, по обе стороны от которой раскинулись великолепные сады, флора коих будто бы светилась, превращая глубокую ночь в сумерки. В конце этой дороги располагались сами Жемчужные Врата, что, как ни сложно догадаться, были сплошь усеяны перламутровыми драгоценными камнями. Зрелище было воистину великолепным, но из всех мест в Парадизе здесь мне дышалось тяжелее всего. С чем это связано, для меня до сих пор остаётся загадкой, ответ на которую меня не слишком-то и волнует. Карен потянула меня в гущу смородиновых кустарников по левую сторону от дороги, аргументируя такое действие тем, что нам крайне нежелательно было бы попасться караулу Парадизных воинств. — Часовые сменятся через пятнадцать минут, нам надо поторопиться, — шепчет девушка, ловко маневрируя между раскидистыми ветвями вечно цветущей и благоухающей сирени. — Что за бред, часовые? — недоверчиво переспрашиваю я. Ещё в школе Равновесия нам рассказывали, что Жемчужные Врата охраняет только апостол Пётр, прекрасно справляющийся со своими обязанностями. — Да. Пётр вдруг отлучился на несколько недель, и ангелы решили перестраховаться, приставив в два раза больше охраны, чем необходимо. — Так… — я хмурюсь, пытаясь понять, куда ведёт свою мысль маленькая брюнетка. — Что нам с того? — То, что ровно в полночь двое стражей покинут свой пост, и до прихода следующих у нас будет ровно сорок пять секунд, — с запалом отвечает Карен. — Сорок пять секунд на что? — не сдерживаюсь я и восклицаю, забывая об осторожном шёпоте. Карен вдруг разворачивается и, схватив за руки чуть выше локтей, встряхивает меня, внимательно скользя взглядом по моему лицу. Лицо девушки выражает крайнюю степень беспокойства: она беспрестанно покусывает губы, часто и прерывисто дыша. — Послушай меня! Это очень важно. Я не знаю, почему об этом не говорят но… — брюнетка на секунду запинается, как бы не зная, с какой стороны подступиться к мысли. — Каждый день точно во время смены караула в ворота начинают стучаться. Очень настойчиво, очень долго и громко, явно пытаясь привлечь внимание. И этот голос… — Карен немного поводит плечами, будто в попытке отогнать пугающий её образ. — Голос зовёт, тебя, Вики. Конечно, не исключено, что где-то в Раю есть ещё одна Вики Уокер, но я так не думаю. Это продолжается всего сорок пять секунд, но, клянусь, что каждому, кто хоть раз услышит те стенания, это время покажется вечностью. Я не нахожу, что ответить, лишь ошеломлённо смотрю перед собой, когда ангел, не спрашивая моего мнения, нагло берёт меня за запястье и тащит за собой, свободной рукой помогая себе пробираться через райские гущи. Наконец, мы подходим к ограждению в двадцати метрах от Врат. — Всё, что тебе нужно сделать: достаточно быстро перелететь через Жемчужную Стену, — сбивчиво втолковывает мне белокрылая пока я, задрав голову, смотрю на невероятно высокую "ограду". «Никто кроме ангела не способен шагнуть за Врата», — проносится в моей голове нежный голос Мисселины. Все небесные создания в состоянии пробраться в Парадиз окольными путями, например, здесь, где стоим мы с Карен. Стало быть, в Жемчужные Врата стучится кто-то из Непризнанных или… демонов. — Ты меня слушаешь вообще? — одёргивает меня девушка. — Осталась пара минут, сосредоточься! Я специально привела тебя именно в это место: обзор Стены здесь закрыт со всех ракурсов из-за деревьев. — Карен, я даже не уверена, надо ли мне это вообще. Быть может, я не хочу знать, что меня там ждёт? — Да брось, — отмахивается ангел. — Ты любишь правду. Она — твоя главная драгоценность. Я качаю головой и глубоко вздыхаю, вновь переводя взгляд в ночное небо, сияющее мириадами кажущихся такими близкими звёзд. Это единственное сокровище Рая, пришедшееся мне по душе, единственная вещь, не дававшая мне сходить здесь с ума. Карен ткнула пальцем, и, что удивительно, попала. Я отправлюсь на ту сторону, только чтобы убедиться, что всё это — огромная ошибка; что на Небесах точно есть ещё одна Вики Уокер, а ежедневный стук во Врата — лишь всеобщее наваждение, одна из проделок вечно пытающихся поравняться с ангелами обитателей Ада. — Пора, Вики, — очевидно паникуя, проговорила девушка и начала обратный отсчёт. — Три, два, один! Я достигаю вершины Жемчужной Стены всего за один взмах белых крыльев и также быстро оказываюсь внизу — спасибо Фенцио за его изнуряющие тренировки. Приземление выходит не самым удачным: мощные потоки одновременно всех четырёх ветров тут же сбивают меня с ног, относя сразу на пару десятков метров в сторону. Райские ветра не просты: они были созданы специально для того, чтобы не дать приблизится ко входу в Рай тем, кто его не достоин: демонам и всем Непризнанным, что не прошли распределение. На меня они действовать не должны, но, видимо, вся моя сущность конфликтует с Парадизом. Я поднимаюсь на ноги, напрягая крылья, чтобы устоять под порывами ветров, и это с каждой секундой у меня получается всё лучше. Необычайный прилив сил чуть ли не лишает меня равновесия. С каждым новым вдохом холодного ночного воздуха, пронизанного лунным светом, я чувствую, как чистейшая, мощнейшая энергия наполняет каждую клеточку моего тела. Подавляя желание раскинуть руки в стороны и рассмеяться, я оглядываюсь и замечаю вдалеке размытое дымкой пятно, прямо около самих Врат. Так… Я с опаской начинаю медленную поступь, ожидая увидеть там что угодно. Коварная дымка постоянно неуловимо меняется, будто бы не желая показать мне то, что скрывается в ней. Но вот я подошла уже достаточно близко, чтобы суметь разглядеть прояснившиеся очертания высокой тёмной фигуры. Фигуры, которую я знаю как свои пять пальцев. Я резко прекращаю своё движение, будто бы врезавшись в идеально прозрачное стекло, и во все глаза принимаюсь исследовать глазами широкую, тяжело вздымающуюся грудь, закрытую простой чёрной рубашкой, татуированные руки, без устали тарабанящие о поверхность Жемчужных Врат, вероятно, больше всего на свете стремящиеся выломать их с корнем. Нет, это не… — Люцифер, — выдыхаю я, произнося это без всяких сомнений самое прекрасное и ужасное для меня имя одними губами, не веря собственным глазам. Он оборачивается, будто услышав меня, будто почувствовав моё беззвучное присутствие. Оборачивается и тут же застывает, как и я несколькими секундами ранее. Шепфа, что же произошло с Люцифером? Я всё ещё чувствую его дурманящую лесную энергию, но она в тысячу раз слабее, чем я её помню. Он выглядит безумно изнемождённым, словно и сам не помнит, когда в последний раз его голова касалась мягких атласных подушек; под его потухшими красными глазами образовались глубокие тёмные впадины, а сам он невероятно сильно похудел, что сделало его и без того сильно очерченные скулы ещё острее. Волосы почему-то лежат в большом беспорядке, а кожа сделалась настолько бледной и истончённой, что на впалых щеках виднелись сеточки вен. Взгляд его ошеломлённых глаз безумен. Демон выглядит так, будто увидел самого Создателя. Мужчина вдруг пошатывается и падает на колени, а я мгновенно подлетаю к нему и делаю тоже самое. Будто в забвении, он хватает мои ладони, поднося их к своему лицу, вдыхая запах, прислоняя их к своим холодным щекам, и бормочет себе под нос дрожащим голосом: — Вики, Вики, Вики… Это ты? — он вдруг резко поднимает голову, испуганно рассматривая меня, будто я лишь видение, которое вот-вот испарится. — Это я, — шепчу я в ответ, не обращая внимание на слёзы, неожиданно потёкшие из моих глаз. Люцифер больше ничего не говорит, лишь беспорядочно оставляет ледяные поцелуи то на моих ладонях, то на запястьях. Его руки незаметно перебираются к моим волосам, которые он миллион раз пропускает сквозь свои пальцы. «О, Шепфа», — осознание вдруг чётко всплывает в моём слишком нерациональном уме. — «Я не видела его десять лет». Затем я чувствую ласкающий холод его сухой кожи на своём лице и прикрываю глаза, вдыхая свежий хвойный аромат, почему-то становящийся сильнее с каждым мгновением. Тонуть бы мне в нём, забыв про то, что теперь я принадлежу Небесам, но нельзя. Нельзя. Я не решаюсь прервать неорганизованное движение его губ по моему разгорячённому лицу, чувствуя нежные, невероятно лёгкие касания то на висках, то на скулах, то на носу, то на подбородке, словно Люцифер никак не может найти конечную цель. Его ладони уже крепко держат моё лицо в руках, а у меня нет сил прервать его терпко-жгучую пытку. И вот я чувствую, как его губы вдруг совершенно случайно задевают мои, и резко выдыхаю, пока сердце пропускает сразу сотню ударов. Мужчина хитёр даже будучи в трансе: он ловко пользуется положением моего на секунду приоткрывшегося рта и углубляет нечаянный поцелуй. Первый порыв — сорваться и ответить, положив конец нескончаемой боли, длящейся на протяжении десятилетия. Первый порыв — зарыться руками в разлохмаченные угольные волосы. Первый порыв — закрыть глаза на все меры предосторожности и просидеть вот так, вдвоём, пред Вратами дома ангелов столько, сколько потребуется нашим душам, чтобы напиться друг другом до охмеления, до одури, до дрожи в ладонях. Нельзя. Превозмогая себя, я аккуратно, но в то же время настойчиво, убираю руки демона со своих щёк. — Что? — в искреннем не понимании интересуется Утренняя Звезда. Его глаза такие измученно-удовлетворённые, такие преданные и молящие — моё сердце сжимается, пока я произношу: — Мне нужно идти. — Останься, — упрямится Люцифер. Спиной он прислоняется к Жемчужной Стене, а одну ногу подтягивает к груди. Видимо, он расположен к долгой беседе, чего я не могу сказать о себе. — Ты знаешь, что я не могу, — слова эти, срываясь с сопротивляющегося языка, раскалённым железом стекают вниз по горлу, чтобы в пепел выжечь всё, что есть у меня внутри. Взгляд Люцифера как радиация, прожигающая всё открытые участки кожи. Демон берёт меня за руку, всматриваясь в мои глаза. «Что, скажи мне, что ты пытаешься в них увидеть?» — полыхает в моей голове. Карминовые глаза такие внимательные и изучающие, будто свидетельствуют мой образ впервые. Глубина их трогает самые потаённые и тёмные уголки моей души, трепещущей в унисон с дыханием сына Дьявола. — Injuria solvit amorem², — изрекает Княжич, поселяя на моем лице подобие печальной улыбки, предвещающий только один возможный в сложившейся ситуации исход. — Нет обиды, Люцифер, — горькая усмешка, похоже, разбивает все его надежды. Чувственные губы приоткрываются, но я продолжаю быстрее, чем он успевает меня прервать. — Есть память. Каждый раз смотря на тебя, я вижу глаза Питера. Это выедает меня. — И что же, на этом всё? — как-то слишком мрачно спрашивает демон. — Я полагаю, — и вновь голос дрожит. — Раз уж мы говорим пословицами: finis coronat opus³. Мы прожили друг без друга десять лет. Сможем и сто, и тысячу. И вечность, — меня воротит от того, насколько ангельски и менторски звучат мои слова, и от того, как молниеносно вспыхивает в сознании вопрос: «А разве это будет жизнь?», который я с силой отталкиваю обратно, вновь соврав себе, что через какое-то время смогу ответить на него положительно. Я подаюсь вперёд и прикасаюсь ко вновь ставшему адски горячим лбу Люцифера, чувствуя его частое палящее дыхание на своих ключицах. Этот поцелуй — точка, которую просто необходимо поставить, пока не станет слишком поздно, пока прощаться не станет ещё больнее, пока я вновь не привыкну к губящим меня токсинам, что выделяет его кожа. Встать невероятно тяжело. Отпустить — ещё сложнее. Его широкая ладонь нехотя скользит вниз от локтя по моему предплечью, чуть задерживается на запястье и отчаянно цепляется за пальцы, когда я безжалостно отхожу назад. Ещё одно незримое мгновение — и прикосновение неизбежно обрывается. Не оборачиваясь, я со всех ног бегу к месту своего приземления, чтобы взлететь от туда со скоростью света и быстрее пересечь границу Рая. Чтобы там, сразу же угодив в объятья Карен, на волну её вопросов ответить предельно коротко и просто: — Ничего такого, что стоило бы моего внимания.***
Ночь всегда была моим любимым временем суток. И совсем не потому, что она обличала все потаённые страхи и желания людей, которые те усиленно скрывали в дневное время, нет. И не из-за возможности скрыть в её тёмных пелеринах свои собственные прегрешения. Я дорожила её свободой. Ночь будто бы не придерживается правил — живёт и ведёт себя так, как ей самой вздумается. Это выражается в необузданных и непредсказуемых дуновениях свежего мятного ветра, который, если бы был человеком, вероятно сам бы подивился своей причудливой траектории. Выражается в загадочном поглядывании с неба чарующих взор серебристых звёзд, будто бы нашёптывающих наблюдателю путанные мысли: одна взбалмошнее другой. Как бы то ни было, я уважала ночь, к сожалению, не всегда имея возможность возздать её невероятной красоте должное. Ангелы предпочитают озарённые до жути приветливым солнцем дни, от которого почти нигде не спрятаться. Но сегодня я решила отойти от привычного расписания и наведаться в кои то веки на крышу Высшей Академии. Сегодня был особенный день. День, когда всё завершилось. Чувствовала ли я себя легче? Ни грама. Но смогла впервые за всё время вздохнуть спокойно и глубоко, вдруг почувствовав, что наша с Люцифером история действительно подошла к концу. Остался правда чёрным пятном маячащий на совести ритуал, но он уже не так сильно скрёб мою душу. Главное — что я и вправду простила его. Я смогла почувствовать это только тогда, когда увидела его воочию. И хоть рациональность моя фатально припозднилась, я была несказанна рада такому исходу. Ласковый ветерок чуть покачивает разбросанные по плечам пряди, а я приветливо подставляю лицо ему на встречу. Ночная прохлада дарит мне долгожданное ощущение покоя. Во мне вдруг тихонько вспыхивает искорка надежды на не совсем печальное будущее, и я с радостью позволяю ей теплиться в моей груди, пока живот чуть-чуть побаливает от предвкушения преодоления новых, пока неопределённых мною целей. Чайка кричит. Сглатывая, я поднимаю глаза к близкому синему небу, расшитому звёздами-бриллиантами. Они такие огромные и яркие здесь, на Небесах. Но сейчас от них почему-то веет лишь ледяным безразличным спокойствием. Внутри всё рушится и падает вниз. Послышалось близкое хлопанье крыльев, а за ним — жёсткое и неприятное прикосновение к оголённому плечу. Будучи полностью уверенной в облике незваного и нежеланного гостя, я слегка поворачиваю голову, краем глаза подмечая оранжевый клювик, освещённый лунным мерцанием. Сердце звучно отбивает тревожный ритм. — Ну здравствуй, птица.КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ "UP"