Королевская любимица

Серсея ещё никого не любила. Или наоборот ― она любила отца и мать, любила братьев и сестёр, но никогда прежде не любила ни одного мужчину. Собранная и знающая чего хочет от жизни принцесса не хотела в кого-то влюбляться. У неё было слишком много примеров того, как любовь разрушает человека ― Екатерина, Франциск, Себастьян… Она считала, что Генрих выдаст её за какого-нибудь вельможу, чтобы скрепить союз между семьями. Конечно, как бастард она не могла выйти за короля как Елизавета, но вполне могла стать женой политика или какого-нибудь другого не последнего человека во Франции или в любой другой дружественной стране. Но Нострадамус... Чёрт возьми, Серсея до сих пор не могла понять, что это такое было? Она не могла даже быть уверенной, что прорицатель действительно к ней что-то испытывает, его забота могла быть продиктована его врачебными обязанностями, он мог как слуга заботиться о принцессе, и всё же… всё же! Серсея даже не представляла, что с этим можно сделать, как ей себя вести дальше. Она была многим обязана Нострадамусу ― своей жизнью, своим здоровьем, моральным и физическим. Желая немного успокоиться, Серсея направилась на конюшню. Но, вопреки ожиданиям, там случилось нечто, что окончательно выбилось её из головы. Именно это было причиной того, что утром после завтрака принцесса оказалась около дверей комнаты своего отца. Страж, послушно склонившись, скрылся за дверью королевских покоев. Серсея стояла, судорожно вытирая слёзы с глаз, но чем больше она пыталась справиться со слезами, тем быстрее они текли из её глаз. Камила, вся бледная и испуганная, стояла позади и лишь зло сверкала глазами в оставшегося стражника, чтобы тот перестал бросать на принцессу непонимающий, сочувствующий взгляд. Второй страж вернулся и сдержанно пригласил принцессу войти. Серсея влетела в комнату отца, радуясь, что с Генрихом не было его любовниц, и совершенно не задумываясь о том, как она выглядит. А выглядела девушка наверняка не лучшим образом ― зарёванная, с покрасневшими от слёз глазами, но бледная и испуганная, судорожно сжимающая подол своего платья. ― Отец, ― пробормотала она неуверенно, слегка поклонившись. Серсея уже пожалела, что пришла сюда. Принцесса никогда ничего не требовала от Генриха и редко жаловалась на свои проблемы. Но ведь… Ведь то, что она увидела — было не только её проблемой, верно? Увидев заплаканное лицо дочери, король стремительно выпрямился. ― Серсея, девочка, что случилось? ― он называл её «девочкой» только в особые моменты прилива отцовской нежности. ― Мой конь… Агнус. Ночью кто-то… ― тут Серсея снова сорвалась на плач и не смогла продолжить фразу. Генрих мгновенно оказался рядом, обнял Серсею, прижав её к своей груди, и громко окликнул стражу. ― Где фрейлины? ― сурово спросил он, и в комнату тут же впихнули испуганную, бледную Камилу. ― Что произошло с моей дочерью? Почему она плачет? Камила сама выглядела не лучше, но отвешенный ею поклон был безупречен. ― Мы сегодня хотели прогуляться верхом с Её Светлостью, ― начала фрейлина дрожащим голосом. ― Пришли в конюшню, однако… Конь миледи был обезглавлен, ― выдав последнюю фразу, она зажмурилась, будто её убьют прямо сейчас, на месте. В покоях было тихо. ― Что значит обезглавлен? ― плохо сдерживая ярость, спросил Генрих. Это было немыслимо ― пробраться в королевскую конюшню и убить не просто какую-то лошадь, а коня принцессы, любимой дочери короля, его подарок. Серсея коротко всхлипнула и отстранилась от отца. ― Ему отрубили голову и подвесили на потолок, ― рассказала Серсея, хотя слёзы продолжали течь по опухшему лицу. ― Мы пришли, её как раз снимали. А на дверях его был нарисован знак еретиков. ― Еретики в моём доме? ― загремел Генрих так, что Камила подпрыгнула на месте, и даже Серсея вздрогнула. Она отстранилась, и король стремительно метнулся вперёд. ― Найдите этих неверных и приведите ко мне, я сам их казню! Стражи послушно выбежали из комнаты. Генрих вцепился себе в голову, широким шагом измерил комнату, а потом посмотрел на дочь. ― Иди к себе, Серсея, ― но тут же помотал головой. ― Нет, пусть лучше Нострадамус даст тебе успокоительное. Мы поймаем этих ублюдков, и их головы украсят пики дворца! ― с каждым словом Генрих ярился всё больше. Он метался, словно зверь в клетке. Бросив на дочь полный боли взгляд, король поцеловал её в лоб и направился к выходу. Серсея, не имея вариантов, направилась за ним, без желания оставаться в комнате короля. Особенно в комнате, где имя её отца на инициалах переплеталось с именем Дианы. К Нострадамусу она пошла не сразу. Во-первых, она все ещё не знала, как вести себя с ним, что делать с теми чувствами, которые он ― по мнению Серсеи ― испытывал к ней. Нострадамус… Наверное, он всё-таки был ей кем-то вроде друга, особенно теперь, и ранить его чувства не хотелось, но… Серсея никогда никого не любила. Она знала, как любить семью, но как любить мужчину? Что она должна была делать? Возможно, она сама дала ему повод влюбиться в неё ― тот поцелуй, которого принцесса хотела. Ей двигало нечто, заставившее в тот раз поцеловать прорицателя, её легкий флирт, который всё-таки был. Она знала, что иногда дети могут влюбляться во взрослых, которые их окружают, а Нострадамус был с Серсеей все её детство. Она считала нормальным держать его при себе, даже если иногда он внушал ей нечто, похожее на страх. Но про Нострадамуса девушка думала не долго ― она занялась похоронами коня. В некоторых делах принцесса Валуа была излишне сентиментальна, и это относилось к любимому скакуну. Конечно, она не могла позволить, чтобы стража просто закопала где-то её друга. Даже если это был всего лишь конь. Екатерина ― которую Серсея встретила в коридоре, и которая казалась такой же разгневанной фурией, как и её муж, а всё из-за поступков еретиков ― поддержала решение дочери. Агнуса похоронили под дубом в дворцовом саду, украсили ветки деревьев чёрными лентами, а на стволе вырезали имя коня. Садовник пообещал ухаживать за этим деревом. Почти вся королевская семья обед пропустила, Серсея трапезничала в компании Франциска, Марии и маленькой Марго. Принцесса молча ела, изредка отвечая на вопросы Франциска. У дофина с Марией тоже разговор не клеился, Серсея не была расположена разговаривать, поэтому за столом царило молчание. Все были поражены тем, что случилось с конем Серсеи, и подвешенной к потолку головы оленя в комнате Марии. ― Сестра, ты здорова? ― раздался голос совсем рядом. Принцесса рассеянно посмотрела на сидящего напротив Франциска. В глазах брата застыли сочувствие и тревога. ― Мне нехорошо, ― наконец выдавила Серсея, осознав, что почти весь обед просидела, бездумно уставившись в тарелку, так ничего и не съев. ― Еретики в королевском дворце. Осмелевшие настолько, что смеют… ― Серсея не стала продолжать, лишь бросила на Марию красноречивый взгляд. Девушка побледнела и опустила глаза. Её саму всё случившееся здорово напугало, она хотела поговорить с кем-то, но обсуждать это при маленькой Марго никто не хотел. И тут принцесса сама вступила в разговор, гордо приподняв носик: ― Еретиков надо наказать. У нас может быть много врагов, но те, кто не исповедуют нашу веру ― страшнее. Серсея и Франциск обменялись взглядами. В речах Марго легко узнавались речи их матери Екатерины. Принцесса из-за всех сил старалась походить на свою матушку-королеву, но вся семья видела, что в большей степени она переняла от Екатерины хитрость и умение услащать слух людей сладкими речами. С малолетства девочка отличалась очарованием, независимым нравом и острым умом. Воспитанием Марго не докучали. Её отец, Генрих II, всё время проводил у своей любовницы, Дианы де Пуатье. Мать тоже не обращала внимания на детей, строя козни против ненавистной соперницы. И если с её братьями-принцами занимались учителя, то для Марго образование считалось ненужным. Её обучали только чтению, шитью, музыке и танцам ― этого было вполне достаточно, чтобы выйти замуж за какого-нибудь наследника иноземного престола. Марго с малых лет блистала на балах в Лувре и в замке в Амбуаз, куда семья уезжала летом. Миловидная смуглолицая принцесса вызывала общий восторг не только красотой сшитых по последней моде платьев, но и тем, что читала самолично сочиненные стихи и приветствовала гостей на латыни. Она оказалась чрезвычайно способной в учении, и особенно в языках. Подобно своей бабке, ученейшей Маргарите Наваррской, она говорила на испанском, итальянском и греческом, много читала на этих языках. Даже внешне она напоминала свою мать-итальянку, с её светлыми волосами и тёмными глазами. Только после обеда Серсея наконец-то решилась на то, чтобы навестить Нострадамуса. В конце концов, он не давал ей намёка на их чувства, так почему же она должна была об этом думать? Наверное, нужно будет принять какую-нибудь настойку и забыться целебным сном до самого ужина. Что же, теперь ей точно надо было к Нострадамусу. Камилу она оставила при повороте в коридор, и служанке это, кажется, не понравилось. Она теперь с явным сомнением относилась к прорицателю и казнила себя за собственные слова, сказанные тогда, на балконе. Служанка явно видела, что Нострадамус неровно дышит к принцессе, но оберегать Серсею ― в том числе её честь и имя ― было обязанностью фрейлины. Поэтому она хотела бы сделать всё, чтобы девушка держалась как можно дальше от прорицателя, к которому даже если не чувствовала нечто серьезное, то испытывала лёгкую симпатию. ― Нострадамус? ― позвала она, как всегда, входя без стука. В комнате, в которой прорицатель обычно находился, занимаясь своим «колдовскими делами», как называл это Генрих, его не было. Более того ― никаких кипящих варев, разных сушеных трав, которые можно использовать для сиюминутной работы. Значит, мужчины либо не было здесь, либо он сегодня отдыхал. Это было справедливо, учитывая, что последние дни Нострадамус только и делал, что помогал Серсее. Девушка вздохнула. Может, не стоило его сейчас тревожить? Но с другой стороны ― что плохого в том, что она просто попросит настойку, чтобы спать спокойно, верно? Принцесса направилась к смежной двери, которая вела в комнату Нострадамуса. Привычно постучавшись, Серсея, не дожидаясь ответа, вошла. ― Нострадамус, я хотела бы… ― начала она, и тут же пожалела об этом. Первыми её встретили громкие женские стоны, и у неё не было никаких сомнений, с кем была эта женщина. Один лишь взгляд на кровать подтвердил правоту принцессы. Она замерла на пороге с открытым ртом. На кровати раскинулась какая-то рыжеволосая девушка, над которой нависал прорицатель. Накинутая сверху шкура наполовину скрывала любовников, но Серсея видела сильные мужские плечи, да и ритмичные движения о многом говорили. Видимо, сказала она всё-таки очень громко, потому что Нострадамус резко развернулся, вперев в неё взгляд тёмных глаз. Его взор сочился удивлением, неловкостью и… нечто, что Серсея назвала бы страхом. ― Простите, ― пробормотала Серсея и вылетела из комнаты. Она бросилась к двери, стараясь не бежать и сохранить хоть какое-то достоинство. ― Леди Серсея! ― донеслось ей вслед. ― Леди Серсея, постойте! Она была уже почти у лестницы, которая помогла бы ей побыстрее попасть в главный коридор, где ждала Камила, но её остановила сильная, почти грубая хватка на плече. На пару секунд она остолбенела ― уж больно сильно эта хватка напоминала то, как прикасались к ней те похитители. Но в следующее мгновение она увидела перед собой обеспокоенное лицо Нострадамуса ― слава Богу, он успел хотя бы одеться. Или слава длинным коридорам, будь прокляты архитекторы. ― Извините, я не хотела Вас тревожить, ― пробормотала Серсея, ощущая себя то ли униженной, то ли преданной. И то, и то ей одинаково не нравилось. Рыжеволосая девица выскочила вслед за ними и, прижимая к себе плохо завязанное платье, бросилась прочь по коридору, бросив напоследок любопытный взгляд на Серсею. Принцесса проводила её взглядом, а потом помотала головой. ― Я стучала, но... Вы, видимо, не услышали. ― Я приношу свои извинения. Она запнулась на полуслове, почувствовав, как её плечо сжала мужская рука. С трудом справившись с эмоциями, она бросила взгляд на прорицателя. Он стоял рядом с ней, небрежно одетый, взлохмаченный, и крепко держал её за руку, будто боясь, что она прямо сейчас сорвётся с места, и он её больше никогда не увидит. Но сказанное настолько сильно удивило принцессу, что она подняла глаза и шёпотом сказала: ― Вы-то за что? Это я ворвалась без спроса. Просто я не думала, что Вы… ― сдерживая слезы непонимания, обиды и отвращения, уверила она его. Видимо, девушка всё-таки была не права, Нострадамус не был в неё влюблен. И не ясно ― принесло ли это облегчение, или стало только тяжелее. Серсея не знала, как должна была закончить начатую фразу, но Нострадамус нашел слова за неё. Он наблюдал за тем, как, побледнев до цвета простыней и поглаживая живот, она полностью потерялась в размышлениях. ― Что я мужчина и интересуюсь женщинами? ― Что Вы водите их во дворец, ― неловко выдала Серсея. Она и не поняла, почему увиденное так её обидело. Правильнее было извиниться, и настоять на разговоре позже, если в нем вообще была нужда, или, раз уж она испортила Нострадамусу столь интимный момент, можно было попросить то, зачем она пришла. Да и зачем он побежал за ней? Мог сделать вид, что ничего не было. Почему он сейчас стоял рядом с ней и оправдывался? ― Вы правы ― не вожу, ― согласился Нострадамус, и смотрел он на неё как-то… странно. ― Простите ещё раз, ― она потянулась к нему ладонью, будто желая отодвинуть со своего пути, но неловко движение вперед осложнилось её платьем в несколько слоев, отчего девушка потеряла равновесие и начала падать. Но Нострадамус вовремя подхватил её под руки и неожиданно крепко прижал за талию к себе. Она уткнулась носом в его грудь, и в тот же миг резкий мужской запах наполнил все пространство вокруг, посылая дрожь возбуждения по позвоночнику и вниз живота. Ей показалось, что в коридоре стало невыносимо жарко, дыхание и сердцебиение принцессы участились, а кровь зашумела в ушах. Серсея обратила свой затуманенный взор на мужчину ― человека, который внезапно оказался в неё влюблен, и в которого внезапно влюблялась она. Но Серсея точно знала одно ― она не должна была находиться рядом с ним так близко спустя всего несколько минут после того, как застала его… с другой женщиной. ― Я не могу. Это выше моих сил, простите, ― извинился он вроде даже искренни, но Серсея ему не поверила. Да и как она могла поверить в то, что он сожалеет об этом. Нострадамус прижался ещё крепче, не давая сдвинуться с места и блокируя любые попытки сопротивления. Он не был груб, и это мешало Серсее бороться с ним на равных. Особенно сейчас, когда любовь в ней выросла так сильно. Она ведь знала, что нельзя позволять этому случиться, нельзя поддаваться сладкому плену иллюзий. Падать всегда было больно. Её еле уловимый аромат вина и пшеницы в эту же секунду стал для него единственным, чем бы он хотел дышать. Он прекрасно помнил этот запах, он всегда был там, где была Серсея. Окутанный лучшим из всех запахов, он впился в губы девушки поцелуем. Настолько жарким, что ветер, гуляющий по коридорам и каменные стены казались раскаленными и совсем не остужали разгоряченную кожу. Как и ожидал Нострадамус, первые несколько мгновений он чувствовал борьбу со стороны девушки, ее все еще смущало ее нахождение в объятьях прорицателя. Но эти мысли быстро улетучились, стоило только поцелую углубиться и стать поистине неистовым и властным. Нострадамус брал, повелевал и подчинял все мысли принцессы Медичи. Он сжимал её в своих руках до тех пор, пока не почувствовал не менее горячий отклик от девушки. Они желали друг друга, тоска, сжирающая их до этого момента, стала таять и превращаться в неугасаемую и всеобъемлющую страсть. Смотря в сверкающие глаза Нострадамуса, принцесса и вовсе забыла о любых своих «нет». Всё вдруг начало казаться правильным, все «против» неожиданно стали «за». Резкий оглушительный звук врывается в хрупкий мир, жестоко возвращая в реальность. Совсем рядом, за поворотом раздается какой-то звон, стук, шум голосов. Во внезапной гулкой тишине тяжелое частое дыхание оглушает. Серсея вдруг понимает, чем и с кем она занимается. Осознание вины подкатывает комком к горлу. — Отпусти... Отпусти меня... — Серсея начинает вырываться, стараясь не смотреть Нострадамусу в лицо. Он медленно разжимает руки. Молча наблюдает как принцесса торопливо поправляет волосы и одежду. Серсея кинула только один, один единственный взгляд на Нострадамуса. Потом, поджав губы, она испытала нечто, похожее на вину перед ним. Нет, она идиотка, и опять ошиблась ― прорицатель был в неё влюблен. Иначе он бы не пошел за ней, иначе не предпочёл обществу девушки, которой, наверняка, заплатил, нелепые объяснения перед ней. Не зная, что сказать, Серсея просто позорно сбегает, так и не посмев больше на него взглянуть. *** Михайлов день ― весёлый и сытный праздник, поскольку хлеба пока много, выручены деньги за коноплю и овёс, да и работы основные закончены. Название дня происходит от имени Архангела Михаила. С этим днём не было связано никаких особых обычаев, хотя к нему приурочены общественные и семейные праздники, связанные с культом предков и рода. Но это был любимый праздник отца Генриха, поэтому его традиционно отмечали каждый год, с присущим Франции размахом. У Серсеи было хорошее настроение, но она бы не призналась в этом ни за что на свете. В большей степени из-за того, что Баш, ненавистный родной братец, долгое время был едва ли не присмерти. Серсея не желала ему смерти, но отчего-то видеть то, как он мучился, было ей в радость. Она навестила его всего один раз вместе с Франциском, потому что отец уже начал на неё зло посматривать, и Екатерина посоветовала всё-таки сходить, и хотя бы посочувствовать Себастьяну. ― И постарайся не злорадствовать, ― усмехнулась Екатерина, проходя с дочерью под руку по коридору. ― Конечно, ранение Баша принесло нам больше пользы, чем вреда, но старайся держать маску. Она действительно пришла, вместе с Франциском, но за все те десять минут, что стояла чуть в стороне от братьев, смогла лишь выдавить: «Скорейшего выздоровления». Больше её внимание привлекал, разумеется, Нострадамус. Она испытывала глухое раздражение от того, как пренебрежительно Себастьян относился к тому человеку, который спас его. Конечно, она не решалась что-то сказать по этому поводу, лишь стояла в стороне и исходила не выплеснутым ядом. ― Он не умрет, ― заметил Нострадамус, видя, какой заинтересованный взгляд бросает принцесса на рану Себастьяна. ― Иногда ты делаешь свою работу слишком хорошо, ― произнесла она и тут же покачала головой. ― Я до сих пор не отравила его лишь потому, что если бастард помрёт, Генрих тебе голову снесёт. ― Рад слышать, что Вас беспокоит моя голова. Серсея подняла на него взгляд и хитро прищурилась. Точно змея, королевская кобра Медичи. Она с надеждой поинтересовалась о состоянии брата, и до прорицателя дошло: та с удовольствием порадуется смертельной болезни Себастьяна. ― Твоя голова мне нравится на плечах. Нострадамус ей усмехнулся. Серсея порадовалась тому, что занятые обсуждением Томаши, Франциск и Себастьян не обратили на неё внимание. Помимо мрачного удовольствия от страданий брата, она испытала ещё и глухую ярость. Нострадамус понимал, чем она была вызвана. Придя сюда, Серсея, как и любой другой человек с душой, человек с чувствами, не могла не испытать сожаление по поводу страдающего человека. Не по поводу Баша, а просто человека ― безликого. Но едва у него появился образ родного брата, вся жалость улетучилась. Девушка попыталась проявить сострадание, и за это непонимание, за эту слабость она попытается отплатить вдвойне жестоко. За день до праздника, Генрих объявил всему двору, что вместо обычного традиционного бала, в Михайлов день будет маскарад. Это привело принцессу в восторг ― она долго думала над образом, который могла создать, пока Камила не подсказала ей одну идею. Белое длинное платье, которое мягко облегает линию груди и свободными складками струилось по талии и линии бедер, украшенное золотистой вышивкой. Сверху была накидка с длинными рукавами небесно-голубого цвета, а открытое горло украшало золотое, блестящее ожерелье. Золотые волосы, завитые на крупные локоны, каскадом опускались вниз по спине, и кое-где в них умело были вплетены соколиные перья. ― Боже, боже! ― Серсея с улыбкой посмотрела на приближающегося Франциска, который окинул сестру тёплым взглядом. ― Я думал, что ты будешь королевой… но ты настоящая богиня! ― И это мне говорит Святой Михаил? ― улыбнулась Серсея, и Франциск рассмеялся. Он поймал слугу и взял у него бокал белого вина, зная, как сестра его любит. Протянув его девушке, мужчина неумело поклонился. ― Прошу Вас, прекраснейшая богиня. Серсея и Франциск рассмеялись. Чокнувшись бокалами, брат с сестрой пожелали друг другу счастливого праздника и перешли к нейтральным темам разговора ― подальше и от английского предателя Саймона, и португальского принца, который при каждом удобном случае подчеркивал, кому теперь принадлежала Мария, королева Шотландии. Судя по всему, Франциск был на взводе ― из-за нападения на Себастьяна, из-за всей ситуации в целом, и только то, что Серсея была в безопасности после всего произошедшего, немного радовало дофина. Серсея уломала брата на совместный танец ― где, как никак во Французском дворе можно увидеть, как богиня Фрейя танцует со Святым Архангелом. Танцем это было назвать с трудом ― никаких классических движений, дофин и принцесса просто кружились по всему залу, задорно хохоча. Король Генрих и Екатерина одобрительно хмыкали, смотря на резвившихся детей. Франциск немного поболтал с сестрой, а потом, ещё раз отвесив комплимент, скрылся среди гостей. Серсея поняла, куда пошел брат ― повидать Себастьяна, который только недавно встал на ноги, но уже рвался махать мечом, совсем как в детстве. Нострадамус подошёл со спины, и Серсея вздрогнула, заметив его краем глаза. ― Ты меня до нервной дрожи доведешь, появляясь так, ― зашипела королевская любимица, оборачиваясь к прорицателю. Мужчина был в привычных мехах, и почему-то сегодня напомнил медведя Серсее почти больше, чем обычно. Нострадамус снисходительно улыбнулся на замечание принцессы, понимая, что она находится в прекрасном настроение и совсем не злится. ― Вам можно было не наряжаться, ― тихо сказал прорицатель. Серсея поперхнулась вином. ― Простите? ― рассмеялась она, оттирая капли напитка с подбородка кончиками пальцев. ― Вы мне запрещаете? Нострадамус ласково улыбнулся и поправил синюю накидку на плечах принцессы. ― Как я могу судить по Вашей одежде, золотому изысканному ожерелью, которое сияет ярче солнца, и соколиным перьям, вы изображаете богиню Фрейю из скандинавской мифологии. ― Вы поразительно догадливы, Нострадамус, ― улыбнулась Серсея, смотря на прорицателя сияющими, зелёными глазами. Фрейя — в германо-скандинавской мифологии — богиня любви и войны, жительница Асгарда. Там Фрейя ― первая после Фригг. У Фрейи есть волшебное соколиное оперение, надев которое, можно летать в образе сокола, и золотое ожерелье Брисингамен. Когда Фрейя плачет, из её глаз капают золотые слезы. Кроме того, Фрейя — предводительница валькирий. Ездит Фрейя в колеснице, запряжённой двумя котами; в качестве домашнего животного у неё — вепрь Хильдисвини. Живёт Фрейя в прекраснейшем дворце Фолькванге. ― Вам ни к чему изображать первую красавицу среди богов, потому что Вы первая красавица среди людей, ― пояснил прорицатель. ― Вы могли прийти без костюма, и всё равно приковывали бы взгляды к себе. ― Спасибо, ― мгновенно растерявшись от неожиданного, ничем не прикрытого комплимента, растерянно пробормотала Серсея, глядя на Нострадамуса широко распахнутыми глазами. ― Равных ей по красоте не было и нет во всём мире ни среди богов, ни среди людей, а её сердце так мягко и нежно, что сочувствует страданию каждого существа. Сложно было подобрать более подходящий Вам образ. Приятного праздника, ― Нострадамус коротко поклонился и, удивительно бесшумно, вышел. В её уши снова полилась музыка, тихий говор гостей успокоил. Она ещё могла наслаждаться жизнью. Есть самую вкусную еду, пить самое лучшее вино, гулять в самых красивых садах, носить самые роскошные платья — даже разбивать коленки, падать с лошади, искать новых мужчин. Она могла всё. Если бы только всегда... Не беда. Сейчас она была счастлива, а остальное не имело значения. Подобрав юбки, она быстро пошла вслед за Нострадамусом и заметила, как он скрывается за очередным поворотом. Сделав небрежный жест, который заставил Камилу оставаться на месте, она направилась за прорицателем. ― Вы флиртовали со мной? ― резко спросила она, догоняя его быстро, как сокол на охоте. ― Да, ― Нострадамус развернулся и посмотрел на неё с вызовом, с которым сама Серсея часто смотрела на людей. При одном только взгляде на неё, Нострадамус немедленно вспомнил, какими были душистыми волосы и какими горячими губами, в тот единственный раз, когда она его поцеловала. Серсея усмехнулась. ― Смело. Она встала на цыпочки и прижалась своими губами к его. Мышцы спины и шеи запротестовали от неудобства позы, но спустя мгновение Серсея забыла, что они у неё вообще существуют — казалось, всё её тело превратилось в сгусток чистых ощущений, и каждое прикосновение лишь вливалось в целую гамму, расцвечивая её новыми оттенками. Яркими, жгучими, ослепляющими. И их хотелось ещё больше. На мгновение его руки сжали её тело почти до боли. Нострадамус, оторвавшись от её рта, покрывал беспорядочными поцелуями скулу, шею и плечо принцессы. Любовь нуждается в испытаниях. Арматура отношений заливается бетоном сложностей. Испытания сшивают потрескавшиеся сердца. Судьба накладывает швы, рана заживает, нити отсыхают. Со временем выпадают… Кому-то достается больше испытаний, кому-то меньше. Конкретной «дозы» нет. Турецкая мудрость гласит: «Чем прочнее дерево любви, тем чаще оно подвергается порывам ураганов.»