Post mortem

Если Филипп и был удивлён, когда растрёпанная и раздражённая до предела девчонка, то и дело кидающая злобные взгляды в пустоту, заявилась к нему и попросила лодку, вёсла и, желательно, содействие в спасении утопающих, раз ему всё равно нечем заняться, то виду он не подал. Раньше, до смерти брата, Гейлис часто наведывалась к нему в компании близнеца; они брали лодку на целый день, всё-таки предпочитая оплачивать хотя бы половину аренды, а не нагло эксплуатировать бескорыстность мужчины, и вместе с дедом уходили на целый день рыбачить — тот обожал это дело, участвуя в локальных рыбных фестивалях, год за годом подавая заявку на звание «рыболов года» и храня на задворках гаража целую коллекцию удочек, снастей и прочей рыболовной дребедени. Гейлис участвовала в этом первобытном промысле исключительно потому, что дед такие моменты, когда он мог проводить время за любимым занятием вместе с внуками, трепетно хранил в своей слабеющей с каждым годом памяти. В любом случае, дед не брал в руки спиннинга, а Гейлис ни разу не выпрашивала лодку с того дня, когда Эмери признали мёртвым. Поэтому если бы Филипп и высказал своё недоумение ситуацией, девушка его бы не осудила. Происходящее с окружающей средой казалось странным, даже для Англии, живущей по принципу: «То, что у всего мира зовётся климатом, у нас называется погодой». Ветер дул, срывая любое подобие головных уборов с голов местных, но море оставалось почти полностью неподвижным, словно большой и ленивый старый пёс, не дающий растормошить себя озорному, прыгающему вокруг и создающему шум звонким тявканьем щенку. Волны больше походили на лёгкие бугорки на лужицах и наваливались на корму деревянной лодки, с которой краска слезла ещё в прошлом веке, безо всякого подобия энтузиазма, видимо из чистого приличия. Филипп был здоровенным мужиком, на каждый Хэллоуин наряжающийся либо викингом-норманном, либо королём Ричардом Львиное Сердце. Оба образа смотрелись на нём даже слишком органично, хотя и в первом, и во втором случае Гейлис и её брат не упускали возможности щегольнуть историческими познаниями и напомнить раздражённо закатывающему глаза односельчанину про отрицательные стороны этих больше книжных, чем реальных персонажей. В любом случае, руки у него были сильными, под стать самому Филиппу, выигрывавшему на всех силовых состязаниях во время деревенских фестивалей, так что девушка милостиво доверила миссию по гребле именно ему (за собственную самостоятельность и независимость на словах она была готова драться с полчищами сексистских мужланов, но в подобные моменты предпочитала свалить тяжёлую работу на кого-то другого). Борьба с морским течением, старательно пытающимся отнести лодку в диаметрально противоположную сторону от нужного утёса, заняла добрый час. Гейлис мысленно поздравила себя с тем, что полезла геройствовать не самостоятельно, а втянула в эти приключения постороннего человека — то, что теперь мучилась не только она, немного сглаживало острые углы этой ситуации. Вот оно ей надо было изначально?.. Через пару дней его бы всё равно обнаружили и вытаскивали уже силами компетентных, уполномоченных людей из Перранпорта, которым за это деньги платят… Мальчишка был скорее жив, чем мёртв, но держался на последнем издыхании, как сказал Филипп, хвастающий своим сертификатом по оказанию первой помощи утопающим. Воды в лёгких было не слишком много, но обморожение он уже заработал, так что было бы действительно хорошим вариантом, ограничься последствия его водных процедур только простудой. Затащить бесчувственное тело на дно трещащей от возмущения подобными нагрузками старенькой лодки было не легче, чем на разваливающейся тележке тащить мешки с картошкой с рынка. Филипп, которому во времена древних саксов и Вильгельма Завоевателя присудили бы прозвище «Сердобольный», милостиво укутал парня в собственное пальто, оставшись только в тонком на вид свитере. Гейлис, пока они плыли назад, к плоскому берегу, успела триста тридцать раз пожалеть о своём благородном порыве и внезапной активности брата, с невозмутимым видом плывущего по воздуху за лодкой. Шансов перевернуться вместе с лодкой, телом парня и жалостливым потомком гордых викингов (по его собственным заверениям), познав на себе все краски ледяной воды холодной весной, было примерно столько же, сколько раз девушка пожалела о своём решении. Не самым большим, но весьма однозначным плюсом в этой ситуации было то, что парень, решивший отдохнуть в самом гиблом месте корнуолльского побережья, был худым, тощим и даже в какой-то мере хрупким. Гейлис легко могла представить, как дед при виде его кривится, ворчливо фыркает и высокомерно-снисходительно бросает «Белоручка». Эмери он всегда называл именно так. Филипп на руках донёс найденного парня до собственной халупы, но с некоторым стыдом признался, что отопление у него оставляет желать лучшего. Гейлис, глядя на один-единственный обогреватель, придвинутый чуть ли не вплотную к кровати и работающий на честном слове, не иначе как в память о создателе, была склонна с этим согласиться. Вариант просто позвонить в больницу Перранпорта казался всё более и более заманчивым, хотя девушка откровенно сомневалась, что они вышлют скорую помощь ради неизвестного человека без документов. Скорее всего предпочтут сделать вид, будто никакого вызова не было — диспетчеры так уже делали, когда в позапрошлом году кто-то из местных сообщил об найденном на берегу теле. Оно так и пролежало там двое суток, пока не приехали суд-мед-эксперты и не увезли его в морг. То, что называлось «цивилизованным социальным государством», совершенно не работало на таких мелких деревушках, как Валедфенью, особенно, когда в дело вмешивался монстр и главный рассадник злых сил этого времени, в народе именуемый «бюрократией». Парня было проще выкинуть на берег. Или вообще не трогать и оставить под утёсом, ожидая, пока полиция не соизволит убрать труп. — Ну, в принципе, можно было бы отвести его к миссис Дауэррс, — неуверенно почесав светловолосый затылок, протянул Филипп, пока Гейлис, матерясь себе под нос, укутывала найдёныша в выданные ей пледы и полотенца. После смерти Эмери их общий талант находить себе проблемы на пустом месте почему-то внезапно воплотился в ней, причём с удвоенной силой. — Не пойдёт, — соизволила ответить девушка, отходя от кровати Филиппа, которую теперь занимало тело неизвестного мальчишки, на пару метров и критически осматривая ворох одеял, внутри которого виднелось нечто мертвецки бледное и такое же мертвецки холодное. — Она к внучке в Ливерпуль на свадьбу поехала, не слышал, что ли? — Я далёк от социальной жизни города, — фыркнул мужчина, складывая огромные руки на груди. Рукава свитера оказались закатанными, демонстрируя развитую мускулатуру и взъерошенные светлые волосы. Гейлис окинула беглым взглядом чердак сарая, которым на самом деле являлось жилище Филиппа, и ни чуть этой реплике не удивилась. Даже запустелое жилище отражало полную замкнутость, закрытость и изолированность этого человека от окружающих. Слишком темно, холодно и пусто. Из личных вещей, хоть что-то говорящих о личности владельца, можно было найти только архаично-древний магнитофон с погнутой антенной, очевидно доставшийся её невольному компаньону в спасении утопающих от кого-то из далёких-далёких, судя по году выпуска, предков. Вполне могло статься, что этот магнитофон, как и обогреватель, были ровесниками королевы Елизаветы, Боже, храни её вечно. — Я тоже, как ты мог заметить, — парировала девушка, тряхнув влажной от дождя, мокрого ветра и брызг волн копной волос. — Но миссис Дауэррс была так счастлива, когда её внучка между каким-то бедняком-музыкантом и бизнес-леди выбрала музыканта, что задалась целью посвятить в это всех жителей деревни. — И как я мог это пропустить?.. — риторически протянул Филипп, кривя бесцветные губы в ироничной усмешке. Гейлис согласно хмыкнула. Они оба молча пялились на тело пацана и оба думали над тем, что с этим телом теперь делать. Если бы тело было мёртвым, то вопросов и сложностей бы не возникло. Корнуолльские леса славились тем, что потеряться в них навсегда было гораздо легче, чем кого-то найти. Зарыли бы и дело с концом. Но пацан всё ещё дышал, а убивать его после двух часов спасания было как-то не гуманно. Даже если девать его было решительно некуда. — Ладно… — тяжёлый и грустный вздох нарушил образовавшуюся, как плесень на недельном хлебе, тишину. — У тебя же есть тачка? Поможешь дотащить его до моего дома? Надежда на то, что парень всё-таки очухается и сможет доковылять самостоятельно, сдохла в страшных муках, с адской болью и громкими проклятьями. Гейлис смотрела, как мужчина снова на руках выносит черноволосого мальчишку, подобно диснеевской принцессе из детских мультиков, и мысленно задавалась вопросом, какого чёрта брату внезапно стало не всё равно на то, что там творится в мире живых. Обычно он проявлял себя только тогда, когда его оставшаяся на этой земле сестрёнка пыталась что-то с собой сделать, что заставляло девушку снова и снова возвращаться к мыслям об очередной попытке закончить со своим земным существованием — порядком подзабытое за этот год тепло самого родного и близкого человека можно было ощутить от окатывающего арктическим холодом призрака только в моменты, когда он своими паранормальными способностями выбивал у неё лезвие из рук или каким-то образом заставлял баночку со снотворным гореть, как спичку. Что было особенного в бледном, как самый настоящий труп, субтильном парне, из-за чего не проявляющий интереса к окружающему миру брат внезапно вышел на связь? Гейлис не понимала, но точно знала, что, если бы не этот кивок вниз над пропастью, хрен бы она полезла в эту заварушку, не говоря уже о том, чтобы забрать найденного мальчишку, неизвестно оказавшегося в этой бухте смертников, к себе домой. Филипп довёз её и пребывающего в отключке парня до самого дома, помог затащить его в комнату брата, в которой с самого дня его смерти всё оставалось не тронутым и неизменным (даже количество пыли по какой-то совершенно необъяснимой причине не изменялось), уложил, переодел в одежду Эмери, заботливо, как мамочка, что не переметнула вслух подметить Гейлис, поправил одеяло, после чего счастливо свалил в закат, умыкнув заодно целый пирог из холодильника — это девушка заметила чуть позже, когда вместо собственного ужина обнаружила стикер с подмигивающей рожицей. Пацан выглядел откровенно плохо. А ещё Гейлис было жутко. В вещах покойника, в его кровати, в его комнате и с самим покойником под боком — каковы у парня вообще были шансы очнуться? С врачами в Валедфенью было откровенно туго. Все, кто обладал возможностями выучиться и стать нормальным специалистом, закономерно переселялись в более крупные города, с развитой инфраструктурой и возможностью карьерного роста. Туда, где обычный среднестатистический человек, а не интроверт-мизантроп вроде Гейлис, не умер бы от скуки из-за полного отсутствия хоть какого-нибудь намёка на общественную жизнь. В деревушках, вроде их, с морским побережьем в двух шагах от дома, мрачными легендами, пустующими десятилетиями зданиями, католической церковью на дальнем холме, с бездушными крестами могил, которых уже было больше, чем жителей самой деревни, если пересчитывать по головам, было здорово проводить детство. Бегать с соседскими детьми по вересковым пустошам, врать матери, что и близко не приближался к знаменитому утёсу самоубийц, воровать клубнику и персики у соседа с его злобным, как сторожащий ад цербер, ротвейлером, искать спрятанные сокровища Френсиса Дрейка, лазя по скалам и местным пещерам — это было то, ради чего люди селились здесь. Но жить здесь дальше? Провести все отмеренные судьбой шестьдесят лет на одном клочке земли, ничего не увидев и зная только шум волн и крики взбешённых чаек, ни чем не отличающихся от тех, по которым в одиннадцать лет стреляли с друзьями из рогатки? Для молодёжи это было неприемлемо. Все бывшие знакомые Гейлис, с которыми она когда-то приносила страшные кровавые клятвы о вечной дружбе, скрепляя обещание плевком, как делали Потерянные Мальчишки из «Питера Пэна», разъехались по колледжам, либо подработкам в более крупных городах. Большинство уехало покорять столицу и даже не вернулись на похороны Эмери. Их нельзя было осуждать. И было легко понять. Но это понимание совершенно не отменяло того, что врачей в их населённом пункте не было совершенно. Раньше все обращались за помощью к бабушке Гейлис, когда возникала необходимость в получении мелких медицинский услуг, но тут был совершенно другой случай. Парню был нужен кто-то, кто бы смог прописать антибиотики и померить температуру, не разбив ртутный градусник в процессе, а не кто-то, кто бы прочитал отворотный заговор и изгнал беса пьянства — чаще всего бабуля делала именно это, когда к ней обращались. Когда дом полностью опустел, оставив в качестве звуков только воображаемое шуршание древних страниц древних рукописей, с которыми дед наверняка как и всегда возился в своём родном подвале, Гейлис ещё раз глубоко и удручённо вздохнула. Лоб парня был раскалённым — на нём бы с лёгкостью удалось пожарить яичницу. Как дать жаропонижающее человеку в безсознательном состоянии, не прибегая к уколам, она понятия не имела. Врачей-знакомых в Перранпорте у неё тоже не было. Ситуация волей-неволей вызывала совершенно однозначную аналогию с тем случаем, когда ты находишь выпавшего из гнезда, сломавшего крыло и отбившего внутренности птенца. Подбираешь его, приносишь домой, пытаешься накормить хлебными крошками, а он, в своём искреннем паническом порыве вырваться на волю, выпрыгивает из окна и разбивается вдребезги, оставаясь комком грязных перьев и переломанных птичьих косточек валяться на земле — на радость проползающей мимо гадюке. Гейлис бросила беспомощный взгляд на парящего рядом и наблюдающего за парнем в своей постели и в своей одежде брата. Всё, что было в её силах и что зависело от неё, она сделала. Спасённый и вытащенный из воды парень всё равно умирает. Что делать дальше? Спустя час нервного измерения пространства комнаты шумными шагами стало только хуже. На лбу парня выступил пот; дыхание, недавно почти не слышное, как у новорождённого младенца, утяжелилось настолько, что стало напоминать задушенные хрипы умирающего человека. На мраморно-белых, чуть ли не фарфоровых щеках выступил нездоровый румянец. Парень, не приходя в сознание, начал метаться из стороны в сторону. Его ломало и выгибало, как какого-нибудь одержимого во время экзорцизма. Кроме того, ему ещё и снилось что-то нелицеприятное, судя по судорожным попыткам сорвать с себя все одеяла и пледы, которыми девушка его накрыла, и отогнать невидимых монстров. Гейлис ненавидела болезни и ненавидела находиться рядом с больными. Сразу становилось так тяжело в груди и душно, словно это ей не хватало воздуха. Больницы были проклятыми местами, даже ради простого «навестить родственника» девушка не могла заставить себя переступить порог этого учреждения. В морге, домике гробовщика, на чёртовом деревенском кладбище было спокойней. Сейчас прямо перед ней находился незнакомый ей человек, собирающийся откинуть коньки в постели её же мёртвого брата. Могло ли стать ещё хуже?.. Гейлис одёрнула себя. В моменты отчаянья такие вопросы неизменно приносили с собой убедительные доказательства, что вообще-то да: очень даже могло. Поэтому от таких формулировок, даже мысленных, лучше было себя удерживать. Холодный компресс из мокрой тряпки на лоб — лучшее, что могла придумать в такой ситуации девушка, выросшая на сериалах от Нетфликс и не имеющая ни намёка на медицинское образование. Брат в кои-то веки отплыл на расстояние, выбрав местом своей дислокации окно, где благополучно застыл прозрачным полотном, пропускающим сквозь себя последние лучи просачивающегося сквозь кромешные тучи света. Неизбежно темнело. Гейлис медленно, но верно начинала паниковать. Простое вытирание пота прохладной губкой, бдение у кровати задыхающегося мальчишки, словно она была кроткой мед-сестричкой с красным крестом на белом фартуке во время Второй Мировой, и исключительно моральная поддержка ни чуть не помогали. Нет, она могла сколько угодно шутить про смерть, убийства, суицид и закапывание трупов после полнолуний, но столкнуться с этим в реальной жизни совершенно не хотела. Да, на парня было в лучшем случае плевать — она его, блин, не знала. И тут даже не помогало то, что его судьбой внезапно заинтересовался ко всему — как сейчас, например — индифферентный осколок личности её, мать его, брата. Но ради чёртового архангела Гавриила, почему даже её попытка кому-то помочь оборачивается тем, что она вынуждена наблюдать за его смертью?! Это какая-то подстава от высших сил или что? Почему всё её существование должно нести этот мерзкий, отвратительный деструктивный характер? Почему вокруг неё люди мрут хуже мух зимой? Ради всего святого, она задолбалась влачить существование человека, который был на похоронах больше раз, чем в театре! Парень закашлялся и захрипел. Стало по-настоящему страшно. От тела во все стороны расходились фантомные ощущения боли и страданий. Так близко этот процесс девушка ещё никогда не видела. — Что ты там встал?! Это вообще из-за тебя всё! — рявкнула Гейлис, оборачиваясь к мальчику-призраку. Брат остался безучастным. Происходящее не волновало его совершенно, словно не он указал на крохотную фигурку на чёртовом камне. С искусанных губ сорвалось неразборчивое бормотание глубоко бредящего человека. Что-то похожее на слово «вода» заставило русоволосую подскочить с места и рвануть на кухню, за стаканом и чем-то жидким. Она не была уверена, что панические всхлипы означали именно это, но даже первые согласные человеческого слова вселили в неё такую чистую и искреннюю надежду, что на одном этом источнике скудной энергии она бы нашла воду даже в Сахаре. Когда Гейлис ворвалась обратно в комнату, то сама себе она напоминала гонца Фидиппида, пробежавшего сорок два с небольшим километра ради, фактически, если так разобраться, ничего не значащей мелочи. Мальчишка открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, пытался сказать что-то, из последних сил отмахивался от чудовищ, топивших его разум в море ночных кошмаров и подсознательных страхов. Стоило сунуть ему под нос стакан и начать вливать в бешено мечущегося по постели парня воду, как он дёрнулся, словно она залила ему в глотку уксус, моментально отмахиваясь и выбивая посуду из рук, страшно закашлялся и начал ещё больше задыхаться, теперь уже специально вызывая у себя спазмы дыхательных путей и будто бы пытаясь избавиться от воды в лёгких. Как будто его кто-то топил, а он рефлекторно пытался вдохнуть живительный воздух. Гейлис беспомощно попятилась назад, опасаясь, что даже её присутствие в непосредственной близости может усугубить ситуацию. Мысли начали теннисными мячиками прыгать внутри черепной коробки, отталкиваясь от стен, ударяясь друг об друга, сталкиваясь и вызывая приступ головной боли. Что будет, если он сейчас здесь — прямо здесь, чёрт возьми, прямо над её родным флигелем — умрёт? Что тогда делать? Кому вообще звонят в таких ситуациях? В морг? Похоронное бюро? Полицию? А если её обвинят в преступном бездействии? Это же она будет виновата в его смерти — она решила не звонить в больницу, а справиться собственными силами… А если его ищут?.. Да чёрт его дери, конечно ищут!.. Ногти на руках — аккуратные, слишком длинные для парня, как у какого-нибудь аристократа; сам весь ухоженный, белокожий, ни одного, мать его, шрамика — наверняка его родные сейчас всю страну на уши поднимают! Единственное, что не вязалось с образом домашнего пай-мальчика, — татуировка Пожирателя Смерти на предплечье, наверняка единственное последствие подросткового бунта, после которого он сидел на попе смирно и не рисковал больше выступать перед папенькой и маменькой. А если его ищут копы? Его семья затаскает её по судам. Будут смотреть посеревшими от горя глазами, но добьются того, чтобы убийца их сына — чокнутая дура, слушающаяся призрака брата — оказалась либо в психушке, либо за решёткой. И будут совершенно правы — виновных в гибели близких надо наказывать. А если прямо сейчас позвонить в больницу, в Перранпорт? Уже вечер, конечно, диспечер вполне может ещё послать, если она заикнётся о найденном в бухте смертников безымянном парне, но она ведь может соврать, что у неё брат умирает… А у них в доме есть хоть какая-нибудь страховка? А ею можно оплатить лечение левого незнакомца без документов? А если сунуть на лапу приехавшему врачу? А если тот окажется принципиальным законопослушным гражданином? А вся эта ситуация вообще не может быть названной похищением? Она же не звонила властям, а взяла и сделала, малодушно позволяя даже не разговаривающему с ней брату принять решение за них обоих, как обычно, ещё при его жизни… Собственные истерические размышления внезапно сильно напомнили Гейлис ту сцену из «Книжного Вора», где Ганц и Роза Хуберманы, заранее страшась, обсуждали, что они будут делать с телом, если прячущийся во время гитлеровского режима у них в подвале еврей умрёт от простуды. Вряд ли ставить бюрократов и нацистов в один ряд было этично… Хотя, что-то общее между ними определённо было; хотя бы в том, что и те, и эти просто выполняли свою работу… А если мальчишка умрёт, то, действительно, что будет с телом?.. Если его никто не объявил в розыск и никто его не найдёт и не опознает… То что с ним сделают по закону? Сожгут в крематории и даже не удосужатся убрать останки из печи перед тем, как задвинуть туда следующий труп? Или сбросят в общую могилу и так и зароют? Гейлис внезапно почувствовала, что её бьёт крупной дрожью. Видимо она таки умудрилась накрутить себя до полноценной паники. Просто… Мальчишка, совсем молодой ещё, белокожий, худой… Наверняка её ровесник. Эмери было бы столько же. Красивый. Со змеящимися тёмными кудрями, сейчас взмокшими от пота. С правильными, аристократическими чертами лица, сейчас искажёнными в гримасе мучения… Что ей, чёрт возьми, надо сделать, чтобы он не умер?.. Чтобы этого молодого пацана не пришлось закидывать грязью и грунтовкой, отдавая на милость червям и личинкам? Нужно звонить в скорую. Собственный смартфон, на день оставленный дома, сдох, так и не дождавшись кабеля с питанием. Гейлис озверело рыкнула, мысленно посылая всех Стивов Джобсов и прочих прямиком в преисподнюю вместе с их потрясающе полезными и нифига не держащими заряд изобретениями. Старинный, уже просящийся на полку музея техники телефонный аппарат с круглым номеронабирателем, где нужно крутить спиральку, стоял на первом этаже, в прихожей. Девушка ломанулась к нему, чертыхаясь, когда чуть было не слетела с лестницы из-за подвернувшейся под ногу книги. Никогда не думала, что они когда-то смогут ей помешать. Бум. Бум. Бум. И когда она уже схватилась за трубку, входную дверь начало потрясывать от настойчивого, громкого стука. Распахнуть дверь удалось с третий попытки. Мокрые от липкого пота руки нещадно соскальзывали с ручки. На пороге стояла бабушка. Гейлис шокированно округлила глаза. Седые пряди в копне убранных в сложную конструкцию, отдалённо напоминающую пучок, волос в темени и сумерках напоминали водопады лунных рек, сеточка морщин, накинутая на лицо траурной вуалью, мешала разобрать замаскированное в нём выражение, привычная винтажно-ажурная блузка, сохранённая ещё, наверное, с викторианской эпохи, развивалась на пронизывающем ветру. — Б-бабушка?.. — заикнувшись, выдавила она. — Старый козёл опять закрылся в своей каморке и чахнет над своими книжными ровесниками? — невозмутимо осведомилась невысокая, но статная миниатюрная женщина между пятьюдесятью и ста пятьюдесятью годами. Не дожидаясь ответа или хоть какой-нибудь внятной реакции от единственной внучки, она продолжила тем же суховатым, деловым тоном. — Прекрасно, а то опять побежит за пуританским священником, чтобы меня предали аутодафе. Ну, — она блеснула лучисто-голубыми глазами, не теряющими свой слишком яркий цвет с течением времени. — Где он? — не делая никакого перехода, спросила женщина, оттесняя вставшую истуканом девушку и проходя внутрь дома. Гейлис моргнула. Закрыла дверь. Обернулась. — Откуда ты знаешь? — хрипло спросила она. Понять, к кому относился вопрос «Где он?», было не сложно. Не старым же козлом бабушке вдруг вдумалось поинтересоваться?.. — Встретила Филиппа, — отмахнулась женщина, вскидывая острый подбородок и поворачиваясь в сторону комнаты Эмери. Чуть усмехнулась. — Где? — На кладбище. Не важно, — она повела узкими плечами и сделала несколько шагов в сторону лестницы. Занавески над окнами чуть всколыхнулись, радостно приветствуя любимую хозяйку. Гейлис засеменила следом. — Ну, и как мальчик-фейри себя чувствует? Девушка раздражённо выдохнула. Что, чёрт возьми?.. — Бабушка, ему нужен нормальный врач, а не твои настои на мухоморах, — бесконечно терпеливо проговорила она, чувствуя возвращающуюся уверенность. — Я как раз собиралась звонить доктору, в больницу. Бабушка остановилась на ступеньках. Резко развернулась на совсем не старческих каблуках кожаных сапог. Уставилась невозможно голубыми глазами прямо в лицо Гейлис. Девушка вздрогнула, но упрямо уставилась в ответ. Она не собиралась брать на себя ответственность за жизнь этого парня в случае, если бабке приспичит его обследовать. В конце концов, ему и так сильно досталось, чтобы ещё и от народной медицины и травников-самоучек страдать. Проще уж тогда сразу добить, чтоб не мучился. В очередной раз за этот безумно длинный, дурацкий день девушка пожалела, что вообще влезла. Завёрнутые в тюль старости черты лица бабушки чуть разгладились, словно по ним проехались раскалённым утюгом. Тонкие губы растянулись в приторно-сладкой улыбке, от которой Гейлис кинуло в дрожь. Сама фигура миниатюрной старой женщины начала излучать ласковые флюиды, как будто эта особа была готова подарить свою любовь всему миру. Девушка напряглась ещё больше, ожидая подставы. — Разве я против? Иди, звони конечно, — усмехнулась она. — А я пока просто посмотрю мальчика-фейри. Что я, зря сюда шла, рискуя нарваться на твоего придурошного идиота-деда? Гейлис сжала губы и зубы. Этот тон вкупе с этим видом старушки-одуванчика, слишком, слишком быстрое согласие и отказ от собственных планов… Да с этой женщины бы сталось выкрасть интересующего её мальчишку через наглухо закрытое на много лет окно, и девушка бы совершенно не удивилась. Сверху послышался особо громкий и особо болезненный стон и жуткий задыхающийся кашель. Что-то упало и разбилось. Девушка вздрогнула, прикидывая, как и что это могло быть. — Ладно, только не давай ему ничего из своих привычных приворотных зелий — ему от воды хуже становится, — сквозь плотно стиснутые зубы проговорила Гейлис и, метнув грозный предупреждающий взгляд в спину моментально возобновившей свой путь бабке, ринулась обратно к телефону. Свет погас. Короткие гудки оборвалась. Электричество пропало. Снизу, из дедушкиного подвала послышался возмущённый возглас. Огни в домах несколько удалённых от их жилища соседей привычно горели в вечерних сумерках, плавно перетекающих в очередную беззвёздную ночь. Гейлис схватилась за фонарь, хранимый в нижнем ящике в прихожей, пару раз споткнулась об ковёр и стопки неровно стоящих книг, и бросилась к щитку. Пробки радовали своим привычным местоположением. Гейлис ринулась наверх, пару раз падая на лестнице по пути, и залетая в нужную дверь, как обычно запрыгивают в вагон уходящего поезда. Бабушка сидела на том же стуле, который раньше занимала Гейлис, изображая из себя верно ждущую пробуждения возлюбленного шекспировскую деву. Единственным источником света в погрузившемся в привычную тьму, застрявшем во времени помещении был тот, кому эта комната принадлежала по праву и чьи права на неё никому бы даже не пришло в голову оспаривать. Брат мерцал лунным, призрачным светом, отбрасывая светлые блики на лица присутствующих в этих стенах, в этом мире людей. При таком освещении мальчишка выглядел ещё бледней, чем раньше, хотя минутой ранее Гейлис не представляла, что такое возможно. На белом, как гипсовая маска, которую снимают с лица мёртвого человека, молодом лице жутко плясали тени. Он затих. Он, чёрт возьми, затих. Лежал на кровати, со сдёрнутым и свисающим на пол одеялом, не двигался, не шевелится, не хрипел, не задыхался, не стонал, не шипел, не бормотал себе что-то неразберимое под нос, не отгонял атакующих его воображаемых существ, не кашлял… И, кажется, не дышал. Мальчишка, мальчик-фейри, как его почему-то назвала бабушка, лежал на кровати так спокойно, так безмятежно, так тихо… Что казался совершенно и абсолютно мёртвым. К горлу поступил первый ком намечающейся истерики. Гейлис прижала ладони ко рту, обжигая кожу лица их холодом и не обращая на это ни малейшего внимания. — Бабушка… — выдавить удалось только этот срывающийся на пищание хрип. Кач-кач. Кач-кач. Туда-сюда. Туда-сюда. За окном кто-то недовольно крикнул, когда воланчик улетел не в ту сторону. Скрип половиц. Вибрация звонящего телефона в соседней комнате. Туда-сюда. Кач-кач. — Сегодня ночью грозу обещали, — невозмутимо сообщила женщина немного приглушённым голосом, абсолютно спокойно сидя рядом с телом восемнадцатилетнего мальчишки и изучая его потемневшим из-за нехватки света взглядом. — Наверное поэтому электричество отключили. Гейлис совершенно неожиданно для себя хихикнула. Отчего-то захотелось смеяться, громко, заходясь в истерическом приступе веселья и задыхаясь от острой нехватки воздуха. Ёбанный сюрреализм — вот как бы она описала представшую перед собой картину, если бы у неё поинтересовался следователь или психолог. Чёртов сюр, затопивший её реальность, её мир и её жизнь. Она словно сидела в глубоком, глубоком колодце, прикованная за ногу длинной цепью ко дну. Сюрреалистичная, порождённая больным мозгом вода всё лилась и лилась откуда-то сверху, скорее всего, с дождём, заполняя собой всё свободное пространство. Гейлис барахталась, глотала воздух, пыталась удержаться на поверхности всё увеличивавшегося и увеличивавшегося уровня воды… И чёртов свет, грёбанный выход всё приближался и приближался с каждым гребком и судорожным вздохом… Но за пару футов длина цепи заканчивается, отказываясь слишком короткой, чтобы позволить девушке всплыть. А вода всё прибавляется и прибавляется, дождь льётся, не думая останавливаться и жалеть какую-то дурочку с призраком брата за спиной… А Гейлис захлёбывается, давится, барахтается, отбиваясь и пытаясь преодолеть сопротивление цепи… Вода накрывает макушку, лёгкие заполоняет жидкостью, и девушка уходит ко дну неподъёмной железной статуей. За дверью комнаты слышатся шаги деда. Шарк-шарк-стук. Его любимые тапочки в тёмно-синюю клетку, купленные на какой-то ярмарке в 87-м году. Стук резной деревянной трости с красивой узорчатой рукояткой. Эмери предлагал сделать крутую трость, на заказ, чтобы из неё можно было неожиданно достать кинжал, с металлическим наконечником в виде какого-нибудь животного. Деду нравилась деревянная — из ивы, свалившейся во время грозы в маленький, почти высохший пруд за церковью на холме. Приглушённое ворчание и распекание дурацких синоптиков, электриков и идиотов из пенсионного фонда. Шарк-шарк-стук. Шарк-шарк-стук. Дед ушёл. Видимо обратно в свой любимый, нежно оберегаемый подвал. Отсветы фонаря пропали. Гейлис чувствовала, что её всю полностью трясло. К горлу подступала тошнота. Накрывало плотными, утягивающими за собой волнами паники. Наверное так себя чувствуют преступники, когда мимо их укрытия проходят полицейские? А как себя чувствуют убийцы?.. Кажется, девушке представился прекрасный шанс узнать. Чёрт возьми. Надо было просто с самого начала вызвать скорую. Это долбанная Англия, её бы не казнили за это. Бабушка сидела неподвижно, словно застыв во времени вместе с комнатой. Брат не отплывал от окна с того самого момента, как он там завис. Всё выглядело монументально, статично, неуклонно. Со стороны начинало казаться, что в этом помещении не было совершенно никого — только мёртвые декорации, бездушные манекены, забытые восковые изваяния, отзвуки давно ушедших дней. Если обычно в темноте человекообразные статуи пугали своей похожестью на людей, то сейчас становилось страшно от того, что замершие люди походили на оставленных за витринами музея кукол. Палароидная выцветшая от времени фотокарточка — вот, что видела перед собой Гейлис. Всё замерло. Всё молчало. И внезапно в этой тишине по лицу мёртвого мальчика-фейри скользнула жуткая, кривая тень. Тяжёлые веки рывками поднялись, глаза приоткрылись. Глазные яблоки со светлой радужкой и ссуженным зрачком обвели мутным, ничего не соображающим взглядом пространство и почему-то остановились на лице бабки. — Смерть?.. Не забирайте меня, пожалуйста… — пересохшими, не шевелящимися губами едва слышно и жалостливо прошелестел он омертвевшим голосом. Глаза захлопнулись, а чуть приподнявшаяся чернявая голова скатилась обратно на подушку. Парень отключился. Гейлис перевела одичалый взгляд на бабушку. Сотни вопросов, сотни мыслей, сотни предположений… Удача? Стечение обстоятельств? Сила человеческого организма? Настой из мухоморов и заговор на повышение потенции? Что? — Почему «мальчик-фейри»? — вместо всего того бреда, который крутился у неё в голове раненым зверем по маленькой клетке, шёпотом спросила девушка. По лицу старой, старой, очень старой женщины юркой змейкой пробежала тень прежней усмешки. — Ну, знаешь… На утёсе, под которым он лежал, раньше феи жили. Может он из их гнезда выпал, а ты подобрала его, как того птенца-воронёнка?..