Please don't cry my love, goodbye Please don't cry my love, goodbye I want to stay but now it's time So please don't cry my love… Please Don't Cry — Cigarettes After Sex
Гейлис ткнула отросшим и уже мешающимся ногтем (серьёзно, две новые зацепки на новых чулках — это не круто) в старую и уже заметно проваливающуюся внутрь магнитолы кнопку, благодаря чему уже доигрывающая последние аккорды гитара моментально стихла. Эта песня не вызывала у неё никаких тёплых чувств, но слушала она её постоянно и на повторе. Выдернув из собственного в кои-то веки заряженного айфона подключённый к машинному радио шнур, девушка не глядя забросила его в валяющуюся на левом пассажирском сиденье сумку и поспешила покинуть старый ретрокар, с которого уже второй год сползала кирпично-красная краска, уступая место более бурой ржавчине. Эмери, который провалил все семь попыток сдать на права, обещал разобраться с тюнингом чаще, чем оплачивал бензин, так что в конце концов Гейлис даже успела смириться с тем, что возить брата ей придётся на машине такого не особо презентабельного вида. Выкурив три сигареты прежде, чем отлипнуть от захлопнутой дверцы потрёпанного жизнью «Ниссана», Гейлис очень-очень медленным шагом (частично в этом были виноваты новые ботинки, натирающие в пятках и мизинцах) двинулась в сторону большого светлого здания, раздражающего тем, насколько много белых и кремовых оттенков было использовано в ходе его строительства. Она терпеть не могла это здание, эти цвета и то, что её заставляли сюда ходить. Не то, чтобы заставляли… Просто дед пообещал сдать её в психушку, если Гейлис снова начнёт игнорировать приёмы психолога или отказываться с ним говорить. Девушка точно знала, что во всех псих-лечебницах белого цвета всегда было в избытке, посему ультиматум успешно работал вот уже пять с половиной месяцев. Люди, думающие, что белый цвет — это круто и стильно, очевидно, никогда не были в больницах. Её психолога звали Мистер Рид. Ему было где-то за тридцать, у него был очень красивый и глубокий голос с преобладающими в нём бархатными нотками, с какими обычно охотно берут работать в «секс по телефону». У предыдущего психолога Гейлис голос был жутко высокий и писклявый, словно у тех резиновых уточек, которые издают противные звуки, если сжать их пузо в руке. Это была основная причина, по которой девушка отказывалась с ней разговаривать (она была почти уверена, что предыдущий психолог — женщина, поскольку от мужчины редко ожидаешь помады цвета сгнивших слив; но определённый процент сомнения всё же оставался: Гейлис очень мало помнит о тех двух месяцах своей жизни). Ещё Мистер Рид постоянно носил отвратительно чистые рубашки долбанного белого цвета с вечно отутюженными до состояния «Английский сноб конца девятнадцатого века» воротниками. Это был один из его главных недостатков; хуже была только его дурацкая, совершенно не своевременная и неуместная проницательность и вопиющая компетентность в тех вопросах, в которых он, согласно своему диплому, должен разбираться. Меньше всего Гейлис хотела когда-либо нарваться на нормального психолога, учитывая то, сколько вокруг неё крутилось доморощенных представителей этой профессии. Предыдущий мозгоправ стал поводом для её первой попытки суицида, после чего у того вообще отобрали лицензию, если не подвели под суд. Встретить настоящего психотерапевта тогда, когда вроде уже возвела этих людей в разряд городских легенд и деревенских мифов, было очень неожиданно и неприятно. — Гейлис, — приветливо кивнул ей мужчина, отчего недельная щетина слегка царапнула немного дёрнувшийся кадык. Он никогда не добавлял к её фамилии обращения «мисс» и не пытался звать по имени. Иногда девушка думала, что при других обстоятельствах и будь Эмери жив, они бы обязательно сошлись совсем в иной плоскости, чем «врач-пациентка». Было такое смутное ощущение. — Выглядите лучше, чем в прошлый раз, — констатировал он, смеряя её внимательным прищуром ореховых глаз. Ну да, в прошлый раз она заявилась к нему в мешковатом свитере с торчащими кое-где нитками, старых, ещё школьных брюках, прохудившихся на коленях, и в грязных конверсах, лет пять назад принадлежавших брату. А ещё с растрёпанной гулькой на голове и впечатляющими синяками под глазами. Ирония заключалась в том, что тогда она себя чувствовала процентов на восемьдесят лучше, чем сейчас. Когда её самочувствие приближалось к отметке «сойдёт», то она не видела особого смысла стараться над своим внешнем видом и выходила из дома в том, в чём была. Зато когда Гейлис было плохо, приходилось сильно постараться, чтобы отвлечь людей от слишком бледной кожи, искусанных губ и потерянного взгляда, по которому очень легко прочитать, что собеседница вообще не понимает, что происходит вокруг. Мужчины почему-то думали, что косметика — это такая женская блажь, а не суровая необходимость. Мистер Рид был мужчиной и придерживался, очевидно, той же позиции. — Благодарю, — чопорно кивнула Гейлис, той самой ещё работающей частью ещё не совсем покинувшего её сознания здраво рассудив, что в разговорах с этим человеком стоит придерживаться отстранёно-холодной позиции: это никогда не работало, но попытки показать, что с ней всё нормально, Господи, брат умер год назад, а не вчера, не собираюсь я вешаться девушка не оставляла. Где-то она слышала, что безумие — это точное повторение одного и того же действия в надежде, что что-то когда-то изменится. Если так, то дед прав и её давно пора сдавать в психушку. И дело было не только в психологе; Гейлис каждый день поднималась с кровати, раз за разом превозмогая себя, совершая одни и те же ритуалы, поддерживающие в ней то самое «со мной всё нормально, отъебитесь» убеждение, и каждый день она пыталась убедить саму себя, что это не навсегда. Что её перепады, нестабильность, резкие пропасти, в которые она падала, внезапно теряя возможность различать цвета, частоты звуков, вкусы и запахи, скоро закончатся. Что всё это — лишь затянувшаяся стадия, длинный ночной кошмар, сменяющий свои фазы такими вот короткими паузами, когда она не могла понять, почему с ней здоровается этот человек и откуда она его знает, когда на деле тот прожил на соседней улице всю её жизнь. Гейлис не была тупой. Она прекрасно осознавала, что её мировосприятие не является чем-то нормальным. Что не иметь возможности вспомнить, как звали её родную мать, это плохо. Что надевать красную блузку с фиолетовым пиджаком, потому что обе вещи ей внезапно показались блёкло-серыми, это не круто. Что перепутать банку кофе с банкой перца, а потом не почувствовать разницы, это отстойно. Но изменить что-то было за пределами её возможности. Как вообще люди, находящиеся в депрессии, осознают, что им нужно из этого состояния выйти? Как они понимают, зачем им из неё выходить? Гейлис это состояние и отсутствие стремления из него выходить напоминало жизнь в таком вот маленьком поселении, типа Валедфенью. Отсутствие большей части тех благ цивилизации, которые являются чем-то обычным и неотъемлемым для большей части населения планеты, отсутствие перспектив и хоть каких-то изменений — люди редко стремились тут остаться. Но и уезжать отсюда могла только предприимчивая молодёжь, которая неизменно возвращалась спустя пару-тройку лет. Остальные даже попыток хоть на что-то повлиять не делали: а зачем, если и так хорошо и привычно? Здесь хотя бы стабильность есть, а что будет в другом месте — неизвестно. Девушка в своей депрессии уже чувствовала себя… стабильно. У неё был отдельный ящик с вещами только чёрного цвета на те случаи, когда мир с утра теряет краски. Каждый вечер продуктивного дня Гейлис обязательно ставила на тумбочку рядом с кроватью термос с горячим чаем — после продуктивных дней чаще всего следовал плохой день, когда встать с кровати не получалось. Когда наступали «охренительно хреновые дни», она погружалась в какое-то странное состояние анабиоза, теряя всякую ориентацию во времени и пространстве. Такое время лучше всего было переживать в комнате брата, на его кровати, просто растворяясь в холоде комнаты и простыней, ожидая, пока её не вырубит от усталости. Дед и начал настаивать на посещении психолога как раз после одного из «охренительно хреновых дней», когда нашёл её неспособной встать под дверью в комнату Эмери — она собиралась забыться у него на кровати, но сил не хватило даже на то, чтобы повернуть ручку. В любом случае, Гейлис уже наловчилась всё происходящее с собой худо-бедно контролировать. Всё это было привычно. Определённая криво-косо отлаженная и кое-как, но работающая система по продолжению существования девушки до того момента, пока в мире не останется людей, которым смерть Гейлис разбила бы сердце, и пока она не разберётся, что на самом деле произошло с Эмери. Гейлис не могла понять, как во всё это вписывался психолог: меняли ли эти сеансы раз в неделю хоть что-то в лучшую сторону или с каждым днём её всё закручивало и закручивало дальше и глубже в водоворот собственной депрессии. Она старалась разговаривать с ним и отвечать на его вопросы, отыгрывая роль нормального человека с усердием утверждённой на роль Офелии младшекурсницы в школьной постановке. Между тем, саму её одолевали постоянные сомнения относительно того, существовала ли вообще пресловутая «нормальность». — Итак, — из вялотекущих размышлений касательно собственного состояния Гейлис вывел голос Мистера Рида. Она кинула беглый взгляд на часы, убеждаясь, что в прострации она просидела не дольше десятка секунд. — В прошлый раз мы с вами остановились на том, что вам стоило избавиться от вещей вашего умершего брата. Вы выполнили то, о чём мы договаривались? Ореховые глаза остановились на её лице. Мужчина явно готовился распознавать ложь. Гейлис врать не собиралась. Она всегда старалась придерживаться стратегии «Как можно больше правды». В бытность типичного подростка, который проводил перед монитором ноута большую часть своих суток, она обожала один сериал, в котором как раз мельком раскрывалась суть этого метода. Так было гораздо легче самой запомнить, что ты наплёл собеседнику, а собеседнику, в его очередь, было намного сложнее поймать тебя на лжи. «Теория лжи» с Тимом Ротом вообще на определённом этапе было любимым ТВ-шоу обоих близнецов. — Ага, — мрачно изрекла она, демонстрируя весь спектр негативных эмоций касательно этих действий. На самом деле не вызвавших у неё внутри никакого особого эмоционального отклика. — Раздала всё местным бомжам. Теперь бездомные Валедфенью ходят в трусах от Кельвина Кляйн. Внутри кольнуло что-то, отдалённо напоминавшее злорадство. Какая-то очень маленькая и забытая за год часть Гейлис, ещё способная получать удовольствие от жизни, определённо наслаждалась любой, даже настолько мелочной и не имеющей никакого смысла местью дурацкому мальчишке-фейри. По лицу сидящего напротив психолога оставалось непонятно, остался ли он доволен этим ответом и поверил ли вообще в её слова. Между тем, девушка действительно собрала почти все шмотки Эмери, до которых только добралась, разбирая их общие шкафы, и сплавила всё их местному бомжу с явными психическими отклонениями. Чистая правда и ничего кроме правды. — Уверены, что у вас не будут случаться приступы панических атак или флэшбеки, когда вы будете видеть кого-то в вещах вашего умершего брата? — спросил Мистер Рид, задумчиво глядя на неё. Гейлис перевела взгляд на аккуратный стол, на котором — слава Сатане — не было ни одного блокнотика, в котором, как во всех этих дурацких комедиях, психологи обычно что-то там писали, слушая своих пациентов. — Я бы предпочёл, чтобы вы их всё-таки сожгли. Гейлис являлась сборником клише большую часть своей жизни. Сестра-близнец самого популярного парня в школе, вечно ревнующая его по поводу и без; колючка и ехидна, в тайне читающая Шекспира под одеялом после отбоя; фыркающая на гуляющих за ручку с мальчиками тринадцатилеток и закатывающая глаза, когда соседки по комнате начинали обсуждать свои первые разы при свете тайком протащенных в пансион свечей и тлеющих огоньков слишком лёгких сигарет. О, ради всего святого, девушка всегда чувствовала себя слишком плоской и шаблонной героиней какого-то сериала для подростков, берущего аудиторию не глубиной сюжета, а интригой «с кем же останутся смазливые герои с кубиками пресса и идеальными голливудскими укладками после того, как порнушно перетрахаются друг с другом на камеру». Она не хотела, чтобы вся эта киношная драма переходила даже на столь скрытую от других людей часть её существования, как посещения долбанного мозгоправа. Так что она была признательна своему психологу не только за то, что у него был классный проникновенный голос и что он не мазал губы какой-то совершенно вульгарной помадой, но и за то, что он не пользовался дурацкими записными книжками в обложках из невкусно пахнущего коже-зама. — Нет, — всё же ответила на вопрос Гейлис. Панические атаки и флэшбеки, как она уже давно выяснила, вызывали только вещи и слова, связанные с тем днём, когда Эмери… Кач-кач. Туда-сюда. Если Мистер Рид и заметил изменения в её поведении, вызванные дурацким и крайне несвоевременным навязчивым воспоминанием, то благородно смолчал. Вместо этого он кивнул каким-то своим выводам и мыслям, давая девушке время на короткую передышку и на то, чтобы снова собраться с силами. — Хорошо. Что вы можете сказать о своих чувствах в момент, когда вы отдавали вещи вашего умершего брата? Голос лился, как молоко из кувшина в знойный летний день. Гейлис почти слышала жужжание надоедливой мухи, всё-таки залетевшей в дом. На этом тембре всегда было легко концентрироваться, отрешаясь от смысла слов. — Я возвращалась за ними несколько раз. Забирала их, укладывала в машину и ехала домой. Доезжала до гаража, выходила из машины, цеплялась взглядом за… — Гейлис запнулась. Иногда говорить правду было очень затруднительно. На застывший около окна призрак она старательно не смотрела во время этих сеансов — пару раз Мистер Рид ловил её на слишком пристальных и сосредоточенных взглядов в пустоту, так что приходилось жёстко контролировать своё желание переглянуться с братом. Она мелко сглотнула и продолжила, уходя немного в другую сторону. — За сползшую краску на машине. Эмери всегда обещал договориться с кем-то знакомым, чтобы нам сделали тюнинг, но так и не смог. Я садилась обратно и снова ехала обратно. Вынимала вещи, клала их на порог. Уходила к машине. Курила. Забирала вещи и снова ехала обратно. Часов в семь у меня закончился бензин, и я была вынуждена идти до места пешком. Я была очень уставшей. Я смогла оставить вещи и уйти после того, как у меня закончились сигареты. — Во сколько вы выехали, чтобы отвести вещи вашего умершего брата, в первый раз? — голос был беспристрастен. Он тёк и плыл, а Гейлис вспоминала вкус ледяного молока из холодильника и плеск рыб в пруду за старой церковью, когда тот ещё был полноводным и вполне обитаемым. — В три-сорок, — девушка точно знала это, потому что в половину четвёртого она психанула и кинула будильник в стену — ей было плохо и вставать с кровати совершенно не хотелось. — Тем не менее, вы смогли оставить их, — кивнул мужчина. Гейлис оторвала взгляд от собственных костлявых и острых коленок. — Я бы хотел считать это прогрессом, но меня не покидает ощущение, словно вы смухлевали. Девушке оставалось только вопросительно вскинуть брови. — Видите ли, смыслом нашей договорённости было избавиться от символов, которые вы связываете со своим умершим братом. Многие люди годами не избавляются от вещей умерших, гладят рубашки покойных мужей, протирают пыль на игрушках погибших детей, спят в постелях ушедших любимых… — ореховые глаза проницательно блеснули. Гейлис спокойно моргнула. — Заставить их избавиться от символов при таких обстоятельствах почти невозможно. Многие психологи в работе с клиентами, чьи ситуации сходны с вашей, советуют поменять обстановку, сделать ремонт, переехать, сменить климат, найти увлечения, которыми эти люди раньше не занимались, обзавестись принципиально новыми знакомствами… — мужчина ненадолго замолчал. — В вашем случае, я подозреваю, даже переезд на Аляску и занятия балетом будут бессмысленными, поскольку главный символ, который вы связываете со своим умершим братом, это не его вещи, кровать или развалюха соседа, в которую вы швырялись яблоками в детстве. Гораздо больше, чем белый цвет, придурков из Рендком-Колледжа и возни с бабушкиными настоями, Гейлис ненавидела проницательных, сука, людей. — Я не хочу выбрасывать кулон. Это память. Достаточно того, что он хранится в подземелье у дедушки, — из последних сил спокойным голосом сказала девушка, пристально наблюдая за лицом сидящего напротив человека и чувствуя нарастающую пульсацию где-то под задней стенкой черепа. — Мы оба понимаем, что речь не о кулоне, — покачал головой Мистер Рид. — Вы видите своего умершего брата, Гейлис, не так ли?.. Яблоко прострелено, сок брызгает в разные стороны, зрители восторгаются меткостью стрелка. Девушка прикрыла глаза, справляясь с накатывающими эмоциями. — Думаете, что у меня устойчивая галлюцинация? Как у доктора Ватсона в четвёртом сезоне «Шерлока»? — хмыкнула она, иронично кривя губами. Она не смотрела в сторону Эмери. Она не-смотрела-не-смотрела-не-смотрела… — Пару сеансов назад я спросил у вас, почему вы так часто отвлекаетесь на мой подоконник. Теперь же вы настолько старательно не глядите в эту сторону, что это трудно не заметить. Она. Ненавидит. Проницательных. Людей. — Мне показалось, что моя увлечённость пейзажем за окном вас раздражает, вот и всё, — передёрнула плечами Гейлис, мысленно рукоплеская самой себе. Гейлис, которая печётся об эмоциональном спокойствии собственного психиатра, — звучало ещё смешней, чем Гейлис, которой не плевать на происходящее за вычищенным до зеркального блеска стеклопакетом. — Я просто проявляла уважение. Прошу простить, если это заставило вас сделать неверные выводы, — она фыркнула и высокомерно вскинула подбородок. В мышцах шеи что-то защемило — этот жест для неё был непривычным; так вскидывал голову обычно только Эмери, когда пытался задавить собеседника идеальными манерами помноженными на спесь чистокровного аристократа в энном поколении (коих у них в роду отродясь не было, что не мешало брату вживаться в эту роль с усердием и упёртостью носорога). Психолог замолчал, что-то обдумывая. Воздух в помещении стал тяжёлым и каким-то вязким, словно какой-то физик внезапно научился преобразовывать повидло в газообразное состояние. Гейлис не выдержала и отвернулась к окну, около которого обыкновенно зависал Эмери. Как и раньше, он оставался безучастным. Ничего не выдавало того, что ему есть хоть какое-нибудь дело до происходящего в этом кабинете. Девушка закусила внутреннюю сторону щеки, удерживаясь от того, чтобы запустить в него да хотя бы собственной сумкой. Ярость накатывала волнами и сдерживать её всегда было очень сложно. Люди почему-то думали, что во время депрессии человек не испытывает ничего, кроме апатии и чёрной меланхолии; словно он становится неспособной встать с кровати амёбой. Да, иногда бывали такие моменты, когда сил не хватало на банальное «перевернуться на другой бок, потому что правый ты себе отлежала, а эта трещина на стене набила оскомину». Но вот чувства никуда не пропадали, по крайней мере те, которые испытываешь на подкорке; по крайней мере те, которые высасывали из тебя последние остатки ещё теплящейся жизни. Ненависть, злость, стыд, страх, отвращение, постоянное, просто перманентное и никогда не исчезающее раздражение по любому поводу — Гейлис ощущала это где-то под черепом последний год. Сдерживаться получалось с трудом: эмоциональные ресурсы с каждым днём истощались, при том, что восполнить их было неоткуда. Срываться на психолога было нельзя. На Эмери в данный момент — тем более. Девушка не хотела в психушку. Приходилось сосредотачиваться на собственном дыхании и усмирять острое и давно привычное желание заорать благим матом и высказать, что, блять, да идите вы все нахрен!.. — Скажите, Гейлис, как часто вы срываетесь на окружающих людей?.. — Мистер Рид, очевидно, решил перевести тему. Девушка повела плечами, пытаясь стряхнуть одеревенелость в мышцах. Эти сеансы выматывали её до такой степени, что воскресенья она обычно проводила лёжа. Как часто она срывается на окружающих?.. Они же вроде уже установили, что у неё депрессия. Психолог не может не знать, что с таким диагнозом это происходит на постоянной основе. — Почти каждый раз, когда со мной разговаривают, — честно, как и планировалось, ответила Гейлис, равнодушно фыркая. Поднявшаяся изнутри ледяная злость на время стихла. — Какими словами вы при этом разговариваете? — следующая фраза заставил девушку чуть удивлённо вскинуть брови. «Разговаривает» — это очень смелый термин по отношению к её истерикам, но формулировка только добавляла абсурдности этому вопросу. — То есть? — Имел честь общаться с вашим дедом. И бабушкой, — тут мужчина чуть поморщился. Гейлис проанализировала эту фразу и понимающе хмыкнула, когда поняла, что в полку тех, кто считал бабулю невыносимой, прибыло. — А как же врачебная тайна и всё такое? — переспросила она, складывая руки на груди. Плевать она хотела, что эта поза значила для человека, потратившего свою юность на чтение Фрейда и Юнга. Пусть понимает, как хочет. — Информацию предоставляли мне, а не я, — пояснил своё поведение Мистер Рид. — Скажите, только честно… Вы не находите своё поведение сходным с тем, как вёл себя ваш умерший брат?.. Гейлис моргнула, прокручивая этот вопрос в голове снова и снова. Сегодня слух вроде работал нормально, из песни, которую она слушала по дороге сюда, не пропадали ни слова, ни ноты. Тогда что несёт этот тип?.. — Эмери любили все. Он никогда не вёл себя как нестабильная истеричка и не срывался на всех, кто пытался с ним поговорить, — со стальной убеждённостью заявила Гейлис. Что ещё за странные вопросы задаёт ей этот?.. Мужчина чуть улыбнулся, явно отдавая дань её самокритичности и объективной оценке собственного поведения. — Я не про это, — покачал головой он. — Не мне вам говорить, что мы все ведём себя по-разному с разными людьми и в разных кругах. С окружающими, друзьями и даже своей семьёй он возможно и был предельно мил и спокоен, но вы… Вы были самым близким его человеком, с которым он мог вести себя наиболее комфортным ему образом. Нашим самым близким обычно достаётся сильнее всего, поскольку именно с ними мы не церемонимся, чувствуя себя в безопасности. Вы знали своего умершего брата с той стороны, с которой его не знал никто больше. Какой была эта сторона?.. Гейлис моргнула. Глаза автоматически метнулись к чуть развернувшемуся призраку. Он смотрел то на неё, то на психолога, и она могла поклясться, что выглядел Эмери чуть удивлённым, словно он услышал нечто такое очевидное, до чего никогда бы не додумался сам. Какой была та сторона Эмери, которую знала только его сестра-близнец? Не та заботливая, вечно добродушная, безукоризненно вежливая и нежно любимая и взрощенная самим Эмери маска мальчика-солнца, который подавал белый платочек с вышитыми инициалами рыдающей из-за плохой оценки однокласснице и мило растаптывал попытавшегося совершить какую-то мерзость идиота из школьной команды по крикету тяжестью своих аргументов перед всем школьным двором? Та сторона, которую имела честь видеть Гейлис, заставляла её в час ночи колоть себе пальцы иголкой, вышивая дурацкие вензельные буквы на дурацком платке, и искренне наслаждалась красным лицом прилюдно опущенного малолетнего придурка. Эта сторона не была милой, доброй или заботливой. Она была ослепительно блистательной в своей обольстительности или скрытым на дне прозрачно-голубоватых глаз эгоизме. Эта сторона могла сидеть с Гейлис до трёх утра, читая вслух стихи Бодлера и Алана По, пока сама девушка мысленно костерила непонятные объяснения по вышивке в интернете, а могла так же спокойно пойти лечь спать, на утро даже не бросив спасибо за выполненную работу. Эта сторона могла принести пачку дорогих сигарет в четырнадцать лет и ткнуть тлеющем окурком себе в предплечье, чтобы «просто проверить, действительно ли это так больно, как в фильмах». А потом заставить повторить то же самое свою сестру… Гейлис любила эту сторону Эмери. Она не была уверена, что эта плёнка небольшого безумия с кое-где проскакивающими признаками психопатии была подлинной частью его личности, но она всегда гордилась, что только ей было позволено видеть брата таким — тщеславным, знающим себе цену больным ублюдком, который никогда не будет париться из-за отрицательных сторон капитализма или глобального потепления. Потому что это говорило о том доверии, которое было установлено между ними. Они были частью друг друга, и то, какими они становились рядом, говорило о том, насколько крепкой была их связь. То, что Эмери мог так просто сдаться, послать всё к чёрту и затянуть петлю на шее, бросив её одну, обесценивало буквально всё, что девушка делала в течение всей своей жизни, чтобы уживаться с братом. Это опровергало абсолютно всё, что она думала и знала о нём. Это делало её человеком, который совершенно не знал родного брата-близнеца. Это делало её человеком, который был виноват в его смерти больше всех ныне живущих людей на планете. Больше, чем та кучка богатеньких гадов, которые не могли сказать следователю ни единого внятного слова, постоянно перешёптывалась и не приехали на грёбанные похороны. Больше, чем бабушка и дед, которые решили отправить их обратно в школу сразу после того, как в землю зарыли гробы с родителями. Больше, чем учителя, проморгавшие критическую точку в поведении Эмери. Потому что если Гейлис действительно знала своего брата лучше, чем вообще было возможно узнать кого-либо, то она была обязана заметить, как её аккаунт на Spotify используется для того, чтобы Эмери составлял плейлист себе на похороны. Она до сих пор не была уверена, что из двух вариантов убьёт её болезненнее: то, что она совсем на самом деле не знала Эмери, или то, что она просто не уследила за ним… Поэтому отвечать на вопрос психолога не хотелось. Этих мыслей девушка избегала весь год, старательно убеждая саму себя в том, что виновата компашка брата — они вели себя странно, значит, они что-то скрывали. Это было гораздо легче, чем принимать на себя тот груз вины и стыда, который неизменно следовал верным спутником обоих вариантов. — Эмери был хорошим, — русоволосая вскинула голову, чувствуя, как от спазмов начинает колоть ноги. Удерживать дрожь было почти невозможно. Правая коленка начинала трястись. — Лучшим человеком, которого только можно было встретить. Мистер Рид устало вздохнул. Он явно понимал гораздо больше, чем показывал, и вбить в голову очередной тупой на его взгляд пациентки, в чём конкретно она не права, ему очень хотелось. С профессионалами всегда было так — они знали, как всё работает в теории настолько хорошо, что когда что-то в реальной жизни шло не так, как они ожидали, это приводило их в яростное недоумение. — Вы знали, что некоторые близнецы пытаются выдавать себя за умершего брата или сестру, если оказываются в ситуации, схожей с вашей? — на провокации мужчина не поддавался. Это раздражало. — Начитались интересных фактов про близнецов в гугле? — вяло прореагировала Гейлис, догадываясь о направлении этой беседы. — Им кажется, словно они дают своему брату или сестре возможность прожить жизнь, которой они лишились. Мне кажется, копируя поведение вашего умершего брата, вы пытаетесь проделать то же самое. — произнёс Мистер Рид, ожидая реакции сидящей напротив девушки. Русоволосая фыркнула. — Если вы считаете, что я копирую поведение брата, то в ваших глазах он по какой-то причине является козлом, который всю жизнь издевался надо мной. Вы считаете, что я всё это время была частью абьюзивных отношений? — иронично хмыкнула она. — Что дальше? Обвините нас в инцесте, чтобы наша история полностью соответствовала этим избитым шаблонам? Из-за того, что Гейлис всю жизнь отпугивала от брата всех липнущих к нему девушек и парней, а также сама особо никем не интересовалась, в школе абсолютно все, включая профессоров, были свято уверены, что отношения между ними давно перешагнули рубеж платонизма. Отрицать или подтверждать этого близнецы никогда не спешили. Им иногда даже нравилось разыгрывать из себя кого-то, вроде Камиллы и Чарльза из «Тайной истории», но на деле же ни единой подобной мысли между ними не возникало. — Суть абьюза заключается в том, что абьюзер физически или эмоционально всегда пытается унизить своего партнёра, — спокойно ответил Мистер Рид, явно не испытывая от этого разговора ни капли неудобства. — Я сомневаюсь, что вы были подвержены чему-то подобному. Вы ведёте себя слишком уверено и самодостаточно для человека, которого могли подвергать подобного рода отношениям. Что касается инцеста… — мужчина задумался, явно подбирая правильные слова, которые бы не спровоцировали срыв. — Многие разнополые близнецы действительно становятся первыми партнёрами друг у друга… Гейлис закатила глаза. Иногда ей начинало казаться, что ей и Эмери всё-таки нужно было трахнуться, чтобы у окружающих хотя бы был реальный повод стыдить её за это. — Эмери всю свою жизнь был одержим идеей не выглядеть вульгарным, — фыркнула она. — Он бы не опустился ни до подобных действий, ни до подобных чувств. — Выражение «опуститься до подобных чувств» звучит довольно печально, — заметил мужчина. Гейлис пожала плечами. — В любом случае, ни я, ни вы не можете сказать, что происходило в голове вашего умершего брата. Однако вы никак не прокомментировали собственное отношение к этой ситуации. Разумеется. Людям всегда были интересны подобные истории. Чужое грязное бельё почему-то всегда притягивало любопытные носы. Сама девушка испытывала к этому чистое и искреннее отвращение. — Я не была влюблена в своего брата, если вы об этом, — твёрдо сказала она. Стратегия «не врать» работала и здесь. — В школе все были уверены, что либо мы спим друг с другом, либо я как минимум хочу этого. На деле всё было куда проще: мне это было не нужно. Мы вместе родились, нам повезло гораздо больше, чем абсолютному большинству других людей, вынужденных проводить свои жизни в поисках человека, которых бы идеально соответствовал им и мог остаться с ними до самого конца, разбавляя то одиночество, в котором нам приходится существовать. Нам с Эмери это было не нужно — мы были друг у друга. Идеальные половинки, соулмейты, если хотите. Нам было просто не нужно искать кого-то, потому что мы уже родились вдвоём, — Гейлис замолчала, переводя дух. В этом был смысл её ревнивого поведения — её бесили все те девчонки и парни, действительно считающие, что Эмери нужен был кто-то, кроме неё, а ей — кто-то, кроме Эмери. Вселенная уже сделала их неразлучными. Им не нужен был кто-то третий или четвёртый, чтобы чувствовать безопасность, защищённость и не-одиночество. Мистер Рид молчал. Он вряд ли ожидал от неё такого полного и развёрнутого ответа и теперь был занят обдумыванием этих слов. — А секс? — наконец спросил мужчина, заставляя девушку вновь закатить глаза. Почему, блин, все считали этот процесс настолько краеугольным камнем существования человечества?.. — Не более чем один из способов почувствовать близость с другим человеком, — пожала плечами она. — Это приятно, но не более. При желании можно обойтись без этого. Нам с Эмери это не было нужно, мы и так были ближе, чем можно было представить. — Ваш умерший брат был солидарен с вами в этом мнении? Гейлис метнулась взглядом к призраку, который снова молчаливо завис, отвернувшись к окну и не интересуясь происходящим. Её слова не были для него откровениями, они много раз обсуждали это. Он знал и разделял каждую эмоцию, с какой она произносила эту импровизированную речь. — Разумеется. Именно поэтому он бросил её одну, оставив после себя плейлист на собственные похороны вместо пояснительной записки. Именно, Гейлис, так всё и есть. Стратегия «не врать» провалилась.***
Сумерки с каждым днём наступали всё позже. Погодные условия налаживались, тучи всё чаще сменялись клочками ясного неба, температура, если верить термометру, росла с каждым днём, почки наконец-то набухали на ветках деревьев. Запоздалая весна наконец-то входила в свои права, а в интернете уже начиналось обсуждение нового летнего сезона после самого холодного марта, апреля и мая за последние сколько-то-там лет. Из динамиков машинного радио снова раздавались меланхолично-плавные переливы голоса солиста «Cigarettes After Sex». Свет фар освещал только ближайшие несколько метров кромешно-чёрной дороги, бутылочно-зелёные столетние ели петляли вместе с узковатой змейкой битого асфальта. Темнота обволакивала, заставляя вцепившуюся в руль Гейлис снова вспоминать о копошащихся внутри демонах и эмоциях, которые никак нельзя усмирить. Днём это было гораздо легче, чем ночью. На свету человеческий организм обычно вырабатывал витамин D, что приводило к выплеску эндорфинов и общей приподнятости настроения. Ночью подобных реакций, разумеется, не происходило, поэтому депрессия обычно подступалась именно к вечеру. Человеческие эмоции — всего лишь химия в большей степени. Можно было выпить таблетку и ничего не чувствовать какое-то время. Гейлис так и делала, пока случайно не выпила всю банку, после чего ей запретили пить какие бы то ни было препараты. Около обветшалого знака, знаменующего въезд в родную деревню, Гейлис чуть сбавила скорость. В населённых пунктах, согласно правилам дорожного движения, ехать нужно было медленнее на случай разного рода неприятностей. Девушка водила довольно хорошо и правила соблюдала. Туман затягивал и без того довольно непростую дорогу светло-непроглядным маревом. Считалось, что Англия была страной туманов в большей степени из-за смога, поскольку в двадцатом веке все предприятия были размещены именно на островах, а не на континенте с преобладающей дешёвой силой. По крайней мере, так часто говорилось на уроках географии и истории, и предполагалось, что в это нужно было верить. Гейлис в это не верила, потому что с наступлением ночи в её родном поселении можно было почувствовать себя человеком, который внезапно умер и теперь ходит по облакам. Очень мрачным, серым и грязным облакам, в окружении из острых шпилей елей и потустороннего уханья сов. Дорога вильнула на более-менее ровный объездной участок, напоследок царапнув стекло машины свисающей слишком низко и почти полностью отломанной от ствола дерева после последней грозы веткой. Гейлис снова набрала скорость, игнорируя неприятное ощущение того, что что-то должно произойти. На правой стороне дороги, на поднимающимся куда-то вверх холме показалась знакомая куча мохнатых камней, на которых все местная шпана обычно била коленки и приобретала коллекцию шишек. За камнями что-то блеснуло слабовато-зелёным свечением, заставив девушку нахмуриться. Присмотреться Гейлис не успела, потому что боковым зрением она уловила какое-то странное движение по левую сторону. Вжать в тормоза удалось на голом рефлексе, хотя звук глухого удара о капот, панического визга шин и моментально слетевшего с панели айфона, резко выдернутого из шнура, отчего музыка в салоне резко оборвалась, всё же последовали. Тишина наступила действительно мёртвая. Гейлис прислушалась к звукам заходящегося в припадке сердца. Чёрт возьми, каким кретином надо быть, чтобы не заметить свет фар, не услышать движение машины и выбежать на проезжую часть, вообще не оглядываясь?.. Девушка несколько раз вздохнула, пытаясь успкоиться. Она от души надеялась, что кретином был какой-нибудь последний выживший в условиях урбанизации в местных лесах олень, а не его родственник из семейства людей… Она сосчитала до десяти. Вдохнула, выдохнула. Посидела ещё с минуту, вцепившись ледяными руками в руль и всё ещё давя на педаль тормоза. Медленно убрала руку и разблокировала двери. Отстегнула ремень безопасности. Открыла дверь, тут же впуская в салон зверский ночной холод. Вылезла из машины, аккуратно её обходя. Знакомое белое лицо со следом жаркой встречи с асфальтом заставило Гейлис испытать весь спектр очень странной бури эмоций, которую можно было бы охарактерезовать фразой «Да вы издеваетесь!». Прямо перед колёсами её ретрокара пытался хотя бы присесть явно контуженный лобовым столкновением с транспортным средством парень, облачённый в изрядно помятые и кое-где уже запачканные шмотки её брата. — Знаешь, если тебе так необходимо самоубиться, то есть куча гораздо более действенных методов, — отрешённо проговорила она в прострации, всё ещё не веря, что вот так вот может быть в реальной, мать его, жизни, а не только в тупой комедии или новомодной эпизодической игре для девочек от тринадцати, в которую почему-то рубятся даже тридцатилетние мужики, вроде Филиппа.