Возвращение из прошлого

      Сарада услышала лёгкие шаги за спиной.       — Папа, почему не соблюдаешь режим?       — Хочу убедиться, что с тобой всё в порядке.       — Я... просто устала...       — Когда Учиха говорит «просто» и «это не стоит беспокойства», а уж если «на это не стоит обращать внимания» — то это верный признак того, что всё сложно, следует обеспокоиться и обратить пристальное внимание.       — Хм.       — Сарада... — отец девочки взял табурет и присел напротив. — Пойми, я тоже прошёл через умолчания и недосказанности от родных и близких. Поверь, они ранят больнее и глубже, чем вражеское оружие или техники.       Сарада глубоко вздохнула. Отец действительно прав. Это подтверждалось не только историей падения клана Учиха, рассказанной без умолчаний — благо, она была готова к горькой правде, увидев ужас той ночи собственными глазами. Но и опытом общения с дедушкой и бабушкой, дядей и иномировой копией Саске. И насколько больнее было её родителю, оставшемуся круглым сиротой в неполные восемь лет.       Эта боль навсегда изменила Учиху Саске. Она укоренила в нём подозрительность и совершенное недоверие к людям. Ещё бы — узнать, что всю твою родню уничтожил любимый старший брат, которого ты застал над бездыханными телами родителей, а тебя оставив жить по странной прихоти? Как после такого можно было довериться хоть кому–то, не говоря уже о привязанности и дружбе?       Кроме того, понимание, что для отца — авторитета и также любимого человека, ты — всего лишь бледная тень гениального старшего брата, в чьих способностях и силе он разочарован. И что бы ты ни делал, как бы ни лез из кожи вон — тебя не замечают. Именно тебя, а не «младшего брата Учиха Итачи». И из–за этого в изначально открытом и добром детском сердце поселились гнев, горечь и обида. Хотя что было легче — просто один раз похвалить и сказать, что ценишь именно его старания и успехи, хоть и не такие впечатляющие, как у старшего наследника?       На её настоящего отца обрушилось намного большее горе. Ибо в параллельном прошлом даже после гибели Шисуи, которая окончательно подкосила Саске, оставалась она, Сарада — как живое напоминание об ответственности за клан, и не абстрактной, в виде могил с гербом огненного веера, а за конкретного человека, с которым можно поговорить, услышав его голос, взять за руку, посмотреть в глаза... А в родной реальности один из последних Учиха оказался окружён гнетущей пустотой, и подвержен самой страшной пытке, что продолжалась день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом — одиночеству.       Одиночество настолько въелось в его суть, что даже связав себя узами брака и став отцом, Учиха Саске сбежал от семьи. Ибо каждый миг рядом с супругой и дочерью пробуждал в нём щемящие воспоминания о счастливом прошлом, которые он никак не мог отпустить. Он боялся, что каким–то неудачно сказанным словом, недовольной гримасой или грубым поступком разрушит единственно важные для него связи, без которых он — никто и ничто. Он боялся, что если не будет искать зацепки к грядущим угрозам, где–то упустит важную мелочь, чего–то не узнает — потеряет самых родных в мире людей.       А её мама понимала это. Всегда понимала, и поэтому отпускала любимого человека. Потому что он, Учиха Саске, не может иначе. И, наверно, никогда не сможет иначе. Осталось лишь только принять его таким каким он есть и терпеливо ждать возвращения. Воспитывать дочь, удивительно похожую на отца умом, дотошностью и упрямством, и, скрывая слёзы душевной боли, отвечать на неудобные вопросы, пытаясь скрыть правду, которую наследница не примет и не поймёт в силу возраста. На вопросы, которые с каждым годом становились всё более настойчивыми и требовательными.       Сарада не могла понять чувств матери. Особенно к человеку, который, если посудить по его поступкам, никогда не любил её. Иначе бы не оставил одну на многие годы и если бы и не смог появиться лично, то хотя бы присылал вести о том, что жив–здоров и интересовался их семейным бытом. И уж точно хотя бы в письмах выражал свою привязанность и любовь к дочери.       В особое недоумение вгоняли те моменты, когда Сакура вспоминала что–то, касаемое Саске... и из взрослой женщины мгновенно превращалась в застенчиво краснеющую девочку. Только испытав чувство привязанности, переросшее в любовь к иномировому Наруто, Учиха–младшая могла узнать что такое любовь и что значит любить — не так как в глупых книгах — с воздыханиями и дурацкими метаниями из разряда «а что, если...», а действиями. Идя ради любви на безумные поступки и даже преступления.       Понадобилось путешествие в прошлое, жизнь среди подозрительности, предательств и жестокости, чтобы понять — мать действительно любила отца и принимала его. А отец заботился о них — пусть это выглядело эгоистично, грубо и отстранённо — но он не мог и не умел иначе.       А теперь в самом деле переживает о её состоянии. И неудивительно, ведь она — единственный оставшийся у него родной человек.       — Я встретила бабушку, когда выходила из аптеки. Она шла за лекарствами. Мужчина глубоко вздохнул. Да, зря он поддался на уговоры дочери посетить родителей покойной супруги.       — Она сказала тебе что–то грубое? Толкнула, ударила? — девочка ощутила возрастающее давление «ки».       — Вовсе нет. Просто молча взглянула недовольно и ушла. Я задумалась и сама случайно её задела.       — Вот как, — невидимое давящее чувство, порождённое агрессией, мгновенно исчезло.       — Но...       — Могу ли я узнать о здоровье твоего дедушки? Конечно могу.       — Не обязательно, пап. Я могу сама зайти в госпиталь.       — Понятно. Но всё же, будь осторожна и избегай контактов с ней. Хотя бы пока.       — Понимаю... Я... тоже видела, как другие люди, потеряв близкого человека, начинают вести себя раздражённо и грубо. Видимо... я была неосмотрительна. Но что сделано, то сделано.       Саске понимающе кивнул.       — С другой стороны, риск, на который ты пошла, оправдан. Это, может быть, и задело чувства твоих дедушки и бабушки, но... Спокойное безразличие — это куда как хуже. Поверь.       — Да... верю.       Оба помолчали.       — Папа?       — Да?       — Скажи, а что за миссия держит тебя вдали от дома? Что угрожает Листу, или даже всему миру?       — Как давно ты это поняла?       — Как только увидела на практике, какую силу даёт риннеган. Ведь это, по сути, сила почти Бога. И если один из тех, кого называют Богом Шиноби, опасается чего–либо, значит угроза соизмерима с ним по мощи, если не больше. Однорукий мечник вздохнул. Понимая, что ему не отделаться отговорками. Особенно той, которая сама примерила силу Мудреца Шести Путей и познала её могущество.       — Клан Оцуцуки — звёздные странники, живущие далеко за пределами нашей планеты. Одна из представительниц которого — Оцуцуци Кагуя, может считаться твоей много–раз– бабушкой по отцовской линии.       — Так неужели...       — Да, легенда об Мудреце Шести Путей, создавшим Ниншу — учение о чакре, как механизме понимания и взаимного доверия — не сказка. А его истинное имя — Оцуцуки Хагоромо. Он — старший сын Оцуцуки Кагуи от простого смертного. В свою очередь, старший сын Хагоромо — Оцуцуки Индра — родоначальник Учиха.       — Постой, а у Кагуи был младший сын? И ещё один внук?       — Верно. У Хагоромо был младший брат — Хамура. Хамура — первый Хьюга.       — Ничего себе...       — А младший сын Хагоромо — Оцуцуки Ашура — основатель сразу двух великих кланов — Сенджу и Узумаки.       — Значит ты и Седьмой — очень дальние родственники?       — В некотором смысле — да. И даже больше.       — Не понимаю.       — На войне... Мы оба оказались на грани смерти. И нам обоим явился дух Хагоромо, который поведал нам о том, что я и Наруто — реинкарнации его сыновей. И отнюдь не первые.       — Были... другие?       — Да. Раньше нас знали как Учиха Мадару и Сенджу Хашираму.       — Но ведь... Мадару призвали Нечестивым Воскрешением! И Хашираму — тоже! Как такое может быть?       — Я сам задумывался над этим вопросом. Скорее всего, при реинкарнации душа, перейдя из Чистого Мира обратно в мир живых, сбрасывает с себя большую часть личностных наслоений и памяти, оставив только свою внутреннюю суть. Поэтому на свет появляется по сути другая личность. Это наподобие того, как из старой бумаги делают новую — старую бумагу измельчают и добавляют к новым вяжущим и отбеливающим добавкам. Даже если на старой бумаге были какие–то записи — их невозможно восстановить в первозданном виде. То же самое и с памятью предыдущих воплощений, привязанностями и неприязнью. Только смутные обрывки и размытые ощущения, не более того. А остатки памяти и прочего, что делает человека человеком, могут ещё долго сохраняться в Чистом Мире, особенно если они питаются сильными эмоциями людей — любовью, или наоборот, ненавистью.       — То есть если применить Нечестивое Воскрешение, взяв за образец плоть пусть очень давно убитого, но широко известного шиноби — его остаточная личность явится на зов призывающего, привязываясь к телесной компоненте чакры, в то время как сама она является по сути чистой духовной энергией? Потому что чакра по своей сути — двуедина?       — Это единственное логичное объяснение тому противоречию, которому ты только что удивлялась.       — Да, выглядит вполне непротиворечиво.       Самое интересное — симбионт внутри сознания Сарады молчал. Видимо, сам переваривал полученную информацию и увязывал его с теми данными, которые накопил в процессе исследования и практического применения Нечестивого Воскрешения.       — А сейчас?       — Сейчас, как я понял, вражда Индры и Ашуры закончена, и цикл ненависти, привязавший их души к нашему миру, разорван.       — Что это была за вражда?       — Всё началось с происшествия с Кагуей...       Остаток вечера был проведён за рассказом о том, что подвигло Кагую призвать Древо Шинджу и контролировать сыновей, а также причины бунта Хагоромо против деспотии матери, который окончился её запечатыванием.       И появлением Чёрного Зецу — бессмертного интригана, чьим единственным смыслом существования было освобождение «матушки».       Что и привело к череде интриг, что свели с ума Индру и заставили его выступить против отца и брата, а также даровали силу, которая стала благословением и проклятием его потомков — шаринган. Благословением — потому что давала возможность быть сильными, проклятием — потому что делала высокомерными и жестокими к слабым. Силу, что проистекала из безудержных чувств, которые чаще всего оборачивались ненавистью и безумием, а если становились пониманием и любовью, то превращалась в непреодолимую ледяную стену, отделявшую постигшего боль мира человека от ото всех. Даже от родных и близких.       Дальше последовало краткое изложение итогов почти тысячелетней вражды, неожиданной дружбы между представителями поколениями враждующих кланов, союза Учиха и Сенджу, давшего начало Скрытому Листу и в дальнейшем — существующему по сей день миропорядку, а также ссоре лучших друзей, которая проистекла из интриг того же Зецу, исказившего послание Хагоромо для потомков старшего сына, запечатлённое на камне. Неверно истолкованное наследие подвигло сильнейшего из Учиха на череду преступных деяний, обернувшуюся в итоге против его родных и близких, которых он безумно любил, а на самом деле — способствовал их отчуждению от окружающих, замыканию внутри клана, вражде и как итог — попытке поднять восстание, которое утопил в крови сын главы клана, понимавший его бесперспективность, но не имевший возможности ничего изменить...       Всё это излагалось в процессе готовки обеда, собранного в три руки, а также употребления пищи. Последовал перерыв, в ходе которого Учиха–старший был откомандирован в постель, а наследница шарингана взялась за готовку горячего питья.       «Как занимательно... Как интересно... Жаль, что не осталось генетического материала разных поколений великих кланов... Можно было бы провести такую работу по особенностям наследования усовершенствованного генома... — неожиданно подал голос молчавший до того Орочимару. — Вдвойне жаль, что не осталось останков тех, кто был близок по времени рождения к Мудрецу и был его кровным потомком... Можно было бы понять процесс формирования риннегана...».       «Не смей даже думать об этом! Наш мир ещё не дорос до такой силы!».       «Я разве говорил, что она должна быть у каждого второго?» — во внутреннем голосе послышалось ехидное удивление.       «Нет! Но появление такой силы породит невозможно сильный соблазн этой силой обладать или же контролировать обладателя таковой! Это станет источником такого конфликта, что Мировые Войны покажутся дракой детей в песочнице!».       «Эта сила может помочь с противостоянием Оцуцуки, не находишь?».       «Возможно. Но, по мне, лучше обойтись без этого».       «Да ну? — голос Орчимару пронизали нотки веселья. — И это говорила та, кто интуитивно разобрала Джуби на девять частей, повторив легендарный подвиг Мудреца. Со всего одним риннеганом, что уже достижение».       «Не напоминай!».       «А если серьёзно, исследования здорово помогли бы в понимании механизмов работы шарингана и его наследования...».       «Сенсей... — Сарада стала внутренне закипать. — Вернёмся к этой теме, когда мне будет хотя бы восемнадцать».       «Как скажешь. Но ты подумай».       Девочка раздражённо цикнула. Любой разговор с Орочимару рано или поздно съезжал на тему продолжения рода.       — Вот же... Хоть не корми его, дай только в чьих–то потрохах покопаться...       Ответом был тихонький смешок, неслышимый остальным.       Юная куноичи только фыркнула вслух и ушла с кухни с подносом, на котором парили чашки с горячим питьём для отца. И большой чашкой чая для себя. Ибо обоих ждало продолжение разговора.       Когда больной был напоен, продолжился рассказ отца. Принцесса Учиха молча сидела в кресле рядом и иногда кивала, отпивая чаю. Чтобы не заснуть. Ибо голова гудела от избытка информации, которую следовало осмыслить.       Учиха Саске замолк и его дочь задала самый главный вопрос вечера:       — Почему тогда эта угроза настолько глубоко засекречена?       Глава клана тяжело вздохнул, понимая, что он фактически нарушает закон. Впрочем, ему было не привыкать. Доверие дочери было куда важнее. Жаль, что он не понял этого раньше. Лет шесть или семь назад.       — Каге боялись, что обнародование этой информации вызовет неуправляемую панику среди мирного населения.       — А если эти самые Оцуцуки, могущие перемещаться между измерениями, словно обычные люди — между комнатами в своей квартире — вдруг сваляться нам на головы и учинят разор и резню — не будет того же самого? Забавная логика.       Мужчина хмыкнул. Конечно, одно дело, если бы это сказала просто двенадцатилетняя девочка, не видевшая ужасов войны. Но вот Сарада обычной двенадцатилетней девочкой не была. Она была свидетельницей двух разрушений Листа. А во времена последнего сама уничтожила нескольких аватаров Пейна. Она имела право так говорить.       — Если бы это было обнародовано, люди, вместо того чтобы трудиться, занялись бы стихийной постройкой убежищ, начали бы выдумывать себе новых Богов и пытаться их умилостивить, иногда даже самыми изуверскими способами, чтобы спасти свои жизни, попытались уйти в безопасные, с их точки зрения, земли... Поднялся бы невообразимый хаос.       — Предположим. Ладно, гражданским знать не обязательно. Но ведь нас, шиноби, тех кто будет этой угрозе рано или поздно противостоять, нужно было поставить в известность!       — Каждого учащегося Академии? Так мы только ограничим круг подозреваемых в распространении слухов, но не более.       — Пусть так. Хорошо, самый крайний случай. Генины, сдавшие выпускной тест и прошедшие разбивку по командам. С подпиской о неразглашении.       — Хм?       — Папа, ты когда последний раз в деревне задерживался больше чем на сутки? Когда хоть немного интересовался у Наруто, чем живёт и дышит его сын? А также другие мои сверстники и сверстницы?       — Всё так плохо? — скептически приподнятая бровь.       — Да, шаннаро! Мои ровесники воспринимают бытие ниндзя скорее как какую–то дурацкую игру, в которой можно не напрягаться и просто получать удовольствие от жизни, не понимая, что рано или поздно они заплатят за свою беспечность! Заплатят кровью, увечьями и смертями! Ибо зачем напрягаться, если всё за них сделают взрослые?! Оградят, защитят, чуть ли не вытрут сопли! — выпалила Сарада почти на одном дыхании, поправив очки и сердито уставившись на Саске.       — Ты тоже так поступала? Или нет?       — У меня за плечами был вечно отсутствующий отец, про которого я слышала лишь восторженные отзывы и постоянные сравнения себя с ним. Надо мной довлела слава древнего и уважаемого клана, который погиб непонятно отчего, но при этом я постоянно ловила на себе настороженные или откровенно боязливые взоры, стоило людям ко мне приглядеться или увидеть герб на моей одежде. — Вопрос отца поднял из глубин души старые обиды и разбередил болезненные старые раны. Девочка всё больше распалялась, в конце едва не сорвавшись на крик. — И я ничего, чёрт возьми, не знала и не понимала, ибо всё, что помогло бы мне понять, кто я и к чему должна стремиться, было отгорожено запретами и отговорками! Как ты думаешь, могла ли я быть беззаботной дурочкой–болтушкой, у которой на уме только диеты, модное тряпьё, косметика, украшения и смазливые мальчики?!       Саске виновато потупился. Сам того не понимая, он возложил на хрупкие девичьи плечи дочери непосильный груз ошибок и преступных деяний предков, да и своих, чего уж тут лицемерить. Он думал, что искупает вину? Ха! На самом деле это бремя упало на ту, кого он, как отец, обязан был от него избавить.       В самые критические моменты быть рядом.       Пояснить, почему её боятся, а иногда, быть может, откровенно ненавидят. Всё же, предок этой девочки убил не одну тысячу шиноби если не лично, то своими техниками. В том числе из селения, одним из сооснователем которого являлся. А Сарада, не смотря на то что унаследовала многие черты своей матери, имела типичную для Учиха внешность. Да и характер с манерами были весьма своеобразными. Даже не носи она герб, принадлежность её к роду носителей шарингана мог бы не заметить разве что совсем уже необразованный или слепой.       Поддержать, когда единственный родной человек лежал в коме и она боялась каждого телефонного вызова или звонка в дверь, потому что это могло означать весть о смерти.       Рассказать без утайки о кровавом прошлом, которое поколениями довлело над её кланом, о страшной жажде силы, подпитываемой желанием защитить самое дорогое. В результате чего совершались самые чудовищные преступления — братья убивали братьев, люди поднимали руку на своих возлюбленных, а ученики вызывали на смертный бой учителей.       О истоках и причинах вражды между кланом и селением, выразившуюся в противостояние внутри самого клана. И о том, как это противостояние было использовано. И почему дядя этой девочки совершил то, что совершил.       Что заставило уже его самого покинуть Родину, друзей и наставников, оставшись в учениках у беглого преступника, маньяка и живодёра.       О причинах, которые заставляли его странствовать вдали от дома и которые отнюдь не касались угрозы вторжения могучих пришельцев...       Но сожалениями уже ничего не исправишь. Осталось только признать свою никчёмность как отца и говорить правду.       Саске откинулся на подушки и, закрыв глаза, начал свой рассказ. Он не собирался коситься на Сараду, зная, что она внимательно слушает. Он почувствует, когда слушательница начнёт откровенно засыпать и прервёт изложение.       Помня всё произошедшее с наследницей в параллельном прошлом, Учиха–старший заострил внимание на тех моментах, которые в обоих реальностях совершенно различались. Подавал он, естественно, со своего угла зрения — ибо не горел желанием лезть с расспросами к Наруто, чувствуя, что для него это тоже больная тема. Так что если дочь захочет — найдёт и попросит рассказать его лично.       Несколько раз он прерывался, повинуясь осторожным прикосновениям руки дочери. Та просто отходила на несколько минут, а потом возвращалась, осторожно ступая. Видимо, приносила с собой чай и пила его, чтобы побороть сонливость.       — Ты устала, может продолжим завтра?       — Нет, папа, — в голосе девочки прорезалась непоколебимая твёрдость, так напоминающая Сакуру. — Мне важно воспринять всё не только разумом, но и чувствами. Если сделать перерыв, это будет совершенно... не то.       Мужчина повиновался и продолжил. Благо, осталось совсем не так много.       Окончилось всё откровенным разговором с Сакурой после возвращения из путешествия уже с новорожденной Сарадой, в котором Саске настоятельно попросил супругу оставаться дома и растить дочь под присмотром Наруто и его людей.       — Саске, неужели ты...       — Сакура, прости, но это не обсуждается, — резкий сердитый тон перепугал Сараду, которая тут же начала испуганно хныкать. Молодая мать осторожно подняла дочь из кроватки на руки начала осторожно укачивать, что–то напевая.       Молодой глава семьи лишь замолчал и тяжело уставился в угол. Сейчас его разрывало на части.       С одной стороны — хотелось остаться в Листе и воспитывать дочь, помогать супруге.       С другой — понимание того, что над миром нависла огромная угроза, которая может нанести удар в любое время и в любом месте. И если не быть готовыми нанести упреждающий удар — погибнут сотни тысяч и миллионы. В том числе и эти женщины, которые для него, последнего — уже, слава Хагоромо, нет — Учиха — дороже жизни. И если он не оставит их сейчас — может получится так,что его желание тихого семейного счастья может обернуться потерей того, что он выстрадал за свою полную тьмы, грязи и крови короткую жизнь.       — Сакура, я... Я не могу остаться.       Его супруга ничего не ответила, только погрустневшие глаза выдали её внутренние переживания.       — Мне... Нужно защищать вас... Тебя и Сараду... И не только вас... — он собрался с духом и наконец сказал. — Если я буду безвылазно находиться в Листе, это может оказаться фатальным для всего мира. Руины святилищ Кагуи находятся по всему миру, да и не только в нём...       Женщина осторожно положила наконец то успокоившуюся дочку, начавшую сладко посапывать, обратно в кроватку и молча подошла к любимому, смотря прямо в глаза.       — Понимаю. Но...       — Я не могу взять тебя с собой. Не потому что это опасно или потому что считаю тебя слабой... Потому что ей, — Саске кивнул на детскую кроватку, — нужна мать.       — А ты?       — А я... Мне лучше исчезнуть.       — Не говори так.       — Сакура... Я... я могу сорваться и начать воспитывать её так же, как когда–то воспитывал меня мой отец. Я не хочу, чтобы мой ребёнок ненавидел меня за то, что я требую от него невозможного.       — А если ты так поступишь — не будет ли это тем же самым? Ты ведь всё равно будешь оставаться её отцом, даже не будучи рядом. Ты тоже будешь требовать от неё соответствия — уже тем, что она тоже носит имя Учиха.       Оба помолчали.       — Быть может. Но есть и другое. Я слишком многим за прошедшие несколько лет перешёл дорогу. Не хочу, чтобы ради мести эти люди пытались расправиться с вами, понимая, что не могут одолеть меня.       — Значит, делаешь из нас живые мишени?       — Только для того, чтобы ударить вашим врагам в спину. Ты тоже шиноби и должна понимать это.       После затянувшейся паузы.       — Поступаешь как твой брат?       — Если не хуже. Но у него было оправдание — сделать меня сильным. Он не мог поступить иначе — останься я слабаком — мои глаза и тело принадлежали бы кому угодно, но не мне.       — И с ней будет так же?       — Увы, да...       — Саске, но почему...       — У неё будет Наруто... Или его сын.       — Но ты же её отец! А Наруто...       — Наруто был солнцем в моей тьме. Он верил в меня всегда. Даже когда я опустился на самое дно — наши узы стали только сильнее.       Сакура потерянно молчала, потупив взор. Вспомнила свою глупую попытку убить любимого, не вынеся осознания тех безумств, которые он творил, и желая остановить его любой ценой.       — Нам, Учиха, всегда нужен кто–то, кто станет светом для нас в нашей тьме. Для меня это были брат, Наруто и ты.       Сакура горестно вздохнула. Даже сейчас, после всего произошедшего с ними после окончания Академии, после работы в команде, отчаянной погони за силой и друг за другом, после войны и после совместного странствия, из которого они вернулись уже настоящей семьёй... Для Саске были те, кто важнее её чувств и её любви. Она понимала это, но всё ещё робко надеялась... Но, как оказалось, тщетно. Но её муж хотя бы не лгал ей и говорил всё прямо, как есть. С одной стороны... это было больно, с другой — легко. Ибо всегда можно было быть уверенной в том, что любимый не будет делать ничего подлого за её спиной.       Но всё же озвучила свои опасения:       — Она возненавидит тебя, когда узнает всё о себе и о клане, к которому принадлежит.       — Скорее всего.       — И ты так спокойно говоришь об этом?       — Я был готов принять на себя ненависть всего мира. Моя душа была выжжена дотла, когда Итачи показал мне гибель клана и смерть родителей. Мне ли опасаться ненависти дочери?       Молчание.       — К тому же... Я запрещаю тебе говорить обо мне и о клане. Делай что угодно — изворачивайся, заговаривай зубы, лги — но не говори ни единого слова об Учиха.       — Но...       — Я не хочу, чтобы тёмное прошлое утащило нашу — мужчина выделил это слово — дочурку на дно. Я уже побывал там — поверь, ничего хорошего там нет.       Куноичи покачала головой.       — Выбор между большим и малым злом всегда остаётся злом.       — Это для её же блага, — Саске подошёл к кроватке, очень долго и внимательно изучая черты малышки — такой нежной и хрупкой. Единственной, ради чьего спокойствия он готов бросить вызов даже Богам. — Пусть грязь и кровь прошлого никогда не коснутся её. Пусть я продал душу Тьме — но её я хочу видеть радующейся Свету. Ангельски чистой.       Маленькая принцесса Учиха почувствовала на себе взгляд отца и улыбнулась во сне.       Учиха–старший долго смотрел на неё, будто прощаяясь. Хотел запомнить её черты, чтобы потом в воображении рисовать её уже годовалой, делающей первые неловкие шаги, говорящей первые слова, рисующей или играющей с игрушками... Маленькой девочкой с почему–то слишком серьёзным и печальным лицом... Девушкой–подростком в тунике, похожей на ту, что в её возрасте носила Сакура, разве что отличающейся гербом Учиха, вышитым на спине, с протектором с символом Листа на лбу...       — Сарада, прости меня...       И осторожно, едва–едва, прикоснулся ко лбу дочери указательным и средним пальцами.       — Саске... — настиг его шёпот Сакуры, когда он уже собрался выйти. Мужчина обернулся, увидев, что супруга стояла посреди комнаты с таким же растерянным и умоляющим выражением лица, как и много лет назад, ночью в парке, не аллее, ведущей к воротам Листа.       — Это не только ради других, но ради вас, — сказал мужчина, осторожно приблизившись и обняв супругу, которая неожиданно вцепилась в него, словно погибающий в пучине — в единственную доску. А затем долго стоял, чувствуя, как постепенно успокаивается бешеный ритм сердцебиения и понемногу расслабляется хватка — так несмело открывается цветок после бурного весеннего ливня. А сам он вдыхал аромат волос своей женщины, понимая, что ветра странствий не смогут донести его до него — слишком далеко он будет от дома... Обнимал, как в последний раз, впитывая родное тепло, чтобы сохранить его глубоко в сердце огнём любви — как фонарь толстого стекла защищает от холодных ветров зимы крохотный огонёк, освещающий путь в непроглядной тьме.       — Неужели...       — Прости... я... не могу по–другому.       Ответом был вздох–всхлип — будто Сакура едва сдерживала одновременно и слёзы бросаемой одной посреди друзей девушки, и горестный вздох умудрённой потерями и испытаниями зрелой женщины.       — Ступай... Остальное... предоставь мне.       — Благодарю... Любимая.       Стук закрываемой двери прозвучал ударом падения обезглавленного счастья, убитого клинком долга.       — Значит... ты думал, что быть Учиха — это проклятие? — спросила дочь у отца, всё ещё пребывая под впечатлением рассказанного. — И не решился возложить его на других детей, рождённых от мамы... кроме меня? Иначе её было бы не остановить от крайне опасных совместных странствий с тобой, где ты мог её потерять? И этой потери себе никогда не простив? Так?       — Так, Сарада.       Оба молчали, внимательно глядя друг на друга. Их любовь и взаимное доверие казались ниточкой паутины, готовой порваться от малейшего дуновения, от малейшего движения. Поэтому только язык взоров — ибо и слова, и жесты были слишком грубыми и неуместными.       Когда же молчание стало совсем невыносимым, Сарада осторожно приблизилась и обняла отца.       — Папа... Я простила тебя. Действительно простила. Теперь я знаю... Почему ты стал таким... каким стал. И поступил так со мной и мамой. Да, мне больно. Но я тебя простила. И люблю. Всегда буду любить... всяким.       Саске, поражённый откровением дочери после всего услышанного, несмело обнял её в ответ единственной рукой, будто боясь, что его дочь испарится, словно искусное гендзютсу, а он очнётся один — в пустой и холодной квартире, наедине с болью и всепоглощающим чувством вины и гнева на самого себя. И тем большим счастьем было убедиться, что это — не сон, а реальность.       — Спасибо... Сарада. Они несколько минут сидели в тишине, не смея разомкнуть объятий. Наконец первым заговорил Учиха–старший:       — Прости, но ты не забыла, что хотела завтра на тренировку? Тебе надо как следует отдохнуть.       — Да, спасибо, что напомнил, папа, — девочка отстранилась. — Ужин сегодня вряд ли будет, но горячие отвары для тебя обязательны!       — Да, конечно. Благодарю за заботу.       Оставшееся время было проведено в молчании. Даже Орочимару понимал, что его речи в данной ситуации некстати, и потому с не присущим ему тактом молчал. Или просто усваивал полученные знания, сравнивая с собственными и делая одному ему ведомые выводы и обобщения.       Вскоре оба уже спали. И сон как отца, так и дочери был спокоен и безмятежен — они будто сбросили с себя чувства вины и раскаяния, которые сковывали движения их душ тяжёлыми ржавыми оковами.