Folie a Deux

Я медленно изучал границы дозволенного в наших отношениях. Но не потому, что мне было недостаточно этих кротких прикосновений и поцелуев в щеку, просто прошло уже целых четыре месяца. И меня переполняло это назойливое любопытство, которое, буквально, сводило с ума, пока мое тело мучилось из-за недостатка физического контакта. Уже четыре месяца. Целых четыре месяца. Это почти что треть года. Фрэнк все еще постоянно нервничал: он иногда дрожал, когда мы держались за руки. Мне хотелось поцеловать его, но не хотелось нарушать то хрупкое доверие, что выстроилось между нами. Моя комната почти что стала и его комнатой тоже. Прежде чем войти, он, как всегда, постучался, заставив меня вздохнуть: — Фрэнк, тебе больше не нужно стучаться. — Хорошо… — он вошел и закрыл за собой дверь, уставившись на меня. — Иди сюда, — я перевернулся на бок. — Полежи со мной. Он сделал так, как я попросил, сначала сняв ботинки, а потом усевшись около меня и, наконец, свернувшись рядом. — Джерард? — Да? — Ты в порядке? Я закрыл глаза: — Да. Нормально. — Ты уверен? — его пальцы коснулись моей щеки. — Я в порядке, Фрэнк, — я издал дрожащий вздох, — Я не могу ошибаться в собственных чувствах, это было бы глупо. — Ладно, — вздохнул он, положив ладонь мне на грудь, — Ты просто кажешься…. — Я не могу «казаться». Я такой, какой есть. Я не играю эмоции. После этого он замолчал. Я тут же пожалел о том, что был груб, но, на самом деле, мне было все равно. Я был зол. Не знаю, на что, но злость кипела во мне, и этого было достаточно. Я был зол, расстроен и тосклив, а еще ненавидел все, всех и себя. Насколько это жалко? Я буквально тону в море ненависти к себе без особых на то причин. Осознание отсутствия причин для такого паршивого настроение сделало его в сто раз хуже. Мне хотелось проблеваться. — Твоей мамы и Майки не дома, — вдруг сказал Фрэнк, придвинувшись ближе, — Пойдем в гостиную. Выкурим сигарету. Это поможет очистить твою голову от лишнего. Я хотел было начать спорить, но все равно последовал за ним. Долгое время мы просидели в тишине: Фрэнк сидел на моем колене, пока его голова лежала на моем плече, а мои руки бессильно обвились вокруг него. Мы передавали сигарету друг другу. Я не был в настроении разговаривать, хотелось просто ощущать друг друга под легкими прикосновениями и курить. Я прижался губами к коже за его ухом, впитывая в себя то, что наши тела соприкасаются так близко, и закрыл глаза, пока продолжал оставлять на нем поцелуи, двигаясь к челюсти. — Джерард, — тихо сказал он, затягиваясь. — Да? — еле слышно прошептал я, вдохнув дым, сорвавшийся с его губ, и уткнувшись носом в его шею. — Ты можешь не… — он выглядел смущенным, — Эм…. Я взглянул на него: — Что? Он слегка съежился и отвел взгляд, а потом зажал сигарету губами, пробубнив в нее: — Можешь просто не… делать этого? Я почувствовал осознание комом где-то в животе. Он не хотел, чтобы я касался его. — Оу. — Прости, — он опустил глаза в пол, — просто я…. Я вздохнул, тряхнув головой, и постарался натянуть спокойное выражение лица. Мне не хотелось злиться на него: все это были гормоны, и сегодня они были особенно раздражающими. — Нет, забей. Все в порядке. На его лице заиграло двадцать оттенков вины, пока розовый и красный на его щеках лишь усиливали мое желание поцеловать его. Он протянул мне сигарету, и я с благодарностью принял ее. — Прости, что я так закрыт… я просто… не привык к такому…. Я закатил глаза, выпустив дым из носа: — Ну, а как ты собираешься к чему-то привыкнуть, если даже не пробуешь этого? На секунду он замолк, и его лицо посерьезнело. — Нет, серьезно, — продолжил я, — Нельзя привыкнуть к чему-то, не попробовав хотя бы раз. — Ты прав… — он оглядел меня. Я поднял брови вверх, не ожидав услышать согласия. — Прав? Он кивнул: — Да…. Я не был уверен в том, что понимал, к чему он вел. Но вот он, казалось, имел какое-то четкое намерение. Его губы едва коснулись моей челюсти, заставив мои брови поползти вверх от удивления. Я поднес сигарету к губам, попытавшись избавиться от замешательства никотином. Все то время, что мы с Фрэнком были вместе, он никогда не заходил дальше держания за руки. Теперь же его пальцы чуть дрожали, касаясь моей ключицы, пока сам он сидел в странной позе на моем колене и использовал мое плечо, чтобы приподняться чуть выше. Он впервые неуклюже поцеловал меня в щеку, пока все его тело кричало страхом и нерешительностью. Я положил ладонь на его щеку, вздохнув и снова приложив сигарету к губам: — Фрэнк, прекрати…. Он покачал головой и закрыл глаза. — Нет, я должен столкнуться с этим когда-нибудь. Нельзя встречаться, не касаясь друг друга. — Но- Он вдруг вскочил: — Давай вернемся в твою комнату на случай, если твоя мама и Майки вернутся. — Но, Фрэнк- Он взял меня за руку, заставив подняться на ноги и пойти за ним. Я успел только быстро потушить сигарету о дно пепельницы. Пока мы шли, я понял, что ослеплен Фрэнком. Я никогда никого не хотел запомнить так же точно, как его. Не хотел помнить ничьих еще голосов, выражений лиц. Но уже успел запомнить все детали Фрэнка. Я не хотел знать, почему кто-то начинает грустить от каких-то конкретных фраз, но теперь почти все время угадывал мысли Фрэнка еще до того, как он успевал произносить их вслух. Я знал, какие шутки ему нравятся, хотя раньше никогда даже и не думал придавать значение таким мелочах в других. Мне никогда не хотелось точно знать чей-то любимый вкус мороженого, так же, как и не хотелось знать, нравятся кому-то мюзиклы, или нет. Но я знал, казалось, каждую бессмысленную мелочь о Фрэнке. Я еще никогда не желал того, чтобы чье-то имя крутилось в моей голове почти постоянно, не хотел знать чьих-либо любимых песен, книг или дней недели; меня не волновало, нравилась ли кому-то история больше математики, и кем кто-то хотел стать в детстве. Я не собирался узнавать у кого-то, кто ему нравился, а кто — нет Но я уже был слишком вовлечен во все эти вещи с Фрэнком. Я всегда знал лишь одну простую истину, которая сопровождала меня почти всю жизнь: ничьи, кроме моих собственных, мысли не могут быть действительно важны для меня. Согласно статистическим данным, я проживу где-то семьдесят пять лет, плюс-минус пару месяцев. То есть, мне осталось всего пятьдесят восемь лет. Пятьдесят восемь лет для моих личных чувств, мыслей и мнений. Пятьдесят восемь лет — не такой уж большой срок. Пятидесяти восьми лет едва ли хватит, чтобы обдумать все мысли, ощутить все эмоции, сформировать мнения насчет всех вещей, которые меня волновали, волнуют и когда-либо станут волновать. Большинство людей в тот или иной момент сдавалось, потому что осознавало, что в жизни есть всего один шанс, который они не хочется тратить на самоанализ и рефлексию. Я, вообще-то, хотел бы потратить время именно на это. Мне хотелось бы просчитать все возможные исходы всех возможных ситуаций, найти ответы на все вопросы. Я хотел бы знать, почему живые существа могут чувствовать прикосновения, если атомы на самом деле никогда не соприкасаются друг с другом достаточно близко. Хотел бы знать, почему мы чувствуем боль, если, согласно исследованиям, это всего лишь химическая реакция в нашей голове. Я был бы не против понять, почему наши эмоции так часто связаны с сердцем, тогда как наука утверждает, что это всего лишь химические вещества и гормоны, бешено циркулирующие в сосудах. И еще я бы хотел знать, как избавиться от тех чувств, которые причиняли мне боль. Я бы хотел знать, как вообще существует реальность, если больше ее половины лишь в наших головах. И сделать все это мне хотелось бы за пятьдесят восемь лет. Я хотел сделать все, изучить все, но также хотел податься этой манящей необразованности, которой болеет так много людей в наше время. Но только вот пятидесяти восьми лет едва ли хватит, чтобы даже подготовиться к собственной смерти. Мне придется использовать все эти годы, если я хочу, чтобы из мыслей, которые беспрерывно рождаются и погибают в моей голове, хоть что-нибудь получилось. Мне, вообще-то, требуется каждая секунда, которая находится в моем распоряжении. Времени на кого-то еще у меня просто нет. Его никогда и не было и, боюсь об заклад, никогда не появится. Но я хотел бы посвятить свое время Фрэнку. Разве не мог ли я себе этого позволить? Я понял, что задаюсь этим вопросом с самого утра, когда Фрэнк только переступил порог моей комнаты. Разве не мог бы я посвятить Фрэнку половину отведенного мне времени? Двадцать девять лет моей жизни — не такая уж большая потеря. Я не против умереть на двадцать девять лет раньше, если это значит, что я буду учиться быть рядом с Фрэнком. Я, очевидно, очень эгоистичное существо, но больше не хочу быть таким. Я был бы не против оставить неразгаданные загадки мира вокруг себя, если бы вместо этого мог научиться доверять Фрэнку, быть с ним, держа его ладонь в своей. Я был бы не против остаться невеждой до конца своих дней, если бы это давало мне шанс еще глубже погрузиться в это непонятное нечто между нами. Я лишь хотел знать Фрэнка. Хотел оказаться в его голове, хотел понять его, хотел глубоко пробраться под его кожу и избавить от всех плохих вещей, которые преследовали его во сне. Хотел вытащить кошмары из его подсознания, чтобы засунуть их в свое. У меня и без того ужасные сны, так что демоны Фрэнка вряд ли что-то изменили бы. Мы редко говорили об этом, но до этого Фрэнк упоминал депрессию. Говорил, что не чувствует себя так уж плохо в последнее время, но я знал, что он постоянно грустил. Он меньше улыбался, а когда все-таки делал это, улыбка редко доходила до его глаз. Он часто лгал о том, что был счастлив. (Но, опять-таки, я и сам так делал). Я хотел избавить его от этого. Хотел избавить его от монстров, которые управляли каждой его мыслью. Я почти чувствовал их, когда мы держались за руки: все эти темные, черные ужасы разливались по его крови, словно масло по поверхности воды. Я мог бы помочь ему. Его сердце не должно было быть серым каждую секунду, не теперь. Я мог бы очистить его кровь от всей этой дряни и вместо этого наполнить этой грязью себя. Я бы с легкостью пожертвовал двадцатью девятью годами и чистотой своего сердца ради Фрэнка. С легкостью. Черт, ради него я бы даже лишился конечности. Потому что…. Потому что он был нужен мне. Стоп. Нет. Нет, это неподходящее слово. Не думаю, что я когда-либо нуждался в нем…. Я мог бы жить и без него. Я же жил без него до этого, так что, очевидно, смог бы продолжить и теперь. Я желал его. Вот в чем заключалась моя проблема. Я желал его с пылающей страстью, которая поселилась глубоко в моей груди, уже начав гладать мое сердце. Я желал его и всего, что он мог предложить; желал глупых разговоров поздно ночью, когда тема уже давно не важна, желал неуверенной дрожи его пальцев, желал наблюдать за тем, как он вспыхивал и ругался, когда был зол так же, как желал видеть его улыбку и слышать смех, когда он радовался. Я желал его. Всего. Целиком. Желал привычек, бзиков, чувств и мнений, которые раздражали меня, изъянов, депрессий, и боли, которые он ненавидел в себе. Я хотел быть рядом с ним. И не важно, как сильно порой он раздражал меня или самого себя. Я не хотел, чтобы Фрэнк еще когда-нибудь чувствовал боль. Не хотел, чтобы он чувствовал себя так, словно обязан был прятаться от всего мира, не хотел, чтобы он был слишком застенчив, чтобы пробовать что-то новое. Он был так скромен, когда мы впервые встретились, что я не хотел, чтобы он был таким когда-либо еще. Я не хотел, чтобы Фрэнк еще когда-нибудь боялся. Я хотел, чтобы он чувствовал себя желанным. Я хотел, чтобы он знал, что я желал его. Я желал его всего для себя. Хотел, чтобы Фрэнк был моим и ничьим больше. Чтобы я был единственной причиной для румянца на его щеках. Чтобы из-за меня его пальцы когда-нибудь перестали дрожать, когда он был напуган. Чувства Фрэнка уже принадлежали мне, но я хотел и всего остального тоже. Я жаждал его. Жаждал так, как матери жаждут любви своих детей и как дети жаждут любви матерей. Но я не мог сказать ему об этом. О, Боже, нет, я точно не мог сказать об этом Фрэнку. Я уставился в его затылок, когда он толкнул дверь моей спальни и провел меня внутрь. Я был его другом. Его лучшим, единственным другом, первым другом, которого он завел за прошедшие семнадцать лет, как он сам утверждал. Фрэнк доверял мне. Доверил мне находиться с ним рядом…. Не желать его. Не жаждать его. Он не хотел, чтобы во мне возникала ужасающе-сильная одержимость, которая так резко охватила меня. Мы были вместе, но я не думаю, что он был эмоционально готов к этому. Он еще не понял, насколько быстро химические вещества могут сводить с ума. Если бы я признал, насколько сильно чувствовал нужду в том, чтобы защищать его, быть с ним…. Если бы я сказал ему, что хотел быть полностью, беспросветно и бесконтрольно влюбленным в него настолько сильно, насколько я действительно хотел этого, если бы я только заикнулся о том, как трудно мне было сдерживаться, чтобы совсем не потерять голову…. Это бы все испортило. Я бы пересек ту тонкую линию, которую он начертил в наших с ним отношениях, и я знал, что он вряд ли пустил бы меня назад. Это было больно. Осознавать, что я желал Фрэнка больше всего другого, и знать, что я никогда не заполучу его. Это буквально разрывало меня изнутри, а в животе появилось какое-то ужасно неприятное чувство. Это была невыносимая физическая боль, которая рыскала по всем моим внутренностям, поднимаясь к горлу и надавливая на глазные яблоки изнутри. Она заставила слететь с моих губ стон, который я не смог сдержать. Я плакал. Всхлипывал, пока по моим щекам катились эти постыдные слезы, пальцы дрожали, а тело пронзала боль. Болела голова, болели конечности, и, о, Господи, болело мое сердце. Я плакал так, словно был один и снова не мог уснуть, словно в моей голове опять застыл какой-то ужасный крик. Но теперь было в разы хуже. Было ужасно, просто невыносимо хуже. Было так плохо, что я не мог даже вздохнуть и теперь задыхался от собственных страданий. Я переживал насчет того, что на это скажет Фрэнк, но сначала он даже не заметил, стоя спиной ко мне. Прошло только несколько секунд после того, как мы вошли в комнату, но мне они казались вечностью. Я желал его каждой клеткой своего тела. Желал чувствовать его рядом, чтобы его пальцы были сплетены с моими и, Боже, мне не стоит заходить так далеко…. Но я хотел, чтобы его губы коснулись моих больше, чем хотел чего-либо еще в этом мире. Я хотел, чтобы он был моим. Я хотел любить его. — Джерард? Он развернулся ко мне. Я никогда прежде не хотел любить другого человека. — Джерард? Что случилось? Любовь — бессмысленное чувство. Ею достигаются лишь злоба, бессмысленная привязанность и боль. — Почему ты плачешь, что случилось, что не так? Я лишь покачал головой и упал на колени, не зная, что сказать, или как себя вести. Его пальцы коснулись моей шеи и груди, и он, должно быть, хотел, чтобы я взглянул на него, но нет. Нет, нет, нет, я не стану. Я не могу. Я никогда- Наши взгляды встретились, и мои рыдания стали еще громче, чем когда-либо еще. — Прости, — выдавил я сквозь слезы и покачал головой, чувствуя себя, как рыба, которая оказалась на воздухе. Я не мог дышать. Кислород не поступал в мои легкие и вены, я не мог протолкнуть кровь в артерии. Все мое тело, казалось, отказывалось работать, я умирал. Умирал, потому что плакал перед ним. — Фрэнк, — снова выдавил я. Я умру здесь. — О, Боже, о, Фрэнк, — нужно сделать так, чтобы мои последние слова имели значение. — Джерард, чт- — Прости меня. — За что? Вот, я сказал это. Теперь могу умереть спокойно. Я продолжил плакать, пока мои плечи все тяжелели. Было так приятно — плакать о том, что, очевидно, было моим последним мгновением. В том, что моя грудь тяжелела тоже, было что-то освобождающее. Я уставился на пол, наблюдая за тем, как он бился в конвульсиях прямо подо мной, — так сильно я дрожал. Что это? Так это чувствуется? Все вокруг кружится, голова кажется пустой, грудь — тяжелой, пока мир бесконтрольно дрожит так, что ты только и можешь лечь на пол и продолжить заходиться рыданиями? Я умираю или влюбляюсь? — Простить за что, Джерард? — сказал он испуганно, смущенно и непонимающе. О, Боже. Господи, нет. Нет. Нет. нет, нет. Нет. Этого не могло быть! Не могло! Этого не должно было случиться! — Фрэнк, тебе нужно уйти, — выдохнул я. Похоже, я все-таки не умирал. — Что? Но я и не влюблялся тоже. — Ты слышал! Тебе нужно уйти! — Я не- — Прошу! — я почти что кричал, согнувшись пополам так, что лоб почти касался пола. Мои пальцы бесконтрольно бегали сквозь волосы, пока я кричал ему уйти, потому что, о, Боже, мне стоило закончить все это сейчас. Если бы я позволил ему остаться еще хоть на секунду, то закончил бы тем, что причинил ему боль, чего, очевидно, не хотел. Я хотел, чтобы он ушел, потому что не хотел сломать его. Он отшатнулся бы, если бы сейчас я протянул к нему ладонь, чтобы коснуться его кожи. — Нельзя этого позволить, — продолжал я, — Я не могу чувствовать себя так! — крикнул я. Я всегда контролировал все: мысли, чувства…. Но так было до Фрэнка. Он нашел лазейку в мою голову, отняв у меня этот навык. — Не можешь чувствовать себя как? Я лишь издал дрожащий вздох сквозь слезы. Он не ушел. Фрэнк просто сидел там, и одна его ладонь лежала на моей спине, а вторая — на плече. Он сидел рядом со мной, пока мои конечности не перестали дрожать. — Прости, — прошептал я, подняв на него взгляд. Я почти что снова расплакался, мое тело сжалось, а голос дрожал. — Извини меня. Грусть в его медово-ореховых глазах была так красива. Он был непозволительно красив. — Джерард, — мягко произнес он, — За что? Я сел, поджав под себя ноги, и почувствовал себя ребенком, взглянув на него, сидевшего передо мной на коленях, пока его большие пальцы стирали слезы с моих щек. — Что не так? — прошептал он, а его ладони оставались на моей коже. Я закрыл глаза и только сильнее прижался щекой к его руке, глубоко вздохнув. Его пальцы взъерошили мои волосы, и я издал еще один дрожащий вздох. — Джерард, — снова прошептал Фрэнк. Я открыл глаза только чтобы увидеть его перед собой, когда мой вздох застрял где-то в горле, а его лоб коснулся моего. — Фрэнк, — выдохнул я, — Что- — Ч-ш-ш, — перебил он меня, пока его пальцы танцевали по моему лицу. Подушечки слегка коснулись моих губ, а его вздох смешался с моим. — Фрэнк, — повторил я, — Не- — Нет, — прошептал он, подавшись вперед. Наши носы скользнули вдоль друг друга. — Я должен сделать это. Потому что ты хочешь этого, не так ли? Я почувствовал, как мои внутренности сжались в комок, а конечности застыли в забвении. — Что? Я лишь хотел Фрэнка. Хотел его всего. — Поэтому ты плачешь? Потому что думаешь, что я не хочу тебя? — он придвинулся вперед, оставшись сидеть передо мной в той же позе, — Я хочу тебя, Джерард. Хочу всего тебя. Я снова почувствовал, как вздох застрял в горле. Он закрыл глаза, и я тоже, начав тонуть в его шепоте. Мои слова, сорвавшиеся с его губ, звучали в тысячу раз красивей чем тогда, когда они вихрем проносились в моей голове. Там они были уродливыми, дрожащими, запретными, но теперь…. Теперь, когда он произнес их вслух, мне почти казалось, что все будет хорошо. — И все будет хорошо, Джерард…. Я думаю, что ты будешь счастлив хотя бы на секунду, если… если я- — Но ты не должен- — Но я хочу. Это было не так. Это было совсем не так, как я себе представлял. Я не думал, что буду плакать, что Фрэнк будет первым, не думал, что мы оба будем бояться и дрожать, крепко закрыв глаза…. Но, Боже, на вкус он был восхитителен. В ту секунду, как наши губы соприкоснулись, он отскочил в сторону. Мои глаза распахнулись: — Фрэнк- — Прости, — он убрал руки, расширив глаза от осознания того, что только что сделал, — О, Боже. — Но, Фрэнк- Он пятился назад, качая головой. Его пальцы дотянулись до губ, щек, лба, а потом снова коснулись губ. Его глаза были широко распахнуты, выражая ужас и отвращение. Отвращение. Значит, целовать меня было так ужасно? — О, Боже, — сказал он, понизив тон. А потом он исчез. Я слышал его шаги по всему дому, слышал, как он бежал из моей комнаты вниз по коридору. Кажется, в этот момент вошли мама и Майки, потому что я услышал удивленные голос: — Фрэнк? Фрэнк, милый, ты в порядке, что случилось? А потом он громко хлопнул дверью. Мама вошла в мою комнату через несколько минут, чтобы найти меня там же, где бросил он. — Джерард? — произнесла она мягко. Я покачал головой, снова чувствуя выступающие на глаза слезы. — Я сломал его, — прошептал я. — Что? — Я-я поцеловал его, — признался я, — И это сломало его. Она на мгновение замолчала, а потом развернулась и еле слышно щелкнула за собой дверью. Конечно, она ушла. Откуда ей знать, что сказать своему пансексуальному сыну, только что сломившего первого парня, которого захотел полюбить по-настоящему? Откуда ей знать, что сказать кому-то настолько ужасному, как я? Я прижал колени к себе, обняв ноги, и заплакал. Я чувствовал себя грязным. Казалось, я был виноват куда в большем количестве ужасных вещей, чем только в том, что поцеловал Фрэнка. Казалось, будто я убил кого-то. И, похоже, в некотором смысле так оно и было. Я только что разрушил все, что было между нами. Я только что убил себя.