Паучья сеть

      Охотник на демонов по имени Танджиро Камадо и в самом деле сдерживает свое обещание. Не пытается сбежать, напасть исподтишка или втереться в доверие, чтобы потом этим доверием воспользоваться. Он просто остается рядом, как будто и в самом деле становится частью новой семьи. Поначалу Руи ему не верит и постоянно ждет подвоха, но его опасения не оправдываются. Танджиро каждое утро уходит в лес, но с заходом солнца возвращается — уставший и взъерошенный, но живой. Когда Незуко не спит, то обязательно встречает его объятиями. Поэтому со временем Руи успокаивается. Как там Танджиро говорил? На страхе крепкие узы не построить. Значит, нужно нечто иное. Например, взаимное доверие.       По вечерам они проводят время вместе. Танджиро рассказывает обо всем на свете, делится историями из прошлого — грустными и веселыми, наполненными теплом и безграничной тоской одновременно. Руи узнает, что они жили в домике в горах вместе с родителями и младшими братьями и сестрами, что после смерти отца юный Танджиро стал единственным кормильцем в семье, что маленькая Незуко удивительным образом сочетала в себе доброту, ответственность и желание помочь тому, кто в этом нуждается. Руи слушает, внимая каждому слову, впитывая в себя, желая запомнить до мельчайших подробностей.       О чем Танджиро никогда не рассказывает, так это о том, что случилось с их семьей в тот роковой день, когда Незуко превратилась в демона. Тему смерти он всегда обходит стороной, а Руи и не спрашивает. Бередить чужие раны он просто не имеет права.       В один из таких вечеров Руи показывает, что его нитями можно не только вспарывать глотки да разрезать сталь, но и использовать их для созидания. Он растопыривает пальцы и в несколько секунд создает паутину, которую едва ли можно отличить от настоящей. Незуко сидит перед ним, сложив руки на коленях, и с интересом разглядывает получившийся узор, отливающий серебром в свете молодой луны. Глаза у нее большие-большие, такие кукольные и кристально-чистые, по цвету напоминающие закатное небо. Руи на какой-то миг забывает, что хотел сказать, да так и замирает, не в силах отвести взгляд. Незуко смотрит в ответ с детской непосредственностью, склонив голову набок. Хлопает ресницами, затем подсаживается ближе, почти вплотную, острыми коленками касаясь его коленей, протягивает руку и осторожно дотрагивается указательным пальцем до переплетения нитей. Те отзываются легким, едва различимым звоном, а Незуко радостно хлопает в ладоши, чем заставляет Руи улыбнуться впервые за много лет.       Но улыбка медленно тает, когда Незуко внезапно исчезает, а на ее месте появляется молодая женщина. Руи испуганно отшатывается, прижимает руки к груди и ощущает зарождающуюся внутри бесконтрольную тревогу. Лицо женщины кажется смутно знакомым и таким родным, что не оставляет сомнений: он знал ее когда-то давно, в прошлой жизни, наверное, до того дня, когда повстречал Создателя. Странное видение длится не дольше секунды, исчезая без следа, оставляя после себя лишь встревоженные лица брата и сестры Камадо.       А затем Руи вспоминает.       Когда-то давно он был обычным мальчишкой. Месяцы и годы, сотни и тысячи лет тому назад, сколько на самом деле — посчитать вряд ли получится. Этого он вспомнить не может, как ни пытается.       Руи медленно моргает, затем жмурится изо всех сил, до пляшущих цветных точек под закрытыми веками, а когда снова открывает глаза, то будто со стороны видит себя самого. Внешне лет на десять младше и с волосами черными как вороново крыло. У него любящие родители, что дарят свои улыбки и окружают бесконечной заботой. Втроем они живут в небольшой горной деревушке, окруженной лесом, где большую часть года небо затянуто тяжелыми серыми тучами, а снег идет так часто, что временами засыпает низенькие деревянные строения по самые крыши. Промозглый ветер воет, словно дикий зверь, стучится в стекла и загоняет жителей селения по домам.       Одно из его основных занятий — сидеть, завернувшись в теплое одеяло, и наблюдать за снегопадом. В такие дни суставы ломит особенно сильно, так, что приходится прикусывать щеку изнутри до крови, чтобы хоть немного приглушить эту боль. Помогает плохо, но облегчения не приносят ни противно пахнущие лекарства, на которые родители каждый месяц спускают все имеющиеся у них деньги, ни специальные упражнения, которые советовал лекарь. Мама и папа не сдаются, упрямо не опускают руки, пытаются найти новые способы поставить его на ноги, но все бесполезно. Руи прекрасно знает — всегда знал, — что не никогда не будет похож на остальных детей, что никогда не сможет бегать, что весь его мир ограничен нахождением в четырех стенах и редкими визитами за порог дома, и ничто не изменится даже спустя много лет. Такие, как он, вообще долго не живут.       Не то чтобы Руи переживает по этому поводу. Ему не присуща ни излишняя эмоциональность, ни склонность к самобичеванию, поэтому он молча сносит все издевки судьбы, постоянно напоминая себе, что дальше будет лишь хуже. Руи просто давно смирился, принял существующий порядок вещей как должное, потому что осознал: этот мир жесток и безжалостен, он не терпит слабости, а от жалких и никчемных, неспособных самостоятельно занять свое место под солнцем рано или поздно избавляется. Это естественный ход событий, так было и так будет всегда — спустя сотни, тысячи лет, даже тогда, когда все люди исчезнут, превратятся в пыль, не оставив после себя никаких воспоминаний.       Ему едва исполняется четырнадцать, а на следующий день их семью навещает таинственный незнакомец и делает предложение, отказаться от которого кажется непростительной глупостью. Мужчина представляется Кибуцуджи Музаном. Внешне он напоминает хищника, опасного и смертоносного, что может в любой момент наброситься и разорвать в клочья. Скрытая, замаскированная под ледяное равнодушие угроза сквозит в каждом его движении и жесте, четком, выверенном, отточенном до совершенства. В ярко-красные глаза Руи старается не смотреть; на дне вертикальных, почти кошачьих зрачков клубится жуткая, первозданная тьма, вихрями закручивается, волнами расходится, предупреждая недвусмысленно: держись подальше, пока еще можешь дышать.       Музан оказывается демоном, одним из тех, что бродят по лесам, забираются темной ночью в людские дома и устраивают там кровавую жатву. Рассказами об этих существах родители часто пугают непослушных детей, не подозревая даже, что жуткие вещи происходят на самом деле. Но Музан не просто демон. Он — их прародитель, создатель и властелин, он сильнее и могущественнее любого из них. Не подчинишься — умрешь. Вот что ясно читается в его пронизывающем, до костей пробирающем взгляде.       И Руи соглашается, несмотря на страх и дурное предчувствие, копошащееся где-то под ребрами и мешающее сделать нормальный вдох. Он отбрасывает необоснованные сомнения прочь, прячет как можно дальше и вымученно улыбается. Влачить жалкое существование ущербного калеки — разве это честно, разве так правильно? Он ведь не сделал ничего плохого и никому не желал зла. Ему просто не повезло родиться слабым и немощным. Так почему он должен молча страдать, стискивать в бессильной ярости зубы и терпеть насмешки, если можно протянуть руку и взять то, что другим уготовано с рождения? Справедливость — вот чего этому миру определенно не хватает.       Про себя Руи называет случившееся подарком судьбы. Непереносимость солнечного света — небольшая плата за возможность твердо стоять на ногах и не загибаться от боли каждый день. Новое тело кажется чужим и неправильным, но он убеждает себя: это лишь досадное недоразумение, к которому можно привыкнуть со временем, если приложить немного усилий и толику терпения. Его волосы и кожа отныне белые как полотно, лицо расчерчено узорами, а на дне зрачков вихрится мрак иссиня-черный, но внешние изменения — это ведь такая мелочь, правда?       Слишком поздно Руи понимает, что случившееся — не подарок вовсе, а ставший явью ночной кошмар, в котором он застрял как в вязкой трясине, не имея возможности выбраться. Родители смотрят на него как на чужого, и в их глазах плещется безмерный, почти животный ужас, словно горячо любимое дитя в одно мгновение обернулось кровожадным чудовищем и перебило половину деревни. С каждым днем пропасть между ними растет, пока не становится такой огромной и бездонной, что не видно конца и краю, а преодолеть ее не представляется возможным. И Руи, несмотря на по-прежнему питаемую привязанность к отцу и матери, больше не предпринимает никаких попыток сблизиться и пойти навстречу.       Это они отвергли своего сына, это они не захотели принять его новый облик, это они не смогли смириться с тем, что отныне их ребенок вынужден питаться человеческой кровью, чтобы дожить до завтрашнего утра.       В конце-концов он сам убивает отца, посмевшего замахнуться на него ножом, а следом и мать, которая осталась в стороне и молча наблюдала, не имея сил и воли встать на защиту единственного ребенка. Она умирает не сразу, и перед тем, как жизнь окончательно покидает обескровленное тело, а дыхание застывает инеем на губах, Руи слышит последние слова.       Его мама просит прощения — за то, что не сумела родить его здоровым, за то, что обрекла на страдания длиною в жизнь.       Когда мертвая, оглушительная тишина окутывает со всех сторон, ложится на плечи тяжелым покрывалом, только тогда Руи понимает, что натворил. И осознание совершенного деяния бьет под дых с сокрушительной силой, начисто вышибая весь воздух из легких.       Он сам оборвал ту невидимую, едва различимую, но невероятно прочную нить, что до сих пор соединяла его с родителями, не позволяя окончательно сдаться во власть всепоглощающей тьмы, алчно жаждущей своего часа. Нить, благодаря которой в глубине души он по-прежнему оставался человеком, несмотря на демонический облик.       И стоит единственному источнику света окончательно угаснуть, тьма заполняет его душу без остатка.       Руи не сразу понимает, что происходит потом, и не успевает сдержать судорожный вздох, больше похожий на задушенный всхлип. Его трясет как в лихорадке, горло перехватывает спазм, а слезы закипают в глазах и ручейками расчерчивают бледные щеки. Такие желанные воспоминания накрывают с головой, но не приносят ни обещанного тепла, ни успокоения. Только боль, от которой хочется выть подобно зверю и всепоглощающее чувство вины, заливающее глотку едкой кислотой. От этого никуда не деться, не убежать и не спрятаться, и все, что остается — помнить и ненавидеть себя за каждый бесполезно прожитый день.       Время, бездарно утекшее сквозь пальцы. Время, за которое самые дорогие на свете люди заплатили собственными жизнями.       Танджиро смотрит озадаченно, кажется, искренне не понимая, что послужило столь внезапной причиной перемены настроения. Незуко же оказывается куда сообразительней: она подается вперед и крепко его обнимает, прижимается так доверчиво, руками спины касается. Длинные волосы щекочут шею, и Руи прикрывает слезящиеся глаза, с искренней благодарностью отвечая на чужие объятия. Незуко такая светлая, искренняя и настоящая, что вся печаль медленно отступает, и пламя, горящее внутри нее ярко и чисто, прогоняет из сердца вековую тьму, наполняя его мягким теплом. Впервые Руи встречает демона, в котором человеческого больше, чем в любом из людей.       Неуверенно опустившись рядом, Танджиро молча обнимает их обоих, да так они и сидят, кажется, бесконечно долго, в абсолютной тишине, нарушаемой лишь мерным стуком их сердец. Самому Руи кажется, что он мог бы остаться вот так хоть на тысячу лет. Он знает, что будет бережно хранить в памяти воспоминание о каждом дне, проведенном вместе с братом и сестрой Камадо, потому что если забудет и об этом хотя бы на миг — никогда не себя не простит.       Вскоре он замечает грустный, полный затаенной тоски взгляд Танджиро, когда тот в возвращается в их скромную обитель с очередной охоты, таща тушку убитого зайца, и понимает: ему не удастся держать их рядом с собой вечно. Танджиро не уйдет, потому что не сможет оставить его в одиночестве, но если Руи сам попросит об этом, тогда, возможно…       — Я знаю, ты хочешь уйти, — говорит он следующим вечером, положив голову на колени Незуко, пока та заплетает его волосы в косички, а Танджиро сидит напротив и методично полирует свою катану, с которой не расстается даже ночью (больше не сломанную, ведь Руи сам починил ее зачем-то, скрепил с помощью искусства демонической крови, понимая, что для Танджиро это нечто большее чем кусок стали). В ответ мальчишка вскидывает голову и непонимающе хмурится. — В твоих глазах столько тоски, когда ты возвращаешься сюда, что не заметил бы это только слепой. Твое призвание — убивать демонов, и поэтому находиться рядом со мной для тебя равноценно предательству. Поэтому, — он садится, и от этого действия Незуко обиженно-возмущенно фыркает, — я хочу попросить прощения за то, что заставлял вас притворяться моей семьей.       — Что это на тебя нашло? — Танджиро откладывает клинок в сторону, придвигается ближе, кладет ладони Руи на плечи и смотрит с искренним беспокойством. — Почему ты вдруг захотел, чтобы мы ушли? Ты же больше всего на свете хотел обрести семью, так что изменилось с тех пор?       — Все изменилось, — бросает Руи отрывисто. — Я же вижу, как ты страдаешь из-за невозможности вернуть Незуко человеческий облик — так страдали мои родители, когда ни одно лекарство не могло поставить меня на ноги. Уходите, уходите оба, потому что потом расстаться будет больнее.       Они с Незуко уходят спустя неделю. Перед тем как переступить порог дома и навсегда оставить за спиной совместно проведенные несколько недель, Танджиро крепко обнимает Руи на прощание и долго не отпускает, лицом уткнувшись в плечо. Незуко стоит рядом с братом и, кажется, больше всего на свете не хочет уходить. Руи взъерошивает ей волосы, а она перехватывает его руку и, счастливо зажмурившись, прижимает к своей щеке. Прощаться с теми, к кому успел так крепко привязаться, — невыносимо больно, как будто ножом вскрывают старую рану.       — Я найду способ превратить Незуко обратно в человека и обязательно вернусь за тобой. Обещаю.       Руи через силу кивает. Он будет ждать столько, сколько потребуется. Ведь Танджиро всегда сдерживает свои обещания.