Судьбоносные носки

— …можно я прикоснусь к тебе? Если бы Чимин знал себя хотя бы наполовину, то понял бы давно, какая именно фраза может вызвать у него табун мурашек по всему телу, ступор, поджатые пальцы ног и… пиздец. Возможно, из-за того, что никто и никогда не спрашивал, можно ли к нему прикоснуться? Чимин сам не знает, почему отрицательно качает головой в ответ. Может быть потому, что собственные руки ему не нравятся? Эти стянутые бледной кожей кости, небольшие синяки на них и порезы. Непонятно, как он вообще такими руками играть умудряется по пять-шесть часов в день. Это ужасно больно. Очень. Мазохист. Юнги смотрит на парня умоляющим взглядом, из-за чего становится трудно противостоять ему. В его глазах отображаются галактики, кажется, и это самое красивое и завораживающее зрелище. Всё, что Пак сейчас может сделать, так это протянуть изувеченные ладони на обозрение парню напротив и тонуть в бездне его глаз, при виде которых трудно сказать «нет». Юнги касается подушечкой указательного пальца чиминового, не сильно проводя по мозоли и ощупывая её, и точно так же с интересом осматривает все остальные пальцы. Пака будто током обдаёт, когда это происходит. Он, не моргая, следит за каждым миновым движением на своих руках. Ему не больно, нет. Возможно, неприятно, но не больно. Совсем. Потому что Юнги касается его слишком трепетно и осторожно, боясь причинить боль. Вот бы все в его жизни к нему так относились. Юнги одними губами шепчет «зачем?», заглядывая в глаза другому. — Просто… — еле слышно отвечает младший. 《…люблю изводить себя, доставлять боль себе и добивать себя», — остаётся неозвученным. Пак молчит о том, что ему это нравится, и не просто нравится — он буквально получает кайф от того, что на теле появляется новый синяк, царапина или мозоль. Но он отказывается говорить об этом. Потому что понимает, что прозвучит это так, будто он сумасшедший, двинутый, больной, но ничего с этим сделать не может. Старший продолжает ощупывать чужую ладонь и пальцы, глядя на всю эту картину с нескрываемым удивлением, печалью и страхом. — Они некрасивые, я знаю, — поднимает взгляд Пак, понимая, что находится совсем близко к другому, который тоже поднял свой взгляд на него. Он видит, что Юнги снова хочет что-то сказать, но в самый последний момент смыкает губы. — Почему ты почти не разговариваешь? Только не отвечай сейчас словами великих членов мировой литературы, ладно? «Где мало слов, там вес они имеют», — вспоминает его слова Чимин в надежде услышать нормальный ответ. — Вокруг никого нет, ты можешь спокойно говорить. Никто не увидит и не услышит, — снова произносит он, скидывая всё на то, что именно из-за этого Мин так редко разговаривает. — Уверен, та библиотекарша дальше носа своего ничего и не видит. Юнги слабо улыбается в ответ, но снова ничего не произносит. И, кажется, не собирается этого делать. Пак это понимает, и начинает подходить с другой стороны. — Ты с кем-то общаешься из нашего универа? В ответ отрицательно качают головой. — То есть…мне, типо, повезло? Юнги слабо улыбается и соглашается. — Тот парень из книжного… — закусывает нижнюю губу, вспоминая, как украл пару дней назад комикс, — …он твой друг? Только с ним общаешься? Старший слегка напрягается, отводя неуверенный взгляд в сторону, но после положительно кивает головой. — У тебя красивый тембр голоса, и я до сих пор не понимаю, почему ты так мало говоришь. Но похоже, что ты мне не расска… — Расскажу, — совсем тихо срывается с чужих уст. — Ого… — удивляется другой, когда его перебивают, и заглядывает другому в его тёмные глаза. — Спасибо, — наигранно кланяется, чем снова вызывает улыбку у парня напротив. Юнги кидает взгляд на свой рюкзак и тянется к нему рукой, выудив оттуда две небольшие картонные коробочки с лейкопластырем. Он берёт каждую в отдельную руку и протягивает другому, мол, выбирай. — Издеваешься? — хмыкает младший, увидев, что пластыри с детскими картинкам. — Гарфилд и Спанч Боб? — с какой-то насмешкой говорит он, и другому становится как-то не по себе: он собирает губы вместе, сжимая крепче коробочки с пластырем в руках. Чимин замечает всё это, и сразу же забирает одну упаковку из чужих рук. — Гарфилд всегда был круче Спанч Боба, — улыбается он, заставляя Мина сделать то же и перестать хмуриться. Пак открывает упаковку, доставая пластыри, и с нерешительностью протягивает их парню напротив. — Поможешь?.. Юнги заглядывает в чужие глаза, совсем ненадолго теряясь, но после берёт из чиминовых рук один пластырь и осторожно клеет на его указательный палец. — Вообще-то, есть специальные подушечки для пальцев, но я не люблю. Иногда, когда хожу на уроки специальности, тоже клею пластыри…чтобы учитель не задавал ещё больше вопросов, но, знаешь… — делает паузу и улыбается уголком губ, — …они не такие забавные, как эти. Юнги ещё немного возится с чиминовыми израненными пальцами, пока другой не может понять, почему. Почему ему становится так спокойно и хорошо, когда ему просто помогают заклеить раны пластырем; когда просто заботятся о нём, и эта забота совершенно ничто, по сравнению с тем, что люди могут делать друг для друга. Но Чимину не нужно другого, кажется. Ему и от этого становится лучше. Будто Юнги не на подушечки пальцев цеплял пластыри, а на его разбитое на мелкие части сердце. А потом старший ещё и чупа-чупс ему протянул с любимым вкусом колы, после чего Пак, наверное, в лужицу готов был превратиться из-за такой доброты в свою сторону. Чимин пребывал в этих мыслях всю дорогу до выхода из универа. Он остался стоять возле ворот, дожидаясь Чонгука, а Юнги пошёл дальше. Но не на много. Мин остановился возле мотоцикла, на котором сидел парень в кожаной куртке, и положил руку тому на плечо. Чимин узнал этого парня. Не сложно было. Во-первых, Юнги свободно разговаривал с ним, а во-вторых, эту кожанку Пак и через десять лет узнает. Он до сих пор чувствует аромат духов этого охранника Ким Тэхена, когда глядит на комикс в своей комнате. Парни говорили совсем немного, ровно до того момента, пока Тэхен не притянул Юнги ближе к себе и не стал сминать чужие губы в поцелуе, на что другой незамедлительно ответил. Сказать, что Пак Чимин охренел в этот момент — ничего не сказать. Потому что сейчас в его голове творится ещё больший бардак, чем был, но в то же время всё вмиг становится на свои места. Вот, почему Юнги не интересовался его фотографией с Тэмином, которая разлетелась со скоростью света по универу. Вот, почему не стал спрашивать и блевать от ориентации Пака. Не стал, потому что сам такой, чёрт возьми. — Что же ты, мой брат, не весел? От чего свой нос повесил? — улыбается Чонгук, что подошёл совсем незаметно, кладя руку на чужое плечо. — Ты книгу взял? Я ужасно спешу, хён. — Держи, — скидывает чонгукову руку с плеча. — Больше помогать не стану. Забудь, что я вообще способен на помощь, понял? — не глядя на парня, протягивает книгу. — А с руками что? Так мило стало, — удивляется другой, когда видит забавные пластыри на тонких пальцах. — Что надо. Давай…это… иди. Младший вмиг становится хмурым и поджимает губы, качая головой. — Хён, — как-то жалобно зовёт он, — …когда ты наконец посмотришь на меня уверенно? Не будешь прятать взгляд, избегая зрительного контакта, а? Чон поднимает голову, пытаясь всё же поймать чужой взгляд, но ему не удаётся этого сделать. — Перестань, нормально я смотрю на тебя. В кафе опоздаешь, иди давай, — хмыкает другой, оглядываясь по сторонам. — Я же не слепой и вовсе не тупой, каким ты меня считаешь. Вижу, что не смотришь с того момента, как мы… — Хватит уже, — останавливает старший, громко сглатывая и начиная смотреть вниз. — Тебе пора, Чонгук. Нехотя Чонгук всё же покидает территорию университета.

***

— Кофе сделать? — интересуется Тэхен, поглядывая на читающего очередную книгу Юнги. — Нет, спасибо, — тихо отвечает другой, теребя прядь своих мягких волос. Младший подходит ближе, садясь рядом, и кладёт голову на чужое плечо, прикрывая глаза. — Хорошо, что ты есть, — признаётся он, продолжая ластится к парню, который сразу же обращает на него своё внимание, проводя рукой по его макушке. — Я могу сказать то же самое, — отвечает Мин, слегка смущаясь собственных слов. — Ты уже ел сегодня? Тебе нужно покушать. — Юнги-хён, такое ощущение, что у меня две мамы: одна на работе в книжном, а другая тут, со мной, — улыбается Ким, обнимая другого и даря скромный поцелуй в висок. — Знаешь, она снова говорила что-то насчёт нашей с тобой будущей квартиры. Ты…ты ведь ещё не передумал? Юнги поначалу тушуется и хмурится, а после на лице появляется слабая улыбка. — Нет. А что…уже скоро нужно будет переезжать? — осторожно интересуется он. — Эй, говоришь так, будто я тебя заставляю это делать. Мы ведь оба захотели этого, да? — Да…оба. Конечно оба, — успокаивающе гладит тэхенову макушку рукой, пропуская пряди сквозь пальцы и закусывая губу. — Я не против, Тэхен. И у Кима на душе спокойнее, но… Юнги всё продолжает хмуриться, что не остаётся без внимания. — Мне просто…просто иногда кажется, что ты то ли всё ещё стесняешься и смущаешься меня, хоть между нами и было многое, то ли…просто не хочешь… — заглядывает в чёрные глаза напротив в надежде на что-то, — не хочешь, чтобы мы были вместе. — Ерунда какая. Я хочу быть с тобой, жить с тобой и жениться на тебе, — парень сдержанно улыбается, а Тэхен вдруг хохочет, смущаясь таких слов в свой адрес и пряча взгляд в изгибе родной шеи. Юнги редко признаётся в чём-то подобном. Он по большей части скован и молчалив, поэтому Тэхену не может не стать тепло от таких слов со стороны своего хёна. — Давай лучше займёмся чем-нибудь другим, — подмигивает младший, потянувшись за поцелуем. Юнги отвечает, касаясь тэхеновых пухлых губ и осторожно сминая их. Мин помнит, когда впервые их коснулся и как было легко. С Тэхеном всегда легко и беззаботно. Особенно, когда он улыбается, даже самой скромной улыбкой, старший чувствует, что не зря продолжает жить в этом мире, что есть ради чего. Ради кого. Он забывает про то тёмное внутри себя, будто Ким держит его в своих крепких руках не только физически, но и ментально, не давая погубить. Даже с родителями Мин не так близок, как с этим парнем, который любит завязывать на голове короткий хвост. — Займёмся, Тэхен, как только ты поешь, — выпутывается из крепких объятий старший, забегая на кухню. Ким следует за ним, подходя ближе и обнимая со спины. — Кстати, хотел спросить. Почему ты разговаривал с тем странным парнем в разноцветных носках? Он доставал тебя? — Ну…нет, — робкий ответ вылетает из миновых уст. — Он попросил помочь с докладом, и я согласился. — Нет, я не об этом. Ты ведь говорил при нём, совсем не стесняясь и не пугаясь. Я об этом, — поясняет Ким, ненадолго замолкая. — После…после Донхёка ты совсем ведь… — Ну и что? Не нужно об этом сейчас, — резко перебивает старший, застыв на мгновение. Он оборачивается к другому, глядя на него с небольшим раздражением в чёрных глазах. — Мне страшно, скажу честно. Но… я просто…просто…не знаю, серьёзно. Мне жаль его, поэтому я заговорил с ним… возможно, лишь поэтому, но я не уверен. — Эй, — Тэхен видит растерянность парня напротив, поэтому и перебивает, желая успокоить — я ведь просто спросил, хён. Если ты уверен, что всё в порядке, то помогай этому парню с его докладами и прочим, ладушки? Только не нервничай так, а то мне тоже придётся беспокоиться. Всё, пошёл кушать, а то умру вдруг, и тогда, кто тебя будет обнимать, а? — снова улыбается. — Кстати, мама опять спрашивала про наших с тобой внуков. Как думаешь, как скоро она смирится с тем, что у двух парней детей быть не может? — смеётся он, чем вызывает лёгкую улыбку у Мина, и присаживается за обеденный стол. А Юнги хоть и улыбается, но не может понять, почему так растерялся пару минут назад из-за обычного вопроса…

***

Чимин не помнит, как добирался до дома последующие пару дней, но точно помнит, как из его мыслей не могла уйти картина целующихся Юнги и Тэхена. Нет, Юнги его не интересует, как парень. Возможно, как друг, потому что таковых у Пака нет, но не как возлюбленный точно. Во-первых, потому что Мин уже занят этим парнем с дурацким хвостиком на мотоцикле, во-вторых, он не сможет ему даже в глаза смотреть после того, что увидел ранее, ну и, в-третьих, тот просто не в его вкусе. Хотя…откуда ему знать, кто в его, если нравился и нравится только Сокджин, который то и делает, что пугается его. В любом случае, это удивляет похлеще того, что Юнги так редко разговаривает и в основном делает это, когда никто не видит. Чимин бы никогда не подумал, что этот парень может быть таким же, как и он — геем. Да может он вообще и не такой. Один поцелуй ничего такого не значит. Один поцелуй может означать приветствие. Дружеское. Крепкое такое. Один поцелуй может…а что он ещё может значить, если два парня обменивались своим ДНК, при этом получая удовольствие? Возможно, тут действует высказывание «один раз — не пидорас», потому что больше никаких оправданий миновым действиям Чимин найти не может. Он дёргает ручку деревянной двери, открывая её и проходя внутрь. Дома его снова встречает…никто. Отец на работе в офисе, он у него директор одной из самых крупных пищевых компаний города, мама Чонгука тоже работает там, сам Чонгук помогает подруге в кафе, а Чимин… Чимин сидит и не может понять, почему ему настолько одиноко в их большом доме. Почему он не может кричать, плакать, просить о помощи, когда больно? Почему он, словно сумасшедший, питается этой болью, получая неимоверное удовольствие, и одновременно хочет от неё избавиться? Почему он не может выбросить из головы дурацкого Ким Сокджина, который срёт на его чувства каждый день? Почему когда он хочет подумать о чём-то хорошем, то в голове сразу всплывает образ Юнги? Почему он не может сказать Намджуну, что действительно думает о нём? Почему не может поговорить с Чонгуком о том, что произошло между ними? Почему? И нет ответа хоть на один грёбаный вопрос. А ещё...Чимину страшно, что если кто-либо узнает о нём чуть больше, то посчитает ужасным и больным. Потому и эти вопросы он запихивает подальше, беря в руки скрипку и поднимаясь на второй этаж в комнату. Лишь спустя пару часов он слышит шум внизу, на первом этаже дома, ради чего и решает спуститься. — Пап? Парень узнаёт широкую спину отца, спускаясь по лестнице вниз и останавливаясь в дверном проёме гостиной. — Почему так рано? — снова вопрос от Чимина, но мужчина будто не собирается разговаривать с ним вовсе — перекладывает документы из папки в шкаф. Потому Пак подходит совсем близко и садится на большое кожаное кресло в комнате. — Не хочешь кое о чём рассказать? — наконец переводит недовольный взгляд на сына. Тот в ответ лишь пожимает плечами и отводит свой в сторону. — Например, о своём друге…этом… Тэмине…или как его там?! — поворачивается всем корпусом и глядит прямо в чиминову душу своими тёмными, как ночь, глазами. Прямо как у Юнги. Чимина даже слегка передёргивает. То ли из-за упоминания Тэмина, с которым их связывала тайна, что разлетелась по всему универу, то ли из-за этого отцовского взгляда, что никогда прежде не смотрел на него с таким презрением и даже небольшой злостью. — Я видел это фото, Чимин… — жалобно и тихо произносит он, будто на контрасте. Парень не хочет даже знать, каким образом мужчина узнал об этой фотографии. — Ты…хочешь знать, правда ли это? — Чимин вжимается в кожаное кресло до боли, которая ему так нравится, закусывая нижнюю губу. На висках выступает пот, на глазах еле заметные прозрачные капли слёз, а руки сжимаются в кулаки так, что ногти снова врезаются в кожу, оставив после себя покраснения и лунки. — Да…кажется, это правда, пап. Мне нравится мой друг и уже давно. И нет, это не Тэмин, поэтому даже не пытайся его запугать или что-нибудь ещё. Чимин знает, насколько его отцу не нравится это: когда два парня держатся за руки, целуются, обнимаются, вкладывая в это совсем куда больший смысл, нежели просто дружба. А если ему не нравится всё это, то и Чимин, получается, ему тоже не нравится? Парень прикрывает глаза, стыдливо отпуская голову. Он чувствует, что собственные щёки пекут так, что становится страшно; ногти впиваются в кожу так, что он буквально чувствует, как появляются синяки на ладонях; а коленки трясутся так, что вот-вот и он весь рассыпется, если никто не обнимет его крепко и не скажет, что всё будет в порядке. Пусть эта надежда будет ложной, но и такой ему не дают. Даже сейчас. Чимин поднимает веки лишь тогда, когда понимает, что в комнате он остался один. Впрочем, как и всегда. А чего он ожидал? Что отец с распростёртыми объятьями будет стоять напротив него, принимая и понимая его? Да…этого Пак и ждал. Так наивно и глупо было это полагать, что сейчас он хочет рассмеяться. Грудь прожигает невидимый человеческому взору огонь, распространяясь по всему телу. Впервые боль не приносит ему удовольствия. Впервые хочется закричать так сильно, чтобы тебя наконец услышали. Чтобы услышал…папа. Парень накидывает лёгкую куртку на себя, рюкзак, чёрную кепку, которая пару дней назад чудным образом появилась у него в шкафчике вместе с запиской, и выбегает из дома под свист осеннего ветра. 《Мне больно, кажется》, — последнее, что проскальзывает у него в голове.