Спасибо! Мне не нравится.

А тем временем на самой окраине города, в крохотной однокомнатной квартирке, где едва помещался разложенный старенький диван, купленный, помнится, на первую их совместную, но все такую же крошечную зарплату - так вот, на этом самом старом облезлом диване лежал Артур. Лежал он так, будто вот он только-только вошел в комнату, споткнулся и рухнул, не в силах шевельнуться. Даже ботинок не снял. После тяжелого трудового дня он собирался хотя бы приготовить еду, но сил было только на то, чтобы с горем пополам пройти несколько сотен метров до дома. Где-то на полпути от метро он почувствовал, как болят его мышцы, до такой степени, что пришлось остановиться и вызвать такси. Сесть пришлось прямо на асфальт, прислонившись к забору какого-то муниципального заведения. Как на него смотрели прохожие! Впрочем, это было уже неважно. Он застонал, увидев записку о том, что лифт не работает. На нужный этаж забирался буквально ползком. Потом усталые ноги сами понесли его на неубранный по лености еще с утра диван и - отказали. "Ладно, - после нескольких безуспешных попыток подняться подумал он, смирившись с собственным бессилием, - сейчас немного отдохну и займусь делами" Он лукавил. Ничем он не займется. Репетиции чрезвычайно изматывали. А тут еще этот Ромео... Переговоры с Ромео слишком затянулись. Они хотели привлечь его для этой молодежной постановки, и режиссер сказал во что бы то ни стало уговорить строптивца. Но, если честно, выходило пока неважно. Приглашенная знаменитость, ха... Но, надо признать, он и правда мастер своего дела. Даже зависть брала. Кто-нибудь из молодых сможет так станцевать? Нет, пожалуй. Но какой же он несговорчивый! Ну отлично. Теперь к больному телу прибавилась больная голова. Полный комплект. Через пару часов начнут с новой силой болеть стопы. Боль перекинется на икры и бедра, потом занемеет поясница, окаменеют лопатки. Если так пойдет дальше, то без укола не обойтись. Поднялся легкий ветерок, за окном заморосило. Комната погрузилась в меланхоличную серую полутьму. Сверху чем-то шебуршали соседские дети, в ванной лилась вода. А он руки не помыл. За этими мыслями, пронизанными умиротворенной печалью он и не заметил, как погрузился в тяжелую дрему. - Открой, карга! Открой! Юный Артур в подростковом запале зарядил ногой по двери и тут же взвыл от боли, схватившись за стопу. Дверь даже не шелохнулась. Из коридора ему никто не ответил. Бессильная злость захлестывала его с головой, к горлу подкатывали предательские слезы. Да как она может! Да как она смеет запирать его в комнате перед самыми важными в его жизни соревнованиями! А ведь он заподозрил неладное еще тогда, пару дней назад, когда пришел какой-то непонятный мастер и часа три назойливо крутился у его двери, прилаживая новую ручку! Вот, как ты решила действовать, да?! Грязные приемы! Хотя чего еще ожидать от этой ведьмы?! Артур в беспомощной ярости с размаху приземлился на жесткую аскетичную кровать и в отчаянии потянул за волосы. Если он не сделает ничего в течении получаса, то - все, пиши пропало! Ладно. Фу-ух. Глубокий вдох. Паникой делу не поможешь. Он постарался успокоиться и оглядел комнату в поисках чего-то, что могло бы ему снести дверь или что-то вроде того. В последние годы он жил подобно заключенному. Четкое расписание, голые стены, серая одежда не по росту. В то время как у других ребят его возраста уже был компьютер или телефон, ему этого не позволялось. "Либо ты бросаешь гимнастику и прекращаешь сбегать из дома на занятия - либо телефон! Выбирай! Что тебе дороже: твои драгоценные друзья или бесполезные танцы?" - с этого все началось. Нет, сначала Арти даже не поверил в серьезность этих вещей. Жил своей обычной жизнью - пока не стал замечать, что на него смотрят косо. Дети стали обходить его стороной. Только тогда он понял серьезность матушкиных намерений. Некоторое время, конечно, было тяжело, друзья отдалились - он подозревал, что матушка и здесь поспособствовала. Он слышал, как они смеялись над ним в туалете школы, думая, что в кабинках никого нет, как называли девчонкой, как позорили во всеуслышание его "девчачьи" движения, его "бабье" тело... В тот день он до конца уроков так и не вышел из кабинки. Сидел, тупо уставившись в дверь. Тогда он не понимал, как так можно - в лицо щебетать ласковые словечки, поддерживать, говорить хорошие вещи, веселиться, а за глаза - поносить такими словами, что... такими словами, которыми... которыми даже самых последних ублюдков не называли. Нельзя описать, как он страдал тогда. А потом - потом решил, что к черту их, таких друзей. И навсегда - как ему тогда казалось - отказался от телефона. И, пожалуй, от друзей тоже. Потом было училище. Ему повезло, он приглянулся кое-кому из важных преподавателей. Теперь у него на руках был грант, и дело оставалось за малым. За матерью. Холод поселился тогда в его сердце, расчетливая ярость охладила подростковую голову, сделав его циничным, готовым за мгновение найти решение и грязно обмануть. Он спокойно договорился с одной из молодых преподавательниц на гимнастике - что-то наплел ей про то, что матушка, мол, не может прийти, что, дескать, некому проводить его, бедняжку, а уж скан паспорта и подписанную заявку он принесет... Он сам тогда не очень понял, как вообще поступил. Но поступил! Когда все вскрылось, злобе матери не было предела. Странно, что она не пошла разбираться в училище - наверняка ей бы не отказали в том, чтобы отчислить Артура. Он был избит и брошен в комнате, молиться, чтобы это были только синяки и он ничего не ушиб, протирать окровавленными руками свое нетронутое лицо, мокрые, болезненно-красные щеки. И плакать. Тогда был выдвинут второй ультиматум. "Никакого компьютера - либо бросай свой чертов балет!" - сказала ему матушка тогда. Что ж. Единственное, что пугало его до чертиков - матушка могла догадаться и однажды сломать ему самое драгоценное, что у него было теперь - ноги. И все же, Артур был бы не Артуром, если бы так просто бросил это дело. И если раньше он гораздо легче относился ко всему этому, то сейчас детский интерес, подогреваемый подростковым упрямством, шипел и искрился в нем с новой силой. Огонь горел в его груди. Ты бьешь? Смеешься над моими увлечениями? Бросаешься гадкими словами? Ну что же. Посмотрим, кто будет смеяться последним! О, он никогда больше не бросит, раз уж пошел такой разговор! А отказываться от чего-то ему не впервой. Постепенно его комната начинала напоминать келью монаха. Пожалуй, каждый раз, когда он возвращался, то не находил парочку своих вещей. "Купим тебе новую одежду, когда бросишь девчачьи танцульки!" "Поменяем обувь, когда прекратишь ноги раздвигать, как малолетняя проститутка!" "Подпишу бумаги на подработку только тогда, когда прекратишь плясать!" Матушка делала все, чтобы превратить его жизнь в ад - и все это только во имя того, чтобы он прекратил заниматься "бесполезными танцульками". Она не остановилась на его друзьях. Он слышал, как соседи обсуждали его, жалея его мать и братьев, ведь он - "неправильный", непослушный, неблагодарный маленький монстр. Вскоре ему запрещалось сидеть за одним столом с Алом и Мэттью. У него была миска теперь. Привыкай, мол, грязные танцоры всегда были кем-то вроде подзаборных шавок - примерно так она сказала, паршиво, буднично, даже не бросив на него свой привычный презрительный холодный взгляд. О, это был самый грязный удар по его самолюбию. Ему стоило больших усилий взять себя в руки и гаденько ухмыльнуться в ответ. В тот вечер он закатил грандиозный скандал - все содержимое миски оказалось у матери на голове, а сам он оказался на несколько дней без еды. А вот теперь - запертая дверь. Оставалось чуть меньше двадцати минут... Думай. Думай! Артур с силой потер голову и оглянулся на окно. Если аккуратно свеситься с отлива, то до земли останется всего-то два этажа и вообще реально было бы... Эта мысль соблазнительно промелькнула в буйной голове, но он отбросил ее практически тут же. Во-первых, вряд ли у него получится, а сломать ногу сейчас - все равно, что добровольно спуститься в безрадостный ад. Во-вторых, нельзя быть точно уверенным, что мать ушла: в ином случае стоит его ногам только показаться перед окнами - его снова безжалостно запрут, даже если он будет отбиваться. В-третьих, он же не пойдет голым туда? Но выхода не оставалось. Поняв это, он с яростью вскочил и, замахнувшись, что было сил врезался в проклятую дверь, отчаянно надеясь выбить ее из петель. Черт! Черт!... - Арти? - раздался из-за дверей. Он встрепенулся практически мгновенно, и тут же приник к двери. Снаружи теперь слышалось, как мальчишка переступал с ноги на ногу и напряжено сопел. Ну да, конечно, если брат в опале, то матушка всенепременно запретит разговаривать с ним. Но это был последний его шанс на то, чтобы уйти из дома и пройти на конкурс! Ни за какие коврижки он не упустит этого шанса - он вцепится в него закостеневшими пальцами, зубами, он не отпустит эту возможность просто так. Он тяжко вздохнул. Теперь ему стало совершенно понятно: если нужно будет пройти по головам - он сделает это. Даже если нужно будет подставить родного брата. Это было жестоко. Он чувствовал чудовищные угрызения совести, тяжелый моральный выбор стоял перед ним. Матушка не оставит просто так этот его побег - малышу Алу достанется, достанется больно, унизительно, мерзко. Но что будет Альфреду? Она же не посмеет сломать ему жизнь - нет, нет, он еще слишком мал, чтобы сделать что-то такое, что она бы не приняла. Да, его немного поругают. Может быть, лишат сладкого. Может быть, запрут в комнате на неделю. И все! Это в любом случае не сравнится с издевательствами матери над Арти. Это приемлемо. Он, скрепя сердце, успокоил свою жестокую совесть. - Ал? Альфред, миленький, открой, пожалуйста! - взмолился он, скребя по дереву ногтями. - Будь хорошеньким - открой! Было слышно, как мальчик в нерешительности замер. Прошла минута напряженного ожидания. - Альфред, милый, - Артур изо всех сил старался сдержать голос и не закричать на этого непонятливого ребенка. - Солнышко, открой. - А мама ругаться не будет? О, будет. Еще как будет. - Конечно, нет, глупенький. Она сама сказала, что меня надо будет выпустить к этому времени, разве ты не помнишь? - увещевал напряженно Артур, попутно подтягивая к себе спортивную сумку. Маленький Альфред недоверчиво хмыкнул. - Разве она такое говорила? - произнес он с сомнением. - Да! - горячо уверил его старший лжец, страстно приникнув к двери. - Конечно! Она же вот тут прямо стояла, когда говорила! Я точно слышал! Ал, будь хорошеньким мальчиком, выпусти! Видишь замочек? Надо только повернуть эту штучку и все откроется. Ну же, Альфред, ну же! За дверью все еще неуверенно зашуршали. Наконец, щелкнул маленький замочек. Он свободен! И тут по лестнице послышались тяжелые шаги. Никто так не ходил, кроме НЕЁ. Резко распахнув дверь, Артур выбежал из комнаты, схватив сумку. Он оставлял брата на растерзание этой ведьме. Прости братишка! Новый приступ боли где-то в районе стопы разбудил его. Боже! Неужели это нельзя никак остановить? Так не болело даже тогда, когда он танцевал. Жаль, конечно, что он больше не танцует, но привычка - вторая натура. Артур застонал. Что ему только что снилось? За окном уныло моросил дождь. Темнело нынче рано, пришли мрачные сумерки. В окно стучали еще голые угрюмые ветви деревьев. Квартирка-то на пятом этаже. Да, сколько лет этому мрачному серому дому? Наверняка под полтинник. Весь скрипит, кряхтит, краска с фасада мрачно облетела, деревянные окна заклеивать приходится каждую зиму... Он все такой же старый, как в тот, первый раз, когда его принесли сюда несколько лет назад - замерзшего, голодного, растерянного, но готового к смерти. Щелкнул старый замок. - Артур? - послышался уставший голос Франциска. - Ты бы хоть дверь закрыл. У нас, правда, все равно красть нечего... Только тяжелый вздох вырвался из груди у обессиленного Артура. Франциск между тем разделся и прошел в комнату. Увидев на диване Артура, он только покачал головой - по крайней мере, Артур был готов руку на отсечение дать, что это было именно так. У самого него уже не ворочалась шея. - Ты опять плясал, как сумасшедший, Арти? - с тяжелым вздохом спросил он. - Сколько лет работаешь, а все никак не можешь перестать выходить за свой лимит. Мы не молодеем, а ты все как мальчишка. О боже, здравствуй, мамочка! Артур только дернул кистью - это было единственное, что относительно безболезненно двигалось. Впрочем, был еще и язык - но так не хотелось ничего говорить. Молчание здесь было так органично - так меланхолично стучал по стеклу дождь, так тихо шумел ветер в листьях, вторя ему, так тихо поскрипывал старый диван - что нарушение было святотатственным. Послышался тяжелый вздох. Видимо, он обратил внимание на грязные следы на полу - Артур ботинки-то не снял, так прошел. Очень странно, что на этот раз Франциск воздержался от едких комментариев. - Расслабь немного. Боже, ну что за дитё! Он принялся осторожно выпрямлять стопу, попутно развязывая шнурки и медленно стягивая ботинок. Артур шипел - это было несколько больно. Прошла еще пара минут - и ботинок с громким стуком упал на пол. - Теперь второй. Ногу приподними. Когда отойдешь - сам все убирать будешь. - Угу, - промычал Арти, укладывая голову поудобнее. - Подушку дай. Франциск сзади только фыркнул. Через минутку пребывание Артура в шкурке беспомощного взрослого стало чуть слаще. - Нам надо обратиться ко врачу по-хорошему, - вздохнул Франциск, снимая свою рубашку. - Но, так уж и быть. Скоро мне можно будет свое массажное агентство открывать, как думаешь? Ладно, подожди, я за маслом схожу. Послышались его усталые шаги к их маленькой ванной комнатке. Опять тапки не надел, глядите-ка на него! Артур тяжело вздохнул. А ведь, должно быть, Франциск тоже устал за сегодня? И все же его массаж самый приятный, хоть и неловкий, и совсем не профессиональный. И все-таки, что ему только что снилось? Что-то теплое, наверняка. Он чувствовал, как в сердце разливается остаточный жар, но не мог вспомнить даже малейшей детальки. Такой вот закон подлости, получается. Может, он снова танцевал? О, сладкие мечты, блаженные воспоминания. Впрочем, он не жалуется. Теперешняя его жизнь пусть и не пестрит софитами и головокружительно яркими сценическими костюмами, ему не сулят ослепительную славу, его не вызывают на бис; но зато теперь он - творец. Скульптор, который лепит из податливой глины произведения искусства, из сухого, необработанного камня - настоящие алмазы. Волшебник, можно сказать. Наверное, старый учитель гордился бы им - ему, по крайней мере, очень хотелось так думать. И все ж, было немного грустно иногда. Если подумать, эта боль не была такой уж серьезной. Ведь дело не столько в перенапряженных до предела мышцах... Ему вдруг вспомнилось, как несколько лет назад одним размашистым движением была жестоко пресечена вся его жизнь. Боль. Страшная боль сковывала все его тело. Он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться, не испытывая при этом страданий. Тело не слушалось его, будто душу вырезали наживую, оставив ее слабо трепыхаться на маленькой ниточке мяса, и теперь она чувствовала все физические пытки не в силах их прервать. Рядом что-то оглушительно пищало. Пи-пи, пи-пи, пи-пи... А, или это уже в его голове? Голова болит тоже. Так, будто по ней безостановочно, с особым садизмом дубасили тупым топором. Что происходит? Он попытался призвать всю свою память. Получалось так себе. Итак, вот он выходит из театра - молодой без пяти минут солист сцены. Спускается с лестницы почти бегом, вприпрыжку. Счастье же! Кто из них не представлял себя на месте солистов театра? Радостный, сумкой размахивает. А дальше... А что дальше? - Ты, наконец, очнулся, - послышался сбоку хриплый усталый голос. - Три дня лежишь здесь и не подаешь ни единого признака жизни... Ему потребовалось достаточно усилий, чтобы опознать его. Кажется, старый учитель, который взял его на свой страх и риск, который вел его до этого момента, благодаря которому он и добился таких высот - кажется, он не спал уже вторые сутки. Единственный раз, когда его голос был настолько усталым, на памяти Артура - когда им попался безалаберный режиссер и за неделю практически все было сырое. Но что он здесь делает? И, собственно, где вообще они оба находятся? Артур хотел что-то сказать, но из перетянутой груди вырвался только задавленный хрип. - Не напрягайся, шебутной, - продолжил его старый учитель. - Тебе нельзя двигаться. Нельзя двигаться? Почему? Что случилось? Только теперь Артур сумел продрать глаза. Единственным, что он более-менее ощущал, было его лицо - он отчетливо чувствовал, как к нему накрепко приложена маска. Все, что дальше шеи, ощущалось как-то смутно, будто какой-то фарш, по которому проехали катком. Перед глазами было сплошное красное марево, он никак не мог сфокусироваться. Потолок расплывался какими-то светлыми пятнами. Превозмогая невыносимую боль он открыл рот, чтобы хоть что-то сказать, но учитель опередил его. - Даже не вздумай. Молча лежи, - угрюмо приказал он, как, бывало, указывал там, в зале. - Врачи сказали, что восстановление займет много времени, так что если будешь дрыгаться, то только хуже себе сделаешь. Все вопросы потом. Сестра, снотворного можно? Врачи? Сестра? Должно быть, это больница. О, если бы так не болела голова, он бы наверняка понял много чего еще - но мысли замедлились, стали легкими и горячими. О, если бы перестала болеть голова! В те дни он долго-долго приходил в себя: то проваливаясь в сон, то бредя, то стеная, будто призрак - это ему потом уже рассказывали. Но все, что он запомнил сам - это боль, тяжкая, давящая сверху боль. В очередной день ему, наконец, стало чуть легче. Он пришел в сознание. В палате лежало трое таких, как он. Смотреть на них было страшно: все перебинтованные, поломанные, окровавленные. Но страшнее всего было смотреть на себя. Ведь он такой же. - Да, спасибо. Хорошо. Как вчера не будет, я добровольно уйду, обещаю, - послышался поникший знакомый голос. Франциск? Что он здесь делает? А, хотя да, глупый вопрос. Он зашел в палату понуро, едва волоча ноги. Кажется, он здесь после репетиции, конечно он устал. И, судя по тому, что его пустили, и по солнечному свету в окне, сейчас еще день, значит, грядет пора вечерних репетиций. Лицо его посерело и осунулось. Скулы отчетливо выступали вперед, волосы поблекли, потускнели печальные глаза. Совсем не глядя на Артура, он сел подле его кровати и тяжело вздохнул и устало зарылся лицом в белые простыни, прямо около его перебинтованной руки. Некоторое время он молчал. Никто из переломанных сопалатников не смотрел на них, как будто это была ежедневная процедура. Ничего удивительного, наверное, Франциск и приходил каждый день. Да и, в конце концов, он же тут, похоже, вчера дурно себя вел, так что, видимо, это действительно привычное для них зрелище. - Мы их ищем, и когда найдем - тут же отдадим в полицию, - наконец, произнес он глухо. - И их посадят лет на десять, я клянусь тебе, их посадят... вот угораздило же тебя, Артур... На кого ты напоролся? Изверги, изверги... Голос его сорвался в конце. Должно быть, он сейчас плакал. О, как хотел Артур в этот момент хоть немного двинуть этой проклятой рукой - но она не слушалась, только болела, болела, болела, черт подери! - Да, да, прости, - видимо, услышав нервное копошение Артура, он поднялся с жалкой улыбкой, украдкой протерев лицо. Взгляд он упорно отводил, будто ему было страшно смотреть на измученного болью, перемотанного бинтами бледного Артура. Неужели презирает? Неужели ему так неприятно видеть его? В сердце кольнуло. - Извини, я развел здесь воду. Одеяло поправить? Подушку? Знаешь, без тебя там странные вещи творятся: этих двоих почти мгновенно взяли играть. Поговаривают, что и нападение - дело рук этого сыночка. Да что там - распоясались там все без тебя! Ты же самый сильный был. Ты, главное, не бойся, ему роль все равно не достанется, он танцует, как краб хромой! Теперь плюются и сплетничают у тебя за спиной... Но ты не волнуйся, вот вернешься и... - Не вернется он. Вздрогнув, взволнованный Франциск испуганно обернулся к двери. Артур тоже с замиранием сердца поднял глаза. Там стоял его старый учитель. Франциск растерянно оробел. - Ч-что? - жалко улыбнулся он, заикаясь от волнения. - Ч-что вы такое говорите? Он же... - Он не вернется. Это было похоже на гром среди ясного неба. Как? В каком смысле не вернется? В груди стало холодно, неподвижные пальцы заледенели. Все, к чему он шел всю свою сознательную жизнь, ради чего он терпел эти лишения, ради чего он сбежал из дома, бежал без оглядки, без сожалений, ради чего он чуть не замерз насмерть - все это было так близко! Так невыносимо близко! Да за что, черт побери! За что?! Что он такого сделал?! И что будет с ним теперь? Кто он? Отработанный материал? Что делать? Возвращаться обратно? Но, черт побери, он столько вытерпел, чтобы сбежать, чтобы никогда больше не возвращаться в тот дом! Он почувствовал, как слезы злости катятся по щекам. Нет, нет, нет, нет, никогда в жизни он не откажется от этого! И если ему не суждено встать и танцевать - он вскроется! Старый преподаватель между тем поднял глаза. - Наконец-то ты пришел в себя, Артур, - он нахмурился. - Мне очень жаль, что так получилось. Эх... Рано или поздно ты должен был все узнать. После такого не восстанавливаются, мальчик. Поверь старому волку. Ошарашенный Франциск тоже встрепенулся и, наконец, прямо взглянул ему в лицо. И столько счастья вперемешку с волнением и болью было в его глазах! Он дернулся вперед и недоверчиво протянул дрожащие руки к бледному осунувшемуся лицу Артура. Прикоснулся к его сырой впалой щеке, поправил немного съехавшую маску. А потом с отчаянной страстью взял его лицо в свои руки и прижался горячим лбом к белесой коже. Лицо его вдруг страшно искривилось, он закрыл глаза - по коже мазнули мокрые ресницы. - Боже! - выдохнул он сдавленно - на маске, должно быть, остался след от его дыхания. - Боже мой! А я тут... Я же... Я думал, ты не очнешься никогда! Каждый день приходил! Все сомнения отпали сразу же. Конечно, он не смотрел на него. Это мучительно - постоянно смотреть на полумертвого человека, в надежде, что он вот-вот, сейчас, еще немного и откроет глаза, и в следующую секунду понимать, что чуда не случилось. И, может быть, не случится. - Не бойся! - шептал он, вытирая с щек злые слезы. - Мы что-нибудь придумаем! Это же просто перелом? Ну, несколько - не беда! Не бойся, мы вместе все сможем! Где-то на периферии сознания Артур услышал, как тяжело вздохнул его старый учитель, усаживаясь на стул у кровати. - Не надо давать ему ложную надежду. Я знаю, что он не... - Да вы можете помолчать хоть минуту! - зарычал внезапно Франциск. - Я сказал, что мы придумаем - значит, мы придумаем!... И ведь он не обманывал. Только теперь к дождю ныли старые переломы. - Слушай, я тут подумал, - сказал между прочим Франциск, заходя в комнату из ванной с вазелиновым маслом в руках, растирая ладони, - нам бы перебраться куда-нибудь поближе к театру. Я там и квартирку присмотрел... Он с осторожностью, чтобы не потревожить больные ноги, принялся стягивать водолазку и штаны с недвижного Артура. - Перебраться? О чем ты, - простонал Артур, послушно перекатываясь с боку на бок. Это давалось ему тяжко. - Наш театр в центре города. Сколько там жилье стоит? Миллионов восемьдесят? Не поеду никуда. На секунду он поймал осуждающий взгляд Франциска, но поспешил обратно улечься на живот. Он слышал, как Бонфуа растирал руки, чтобы они были не холодными, как открывал масло и капал немного на ладони. И все равно его прикосновение было несколько неожиданным. Он вздрогнул. - Артур, ты сегодня едва до дома дошел, - вот теперь в голосе Франциска отчетливо чувствовалось обвинение. Вот что за неугомонный французишка? - Франциск. У нас нет таких денег. Не бедствуем - и слава богу! За квартиру платить получается, мы даже откладываем - но не прям же на восемьдесят миллионов! - он не сдержался и неаккуратно дернул рукой в патетическом порыве. - Ай! Плечо тут же свело болью. Он почувствовал, как прохладные руки Франциска тут же сжали его кисть и уложили на место. - Не дрыгайся! Да с чего ты вообще взял про восемьдесят миллионов? Дешевле, дешевле, - он принялся осторожно поглаживать кожу вдоль позвоночника. - И денег нам авось хватит. Вот если мы продадим эту квартиру... - Ты серьёзно? Во-первых, эту развалюху задорого не продашь, а во-вторых, никуда я не поеду. Мне и здесь нормально. Он чувствовал, что ни за что не сможет покинуть это место ещё и из-за того, что слишком многое связывало его с этой неказистой квартирой. Здесь был один маленький стол, дважды продырявленный и прожженный в некоторых местах. В этой комнате в студенческие годы они жили вдесятером, укладываясь штабелями на полу и стульях, ночуя в крошечной ванной, на кухне, кантуясь между репетициями, парами, подработками... Чувствовал, но никогда никому бы не сказал. Да и, в конце концов, правда дорого. - Ворчишь, как старый дед, - фыркнул Франциск, неглубоко нажимая на ямочки над поясницей. Болью прострелило тут же, аж ноги задергались. - Больно! - взвыл Артур. Руки немедленно убрались. Да, видимо, до массажного агентства им еще далеко. Франциск ощутимо замялся, но потом все-таки снова в нерешительности принялся разминать напряженную спину, теперь уже гораздо бережнее. - Может, все-таки, укольчик? - сказал он с сомнением. - Ну конечно! - фыркнул Артур в подушку. - Ты сейчас об меня только иглу сломаешь. Тут врач нужен, массажер ты недоделанный! - Эй! - тут же возмутился Франциск. Так, за маленькими перепалками и проходили их тихие дни. Вечера, свободные от тяжелой работы. Вскоре Франциск начал говорить о чем-то отвлеченном, чувствуя, что Артур отвечает с неохотой и страшной усталостью в голосе, но очень хочет слушать его. Сначала они перешли к лекарствам, потом на китайскую мафию, потом к современному искусству - здесь Артур говорить перестал, только слушал вполуха. Франциск щебетал что-то беспрестанно, умиротворенно и нежно, ласково усыпляя его. Хорошо, что с Бонфуа можно было не говорить - он умеет разговаривать совсем без собеседника, так, что его приятнее было слышать, даже если ты не вслушиваешься в смысл слов. Недаром он раньше солистом был. Это было подобно щебетанию райских птиц. Веки медленно тяжелели, тело постепенно расслаблялось под умелыми руками, мягкий голос убаюкивал. Но тут сонный слух Артура вдруг встрепенулся. Что? Что произошло? Сонное сознание тут же взбодрилось, зацепившись за что-то внешнее, вселяющее некоторую тревогу. Пребывающий теперь в замешательстве Артур поднял голову. - Что ты только что сказал? Повтори. Франциск одним безапелляционным движением властно надавил ему на затылок, укладывая голову обратно на подушку. - Не вертись. Говорю, ездил сегодня в академию, смотрел молодых ребят для "Ромео и Джульетты", - он принялся терпеливо повторять, не понимая, что конкретно так напрягло Артура, что он даже о боли забыл. - Хорошие ребята, хорошие. Достойная смена растет. Правда там есть парень, который даже в упражнениях ошибается, я не знаю, как он будет... - Нет, нет, дальше. Что ты дальше сказал? На секунду Франциск задумался. - Что я сказал?... Хм-м.. А, точно! Там пара человек мне знакомыми показались. Одного я точно видел, парень второй раз проходит - и я уверен, что пройдет. У него, похоже, такая же ситуация в прошлом году, как у тебя была. Полегче, правда. А вот со вторым... Что-то тревожное отозвалось в груди у Артура. Он поспешил переспросить. - Что там со вторым? - голос его несколько дрогнул. Он сам удивился своей реакции. Что за странное чувство? Но Франциск еще некоторое время молчал, видимо, формулируя мысль заново. - Как тебе сказать, - наконец, выдохнул он. - Фамилия у него как будто знакомая - но я его точно нигде не мог видеть. Или мог? Не знаю, если честно, я немного... - Что за фамилия? - напряженно перебил его Артур, чувствуя, как отчего-то начали холодеть его пальцы. - На "Д" как-то... Джимм, Джилл... А, вот! Джонс его фамилия. "Джонс". Сердце мгновенно ухнуло в пятки. Ох... Вот оно что. Теперь-то ясно, почему такая реакция. Видимо, дурная голова сама вычленила что-то тяжелое для себя, но при этом ему, Артуру, об этой важной информации умолчала. Тело уже предает его. Нет, подождите. Точно нет. Совпадение. О боже, это точно совпадение... Да быть такого не может, в конце концов! Артур сглотнул. - Альфред? - спросил он дрогнувшим голосом, изо всех оставшихся сил надеясь, что ответ будет отрицательным и волноваться здесь не о чем. Франциск удивленно хмыкнул. - Да, Альфред Джонс, - кивнул он осторожно, с некоторой тревогой чувствуя, как мышцы Артура, только-только начавшие расслабляться под его разогретыми пальцами, в один момент снова стали будто стальными. Видимо, не зря ему фамилия знакомой показалась. Но где он мог ее слышать? Он хотел спросить об этом, но Артур вдруг крупно вздрогнул. Дыхание его сбилось, спина вздымалась нервно, словно он только что бежал по меньшей мере час. - О, боже! - прошептал он. - Это конец... - Что случилось? - взволнованно спросил Франциск, наклоняясь, чтобы взглянуть в его лицо. Но Артур поднялся сам. Кряхтя и постанывая, он уселся на диване и прижал колени к груди, молча и затравленно глядя на Франциска. У того в голове вдруг ярко встала другая картина, так ярко, будто это было только вчера. Она была точно такая же. Зимняя ночь после шумной студенческой посиделки. Они с товарищами возвращались домой, в эту маленькую съемную квартирку. Снег тогда падал крупными хлопьями, ночь была тиха и темна, только шум подвыпивших студентов нарушал ее покой. Что тогда побудило его всмотреться в темные лица бездомных? Должно быть, это было провидение. Именно тогда он увидел Артура снова. Черное от голода и холода, осунувшееся напряженное лицо. Он был совершенно беспомощен тогда. На нем была легкая курточка, манжеты на джинсах были безжалостно распороты - но ничто больше не могло помочь ему. На нем не было даже шапки! Глаза его медленно закрывались, и отчего-то Франциск был уверен, что они больше не откроются. Он замерзал насмерть. Он сморгнул, отгоняя наваждение. Артур все еще сидел неподвижно. - Помнишь, я рассказывал тебе, что сбежал из дома? - помолчав некоторое время, начал он. - Тяжелое времечко, ничего не скажешь... Так вот, Джонс - фамилия моей матери. Она не побрезгует любыми методами, чтобы вернуть меня, да? Или... Или я не знаю, - он в замешательстве растрепал волосы ладонями. - Я никак не могу предугадать ее мысли, ее намерения. Но я точно знаю, что они плохие! И теперь она подослала сюда брата... Так вот, где он мог слышать эту фамилию! Точно же. Когда они учились вместе, учительница много раз упоминала некую мисс Керкланд, и Артур при этом постоянно смущался и отводил глаза, говоря, что она теперь - мисс Джонс. Так, стало быть, это его брат? Да нет, это звучит как фантастика! Кто будет калечить жизнь ребенку только из-за этого? - Но может, это не он? Артур тяжело вздохнул и отвел глаза. - Как бы то ни было, Франциск, - глухо произнес он, уткнув взгляд в колени. - Я не хочу видеть никаких Джонсов у меня в группе. Изживи его отсюда, будь хорошей деткой. Хм-м... Это несколько жестоко. Артур никогда не просил ничего подобного, это было для него необычно - это и выдавало в нем иррациональный страх перед неизвестностью, перед мрачной фигурой прошлого. Тем не менее, это не повод. - Но если он будет действительно хорошим балеруном? - покачал головой Франциск. - Что тогда? Но его нервный друг внезапно порывисто схватил его за руки и крепко сжал. - Послушай, Франциск, - зашептал он тихо и взволнованно, как если бы кто-то сейчас подслушивал их. - Она шантажирует его, как и меня в свое время. Я даже могу предположить, что он всей душой ненавидит этот балет и готов послать его к чертовой матери! Просто несколько усиленных тренировок до ночи - и все, чего сложного? О, я знаю свою мать, я уверяю тебя, он тут же уйдет! Бедняжка Альфред всегда был независимым, он точно уйдет, он точно уйдет, я тебе обещаю, я клянусь... Пальцы его дрожали - все выдавало в нем напряженные до предела чувства. Франциск еще никогда в жизни не видел, чтобы Артур чего-то настолько сильно боялся - и это волновало его. Так что единственное, что он мог сейчас сделать - максимально успокоить напуганного Артура. Он осторожно снял с себя его дрожащие руки и ободряюще приобнял за плечи, потрепав по рассыпанным жестким светлым волосам. - Будь по твоему, мой хороший. Так они сидели еще некоторое время под аккомпанемент дождя под мрачным небом. Ветки стучали по окну, и казалось, что там, за окном, кто-то ходит, заглядывает в окна, будто сова. Изредка пролетали птицы. Жизнь шла своим чередом. Тогда они не знали, что буря только надвигалась. Черные тени прошлого не желали оставлять их.