ca sent l'amour ici

      Драко Малфою никогда не нравился Гарри Поттер.       Он не шушукался о том самом Герое по углам во время первого курса, когда, кажется, даже стены школы его обсуждали. Разве что презрительно кривил губы, снова услышав случайно ненавистное имя. Или выплёвывал с ядовитой усмешкой в лицо, глядя на обиженные, но горящие злобой, глаза за стеклами круглых нелепых очков.       Он не наблюдал за ним с завистью во время первой игры в качестве самого молодого ловца. Не хлопал вместе со всеми, когда тот умудрился поймать снитч. Лишь фыркнул, брякнув Крэббу с Гойлом что-то про шрамоголовых дилетантов.       Он не поддавался ему во время игр на втором курсе. Напротив, несмотря на слова глупой грязнокровки, решившей, что место ему досталось лишь из-за денег отца, Драко выкладывался на все сто, составив достойную конкуренцию.       Он не лебезил перед ним и его друзьями, в попытке добиться расположения. Напротив — пытался, если Поттер был с ними, задеть посильнее, оскорбить погрязнее, сделать взгляд снисходительнее и улыбку презрительнее. И он терпеть не мог мелкую Уизли, когда остальные обратили на неё внимание, потому что это сделал их Герой.       Он не пел хвалебные оды в честь Гарри Поттера, который в таком юном возрасте смог расправиться с психом Квирреллом, победить Василиска и спасти всех сирых и убогих.       Он не писал его имя в дневнике, пририсовывая зачарованные сердечки и прочую лабуду. Он не хихикал и не шептался с друзьями о том, как герой похорошел и как он красив в закатных лучах уходящего солнца. Он вообще ни разу вслух не обмолвился о том, каким красивым юношей становился Герой Британии с возрастом, продолжая критиковать и браковать каждый элемент его внешности.       Он не подбадривал его во время турнира и не радовался его победам в испытаниях, ярко выражая недовольство целостью и сохранностью этого идиота. Малфой даже не пожалел времени и своей, несомненно, бесценной фантазии, чтобы сделать для всех желающих оскорбляющие Героя значки.       Он с улыбкой на лице сдал Поттера и его Отряд Неудачников жабе Амбридж, хоть и считал её садисткой и самой настоящей самодуркой.       Он не думал о приворотном зелье ни секунды в то время, как каждый второй пытался добиться внимания Поттера хотя бы таким жалким и, откровенно говоря, незаконным способом.       Он не бросал кокетливых взглядов из-под пушистых ресниц, не заливался румянцем от прицельных, въедливых взглядов изумрудных глаз, не поправлял игриво челку и вообще притворялся, будто не замечает столь открытого разглядывания со стороны мальчика-который-вуайерист.       Он не принимал на свой счёт все эти глупые преследования со стороны Поттера. Тот следил бы за любым, кто оказался на месте Драко, и тот знал об этом.       Он не простил его за то, что тот видел его в момент непростительной Малфою слабости и за убивающее проклятье, пронзившее его в грудь, наполненную слезами.       Он не готов был ради героя идти против семьи.       Он не кричал вместе со всеми, когда тело Поттера вынес на руках Великан, а безносый красноглазый уродец, безумно улыбаясь, объявил о смерти подростка, как о самом большом подвиге в его жизни.       Потому что Гарри Поттер никогда ему не нравился.       Потому что он любил его с первого взгляда.       Он не смотрел на первом курсе на трюки, что тот вытворял на метле. Он любовался его улыбчивым, горящим от восторга лицом, глупыми взъерошенными волосами и покосившимися очками и не мог не улыбаться в ответ.       Он не поддавался ему во время игр, потому что Гарри и так был лучше него, а оскорблять того игрой в поддавки было бы нечестно по отношению к Поттеру, который хотел получить захватывающую гонку. И всё внутри Малфоя пело, когда он случайно услышал, как Гарри в разговоре с друзьями назвал его достойным противником.       Он не пытался добиться его расположения, ведь не видел ни шанса, что когда-нибудь Поттер посмотрит на него так же, как на своих любимых друзей и мелкую Уизли, а получить равнодушный взгляд, достающийся всем его фанатам, вместо уже привычного горящего ненавистью, было для него хуже смерти. И он цеплял раз за разом, чтобы быть хотя бы кем-то, а не частью серой массы. Лучше ненавистным врагом, чем очередным безликим однокурсником.       Он ненавидел Уизлетту за то, что она заняла место, о котором он мечтал так страстно и так долго. За то, что ночами, когда соседи по комнате уже крепко спали, вгрызался зубами в подушку, чуть приглушенно, горько воя, представляя, как Поттер обнимал её, целовал и ласкал. Воя от нестерпимой боли и такого же нестерпимого желания испытать это на себе хотя бы раз. Он не мог ее не ненавидеть. Ему до щекотных спазмов в горле и привкуса желчи на языке хотелось зацепить ее побольнее, хоть он и не мог сделать ей так же больно, как было ему самому. Она была единственной из окружения Героя, кого он задевал в независимости от того был Гарри в этот момент рядом или нет.       Он не считал Поттера героем, одолевшим чудовище, потому что тот был маленьким идиотом, рискующим своей жизнью, заставляя сердце Драко заходиться от беспокойства и ужаса. Заставляя видеть по ночам кошмары, где мучительно погибает.       Он не писал его имя в своём дневнике, обтянутом чёрной кожей и защищенном десятками сложнейших охранных чар, потому что порой Драко чувствовал себя слишком грязным после всего, что говорил и делал, чтобы иметь право хотя бы произносить его вслух или писать чернилами на шершавых страницах. Однако рука каждый раз, словно сама по себе, раз за разом выводила на запотевшем стекле горькую букву Г. Да и к чему писать имя, которое уже выжжено на сердце и внутренней стороне век?       Он никогда не обсуждал с Панси и Блейзом, как красив Поттер и как его, Драко, дурацкое сердце сходит с ума от одного лишь взгляда на чёрную макушку. Ведь о таком не говорят даже наедине и шёпотом. Ведь друзья и так все видели. Видели и сочувствовали, понимающе, печально улыбаясь, когда видели больной взгляд друга, потому что его чувства были не о красивых глазах и чарующей улыбке.       Он не радовался победам в турнире, потому что ему едва хватало хваленой малфоевской выдержки, чтобы не свалиться в обморок прямо на трибунах, пока Панси с Блейзом с двух сторон сжимали его руки, пытаясь ободрить. Потому что каждую ночь под пологом он сходил с ума от страха за любимого человека и радовался тому, что тот просто жив. Потому что не мог ни спать, ни есть, отсчитывая дни до нового испытания.       Он долго, правда долго, прикрывал Поттера и его дружков, не позволяя ни Гойлу с Крэббом, ни старику Филчу обнаружить Выручай-комнату, лишь ради этого тратя время на эту дурацкую Дружину. И он бы продолжал это делать, если бы во время очередного обхода не заметил неосмотрительно открытую дверь, заглянув в проход и увидев в глубине мерзкую Чанг, целующую Гарри в губы. Ему было так больно, так чертовски больно, что он успел лишь добраться до ближайшей ниши, где сполз вниз по стенке, прикусив руку почти до крови, пытаясь не закричать от режущего чувства в груди, не замечая ни слёз, ни тихого, едва заметного скулежа, что все же вырывался из плена его стиснутого спазмом горла. И эта боль толкнула его на то, что он совершил, при этом не преминув возможностью разобраться с ненавистной когтевранкой. Он жалел о своем решении позже, когда Амбридж ударила и была готова с энтузиазмом пытать Гарри.       От мыслей о приворотном зелье, что для него неизменно пахло карамельным шампунем, запах которого он жадно вдыхал во время наиболее серьезных драк, пирогом с патокой и лесом, его мутило. Он хотел свернуть шею голыми руками всем тем, кто решил, будто имеет какое-либо право на сердце Гарри. Будто имеют право хоть что-то выбирать за него, подавлять его волю и обманывать желания. Тот был волен любить, кого пожелает, потому что заслуживал только лучшего. Гарри Поттер заслуживал не Драко Малфоя.       Он всегда смотрел с ненавистью, ведь лишь она могла перекрыть все те любовь, нежность, обожание и боль, волной поднимавшиеся внутри него от одного лишь взгляда, а совсем не смотреть не мог физически. Он боялся быть раскрытым в своих чувствах даже больше, чем боялся быть раскрытым как Пожиратель.       Он старался не думать о том, что Поттер следит за ним, ведь он знал, что тот ненавидит его и лишь ищет доказательство его вины во всем, происходящем в замке. Он не простил его за сектумсемпру, потому что он и не обижался. Он искренне считал, что заслужил её. Он часто потом, за завешенным пологом в общей комнате мальчиков или в поместье, которое превратилось в ад на земле, водил вдоль шрамов пальцами, представляя, что через этот след имеет связь с Гарри или гадая о том, где он, как он, спасет ли их всех, молясь лишь о том, чтобы тот был жив. И всегда ему хотелось плакать от того, как он жалок.       Он не готов был жертвовать родителями ради Гарри. Но он, не раздумывая ни секунды, готов был умереть за него. Когда он врал, глядя в любимые глаза на изуродованном лице, он готов был понести наказание, каким бы тяжким оно ни было, ведь Гарри всегда был важнее. Важнее всего и всех. Об этом он думал, отдавая ему свою палочку, посопротивлявшись лишь для вида. Об этом он думал, когда корчился на полу под круциатусом. Об этом он думал, когда мать в слезах гладила его по голове, выхаживая после интенсивных пыток.       Он не кричал при виде маленького трупа в больших руках Хагрида. Он не мог даже раскрыть рта, не мог пошевелить ни пальцем. Он мог лишь беззвучно плакать. Ему казалось, что он тоже умер в этот самый момент. Он знал, что убьет себя при первой же реальной возможности.       И он даже не думал перед тем, как бросить своё последнее средство самообороны Гарри в руки. А даже если бы и подумал, то не изменил бы своего решения.       Он не бросался ему в ноги, когда это все закончилось. Потому что это не имело смысла в связи с тем, на какой стороне он был. Потому что это было не нужно Гарри, пусть тот и не бросил его заживо гореть в Адском пламени. Потому что он не имел права его любить.       Но он любил. Любил отчаянно без малейшей надежды на взаимность. Столько лет лелеял это чувство, что буквально сросся с ним. Не вырежешь, не оторвешь так, чтобы не убить самого Драко. Он как минимум наполовину состоял из любви к Гарри Поттеру. Но он не собирался ничего с этим делать. Ведь Гарри Поттер заслуживал всего лучшего.       Потому он и не знал, что думать, когда Гарри Поттер подошёл к нему, отмахнувшись от всех остальных. Когда Гарри Поттер взял его за руку и, на глазах у всех встав на колени, сказал:       — Я умер, Драко, но вернулся только чтобы попросить тебя дать мне шанс. Я так люблю тебя. Так давно люблю и больше не могу так… один шанс, прошу… я знаю, что никогда не нравился тебе, но…       И Драко, заплакав, упал рядом с ним на колени, обхватил трясущимися грязными руками окровавленное, измазанное в пыли и саже лицо и поцеловал Гарри, его Гарри, в любимые столько лет губы. И это было вместо тысячи слов.       Гарри Поттер был чертовски прав, говоря, что он никогда не нравился Драко Малфою.